Текст книги "Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)"

Автор книги: Андрей Добрынин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)

– Ничего, дон Карло, ум приходит с годами. Прекрасно, если у человека есть время найти себя, определить, что ему нужно в жизни. Когда у меня появятся дети, я не буду принуждать их идти по своим  стопам,   –  примирительным  тоном  произнес Джо Скаличе.

– А что это мы сидим без музыки? – своим мурлыкающим голосом вопросил дон Наварро, не любивший семейных разговоров,  которые казались ему бессодержательными. Дабы потешить себя экзотикой, он пригласил ансамбль во главе с солистом, исполняющим народные песни. В наушниках послышались звуки гитары, скрипки, бубна, зазвучали залихватские куплеты, импровизировавшиеся певцом на лету в ответ на реплики слушателей, разражавшихся взрывами смеха на особенно удачный куплет. Празднество проходило хотя и в чисто холостяцкой компании, однако пока вполне невинно: специалисты по слежке знали, что пиршества такого рода частенько перерастали в вакханалии, заканчивавшиеся совместным купанием обнаженных гостей и их подруг в бассейне с шампанским или свальным грехом прямо на лужайке у столов под руководством приглашенных порнозвезд. Самые невинные грешки водились за доном Карло Арредаменти, фантазия которого не заходила дальше того, чтобы, находясь в разлуке со старой мужиковатой супругой, потребовать привести себе девчонку «согреть постель». Впрочем, оргии и всякие безобразия генералы мафии устраивали в особом, параллельном мире, существовавшем как раз для воплощения в жизнь любых фантазий состоятельных людей. В собственной же семье каждый из руководителей преступного мира, даже рафинированный Козимо Наварро, мог с полным основанием считать себя образцовым мужем и отцом – в противном случае он рисковал лишиться и житейского, и делового авторитета, что в силу специфики их занятий могло оказаться равносильно смерти. О делах в кругу семьи тоже не принято было говорить, и шпионить за семьей, даже когда ее глава отдыхал дома, означало пустую трату времени.

Запись продолжалась, однако, долгое время не слыша ничего существенного, операторы уже слушали вполуха, курили и обменивались репликами. В отличие от наблюдателей на чердаке насосной станции они не видели, как весь парк озарился огнями иллюминации, между деревьями зажглись гирлянды, а на лужайках – вензеля участников встречи, – разумеется, за исключением некомпанейских иранцев. Однако о происходящем можно было догадаться по взрывам восторга и цветистым похвалам в адрес устроителей празднества – Турко и Пезенти. Вдруг гости на минуту умолкли и затем разразились особенно громкими восторженными воплями и аплодисментами – это в небо взвились ракеты фейерверка, разрываясь в черном небе и образуя султаны, зонтики и крутящиеся колеса.

