Текст книги "Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)"

Автор книги: Андрей Добрынин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 37 страниц)

– В освобожденной зоне сейчас ад. Но этот ад скоро придет сюда.

«Какого еще ада им надо?» – подумал Тавернье, вспомнив заваленную трупами площадь. Журналисты потянулись к выходу из зала. Конвоиры поднялись и последовали за ними в огромный гулкий вестибюль и далее к выходу. В центре вестибюля стоял худощавый седой мужчина в темных очках, со снайперской винтовкой в руке. Он внимательно вглядывался в лица проходивших мимо него журналистов. Когда его взгляд упал на лица французов, он, издав негромкое восклицание, указал на них конвоиру. Тот, орудуя автоматом, отделил Тавернье и Шарля от толпы уходящих и заставил их подойти к неизвестному в темных очках. Впрочем, тот снял очки, когда французы приблизились к нему.

– Вам привет от команданте Виктора, он же мсье Корсаков, – на безукоризненном французском обратился незнакомец к журналистам. Когда Тавернье услышал его голос, журналисту показалось, будто он сходит с ума. Этот человек, которого он видел впервые в жизни, говорил голосом Корсакова! Было от чего прийти в замешательство. Впрочем, растерялся не только он, но и мальчишка-конвоир, не понимавший, почему команданте Виктор говорит о себе в третьем лице. Седой человек закинул винтовку на плечо, повернулся и зашагал обратно в опустевший конференц-зал, сделав французам знак следовать за ним с той великолепной уверенностью, которая изобличала в нем многолетнюю привычку приказывать. Тавернье и Шарль проследовали за незнакомцем в зал и там, повинуясь его жесту, присели в кресла. Конвоир закрыл дверь и остался снаружи.

– Не могу понять, узнали вы меня или нет, – обратился незнакомец к Тавернье.

Тот ответил:

– Я никогда не забываю людей, с которыми мне довелось встречаться. Ваши голос и походка мне определенно знакомы, но вот лицо...

– А вы присмотритесь повнимательнее, – предложил незнакомец. Его синие глаза испытующе впились в глаза Тавернье.

Француз пробормотал:

– Боже мой, эти глаза... Что случилось с вашим лицом?!

– Вы помните, конечно, сообщение в газетах о моей смерти? – с усмешкой спросил Корсаков. – Слухи о моей смерти оказались несколько преувеличены, но все-таки меня и впрямь едва не застрелили. Пуля прошла сквозь обе щеки, я получил контузию, потерял сознание и при падении раздробил себе кости лица. К счастью, мне удалось связаться со старым другом, он нашел хорошего хирурга, и тот собрал мое лицо по кусочкам. Как видите, то, что у него получилось, не очень походит на прежнее лицо. Впрочем, друг впоследствии разъяснил мне позицию этого врача, которая заключалась в том, что сходство нового лица с прежним может мне только повредить. По-моему, некоторые исправления эскулап внес еще и от себя.

– А волосы? – спросил Тавернье. – Вы же были блондином!

– Произошел сдвиг в обмене веществ – то ли из-за стресса, то ли из-за лекарств, – объяснил Корсаков. – В результате изменился цвет волос. Такие случаи, как мне объяснили, не так уж редки. Куда реже вместе с цветом волос меняется еще и лицо. Впрочем, нет худа без добра: в нашем деле всю жизнь носить одно и то же лицо – слишком большая роскошь.

Тавернье пробурчал что-то невразумительное. Перемена лица казалась ему совершенно немыслимым событием, близким к катастрофе.

– Скоро прибудут вертолеты, – продолжал Кор саков. – С нами полетит часть заложников, и вы вместе с ними. В этом случае вас никто не упрекнет в том, что вы якшаетесь с террористами. В освобожденной зоне вы сможете хорошо поработать, а я вам помогу. Сейчас эти ублюдки из хунты одумались, и дальше все пойдет гладко. Об одном я жалею: что мне не удастся перестрелять шайку жуликов, называемую парламентом Республики Тукуман. Каждый уже сто раз заслужил пулю.

