Текст книги "Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)"

Автор книги: Андрей Добрынин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)

Суровость учителя не обманывала Корсакова – в конце концов Томми еще никогда не говорил ему «нет». Вот и теперь учитель, казалось, готов был ус: тупить.

– Хорошо, – сказал он, – у меня, конечно, есть меч, и я покажу его тебе.

Томми ушел в каморку, где стоял убогий стол для ведения его нехитрой бухгалтерии. Там же помещалась его личная раздецалка и койка, на которой он отдыхал, а часто и ночевал. Где находится его основное жилище – этого не знал никто. Корсаков ломал голову над тем, где можно спрятать меч в каморке, знакомой ему до мелочей, но так ни до чего и не додумался. Томми вышел к нему уже с мечом в руках. Форма оружия была традиционной и повторяла форму того меча, что приносил Юшков: слегка изогнутый клинок средней длины, небольшой круглый эфес, простая прямая рукоятка. Убранством, однако, меч сильно отличался от своего древнего собрата: простые кожаные ножны, украшенные лишь узором из вырезов по краю, и рукоять, обтянутая кожей, перехваченной в нескольких местах сыромятными ремешками. Корсаков ощутил легкое разочарование, однако извлеченный Томми из ножен клинок сиял такой же холодной чистотой, что и клинок драгоценного древнего меча.

– Этот меч не старинный и не особенно дорогой, – пояснил Томми, поворачивая клинок перед глазами и любуясь холодными переливами бликов на полированной стали. – Но мне он обошелся дорого: во-первых, он сделан вручную по заветам старых мастеров, во-вторых, когда я покупал его, я был очень беден, и, в-третьих, мне пришлось хорошо заплатить одному белому, который провез его в Штаты для меня. После войны на всех японцев глядели косо и на таможне обычно обыскивали, а если бы нашли меч, я имел бы крупные неприятности. Пришлось договориться с тем белым. А теперь посмотри на меня.

Томми отступил на шаг, сделал несколько пробных взмахов мечом и затем, сам оставаясь в неподвижности, вытянул перед собой правую руку. Рука тоже казалась неподвижной, лишь кисть ее вращалась, словно на шарнире, но воздух перед лицом Томми наполнился сверкающими прямыми линиями, эллипсами и спиралями. Рукоять то и дело выскальзывала из пальцев Томми, но меч, как заколдованный, не падал и продолжал вращаться вокруг кисти руки хозяина, с невероятной частотой полосуя воздух. Слышалось легкое гудение и посвистывание, словно от ветра, напирающего на щелястую раму.

– Не вздумай подойти близко, – произнес Томми сквозь зубы. Он завертелся на месте, делая выпады в стороны то одной ногой, то другой, то левой рукой, то правой, – меч при этом, словно смертоносный мотылек, перепархивал из руки в руку. Вращение клинка не прерывалось ни на секунду, постоянно защищая бойца со всех сторон, за исключением той, в которую он сам делал выпад пяткой или кулаком. Минуты шли, а движение все длилось, постоянно меняя свой рисунок, и стая грозных сверкающих линий все так же порхала в воздухе. Корсаков оцепенел от восторга. Предостережение учителя было явно излишним – вряд ли хоть один человек в здравом уме рискнул бы сейчас подойти к Томми, не облачившись предварительно в крепчайшую броню.

Наконец стальной вихрь прекратился. Томми остановился и опустил руку с мечом. По-видимому, он ничуть не устал, его дыхание оставалось почти таким же спокойным, как до начала пляски. Корсаков очнулся.

– Вот это да! Здорово! – пробормотал он. —. А меня ты научишь так делать?

– Я еще не научил тебя как следует обороняться, – усмехнулся японец. – Ты еще не начинал учиться нападать. Когда мы пройдем все это, дойдет очередь и до меча, и до всего остального, потому что я не вправе остановиться на полпути. У тебя талант бойца, который встречается очень редко, а значит, я должен передать тебе все. К тому же я знаю, что ты не употребишь Искусство во зло – очень редко встречаются ученики, о которых можно сказать такое. Не спеши, ведь главное свойство бойца – терпение.