Операторы в фургоне понимали, что происходит, но самого фейерверка наблюдать не могли. Не видели они и смутной тени, кошачьими скачками передвигавшейся между купами низкорослых деревьев по скалистому горному склону, нависавшему над дорогой, проходившей мимо насосной станции. Впрочем, чтобы уловить движение этой тени, требовалось, во-первых, обладать исключительно острым зрением, потому что стоило ей попасть в тень дерева или валуна, как она мгновенно полностью пропадала из глаз и вообще ничем не выделялась на фоне ночной темноты, становясь заметной лишь в лунном свете и на фоне белесых камней и скал. Крутой склон находился с другой стороны дороги от насосной станции и площадки, на которой стоял фургон. Тишину подчеркивали ночные звуки: плеск реки, вскрики ночных птиц и зверьков, звон цикад и отдаленные музыкальные рулады и взрывы смеха, доносившиеся из поместья. Взошла луна, в свете которой полоса дороги ярко отсвечивала во мраке. Тень, скачками передвигавшаяся по склону, нырнув во всякую другую неподвижную тень, надолго оставалась под ее прикрытием, но все-таки успела к восходу луны подобраться к кювету и там исчезнуть. Вновь она появилась примерно через полчаса уже из противоположного кювета. Видимо, она спустилась ниже по дороге, дабы незамеченной проскочить освещенную луной полосу асфальта. Выглянув, она спряталась снова – ее смутил прохаживавшийся взад-вперед человек в форменном желтом комбинезоне водопроводной компании. Когда человек, покуривая, приблизился к кювету и повернулся к нему спиной, собираясь продолжить прогулку, тень метнулась из кювета, словно выброшенная катапультой, послышался глухой удар, ноги у человека в желтом подкосились, и тень, словно паук, поволокла его безжизненное тело в кювет. Выглянув затем снова и осмотревшись, тень одним бесшумным заячьим прыжком перелетела освещенное луной пространство и скрылась из виду за краем откоса, с трех сторон окружавшего стоянку для парковки машин, на которой стоял фургон. Сделано это было своевременно, так как из-за фургона появился еще один страж в желтом комбинезоне. Обходя площадку по краю, он поравнялся с тем местом, куда падала тень от фургона, и тут же, взмахнув руками, шмякнулся на асфальт. Ни вскрикнуть, ни застонать он не успел, как не успел, вероятно, даже почувствовать боли: черный комок метнулся к нему, и через долю секунды тело в желтом расслабленно вытянулось на асфальте. Похожий на тень человек, одетый с ног до головы во все черное, перекатил лежавшего замертво часового под грузовик и замер, прижавшись спиной к теплому стальному борту. Среди пряных запахов южной ночи откуда-то едва уловимо тянуло сигаретным дымком. Черный лазутчик, бесшумно ступая, прошел вдоль затененного борта фургона, затем нырнул под днище машины. Там, посвечивая крохотным фонариком, он обнаружил то, что искал: чуть заметное вентиляционное отверстие, открываемое изнутри, из которого и выползал дымок. Из складок своего черного одеяния лазутчик вынул объемистый баллон размером с пивную банку в треть литра и, направив его распылителем в отверстие, пустил газ. Вкачивание газа вовнутрь продолжалось добрых десять минут, пока баллон не опустел. Лазутчик спрятал его обратно под одежду, выбрался из-под грузовика, подошел к кабине и, достав из-за пояса какой-то странный цилиндрический предмет наподобие толстого сверла, упер его в замок кабины и стал совершать вращательные движения пальцами вокруг оси цилиндра. Вскоре послышался легкий хруст, говоривший о том, что ключ подобран и вошел в замок. Стараясь производить как можно меньше шума, человек в черном приоткрыл дверцу, вскочил в кабину, нырнул под рулевую колонку и, обнажив нужные провода, приготовил их к соединению напрямую, без ключа зажигания. Затем, словно вспомнив о чем-то, он выскочил из кабины, вытянул из-под фургона бесчувственное тело часового и отволок его в сторонку. После этого он вернулся в кабину, и через минуту ночную идиллическую тишину разорвал мощный рык дизельного двигателя. Не включая огней, грузовик задним ходом стремительно выехал на дорогу, на ходу разворачиваясь в сторону подъема в горы. Скрежетнула передача, вновь взревел двигатель, и машина с рычанием стала взбираться по крутому подъему  Вскоре она растворилась во мраке, стих и шум мотора – видимо, грузовик перевалил через вершину холма и спустился в долину. Из здания насосной станций выбежали несколько человек и заметались по площадке, по огороженному дворику, по дороге, вскоре обнаружили двух выведенных из строя караульных, причем один из них, едва его привели в чувство, зашелся в приступе рвоты, так как от удара по затылку получил, видимо, сотрясение мозга. Второй пребывал в глубоком то ли сне, то ли обмороке и упорно не желал приходить в себя. Видимо, похититель фургона в спешке чересчур сильно пережал ему сонную артерию. Из гаража возле насосной станции один за другим вырвались два легковых автомобиля, один из которых повернул на подъем, туда, где исчез грузовик, а второй помчался вниз, в долину, к городу, – предварительно в него загрузили пострадавших часовых. Оставшиеся люди в форме водопроводной компании скрылись в здании станции и заперли дверь изнутри, словно готовились к предстоящей осаде. Однако ничего страшного не происходило: по-прежнему светила луна, стояла тишь, наполненная сладкими запахами и звоном цикад, мерцали звезды и огни иллюминации за рекой. Музыка в поместье давно стихла, гости отправились на покой, и лишь кое-где в приборы ночного видения можно было различить фигуры охранников, не проявлявших ни малейших признаков беспокойства. Грузовик к поместью не подъезжал, да и поехал он в противоположную сторону. Впрочем, через пару часов вернулась машина; направившаяся за ним вдогонку. Следом за нею, к удивлению вышедших навстречу разведчиков-водопроводчиков, из-за дорожного взгорка выполз и сам похищенный грузовик. Из него вынесли и перетащили в легковушку двух операторов подслушивания, находившихся под действием усыпляющего газа. Поверхностный осмотр показал, что, несмотря на довольно грубо взломанную дверь замаскированного отсека, оттуда ничего не было похищено: на месте оказались и аппаратура, и кассеты с записями. И то и другое обладало для знающего человека фантастической ценностью, однако в глазах обычного мелкого воришки не стоило и ломаного гроша. Если работал обычный угонщик, то не следовало удивляться тому, что он ничего не взял. С другой стороны, откуда было взяться угонщику ночью, в таком глухом месте, чтобы угнать громоздкий фургон, который практически невозможно продать? И откуда угонщик мог выучиться всем профессиональным приемам нейтрализации часовых? Как он догадался о существовании потайного отсека и где раздобыл усыпляющий газ, вовсе не продающийся на каждом углу? Короче говоря, становилось ясно, что похищение грузовика готовилось заранее, готовилось профессионалом и именно с целью проникновения в секретный отсек. Однако лишь под утро, когда операторы продрали глаза, стало ясно, чем на самом деле стремился завладеть нападавший. Покачиваясь от сонной одури, операторы первым делом проверили запас бобин и обнаружили, что нескольких бобин недостает.