– Прекрасно!   Мы   готовы!   –   живо   заявил Шарль. В дверь заглянул оставшийся снаружи на страже парнишка-боевик.

– Команданте, вертолеты заходят на посадку, – доложил он.

– Всех заложников гоните к выходу во двор, – приказал Корсаков. – Мужчины впереди, женщины за ними.  Отберите группу заложников,  которые

должны выйти первыми и погрузиться в вертолеты. В нее должны войти только члены парламента. Никаких технических работников – это для нас бесполезный балласт. У каждого из заложников должны быть документы – без них во дворец просто не пускают. Сверяйте лицо каждого с фото на его документах – эти канальи могут уговорить какую-нибудь мелкую сошку сесть в вертолет вместо себя. Сначала грузим подрывников, взрывчатку и заложников, потом начинаем грузиться сами – группами по пять человек в каждый вертолет. Последними уходят посты прикрытия, наблюдающие за площадью. Все ясно?

– Команданте, я насчет документов... – смущенно пробормотал парнишка. – Я ведь не умею читать.

– Проверкой документов пусть займется комиссар. В помощь себе для ускорения дела пусть возьмет кого-нибудь из студентов. И передай от меня комиссару: в революционной армии приказы не обсуждаются.

– Слушаюсь,   команданте,   –  выпалил  боевик, вскинул руку со сжатым кулаком в революционном приветствии, повернулся и вышел.

Корсаков тяжело вздохнул, покачал головой и произнес:

– Большая часть моих людей – вот такие деревенские ребята. Они послушны, преданны, храбры, но им все приходится объяснять от «а» до «я», вплоть до мелочей.

– Я думал, здесь командует команданте Диего, – заметил Тавернье.

– Он только делает вид, и слава богу, что это так, – сказал Корсаков. – Диего – не солдат, а болтун, и наркоман к тому же. Я делаю дело, а то, что командиром считается он, меня не волнует, тем более что моя зарплата от этого не меняется. Если он захочет командовать по-настоящему, я живо поставлю его на место. Солдаты слушаются только меня, потому что знают: в бою я их уберегу, а Диего угробит. А вообще партизанское начальство за редким исключением такие же подонки, как и хунта, разве что в другом роде.

– Стало быть, вы работаете здесь только из-за денег? – спросил Тавернье.

– Совершенно верно, – кивнул Корсаков. – Хотя на повстанцев работать все-таки приятнее – в их среде еще сохранились какие-то идеалы. Тяга к идеалу всегда привлекает, даже если в сам идеал и не веришь.

– Мне казалось, будто здешние повстанцы – это люди, гордящиеся собственной бедностью, – сказал Тавернье. – А теперь выходит, что они имеют достаточно денег, чтобы платить специалистам, которые им нужны. Честно говоря, это для меня новость.

– Во-первых, я для них не просто специалист, – возразил Корсаков. – Они уверены в том, что я их единомышленник. С моей стороны играть такую роль, конечно, не совсем честно, но этот маленький обман очень помогает мне в работе.

– Но деньги, деньги! – напомнил Тавернье.

– Кокаин, – коротко ответил Корсаков. – Остальное я объясню вам на месте, – добавил он, увидев, что в дверном проеме возник юный террорист.

– Команданте, все готово,  доложил запыхавшийся парнишка. – Вертолеты сели, можно выводить заложников.

– За мной, – скомандовал журналистам Корсаков.

Собеседники поднялись с кресел и зашагали следом за пареньком через вестибюли и далее по прохладным коридорам дворца. У тех дверей дворца, что выходили в небольшой регулярный парк, вдоль стен вестибюля сидели заложники. Их было много, человек полтораста, одни мужчины. Они старались не смотреть на боевиков, стоявших над ними с оружием на изготовку, и вполголоса переговаривались друг с другом. От этих приглушенных бесед в вестибюле стоял глухой гул, при появлении Корсакова сразу же смолкший. Корсаков огляделся и спросил:

– А где наш мудрый руководитель команданте Диего?