Корсаков был огорчен, но покорился. Когда он стал постигать науку нападения, он оценил слова учителя, благодаря которым ему удалось избежать соблазна перескочить через целый этап подготовки бойца. Когда он научился крушить кулаками двухдюймовые доски и в то же время лишь легким нажатием пальцев заставлять противника терять сознание от боли, ему стали смешны притязания ничего не умеющего мальчишки на боевой меч. Ему не хотелось опережать события и потому, что теперь ему катастрофически не хватало времени: он учился в колледже и готовился поступать в университет, а на льготы в оплате ему рассчитывать не приходилось. Он старался посещать спортзал каждый день, но заниматься так же долго, как раньше, уже не мог – теперь у него была работа, позволявшая и ему самому откладывать деньги, и платить за лечение отца, который умирал, – Корсаков не обманывался на этот счет. Ноги у Федора Корсакова окончательно отказали, и пришлось покупать дорогое инвалидное кресло, однако головные боли и боли в позвоночнике не прекратились. Федор Корсаков оставался, как и прежде, веселым и оживленным, лишь иногда во время беседы его взгляд словно заволакивала пелена, по лицу пробегали судороги, челюсть отвисала и речь замедлялась – казалось, что его язык вдруг попал в какую-то вязкую массу– Однако или такие обмирания были пока что кратковременными, или он научился быстро превозмогать себя, но через минуту-другую он превращался в прежнего оживленного собеседника. Лишь однажды ночью Корсаков, проснувшись, услышал какието странные повторяющиеся звуки, похожие на мышиное попискивание. Тем не менее было ясно, что эти звуки издавал человек, и доносились они из каморки отца. Дверь в каморку по случаю духоты оставалась открытой; Корсаков неслышно подкрался к ней и осторожно выглянул из-за косяка. Отец спал без подушки, дабы уменьшить нагрузку на позвоночник, и его лицо, на которое падал свет рекламы с дома напротив, выделялось в темноте белым пятном. В глазах его стояли слезы и поблескивали в унисон с пульсацией рекламы, а звуки были икотой, возникшей из-за усилий сдержать плач. Корсаков ощутил странную пустоту во всем теле, но ни за что на свете не смог бы войти сейчас в каморку. Впрочем, на следующий день, спокойно все обдумав после бессонной ночи, он понял, что этого и не стоило делать. Отец держался как обычно; довольно долгое время он по требованию врачей совсем не пил, но легче ему не стало, и вечерние застолья с приятелями начались вновь. Теперь он не мог выпить и трети того, что без усилия выливал раньше; Корсаков никогда бы не поверил, что такое может произойти с сильно пьющим человеком без всякого внешнего воздействия, и равнодушие отца к алкоголю казалось ему грозным симптомом, свидетельством утраты вкуса к жизни вообще. Визиты врача и лекарства приходилось оплачивать, а мать не становилась моложе, и потому Корсакову приходилось держаться за неожиданно приваливший ему приличный заработок. Произошло это без обычных в подобных случаях просьб, поисков, обивания порогов – просто однажды на улице к нему подошел чернокожий парень из молодежной банды, один из тех троих, с которыми он когда-то подрался. Произнеся пару примирительных фраз, парень затем сказал:

– Ты нам тогда здорово всыпал, но мы не в обиде. Говорят, ты занимаешься у Томми Эндо, и он возится с тобой больше всех остальных, вместе взятых.

– Раз говорят, значит, так и есть, – пожал плечами Корсаков.

– Да ты расслабься, – парень с широкой улыбкой поднял кверху розовые ладони. – Я пришел с миром. Тут тебе хотят предложить работу. Поверь мне: если откажешься, будешь дураком, а вообще-то смотри, конечно, сам.

   – Что за работа? – после короткого раздумья поинтересовался Корсаков.