– Так я и думал, – простонал один из них. – Он просто-напросто переписал нашу запись, ее оставил, а копию забрал с собой. А может, наоборот: оригинал забрал, а копию оставил нам. На этой аппаратуре копии пишутся классно, так что разницы никакой нет. Одного не могу понять: почему ему было не взять оригинал и тут же не смотаться? Зачем-то переписывал, терял время... Правда, это недолго, но все же лишний риск!

– Ну, он загнал грузовик в такое место, что быстро найти его мы не могли, тем более ночью, – пояснил один из преследователей. – Он свернул на почти незаметный съезд буквально в паре минут ходу отсюда и спокойно принялся за дело, а мы тем временем проскочили километров тридцать вперед по шоссе, пока нашли на бензоколонке оператора, который не спал и сказал нам, что мимо него не проезжало ни одной машины и что нам надо поискать на проселках в долине. На проселках мы, само собой, тоже ничего не нашли и заметили тот съезд совершенно случайно, только возвращаясь сюда.

– Парень отлично знает местность, – заметил еще один из собеседников.

– Ясно, что он ее изучал заранее, потому что это явно профессионал, а не просто какой-нибудь местный жулик. Взять хотя бы то, как он раскусил наш фургон. А как вырубил часовых, как вскрыл машину!

А этот газ чего стоит! И никто его не заметил до тех пор, пока он не завел мотор.

– Но все же этот номер с копированием записи мне не дает покоя, – уныло произнес оператор. – Никак не пойму, какой в нем смысл.

Тут из фургона вылез второй оператор, нетвердой походкой приблизился к кучке коллег, беседовавших на свежем воздухе, и сообщил:

– Так я и думал – оригинал он забрал, а нам оставил копию.

– С чего ты взял? – спросил его напарник.

– Он переписал только то, о чем они говорили в гостиной, – только самую важную часть разговора. Все остальное он переписывать не стал. Должно быть, торопился.

– А откуда ему было знать, что важно, а что нет? Он что, сначала все прослушал, а потом выборочно переписал, когда погоня была на хвосте? – спросил командир группы наблюдения. – Похоже, он знал, как протекал день на вилле: включил прослушивание и как только услышал, что пошла запись банкета, так вынул бобину и смотался.