Ему ответили, что команданте и комиссар уже в вертолете. Корсаков выругался по-русски и скомандовал:

– Первую группу из пятнадцати человек – в вертолет. Вот этих двоих тоже прихватите, – подтолкнул он к конвоирам Тавернье и Шарля. Увидев, что боевики с подозрением приглядываются к камере в руках Шарля, он прикрикнул на них: – Вы что, деревенщина, думаете, я автомата не отличу от кинокамеры? Или вы думаете, что ваш командир кого-то пустит в вертолет без проверки? Вот за эту вещь, которую он держит в руках, вы все отвечаете головой. Ее нельзя бить, ронять и тем более терять. Ясно? Ну, теперь марш в вертолет.

Погрузка в вертолеты прошла под руководством Корсакова без всяких осложнений. Вслед за заложниками из дворца стали выбегать и садиться в вертолеты повстанцы, покидавшие свои посты в здании. Последними дворец покинули пулеметчики, огневые точки которых находились на верхнем этаже, – они спустились из окон по веревкам и пробежали к люкам, пригибаясь под уже работающими винтами. Машины оторвались от земли, и через несколько секунд Тавернье увидел под собой крышу дворца, площадь, забитую боевой техникой, солдат с задранными к небу лицами, парк, расчерченный дорожками на правильные круги, квадраты и треугольники. Вертолет поднялся выше, описал круг над тонущими в зелени крышами столицы и, оставляя в стороне сверкающий частокол небоскребов новой части города, устремился на север. Его тень стремительно проносилась по прямоугольникам полей на равнинах, пересекала дороги, по которым бежали игрушечные грузовички, и затем закачалась на зеленых волнах лесистых предгорий. Лавируя между людьми, сидевшими на полу салона, и с трудом сохраняя равновесие, Корсаков прошел в кабину пилотов. Наклонившись к уху того пилота, что держал штурвал, он принялся ему что-то объяснять. Властным движением руки он пресек протестующие жесты летчика. Вертолет резко изменил курс, через несколько минут снизил скорость, завис над безлюдной поляной в джунглях и стал садиться. Приземлившись на поляне, пилоты не выключали моторов. По высокой траве от вертолетов к зарослям бежали серебристые волны, а в зарослях Тавернье разглядел фигуры в камуфляжной одежде с винтовками на изготовку. Легкий пинок в бедро оторвал Тавернье от созерцания вида за окном. Худенький паренек интеллигентного вида, вероятно, студент, стволом автомата Калашникова показал ему на открытый люк и беззвучно произнес: «Пошли!» Спина Шарля мелькнула в проеме люка и исчезла. Заложники на полу вертолета радостно зашевелились, предвкушая скорое освобождение.

– Сидеть, сволочи! – рявкнул на них Корсаков, стоявший у кабины пилотов, и клацнул затвором автомата. Из всех партизан в вертолете оставался он один. – Пошли! – приказал он Тавернье, указывая стволом на люк. Никто из заложников не поинтересовался судьбой уводимых повстанцами двух журналистов – все были донельзя рады тому, что для них самих опасность миновала. – Еще встретимся! – крикнул заложникам Корсаков, вслед за Тавернье соскакивая на землю. Взревели двигатели, и вертолеты зависли над поляной. Повстанцы, выпрыгнувшие из вертолетов, двумя цепочками тянулись к зарослям. Вступив под свод листвы, отряд слился в единую колонну и двинулся в глубь леса по тропе, совершенно незаметной сверху. Переход длился около полутора часов; время от времени по обе стороны тропы в лесном полумраке Тавернье различал фигуры постовых, наблюдавших за тропой. В небольшой котловине между холмов, куда они в конце концов вышли, среди уже начавших зарастать молодой порослью развалин разбомбленного селения их ожидали два джипа и большой грузовик. Все автомобили, по словам Корсакова, были отбиты у армии во время партизанских рейдов. Корсаков с журналистами сел в один джип, команданте Диего и комиссар Анхель – в другой, рядовые повстанцы набились в грузовик, и колонна тронулась по грунтовой дороге, извивавшейся среди покрытых лесом холмов. Дорога, разумеется, не отличалась особенной ровностью, но было видно, что за ней ухаживают: в выбоины подсыпался гравий, поперек промоин лежали бревенчатые настилы. Тавернье сделал по этому поводу одобрительное, замечание, и Корсаков, сидя на переднем сиденье вполоборота к журналистам, ответил:

– Как ни странно, дорогами приходится заниматься мне. Дороги – одни из важнейших факторов войны: тот, кто не успевает вовремя подбросить резервы к месту схватки, оказывается разбит. Отчасти, конечно, за дорогами следят и местные крестьяне, но крестьянские и военные требования к дорожной сети далеко не всегда совпадают. Я всегда считал себя исключительно военным, но здесь выяснилось, сколько забот у военного помимо поля боя. Раньше меня обеспечивали всем необходимым, чтобы я мог воевать, а здесь я сам занимаюсь обеспечением. Вот, к примеру, видите эти строения справа от дороги? Здесь целый комплекс: оружейные склады, оружейные мастерские, авторемонтные мастерские, продовольственные склады с холодильниками, электростанция. Мне пришлось заниматься строительством с самого начала, с поиска подходящих специалистов и технической документации.

Машины въехали в довольно большое селение, раскинувшееся в неширокой долине среди покрытых лесом гор. По местным масштабам это скорее был городок, если судить по наличию каменных общественных зданий. Встречные крестьяне, увидев Корсакова, кланялись, снимая шляпы. Тавернье удивился:

– Как, однако, вас здесь уважают!

– Оно и понятно, – усмехнулся Корсаков. – Когда-то я руководил карательной экспедицией в эту деревню. Местные власти решили, что поддержка партизан слишком дорого им обходится, и простой народ убедили в том же. Возможно, они были правы, но меня послали сюда ликвидировать мятеж, а не выяснять, кто прав, кто виноват.

– И что же, пришлось кого-то... э-э... казнить? – полюбопытствовал Шарль.

– Ну а как же без этого, – равнодушно промолвил Корсаков. – Если бы я не устроил экзекуции, жители подумали бы, что им разрешается продолжать в том же духе. Так уж они здесь воспитаны.

Машины остановились перед длинным одноэтажным зданием, у входа в которое в плетеном кресле важно восседала толстая негритянка. Увидев Корсакова, она всполошилась, с трудом выбралась из кресла и, размахивая руками, с радостными возгласами ринулась к джипу. Корсаков спрыгнул на землю, подошел к кабине затормозившего грузовика, в котором ехали рядовые бойцы, открыл дверцу и что-то приказал шоферу. Перегруженная машина натужно взревела, окуталась облаком выхлопных газов и, поднимая пыль, покатила дальше по поселку. Корсаков наградил подбежавшую толстуху вежливым объятием и, высвободившись, показал на нее журналистам:

– Прошу любить и жаловать – Анна-Мария, хозяйка местной гостиницы. Образец чистоплотности и трудолюбия, добрейшее существо в мире. Ненавидит только одну вещь в мире, а именно кокаин. Сын у нее работал в городе и там пристрастился к зелью.

Корсаков отдал негритянке по-испански несколько распоряжений касательно того, как разместить гостей, причем та пристально смотрела ему в лицо и постоянно суетливо кивала. Затем он обратился к французам:

– До завтрашнего утра у вас есть время хорошенько отдохнуть. Денек сегодня выдался тяжелый. А завтра нам предстоит довольно длительное путешествие:  мы должны посетить одну кокаиновую фабрику,  принадлежащую генералам.  Предупреждаю: дело опасное. Можно ограничиться экскурсией по такой же фабрике,  но только партизанской. Правда, съемок уже не будет – если я разрешу вам снимать кокаиновую фабрику, принадлежащую партизанам, они меня не поймут.

– А нельзя ли совместить и то и другое? – спросил Тавернье. – Осмотреть в спокойной обстановке фабрику, чтобы понять, что к чему, а потом уже пойти в рейд. Там-то у вас не будет времени на разъяснения.

– Хорошо,  так и поступим, – кивнул Корсаков. – Утром я за вами заеду. Учтите, это будет довольно рано, так что не засиживайтесь.