– Ну, у нас есть свой вождь, – начал объяснять парень. – Как всякий вождь, он иногда ведет переговоры, и во время переговоров его нужно охранять. Для этого ему очень пригодился бы такой умелец, как ты, – ведь не во всякое место попрешься с ножом или с пушкой. Впрочем, и то и другое ты получишь, если захочешь сам или потребуется для работы. Иногда приходится поработать кем-то вроде вышибалы, иногда нужно прочистить мозги людям, которые не желают платить. Мы еще не так развернулись, чтобы каждый занимался чем-то одним. Вождь слышал о тебе кое-что и очень хочет тебя заполучить, – с ноткой зависти в голосе добавил парень и назвал такую сумму, от которой Корсаков невольно присвистнул. —Да уж, – заискивающе ухмыльнулся парень, – наверно, этот японец тебя здорово натаскал. Мне-то платят куда меньше. Да и вообще мы каждый месяц зарабатываем по-разному – все зависит от общего дохода. То, что я тебе назвал, – это вроде как средняя величина.

Корсаков понимающе кивнул, записал телефон, по которому следовало позвонить, и, пообещав подумать, направился в спортзал. В глубине души он

 уже знал, что примет предложение. Что-то помешало ему рассказать Томми о своей новой работе. Отец находился в больнице, а сообщать о подобных вещах матери Корсакову даже в голову не могло прийти. Вечером, когда доносившийся из ванной шум льющейся воды уверил его в том, что мать занялась стиркой, он набрал номер, записанный на обложке тетради, и тут же, послюнявив палец, старательно его стер.

– Добрый вечер, сэр, – поздоровался он. – Моя фамилия Корсаков, я звоню насчет работы.

На следующий день он познакомился со своим

работодателем, чернокожим парнем лет двадцати пяти по фамилии Пратт. Чарли Пратт весьма умеренно употреблял спиртное, не принимал наркотиков сам и запрещал делать это своим людям и вообще был серьезным и многообещающим молодым человеком. Свою карьеру он намеревался строить так же вдумчиво и терпеливо, как не видевшие жизни белые молокососы, детки родителей-миллионеров с громкими фамилиями, только вехами этой карьеры должны были стать не университеты и политические учреждения, а контроль над территориями и поверженные соперники. В недрах демократического индустриального общества существовал самый примитивный и кровавый феодализм, и Чарли Пратт принимал данный факт как должное, намереваясь сделаться не самой последней фигурой в феодальной иерархии. Титулы подпольных феодалов редко передавались по наследству, но, как правило, детям королей контрабанды и баронов рэкета не приходилось в поте лица зарабатывать на кусок хлеба, а Чарли думал и о своих детях. Примерами для него служили выбившиеся из низов Чарли Лучиано, Меир Лански, Багси Сигел, а из его черных братьев – Фрэнк Мэтьюз и Никки Барнс. Он преклонялся перед дерзостью и энергией этих людей, хотя и осуждал их за крайности и потерю самоконтроля, ставшую причиной краха некоторых из них. Впрочем, мечтаниям Чарли Пратт предавался редко – у него была масса дел каждый день. Его ребята собирали в округе дань с мелких торговцев, сутенеров, содержателей борделей и игорных притонов. Приходилось отстаивать свою территорию от проникновения других банд и держаться постоянно начеку, чтобы не упустить удобный момент, позволявший отхватить кусок чужой территории. Нельзя было терять перспективу и отдавать другим новые формы бизнеса. Наконец, приходилось остерегаться, чтобы не задеть интересы более старых и сильных криминальных организаций – например, не стоило без разбору облагать данью всех торговцев наркотиками, даже самых мелких – за ними могли стоять весьма опасные люди. Следовало знать, кому, что и где принадлежит, и до наступления удобного момента не пытаться урвать чужой кусок. Отягощенный всеми этими заботами, Чарли Пратт был о себе чрезвычайно высокого мнения, тем более что он платил очень многим людям, которые без его денег могли просто помереть с голоду. Особенно это касалось черных, но и нанятого им в качестве телохранителя белого парня по имени Вик тоже никто не отнес бы к богатеньким. Белая кожа парня не смущала Чарли – времена менялись, и человек, заботящийся о собственной респектабельности, не должен был навлекать на себя упреки в расизме, хотя бы и черном. Широко мыслящий вождь даже не подозревал, насколько искренне и глубоко презирает его неблагодарный блондинчик Вик, то есть Корсаков. В Чарли Пратте Корсакову было противно все: наглость и жестокость бандита, ограниченность и тупость буржуя, безвкусные галстуки, вечно сползающие с висков капли пота, манера чавкать за едой, скотское отношение к женщинам. Корсаков на работе обычно помалкивал либо отделывался односложными ответами, даже когда сам Чарли проявлял явное желание поговорить. Однако его заносчивое поведение, как ни странно, импонировало Чарли: тот находил его солидным и элегантно-загадочным. Вождь временами даже пытался подражать своему телохранителю, «о, поскольку от природы был болтуном и любил прихвастнуть, долго выдержать не мог и оттого уважал Корсакова еще больше.