– Да, видно, мы не одни следим за этим местом, – констатировал один из разведчиков. – Конечно, можно догадаться, что в застолье о делах говорить не будут. Но, с другой стороны, любая такая запись – большая ценность, и не всякий решился бы пожертвовать чуть ли не половиной материала. Мне почему-то кажется, что он знал, о чем говорили за столом, – хотя бы в общих чертах, знал, что при недостатке времени этой частью можно пренебречь. И еще: он хотел, чтобы у полиции тоже была своя запись. Для этого он и сделал копию. То есть если ему самому не удастся хорошенько навредить мафии, то этим займется полиция. Похоже, парень очень не любит мафию.

– Кто-то из мафиози решил пошантажировать своих боссов? – скептически хмыкнул командир группы. – Я ему не завидую. Это хуже, чем самоубийство.

– Там были не одни мафиози, – заметил офицер, наблюдавший за виллой. – Явно какие-то типы со стороны – что-то вроде дополнительной охраны.

– Все равно они знают, с кем имеют дело, – возразил командир. В его мозгу промелькнула дикая мысль: не скрыть ли все происшедшее, поскольку, в сущности, ничего важного не было похищено? Однако в следующий миг он подумал, что, должно быть, от переживаний и бессонницы он сильно поглупел. Шила в мешке не утаишь, из такой кучи народу кто-нибудь обязательно проболтается. А куда девать раненых и отравленных, угодивших в больницу? Да начальству уже наверняка обо всем сообщили. От этих здравых мыслей на душе, однако, легче не становилось. Какой-то бандит шутя справился с охраной и похитил сверхсекретный материал – поощрений по службе за такое ожидать не приходилось. Командир не мог упрекнуть себя ни в каких серьезных просчетах: возможно, охрана и была слабовата, но его люди работали круглосуточно, и он просто не имел морального права заставлять их еще и нести ночной караул. Да и те, кто стоял в карауле, не какие-нибудь слабаки, а профессионалы, и вся беда заключалась в том, что им пришлось столкнуться с профессионалом исключительно высокого класса. Кто мог предположить, что такой молодец сумеет все разнюхать и атакует группу, когда на объекте слежения, то есть на вилле, ничто не говорило о тревоге? Конечно, если бы начальство позаботилось усилить группу и в карауле стояло бы втрое больше людей, то, возможно, все и обошлось бы. Однако начальство и само не ожидало подобного оборота дела. Впрочем, нечего и думать свалить неудачу на начальство – отвечать придется самому, и невозможно предугадать, чем обернется вся эта история. Командир с досадой сплюнул и пошел в свою комнатку внутрь станции сочинять рапорт. А тем временем доставивший ему столько неприятностей человек в черном, успев миновать крутые скалистые склоны, спуститься в долину реки, пробраться через заросли и переплыть реку, не замочив одежды, которую в виде узла держал на голове, – этот человек-тень бесшумно приблизился своими кошачьими перебежками к охраняемой территории поместья, легко просочился сквозь первую цепь постов и подошел с тылу к одному из охранников.

– Не зевай, парень, – произнес будничным голосом человек-тень, на всякий случай положив руку на автомат охранника, чтобы испуганный страж сдуру не поднял пальбу. Тот вздрогнул, но человек в черном успокоительно потрепал его по плечу: – Смотри не надуй в штаны. Хорошо, что ты не спишь, но караулишь ты так, будто тебе уши дерьмом залепили. Я же топал, как слон.

– А, это ты, Вине, – с облегчением произнес охранник. – Брось ты эти свои подковырки: крадешься, как кошка, а говоришь, что топаешь. Опять тебе не спится?

– Что делать, не привык я спать по ночам, – ответил человек в черном. – Ночь – самое опасное время: кто хочет перерезать тебе глотку, обязательно попытается сделать это ночью. Имей в виду, парень: насчет тебя у него проблем не возникнет.

– Ну, это мы еще посмотрим, – с легким неудовольствием возразил охранник. – Да и кто сюда сунется? Я вообще не понимаю, зачем понаставили столько постов. Как будто кругом война.