Он вскинул руку в партизанском приветствии, повернулся и пошел к джипу. Журналисты направились в дом вслед за непрерывно болтающей и жестикулирующей Анной-Марией. Им отвели просторную комнату с двумя широченными кроватями, застланными чистейшим накрахмаленным бельем. На беленых стенах были развешаны пучки душистых трав, распятия, образки святых и портреты марксистских лидеров: Че Гевары, Карлоса Фонсеки, Фиделя Кастро, Даниэля Ортеги. После всего пережитого за день хотелось расслабиться, и Тавернье спросил у негритянки, не найдется ли в ее заведении чего-нибудь выпить. Та удивленно взглянула на иностранца, неожиданно заговорившего по-испански, но затем заулыбалась, закатила глаза и сделала восхищенный жест, давая понять, что поражена чистотой выговора Тавернье. Проворно сбегав куда-то, она принесла на подносе два блюда с фруктами, лед и, к удивлению французов, бутылку весьма недешевого виски «Джек Дэниэлс». На подносе стояли три бокала. Анна-Мария заявила, что хочет выпить с гостями за их здоровье.

– Вижу, что вы из тех людей, которые знают, на чьей стороне правда, – произнесла она торжественно, призвала на помощь своим постояльцам всех святых во главе с Богородицей и Иисусом Христом, после чего опрокинула в рот полный бокал неразбавленного виски без льда. Провожаемый удивленными взглядами французов, напиток глоток за глотком исчез в ее горле. Удовлетворенно крякнув, Анна-Мария извлекла из кармана опрятного передника дешевую сигарку, прикурила от самодельной бензиновой зажигалки и, пожелав гостям приятного отдыха, величественно удалилась.

– Прекрасная женщина, – с умилением глядя ей вслед, заметил Шарль. – Жаль, что мне не по средствам платить экономке, а то я бы непременно сманил ее в Париж.

 Да, похоже, вы с ней поняли бы друг друга, – усмехнулся Тавернье. В окно он заметил Анну-Марию, направившуюся куда-то через обширный двор с ведрами. – Кажется, мы сможем принять душ, – сообщил он.

– Не сейчас, – простонал Шарль, с бокалом в руке раскинувшийся поперек кровати. – У меня нет сил. Только завтра утром.

– Боюсь, утром на это не будет времени, – предупредил Тавернье.

– Ничего, я встану пораньше, – заверил его Шарль. – Ты ведь знаешь: сон алкоголика крепок, но краток.

– Если ты меня разбудишь, я, пожалуй, тоже потерплю до утра, – сказал Тавернье. – Похоже, сил у меня не больше, чем у тебя. Хочется просто выпить и забыть весь этот ужас.

О принятом решении гости сообщили хозяйке, вскоре появившейся в дверях. Та в знак понимания выставила вперед огромные розовые ладони:

– Само собой! Я слышала, что у вас сегодня был трудный день, но господь помог вам все выдержать. Душ в конце коридора и направо. Там будет все приготовлено. Тапочки я вам сейчас принесу. А свои вещи положите на стул за дверью, когда соберетесь ложиться спать: я сейчас же их постираю, и до утра они, пожалуй, высохнут.

Друзья не в состоянии были бороться с этим мощным натиском дружелюбия. Потягивая виски, они неторопливо обсуждали бурные события минувшего дня, пока усталость, алкоголь и непроглядная тьма за окном в сочетании с монотонным звоном цикад на улице и столь же монотонным мурлыканьем Анны-Марии где-то за стеной не заставили их раздеться и нырнуть под одеяла, предварительно воспользовавшись ночным горшком, который вместе с двумя парами домашних туфель принесла Анна-Мария.

Когда Тавернье утром вернулся из душа, завтрак уже стоял на столе. Выглядел он по-английски: яичница с беконом, поджаренные хлебцы с маслом, джем, кофе. Волчий аппетит гостей явно внушал симпатию Анне-Марии, которая сидела на стуле у двери, сложив руки на объемистом животе.