Он стал даже побаиваться его после одного случая: как-то под вечер Чарли и Корсаков сидели в помещении над автомастерской, где Чарли устроил свою резиденцию. Занимавшим это помещение ранее бухгалтеру и управляющему пришлось во избежание неприятностей переместиться на первый этаж в пару крохотных каморок. За аренду Чарли, само собой, не платил, зато и налог с мастерской брал вдвое меньший, чем с прочих мелких предприятий, находившихся под его опекой. Он сидел и смотрел по телевизору футбол, а его телохранитель, высунув от усердия язык, покрывал в блокноте одну страницу за другой арабской вязью. В этот момент в коридоре послышался шум, приглушенный вскрик, и тяжелое тело рухнуло на пол. Чарли вздрогнул и выпрыгнул из кресла, видимо, собираясь добраться до пистолета, но было уже поздно: дверь распахнулась, и на пороге возник щегольски одетый парень, на вид – ровесник Чарли, но белый, – судя по внешности, итальянец. Руки парня находились в карманах, и карманы оттопыривались столь красноречиво, что Чарли замер на месте. Лоб его блестел от пота. Итальянец вступил в комнату, а следом за ним вошли и еще двое – также при галстуках и в темных костюмах, не столь шикарных, но все же весьма Добротных. Каждый держал в руке пистолет стволом вниз, но, судя по всему, настроены визитеры были довольно мирно и не собирались устраивать немедленное кровопролитие. Чарли тоже почувствовал это, переступил с ноги на ногу и перевел дыхание. Красавчик уселся в кресло, двое других пришельцев остались стоять.

– Что-то непонятно ты себя ведешь, Чарли, – обратился к хозяину красавчик. – Тебе делают хорошее предложение, а ты даже не считаешь нужным ответить. Неужели ты не понимаешь, что это оскорбительно для нашей чести?

– Мне надо было подумать... – попытался возразить Чарли.

– А у тебя есть мозги для этого, черная образина? ~ ласково поинтересовался красавчик. – За тебя подумают те, кому положено думать, а твое дело слушаться добрых советов. Вот сейчас сюда поднимется; босс, он скажет, как с тобой поступить.

– Ребята, я... – начал было Чарли.

– Заткнись, засранец. Подождем, – лениво приказал красавчик.