– Что ж, может, так оно и есть, – туманно произнес человек, которого назвали Винсом, повернулся и бесшумно растаял в темноте. Охранник недоуменно посмотрел ему вслед. Только сейчас он осознал, что этот чужак, то ли англичанин, то ли немец, говорил с ним по-итальянски.

На следующий день обстановка на вилле и вокруг нее оставалась обычной. Заночевавшие гости, освежившись в бассейне и нагуляв аппетит, расположились завтракать под тентом. Их разговор по-прежнему записывался, и наблюдение за виллой продолжалось. Обсудив происшедшее ночью, высшие чины разведки и корпуса карабинеров пришли к выводу, что действовал все же шантажист-одиночка, и решили не сворачивать операцию. Просто арестовать главарей мафии в данный момент было бы бессмысленно: запись предварительных переговоров, за которыми еще не стояло никаких действий, не могла стать аргументом для суда. Преступников следовало брать с поличным, а для этого постоянно находиться в курсе их замыслов. Между тем сами мафиози, судя по их поведению и разговорам, и не подозревали о том, что за ними ведется слежка. После завтрака, прошедшего в весьма непринужденной обстановке, они один за другим начали разъезжаться с виллы. Агентам разведки еще в городе удалось приладить «жучок» к «Бентли» Микеле Пезенти, и теперь за его машиной на достаточном отдалении следовал «хвост». Слушая в своем автомобиле то, что говорилось в салоне «Бентли», агенты пришли к выводу, что Пезенти понятия не имеет о раскрытии его намерений: он источал благодушие и постоянно намекал своим подручным на дело, которое должно потребовать немалых усилий, но сулит баснословное обогащение. «Будет много товара, – сказал, в частности, Пезенти, – надо уже сейчас постараться прибрать к рукам весь рынок, а не только какую-то его часть. Хватит церемониться с.конкурентами. Кому-то можно дать отступного, а кто не понимает по-хорошему – убирать». Все говорило за то, что к похищению пленок мафиози не имеют отношения,

что они полны желания воплотить свои план в жизнь, а ночное происшествие означало лишь одно: в дело вмешалась некая третья сила. Следовало выяснить, что это за сила и чего она добивается. Было бы чертовски обидно, если бы все свелось к сенсационным разоблачениям в газетах: бандиты от всего бы отперлись, шумиха со временем стихла бы, и зловещий проект развивался бы своим чередом. Однако случившееся ночью выглядело куда серьезнее, чем простая охота за информацией погорячее, а сам исполнитель похищения представлялся более . внушительной фигурой, чем заурядный шпион и шантажист, – слишком уж смело и профессионально все было исполнено. Так действовать мог только человек, совершенно не сомневающийся в себе. Агент иностранной спецслужбы? Нет, ни одна спецслужба не смогла бы организовать параллельное наблюдение за мафиози и остаться вне поля зрения итальянской разведки. В любом случае провернуть подобную операцию мог только человек, так или иначе связанный с мафией. Представлялось сомнительным, что работал коренной сицилиец или неаполитанец: они слишком высоко ценят семейную солидарность, да и проделано все было слишком профессионально для любого бандита. Уж не ведет ли двойную игру один из тех иностранцев, которые появились на вилле, нанятые, видимо, для военных операций в горах? В таком случае мафиози пригрели на груди настоящую змею, которая когда-нибудь может ужалить их весьма болезненно. Впрочем, нельзя было исключить и всевозможные случайные совпадения. Придется следить за тем, где и при каких обстоятельствах всплывет похищенная информация – походило на то, что выйти на самого похитителя удастся только так. Тем не менее по каналам разведки следовало выявить наиболее квалифицированных военных специалистов, работающих по найму, установить, кого из них взяла на работу мафия, и попытаться выяснить, не имел ли кто-нибудь из этих людей собственных особых причин для того, чтобы вступить в смертельно опасный поединок со своими могущественными работодателями. На совещании было решено установить слежку за иранцами, так как случившееся могло явиться следствием либо внутрииранских междоусобиц, либо непрекращающейся в исламе грызни различных толков сект, группировок и направлений.