– Кушайте, кушайте, – повторяла она, от усердия ерзая на сиденье. – Я вам и с собой съестного приготовила. Путь-то, слышно, вам предстоит неблизкий.

– Откуда слышно? – поинтересовался Шарль с набитым ртом.

– Ну как же, ведь команданте Виктор хотел вас взять с собой, а он водит людей бог знает куда, – объяснила толстуха. – Некоторые наши боятся с ним ходить, а некоторые, наоборот, так и рвутся к нему под начало. Он – настоящий мужчина. Многие говорят, будто он жестокий, но вы им не верьте, на самом деле он очень добрый. Шутка сказать, половину своих заработанных денег тратит на наших бедняков, больных, раненых... Вот господь ему и посылает удачу в бою.

С улицы донесся сигнал джипа. Журналисты торопливо допили по третьей чашке прекрасно заваренного кофе и вышли на улицу. Следом за ними вперевалку семенила Анна-Мария и что-то толковала о белье, которое не совсем еще высохло, и о том, что белье, которое она оставила взамен выстиранного в душевой, тоже совсем неплохое. Корсаков сам сидел за рулем и был в машине один. Он поздоровался с журналистами, подставил щеку для поцелуя Анне-Марии, глянул на часы и сообщил:

– Рейдовой группе на подготовку отведено полтора часа, соответственно наша экскурсия продлится столько же. Обратно в гостиницу вы сегодня уже не вернетесь, так что прихватите с собой все, что нужно в походе.

– А как же! – вмешалась Анна-Мария, перебрасывая через борт джипа рюкзаки журналистов. – Я им тут все собрала: провизию, оружие, таблетки для воды и все такое. Можете не сомневаться, ничего не забыла.

– Да, у Анны-Марии опыт большой, – улыбнулся Корсаков.

– А что это она говорит насчет оружия? – поинтересовался Шарль.

– Ну, мало ли что может случиться в джунглях, – ответил Корсаков. – Там никто не будет разбираться, кто вы такие: увидят, что не свой, и нажмут на курок. Так что для самозащиты вам нужны пистолеты. Пистолеты в джунглях – это исключительно оружие самозащиты, поэтому ваша совесть может быть чиста.

– Так я не беру камеру? – тоном скорее утвердительным произнес Шарль.

Корсаков покачал головой и завел мотор. Журналисты забрались в кузов и расположились на заднем сиденье. Машина помчалась по селению, где между домами виднелись отрытые на огородах щели для укрытия во время бомбежек и задернутые маскировочными сетями счетверенные зенитные установки советского производства. Кое-где попадались на глаза фигуры вооруженных людей, но особенно много их было возле одного из каменных домов в центре селения. Становилось понятно, что штаб и казарма повстанцев находятся именно здесь.

– Раньше бойцы жили по своим домам, но я это прекратил, – кивнул Корсаков в сторону штаба. – Если ты солдат, то ты принадлежишь армии, а не семье, даже если живешь в двух шагах от штаба этой армии.

Джип вырвался из селения, миновав прикрытый маскировочной сетью пост с пулеметом. Солдаты проводили автомобиль внимательными взглядами, один из них помахал ему вслед рукой. В лесу было еще сумрачно, рассветные лучи едва, просачивались сквозь своды листвы, надежно скрывавшие дорогу сверху. Дорога, петляя и огибая поросшие деревьями  скалы,  упорно  взбиралась  вверх.  На ее поворотах и на скалах виднелись бессонные часовые, узнававшие автомобиль еще издали и потому не старавшиеся маскироваться.– напротив, они, видимо, горячо желали, чтобы Корсаков убедился в их бдительности. Дорога перевалила через хребет, спустилась в долину, и здесь глазам журналистов впервые предстали участки земли, очищенные от леса и занятые кустарником трехметровой высоты, высаженным правильными рядами. Овальные тускло-зеленые листья с серебристым отливом и мелкими цветочками в пазухах не позволяли усомниться в том, что это и есть плантации коки, уже виденные журналистами ранее в Колумбии, Боливии, Перу и Эквадоре. Корсаков сбавил скорость и начал объяснения:

– Климат в этих местах напоминает климат на восточных склонах Анд, в Перу и Боливии. Кстати, в этих странах, в отличие от Тукумана, посадки коки узаконены – тамошние индейцы с незапамятных времен жевали ее листья, чтобы как-то выдерживать голод и холод высокогорья. Сейчас кока дает Боливии больше дохода, чем любой другой продукт, производимый этой страной, не исключая ее знаменитых оловянных рудников. В прочих андских странах картина сходная. Тукуман слишком зависит от США, и потому легализовать производство кокаина и выращивание коки местные власти никогда не решатся. Однако и отказаться от такого источника доходов они не в состоянии. Поэтому плантации коки находятся в труднодоступных местах и с точки зрения закона являются нелегальными. Более того, симулируется постоянная борьба с кокаиновым бизнесом.

– Простите, я могу записать ваши слова На  диктофон? – спросил Тавернье. – Разумеется, ваше имя нигде упоминаться не будет.

– Почему бы и нет? – пожал плечами Корсаков

и продолжал свой рассказ: – Несмотря на нищенскую оплату, кока все же является важнейшим источником доходов для местных крестьян. Лист собирают женщины и дети; за день работы семья собирает в среднем двадцать пять килограммов сырого листа. После просушки вес дневного сбора сокращается до десяти килограммов. Далее урожай поступает в лаборатории. Сушеные листья там обрабатывают щелочным раствором, и под воздействием извести или поташа из листа в раствор выделяется четырнадцать алкалоидов, одним из которых является кокаин. Затем лист сутки вымачивают в чанах с керосином. Когда алкалоиды растворятся в керосине, лист вынимают, а в чан наливают серную кислоту. Соединяясь с алкалоидами, кислота образует несколько солей, и в их числе – сульфат кокаина. После откачки керосина в чан вновь заливают щелочной раствор, чтобы нейтрализовать кислоту. На дно чана оседает вязкое сероватое вещество – это кокаиновая паста. Из тонны свежего листа получается всего десять килограммов пасты. После дальнейшей очистки из двух с половиной килограммов пасты получают килограмм так называемого кокаинового основания. Его можно курить, хотя вдыхать еще нельзя. Чтобы изготовить кокаиновый порошок, пригодный для вдыхания, основание необходимо растворить в эфире с добавлением ацетона и соляной кислоты. Затем раствор фильтруют, фильтрат просушивают и получают белый порошок – гидрохлорид кокаина. Сейчас его регулярно употребляют не менее пяти миллионов американцев. Для получения одного килограмма наркотика требуется семнадцать литров эфира. Теперь вам понятно, почему в этой стране постоянно ведется битва за побережье? – Кажется, понятно, – подумав, ответил Тавернье. – Причин вообще-то несколько, но главная из них – эфир.

– Совершенно   верно.   Девяносто   процентов эфира ввозится из США и Западной Германии. Американцы одной рукой ловят наркодельцов, а другой снабжают их сырьем. Только один процент эфира, поставляемого ими в Латинскую Америку, предназначен для законных потребителей – на этом сходятся все люди, знакомые с нынешним кокаиновым бизнесом.

Автомобиль миновал долину и вновь начал подниматься по горной дороге. По левую руку по-прежнему простирались разбитые на склонах плантации коки, по правую высился лес. Выше по склону плантации кончались, и дорога шла между двумя сплошными стенами зарослей. Наконец джип выехал на площадку, которой дорога заканчивалась, точнее, на участок леса, укрытый сверху листвой громадных деревьев, но внизу тщательно очищенный от под. леска. Среди мощных стволов Тавернье насчитал восемь навесов с деревянными, приподнятыми над землей полами и цинковыми крышами. Часть навесов имела стены из дранки. Под двумя располагались какие-то служебные помещения, под третьим виднелись нары, на которых могли разместиться человек сто. Гости вышли из джипа и зашагали по территории фабрики.