Двое громил присели на подлокотники его кресла. Корсаков исподлобья бросил быстрый взгляд на всю троицу, припомнив, что кресло снабжено колесиками. Неподвижность оно покуда сохраняло, видимо, лишь потому, что колесики тонули в длинном ворсе ковра. Корсаков незаметно перенес тяжесть тела на правую руку, лежавшую на столе, Громилы, видя, что никто не собирается оказывать им сопротивление, спрятали пистолеты и стали закуривать. Красавчик также достал из кармана сигару. Один из громил поднес ему огонек зажигалки. В этот момент Корсаков, на которого визитеры не обращали ни малейшего внимания, оттолкнулся от стола и в прыжке обеими ногами врезался в кресло. Красавчик судорожно взмахнул руками, вжался в мягкую спинку и выронил зажженную сигарету на свои серебристые брюки; один из громил, потеряв опору в виде подлокотника, упал на четвереньки; второй, зашатавшись, возможно, и устоял бы на ногах, но солдатский ботинок Корсакова сбоку своротил ему челюсть, и он, развернувшись вокруг своей оси, упал на кресло прямо в объятия красавчика. Тот громила, что упал на четвереньки, оторвался от пола и сунул руку в карман, но тут же с воплем боли растянулся ничком на ковре, получив удар ногой в крестец. Сделав попытку приподняться, он завопил уже от страха, потому что перестал чувствовать собственные ноги. Красавчик сбросил с себя тело своего нокаутированного подручного, но сунуть руку в карман не успел – каблук Корсакова угодил ему снизу точно в подбородок и вновь отшвырнул его на спинку кресла. Следующий удар пришелся в голову сбоку и заставил красавчика безвольно повалиться на подлокотник, свесив вниз руки. Темная кровь, хлынувшая из его носа, залила ослепительно белую сорочку, дорогой галстук и роскошный пиджак, на брюках чернела дыра, прожженная сигарой. Корсаков поднял дымившуюся сигару и неторопливо загасил ее в пепельнице, стоявшей на столе. Затем он также неторопливо обшарил карманы гостей. Его добычей стали четыре пистолета, которые он разложил на столе, предварительно вынув из них магазины. Подойдя к вешалке, он снял с нее свою куртку, надел и нащупал в кармане рукоятку «беретты». Встав у дверного косяка, он услышал в коридоре приближающиеся голоса и узнал сицилийский диалект. Не вынимая пистолет из кармана, он снял его с предохранителя. Тут Чарли наконец очнулся от столбняка и понял, что вот-вот должно произойти.

– Перестань, Вик, даже и не думай об этом! – приглушенным голосом вскрикнул он. – Если мы станем с ними воевать, то нам точно крышка – пусть даже и не сегодня. Не бойся, я все улажу, только не лезь в драку, не губи и себя, и меня.

– Ты мне платишь не за то, чтобы я вилял хвостом перед каждым нахальным даго, – заметил Корсаков.

– Ты отрабатываешь свои деньги, Вик! Только не делай ничего сейчас, умоляю!

Корсаков ничего не ответил, неожиданно распахнул дверь и шагнул в коридор. У Чарли промелькнула мысль, что его телохранитель попросту рехнулся. Однако, подкравшись к двери, он услышал доносящийся из коридора смех и приветственные возгласы. Там Корсаков, услыхавший знакомый голос, столкнулся нос к носу с Джо Скаличе, и тот

после секундного замешательства издал радостный   вопль и заключил старого приятеля в объятия.

– Вик! Что ты делаешь в этом гадючнике?!

– Бизнес, – пожал плечами Корсаков. – Извини, твоим ребятам немного досталось от меня. Про– сто я был не в курсе ваших дел с Чарли, а они не представились.

Джо заглянул в комнату, присвистнул и рассмеялся.

– Твоя работа, Вик? – спросил он.

– Ну, я немного тренировался у Томми Эндо, а он хороший учитель.

– Томми Эндо? Что-то слышал...

– У него зальчик в трех кварталах от нашей бывшей школы, рядом с баром «Эрроу».

– Давай зайдем, – гостеприимно пригласил Джо Корсакова в комнату. – Эй, ребята, уберите здесь, – приказал он телохранителям, пришедшим вместе с ним, и те принялись выволакивать в коридор первых трех неудачливых визитеров. – Ты тоже подожди в коридоре, я с тобой потом поговорю, – приказал Джо совершенно ошалевшему Чарли. Тот выскользнул из комнаты.

Корсаков и Джо расположились в креслах.

– Так вот, я вспомнил, что мне говорили об этом Томми Эндо. Разумеется, все должно остаться между  нами,   –  доверительным  тоном  произнес Джо. – Он должен кое-кому деньги, но отказался платить. Когда к нему пришли люди, чтобы потребовать эти деньги, он их перекалечил – сначала четверых, потом семерых. Он, может, и хороший специалист в своем деле, но все же люди чести так не поступают.   Можно   было   встретиться, обсудить спорные вопросы... В конце концов поначалу никто не собирался его убивать – всем нужны деньги, а трупы не нужны никому. Речь могла идти только о каком-то проценте с дохода, не более того. К тому же очень долго его вообще никто не трогал, пока он не начал в последнее время прилично зарабатывать. Не мы придумали такое правило, что люди должны делиться друг с другом. Словом, поговори с ним, Вик, – может быть, все и обойдется.