Через две недели после странного ночного происшествия в окрестностях Неаполя консьержка Шарля Жубертона, напарника Франсуа Тавернье, забрала у почтальона небольшой пакет, в котором, судя по форме, находились две плоские картонные коробки. Ни самого Шарля, ни Тавернье в то время в Париже не было. Конверт с коробками консьержка вместе с прочей почтой занесла в квартиру, когда приходила туда делать уборку. Когда Шарль вернулся из поездки, он попал не домой, а в больницу, так как в Шри-Ланке ему прострелили ногу. Вернувшись через два месяца домой, Шарль с ужасом взглянул на гору корреспонденции и принялся звонить друзьям и подругам, дабы достойно отметить свое выздоровление. Празднество длилось целую неделю, но Тавернье, как человек положительный и семейный, присутствовал на нем лишь в первый день. Торжества завершились тем, что хозяина забрали в полицию за то, что он нагишом отправился в лавочку за выпивкой. Когда присмиревший и осунувшийся Шарль вновь очутился дома, ему позвонил Тавернье и велел спешно собираться в очередную поездку, на сей раз в Кашмир. Почту разобрать так и не удалось. Поездка в Кашмир продлилась еще два месяца, после чего, вернувшись в Париж, Шарль около месяца не разгибая спины трудился над отснятым материалом. Однажды, когда он рабо– тал в комнате, служившей лабораторией, сидевший  в другой комнате Тавернье встал из-за компьютера,  Чтобы размяться, и тут взгляд его упал на груду бумаг на столике у входной двери. «А вдруг там что-ни– будь срочное? Так все на свете можно проворонить», – подумал он. Стоило ему пошевелить гору бумаг, как она покачнулась, и огромный ворох с шумом обрушился на пол. Тавернье с досадой выругался, однако тут его внимание привлек облепленный иностранными марками квадратный конверт из плотной бумаги. Он поднял конверт,  вскрыл, и оттуда показались две коробки с бобинами пленки и конвертик поменьше – с фотографиями и письмом. По спине Тавернье пробежала дрожь, напоминавшая знакомый поэтам холод вдохновения: он вспомнил этот твердый, красивый, аккуратный почерк, которым было написано письмо. В его памяти встал образ Корсакова и тут же раздвоился: красивый блондин с тонкими чертами лица отодвинулся в сторону, уступая место человеку с жестким, бугристым от шрамов лицом, окаймленным седой бородой, с . темной шевелюрой, иссеченной сединой, но с теми же холодными яркими глазами, меняющими цвет от блекло-голубого до синего в зависимости от состояния души. Этот образ связывался в сознании с кровью, смертью и страхом, но в то же время служил предвестником удачи. Тавернье пробежал глазами письмо. Оно, в частности, гласило: «Будьте осторожны с этими материалами, они смертельно опасны. Не спешите предавать их гласности, какими бы острыми они вам ни показались, поскольку в своем настоящем виде они не представляют особой угрозы для тех, за кем велось наблюдение, а на вас и на меня навлекут непосредственную опасность. Хранить материалы у себя я не имею возможности, поэтому пересылаю их вам, хотя и понимаю, что причиняю вам и Франсуа тем самым немалое беспокойство. Однако у меня, кажется, есть неплохие шансы пополнить посылаемые мной материалы, дабы они приобрели доказательную силу не только для общественного мнения, но и для суда. Впрочем, ни на общественное мнение, ни на суд я до конца не полагаюсь – точнее, не полагаюсь вовсе, и потому намерен не только накапливать информацию, но и всеми прочими способами противодействовать тем планам, о которых вы узнаете, прослушав запись. Я отправляюсь на Восток с твердым решением полностью сосредоточиться на этом деле вплоть до его полного разрешения, поскольку на сей раз дело касается моей родной страны. Если в ближайшие полгода от меня не поступит известий, можете смело публиковать материалы и поставить в православном храме свечку за упокой моей души. В бога я, правда, не верю, но уж такова традиция. Вы знаете, что я всегда, избегал не только саморекламы, но и всяческой известности, и потому вы не заподозрите меня в излишнем честолюбии, если я попрошу вас упомянуть в вашей публикации обо мне. Хотелось бы, чтобы соотечественники знали: пусть я жил не во имя Родины в отличие от моих предков, однако мне посчастливилось умереть за нее». В письме содержался также прозрачный намек на то, что звукозапись осуществлена итальянской разведкой, однако изъята у нее не вполне легальным способом. «Учтите это при публикации, – советовал Корсаков. – Рекомендую заранее выстроить легенду, которая защитит вас от обвинений в хищении со стороны итальянцев». Тавернье быстро перетасовал приложенные к письму фотографии. На них были изображены на фоне ухоженного парка солидные и уверенные в себе мужчины в темных костюмах, при галстуках, со свитой на заднем плане. Лица некоторых из этих людей показались Тавернье мучительно знакомыми.