– Все, что вы здесь увидите, и все, что я вам расскажу, в равной мере относится и к кокаиновым фабрикам, контролируемым правительством, – сказал Корсаков. – Будем считать, что все мои объяснения относятся к ним. Партизаны тщательно скрывают свое участие в кокаиновом бизнесе. Мне еще предстоит, неприятный разговор из-за того, что я пустил сюда репортеров, но, думаю, этого придурка  команданта Диего я сумею урезонить, а высшему начальству хватит моего ручательства за вас, тем более что начальство осведомлено о вашем приезде и само хотело бы встретиться с вами.

Французы озирались по сторонам и испускали восхищенные вздохи. Их глазам представали промывочные и сушильные машины, генераторы, душевые, столовая, склады... Бесцеремонно отодвинув оборванного охранника с автоматом Калашникова в руках, Корсаков вошел в дверь склада, и гости последовали за ним. В полутьме они увидели сотни канистр с бензином, керосином и дизельным топливом, штабеля барабанов с ацетоном и эфиром. В особой комнате, откуда тянуло сладковатым запахом эфира, стояло несколько десятков открытых пластиковых мешков, наполненных полужидкой массой гидрохлорида кокаина, подготовленной к просушке. Покинув склад, гости последовали за Корсаковым к маленькому белому домику, в котором находился пункт связи. Корсаков зашел внутрь, чтобы отдать какие-то распоряжения своим солдатам, которые готовились к рейду, а журналисты остались обозревать лагерь, где под навесами уже задвигались оборванные фигуры – рабочий день здесь начинался рано. От кухни потянуло аппетитным дымком, который отчасти заглушал витавшие в воздухе запахи керосина и эфира.

– Потрясающе! – произнес Шарль. – Действительно целая фабрика! Какая жалость, что нельзя снимать!

– Снимать нам сегодня еще предстоит, – заметил Тавернье. – Важно при этом не нарваться на пулю. Кроме того, я не уверен, что эта экскурсия для нас пройдет без последствий.

Его предсказание не замедлило сбыться. Когда джип, лихо развернувшись, затормозил у здания штаба, там уже стоял команданте Диего, окруженный кучкой солдат. Его смуглое отечное лицо подергивалось от гнева, неповоротливые маслянистые глазки выражали злобу. Подступив вплотную к Корсакову, вышедшему из машины, он заорал:

– Кто тебе разрешил брать этих буржуйских писак с собой на секретный объект? Какого черта ты у нас здесь распоряжаешься, ты, безродный иностранец? Я найду на тебя управу!

Корсаков с насмешливым видом выслушал все эти возгласы, после чего дружелюбно похлопал своего ненавистника по плечу и спросил:

– Сколько ты уже выпил с утра, старина? Только тут Тавернье заметил, что команданта

Диего и впрямь изрядно пьян. В толпе партизан послышались смешки.

– Что вы смеетесь, идиоты? – взвизгнул Диего. – Они раззвонят по всему миру, что мы делаем, кокаин, – кто нам тогда поможет? Друзья бросят нас на произвол судьбы, и гориллы нас раздавят. А все из-за таких международных авантюристов, как этот тип, которые из-за денег готовы служить кому угодно. Сколько они тебе заплатили за интервью?!

В ответ Корсаков сделал неуловимое движение правой рукой, и команданта Диего с удивлением обнаружил, что его противник держит в руке пистолет стволом вверх. Все окружающие притихли. Возможно, кто-то из них и сочувствовал команданте Диего, однако все знали, что в случае чего Корсаков успеет выстрелить первым и не промахнется.

– Капрал Роа, капрал Хименес! – позвал Корсаков.

– Здесь! Здесь, команданте! – послышалось из толпы, и двое партизан встали перед Корсаковым навытяжку. Тавернье узнал этих людей – он видел их при захвате парламентского дворца накануне. Еще тогда он обратил внимание на то, с каким обожанием они смотрят на команданте Виктора и с какой готовностью бросаются выполнять его приказания.

– Арестуйте этого типа за попытку сорвать рейд в тыл противника, – приказал Корсаков. – Мы – солдаты, и не потерпим, чтобы в военные дела вмешивались всякие безответственные болтуны.