– Хорошо, – кивнул Корсаков, холодно взглянув на Джо. Несмотря на юный возраст, жизнь уже научила его тому, что предостережения обычно высказываются заинтересованными людьми. Как бы то ни было, суть дела состояла, конечно, не в тех небольших деньгах, которые кто-то намеревался содрать с Томми, – просто маленький японец подавал дурной пример.

– А как насчет того, чтобы поработать на меня? – поинтересовался Джо. – Стоит ли тебе и дальше тратить время на этого черномазого? Серьезных перспектив у него нет, можешь мне поверить. А мои дела, Вик, кажется, разворачиваются сейчас очень круто.  Старик поручил мне  взять под контроль кое-каких людишек, на которых у него не хватало времени, но, кажется, я нащупал и новые возможности. Ставь на меня, Вик, не пожалеешь.

– У меня есть кое-какие обязательства, Джо, но я обдумаю твое предложение, – сказал Корсаков. – Через некоторое время я найду тебя.

– Через месяц я тебя сам найду, – улыбнулся Джо. – Думаю, за это время ты успеешь развязаться со своим черномазым. Он, конечно, может работать, но нет в нем чего-то такого... – Джо прищелкнул пальцами. – Короче, такие, как он, всегда остаются на вторых ролях. Возьми Фрэнка Мэтьюза: у него и ветер гулял в голове, и наркотиками он баловался вовсю, а ведь стал же первым, и по заслугам, – я, конечно, имею в виду только черных. Ну а на тот случай, если ты освободишься раньше, обратись по этому адресу, – Джо протянул Корсакову визитную карточку какого-то мистера Чиро Берганцоли, директора экспортно-импортной конторы. – Считай, что это мой офис: там тебя выведут на связь со мной. Я скажу Берганцоли о том, что ты можешь появиться.

Корсаков кивнул. Джо обнял его на прощанье, вышел в коридор, и оттуда донеслись раскаты его брани: видимо, израсходовав на старого приятеля весь запас дружелюбия, он осыпал Чарли оскорблениями и угрозами. Тем не менее Чарли, вернувшийся в комнату, вовсе не выглядел подавленным.

– Так или иначе, а мы договорились, – объявил он. – В этом, Вик, и твоя заслуга. Главное, я сохранил свое дело, а платить отступного – невелика беда. Сегодня плачу, а завтра посмотрим. За этих мафиози сейчас крепко взялись, так что неизвестно, кто будет смеяться последним.

В тот же вечер Корсаков зашел в спортзал к Томми и, пересказав ему свой разговор с Джо, спросил его:

– Почему ты не хочешь платить? Они теперь все равно от тебя не отстанут. Неужели ты думаешь, что можешь в одиночку с ними справиться?

– Дело не в деньгах, – задумчиво произнес Томми. – Тебе я отдал бы все, что у меня есть. Но им я ничего не хочу давать, а значит, и не дам – ни единого цента. А этот твой друг Скаличе – плохой человек.

– Может, и плохой, но, во-первых, он мне не Друг, а во-вторых, он просто передал мне то, что слышал. По-моему, он не хочет, чтобы у тебя были неприятнрсти.