– Шарль! – закричал он. – Иди скорее сюда, ты мне нужен!

Встревоженный тоном его выкрика, Шарль, щурясь от дневного света, выскочил из лаборатории и уставился на снимки, протянутые ему Тавернье.

– Ну как же! – воскликнул он. – Помнишь: Сицилия, начало 70-х, похищение журналиста Мауро де Мауро? Мы делали там репортаж, а во всех газетах была фотография вот этого типа – он, конечно, тогда выглядел помоложе, но уже считался главным среди местных бандитов.

Шарль показал пальцем на снимок, запечатлевший дона Карло Арредаменти поднимающим бокал во главе роскошно сервированного стола. Профессиональная память Тавернье наконец включилась, в ней замелькали репортажи из жизни мафии, фотографии с газетных полос и подписи к ним. Он начал называть имена:

– Микеле Пезенти, каморра, Неаполь... Гаэтано Турко, тоже каморра... Снова Арредаменти... Джо Скаличе, нью-йоркская мафия... Козимо Наварро, Сицилия... Собрались в одном месте, на чьей-то вилле. А это что за типы?

Тавернье посмотрел на оборот заинтересовавшего его снимка. Действительно, будучи, видимо, уверен в журналистской памяти Тавернье, Корсаков не снабдил подписями фотографии «людей чести», однако на снимке, запечатлевшем двух угрюмых бородачей явно восточной наружности, имелось пояснение: «Секретные иранские эмиссары (см. звукозапись). Имена, возможно, не подлинные. Уполномочены вести переговоры с мафией о строительстве на паях в Иране завода по производству наркотиков из местного сырья».

– Надо залезть в компьютер, покопаться в наших досье, – задумчиво произнес Тавернье. – Возможно, эта парочка под другими именами уже успела наследить в Европе. Неужели мафия снюхалась с муллами? Ни за что бы не поверил. Ладно, давай прослушаем запись.

Пока из магнитофона неслись реплики участников совещания на вилле, Тавернье то краснел, то бледнел и судорожно сжимал ручки кресла. Это был не материал, а настоящая атомная бомба. Сходные чувства, видимо, испытывал и Шарль, то и дело вскакивавший с кресла и принимавшийся бегать по комнате, нервно приглаживая волосы. Они своими ушами слышали, как рождался кошмарный криминальный союз, но поделать ничего не могли: никаких реальных преступных действий еще не произошло. В этом смысле Корсаков, прося не торопиться с публикацией, был совершенно прав. Предстояло вдобавок решить немало проблем с привязкой голосов и реплик к конкретным лицам, а фотографий – к конкретному месту, где происходило совещание. Когда запись кончилась, друзья несколько минут молчали.

– Н-да, ну и дела творятся на белом свете, – наконец произнес Шарль. – Вообще-то из этого можно сделать ударный материал.

– Ну нашумим, а что толку? – поморщился Тавернье. – Он прав: надо повременить до получения дополнительных материалов.

– Если станет известно, что запись у нас, мы можем смело заказывать себе места на кладбище, – заметил Шарль. – А каким числом помечено письмо? Меня ведь не было дома почти полгода.

Тавернье вздрогнул. «Полгода! Что же, идти ставить свечку в церкви и печатать статью?» Его душа не желала с этим примириться.

– Надо повременить, – решительно повторил он.