– Вот как, – сказал Томми и улыбнулся одним углом рта. Корсаков понял, что продолжать этот разговор нет смысла. Занятия пошли по-старому; однажды Корсаков обратил внимание на ссадину над бровью Томми, однако на его вопрос Томми ответил только холодным взглядом и улыбнулся углом рта. Ничего более значительного не происходило, и Корсаков, ошалевший от поглощаемого днем множества книг и от работы вечером и ночью, постепенно забыл о своем беспокойстве. А потом как-то вечером Корсаков прямо в кимоно вышел за едой в соседнюю пиццерию, и когда он, возвращаясь назад, уже вошел со стопкой пицц в полутемную прихожую спортзала, что-то твердое со страшной силой обрушилось ему на голову. Он еще успел ощутить сотрясение от ничем не смягченного удара о холодный цементный пол и потерял сознание. Очнулся он уже в ярко освещенном спортзале прикованным наручниками к отопительной трубе и мог наблюдать, как те двое ножами убивали Томми. Четверо припозднившихся учеников сгрудились в углу и, едва поняв, что происходит, старались не смотреть на освещенную арену. Рядом с Корсаковым на штабеле матов сидел и ухмылялся черноволосый парень с обрезом охотничьего ружья; еще один парень с обрезом стоял в дверях и наблюдал за последней схваткой Томми с видом ценителя. Томми уже был ранен: с правой стороны живота его кимоно пропиталось кровью. Таких неуверенных движений у своего учителя Корсаков никогда еще не видел. После полученного удара перед глазами у Корсакова все расплывалось, но он изо всех сил старался сфокусировать зрение и не отводил взгляда.

Чарли Пратт хорошо запомнил свой разговор с Корсаковым, происшедший еще при найме того на работу. «Я не собираюсь громить забегаловки и дубасить каких-нибудь несчастных владельцев булочных, – сказал тогда Корсаков. – Найдется достаточно придурков, которые, кроме этого, больше ни на что не годятся». Чарли вообще прекрасно запоминал все то, что говорил ему его телохранитель – должно быть, из-за того, что при разговоре не мог заставить себя не смотреть ему в глаза, а глядя в эти голубовато-прозрачные ледяные глаза, забывал о том, что он – преуспевающий, правильно мыслящий молодой бизнесмен с большим будущим, и казался самому себе маленьким и беззащитным эфемерным созданием – чем-то вроде хрупкого мотылька. Однако с некоторых пор Чарли перестал узнавать своего загадочного подчиненного: тот стал охотно принимать участие в самых рутинных операциях по-взиманию дани, в одиночку, без участия Чарли, проводил разнообразные встречи, забирал и отвозил товар и даже несколько раз возглавлял ребят Чарли во время обычных побоищ уличных шаек. За время всей этой кипучей деятельности Корсаков завел бесчисленное множество знакомств, изучил все закоулки, все ходы и выходы во всех легальных и подпольных увеселительных заведениях Бруклина, основательно пополнил свои знания о преступном мире Нью-Йорка и научился пить – помногу, не пьянея и оставаясь работоспособным наутро. Однако за все это время он не только не смог ни с кем подружиться, но даже и не завел себе приятелей, которые встречали бы его появление улыбкой, – ненависть слишком переполняла его. Он только задавал вопросы всем, с кем ему приходилось разговаривать, делая это с таким невероятным терпением, что постоянно витавшая рядом с ним тень Томми Эндо наверняка его одобряла. Он постиг искусство по-разному формулировать вопрос в зависимости от личности собеседника – одновременно он научился и разбираться в людях; он достиг совершенства в умении строить вопрос так чтобы непонятно было, к чему он клонит, – он научился скрывать свои мысли. В то же время он понял: в таких местах, как Бруклин, к правдивому ответу собеседника вернее всего побудит не искусно поставленный вопрос и уж тем более не желание помочь, а только страх. Затем-то ему и понадобилось иметь в своих скитаниях и поисках авторитет Чарли за спиной, потому-то он и не стеснялся беспощадно применять силу против встречавшейся ему мелкой и не слишком мелкой шпаны. Все время, свободное от поисков и от сидения над книгами, он посвящал упражнениям с пистолетами разных систем в специально оборудованном подвале, который посещали всякие темные личности, платя за это Чарли установленную мзду или рассчитываясь иными услугами. Корсаков часами прицеливался, стрелял, вновь прицеливался, затем разбирал и подолгу чистил пистолет. Последнее гангстеры, как правило, считали излишним, однако Корсаков предпочитал не замечать направленных на него любопытствующих взглядов. Известность его была уже такова, что подшучивать над ним и даже заводить разговор никто не решался. Немалую лепту в это внес и Чарли Пратт, готовый хвастаться чем угодно: автомобилем, любовницей, а уж необычным телохранителем – в особенности. Помимо пистолета, Корсаков теперь постоянно имел при себе холодное оружие: финские ножи, мексиканские навахи, трофейные эсэсовские кинжалы, тяжелые ножи рейнджеров с зазубренной спинкой. Незадолго до смерти Томми вручил ему также по комплекту метательных ножей и метательных звезд, а уже после убийства, когда начальное разбирательство закончилось и спортзал опечатали, Корсаков проник туда через окно туалета, выходившее на глухой задний двор, вскрыл в каморке Томми тайник, который полиции не удалось обнаружить, и унес с собой меч, три японских ордена и тонкий пакет с бумагами. Бумаги в большинстве своем оказались письмами, которых Корсаков, не успевший еще изучить иероглифической письменности, прочесть не мог, хотя уже довольно бойко болтал с Томми по-японски; на фото же был изображен Томми с маленькой, скромно улыбающейся женщиной на фоне типичного японского садика – оба в традиционной японской одежде. С мечом и прочим холодным оружием Корсаков предпочитал упражняться в лесу, выехав за пределы нью-йоркских пригородов на своем купленном по случаю маленьком «Додже». В перерывах, разлегшись на хвойной подстилке, он штудировал захваченные с собой книги или выписывал в блокнот столбики арабских и персидских слов. В эти поездки он никогда не брал с собой еды по той единственной причине, что во время своих одиноких пикников не ощущал голода. Его равнодушие к пище крайне огорчало его мать, обожавшую кормить мужчин. «Такой борщ, – вздыхала она, – что ж ты его как баланду хлебаешь!» Хотя порой Корсаков и курил, находя, что сигарета помогает сосредоточиться, но решительно запретил себе курить постоянно и уж подавно не употреблял ни кофе, ни чая, так как обнаружил, что и курение, и возбуждающие напитки уменьшают твердость руки и верность глазомера. «Попей хоть чайку-то, – порой обращалась к нему мать, – что ты как нерусский!» – «Не пичкай его, не пичкай, – с усмешкой одергивал ее отец, – он тебе не маменькин сынок какой-нибудь, он – порода!» – «А, пошли вы оба», – вздыхала мать, махнув рукой, и ждала прихода Бронека, который позволял ей в полной мере поверить в свои кулинарные достоинства, уподобляясь порой сказочным Объедале и Опивале в одном лице.

Через несколько месяцев Корсаков прекратил свои расспросы, выяснив все, что хотел. Учитывая переполнявшую его ненависть, расследование обошлось сравнительно малой кровью: пара отсеченных ушей у сутенеров, плативших конкуренту Чарли Пратта и чрезмерно положившихся на авторитет своего босса (по этому поводу Чарли сделал Корсакову мягкий выговор); избитый до полусмерти хозяин ирландской пивной, ошибка которого состояла в том, что он полагал, будто здоровенные кулаки несовместимы с вежливостью; наконец, шрам на щеке у одной проститутки, которая слишком долго решала, кого ей следует бояться больше – Корсакова, стоявшего в футе перед ней, или своего любовника, отсиживавшегося в Чикаго. Корсаков продолжал сновать по ночному Бруклину, иногда один, иногда в компании нескольких черных ребят из шайки Чарли, взиравших на него с обожанием, словно на какого-то вудуистского божка. Однако теперь он уже знал имена тех, кто убил Томми Эндо, знал места, где они обычно бывали, и даже несколько раз видел их самих – и в ярком свете, и в полутьме ресторана: ему показала их девица, не подозревавшая о том, почему Корсаков ими интересуется. Теперь он ждал встречи и готовился к ней, вернее сказать, был к ней постоянно готов. Он мог бы добиться того, чтобы ему сообщили, где находится нужная ему парочка, но предпочел положиться на случайную встречу – во-первых, потому, что не хотел раскрывать своей заинтересованности в этом деле, во-вторых, потому, что опасался предательства, и, в-третьих, потому, что встреча должна была состояться рано или поздно, а терпению Корсаков уже успел научиться.