Текст книги "Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)"

Автор книги: Андрей Добрынин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 37 страниц)

– Кристоф, дай руку! Не чувствую ног, не могу влезть.

Фабрициус перебежал к берегу и помог выбраться сначала Терлинку, а потом Вьену. Терлинк сразу распластался на земле и принялся тереть ноги одна об другую, а Вьен попытался привстать, но тут же упал.

– Ноги как деревянные, – со смущенной улыбкой пояснил он. – Вода в реке очень холодная.

В руках Вьен держал пулемет и при падении бережно поднял его над головой. Терлинк раздраженно заметил:

– Я ему говорил: брось свою машинку, все равно патроны кончились, а он ни в какую.

– Эрхард, Винс, отходите, а эти ребята вас,прикроют – все равно они пока не могут ходить, – распорядился Фабрициус.

– А ты? – спросил его Корсаков.

– А я буду растирать им ноги, – невозмутимо ответил Фабрициус. Корсаков рассмеялся, выпустил, почти не целясь, несколько пуль по головам, показавшимся над гребнем насыпи, и, заставив их вновь попрятаться, закинул винтовку за спину. Делая зигзаги и пригибаясь, он побежал к тому месту, откуда вели непрекращающийся огонь «близнецы». Через минуту он растянулся на земле возле Байтлиха, лежа на боку, перезарядил винтовку и приготовился стрелять. Однако люди Вахабудина, убедившись в меткости своих противников, предпочитали себя не обнаруживать – стоило одному из них дать короткую очередь, как Томас мгновенно пометил место, откуда тот стрелял, трассирующими пулями, и Байтлих немедленно всадил туда же добрую половину магазина. Томас и Корсаков в это время не стреляли, настороженно вглядываясь в темноту, готовые прикрыть Байтлиха, если кто-нибудь вздумал бы открыть по нему ответный огонь. Пожар во дворце Вахабудина тем временем разгорался все сильнее, сквозь гул пламени то и дело прорывался треск рвущихся патронов, и огненные стрелы вылетали в темноту через лопающиеся со звоном окна. Ярко освещенные дорожки и площадка вокруг фонтана были густо усеяны неподвижными телами – на некоторых из них тлела одежда. Мертвецов стало значительно больше по сравнению с тем моментом, когда Корсаков в первый раз поравнялся со зданием. Словно прочитав его мысли, Байтлих похвастался:

– Это мы с Карстеном поработали.  Видишь, сколько накосили? Они закрыли ставни на окнах со  стороны гор, и когда пожар стал разгораться, им пришлось прыгать на эту сторону, а тут они были как на ладони. По-моему, мы ни одному не позволили уйти. Некоторые сидели в доме до последнего, но и тем пришлось выскочить, когда начало припекать.

– Молодец, – похвалил его Корсаков. В этот момент во мраке, колеблемом отсветами пожара, возникли темные бегущие фигуры, голос Фабрициуса предостерегающе крикнул: «Свои!», и рядом с Корсаковым, звякнув снаряжением, плюхнулись на землю Фабрициус, Терлинк и Вьен. Пулемет, для которого уже не было патронов, Вьен приладил на спину, а в руках сжимал автомат, видимо, взятый им по дороге у убитого.

– Отходите, мы прикроем! – предложил Терлинк.

– Ну нет, зачем? – возразил Томас. – Мы отлично тут все пристреляли. Лучше вы отходите. За нас не волнуйтесь, все будет отлично. Эрхард, иди с ними, останешься у начала тропы и дождешься нас.

– Все правильно, – поднимаясь, сказал Фабрициус, – пошли, ребята.

– Не нравится мне это, – ворчал Терлинк, следуя за ним. Розе только молча потрепал Корсакова по плечу, и четверо, пригибаясь, исчезли во тьме.

Оставшиеся некоторое время выжидали, а затем Томас произнес:

– Ну, Винс, давай. Мы тебя прикроем.

Однако не успел Корсаков приподняться и закинуть винтовку за спину, как вдруг по долине – по верхушкам садов, по дороге, по тополям вдоль каналов – забегали бледные отсветы. Сомнений не было – по дороге к усадьбе на полной скорости приближались с включенными фарами два бронетранспортера. Откуда-то из-за кустов донеслись торжествующие вопли людей Вахабудина.

– Доннерветтер! – выругался Томас. – Обрадовались, ублюдки! Винс, оставайся здесь, Клаус, за мной!

Корсаков приподнялся, но «близнецы» уже рванулись вперед, и он понял, что не успеет их остановить. Со стоном он растянулся на траве, вновь припал глазом к окуляру прицела, но тут же оторвался от него. В «близнецов» никто не стрелял, они благополучно пересекли газон и скрылись за куртиной подстриженных кустов. «Совсем рехнулись!» – пробормотал в отчаянии Корсаков. При свете пожара и невооруженным глазом было прекрасно видно, как бронетранспортеры стремительно приближаются к воротам и как выскакивают из кюветов и бегут вслед за ними отлеживавшиеся в кюветах охранники. Передний бронетранспортер, однако, в воротах замешкался: путь ему преграждал завал, созданный обрушившейся аркой. Рыкнув, машина стала взбираться на груду обломков, но при этом повернулась бортом к тому месту, где скрылись из виду «близнецы». Тут же ухнул гранатометный выстрел, заряд мелькнул в воздухе, прожег борт машины и разорвался внутри. Бронетранспортер вздрогнул и замер, окутавшись дымом и еще больше загромоздив ворота. Люки не открывались – видимо, экипаж погиб сразу. Следующая граната пролетела над самой башней второго бронетранспортера. Тот проворно попятился от ворот, рискуя передавить поднявшуюся из кюветов пехоту, и принялся трассирующими очередями из крупнокалиберного пулемета молотить по газонам, кустам и дорожкам ухоженного парка. Маневрируя на дороге, он спихнул в канаву уже почти догоревшие останки двух джипов и «Мерседеса», что вызвало горестные вопли людей Ваха-будина, боявшихся, видимо, что от их вождя в результате вовсе ничего не останется. Пока бронетранспортер скашивал свинцом подстриженные кусты, валил деревца и перепахивал газоны, группа охранников попыталась под прикрытием его огня прорваться в ворота. Корсаков несколько раз подряд нажал на курок винтовки, и три фигуры, словно споткнувшись, повалились и застыли на битых кирпичах. Остальные залегли там же за грудой обломков. Корсаков увидел, как «близнецы» один за другим перемахнули через куртину и, быстро перезарядив винтовку, выпустил половину магазина в проем ворот, а другую половину – в темные фигуры, подбиравшиеся к решетке ограды. Заставив противника в очередной раз прижаться к земле, Корсаков заорал:

– Бегите за дом, я прикрою!

«Близнецы» перебежками, прячась за кустами и бордюрами дорожек, обогнули полыхавший дворец Вахабудина и скрылись в темноте. Переползая и перекатываясь по траве, Корсаков добрался до кром– ки берегового откоса и вдруг расслышал в ровном шуме бегущей воды негромкие всплески шагов. Он догадался, что людям Вахабудина удалось добраться до русла реки и предпринять обход по воде. Похвалив себя за своеврменный отход, Корсаков достал из подсумка гранату, выдернул зубами чеку и, сжимая взведенную гранату в кулаке, приподнялся над краем откоса. Он не ожидал, что враги успели подойти так близко: до их черных фигур, отчетливо выделявшихся на светящемся фоне воды, оставалось всего метров двадцать. Походка идущих была неуверенной – видимо, от ледяной воды они уже не чувствовали под собой ног. Приподнявшегося над откосом Корсакова они заметили сразу: замигали белые огоньки, загрохотали автоматные очереди, светящийся пунктир трассирующих пуль пронизал темноту. Корсаков вовремя успел припасть к земле, но уже засек местоположение обходящей группы и швырнул гранату не глядя, лежа на боку. Прогремел взрыв, послышались вопли раненых. Корсаков метнул вторую гранату, стараясь попасть в то же самое место, и после взрыва высунулся из-за кромки откоса. Над водой больше никого не было, только быстрое течение перекатывало по камням безвольные  тела. Корсаков по откосу съехал в воду и, преодолевая силу потока, зашагал вверх по руслу. Камни вывертывались у него из-под ног, холод словно клещами сдавливал плоть. Он заставил себя доковылять до того места, где неподалеку было начало тропы. Река бежала здесь в каменных берегах, и Корсаков, отыскав расселину в гранитной стене, полез наверх. Ноги его по чувствительности ничем не отличались

от протезов, и он всаживал их между стенок расселины, словно неживые предметы. Добравшись до верхнего края обрыва, он совершенно выбился из сил и некоторое время лежал, переводя дыхание, на неудобных каменных выступах, больно вдавливавшихся в ребра. Со стороны усадьбы по-прежнему раздавалась стрельба: бронетранспортер поливал темный массив гор трассирующими очередями. Стрелять ему приходилось вслепую, так как товарищи Корсакова не отвечали на огонь, чтобы не обнаруживать себя. Корсаков поднялся на ноги, сделал несколько неуверенных шагов, но потерял равновесие и упал, больно ударившись о камни.

– Ребята, это я, Винс! – крикнул он, опасаясь, что наемники, заслышав шум, решат, что их обошли, и поднимут стрельбу.

– Давай сюда, – проскрипел из темноты голос Эрхарда Розе.

Корсаков, с трудом заставив себя встать, почувствовал, что вот-вот снова упадет, и сел, прислонившись спиной к валуну, защищавшему его от обстрела со стороны усадьбы. Сняв ботинки, он принялся растирать свои холодные как лед ноги и вскоре услышал голос Розе прямо у себя над головой:

– Винс, ты в порядке? Мы все ждем тебя.

– Пришлось уходить по реке, и я, кажется, отморозил ноги, – объяснил Корсаков.

Розе успокоил его:

– Ничего, сейчас разотрем, и все пройдет. Рене и Жак тоже промочили ноги, а сейчас уже прекрасно бегают.

Розе принялся энергично растирать правую ногу Корсакова, а тот сосредоточился на левой. Вскоре уколы возобновляющегося кровообращения заставили его застонать сквозь зубы.

– Ничего, сейчас они отойдут, – сказал Розе. – Вставай, обопрись на меня и пошли, а то эти ублюдки очухаются и сядут нам на хвост.

Корсаков не думал, что люди Вахабудина осмелятся полезть в ночные горы после полученной трепки, да и число их изрядно сократилось, однако огонь со стороны усадьбы заметно усилился. По горам, высекая из камней искры и осколки, бил уже не только пулемет бронетранспортера, но и десятки других стволов. Тропа, петлявшая среди скал, была защищена от пуль, но до нее предстояло пройти полсотни метров по открытой местности. Корсаков продолжал ощущать в ногах колотье и зуд, но все же поднялся, цепляясь за валун, и двинулся вперед. Розе подхватил его под руку. Пули посвистывали в воздухе, однако при поддержке Розе Корсаков благополучно добрался почти до самого начала тропы. Он уже услышал приветственные возгласы «близнецов», как вдруг его словно кто-то ткнул сзади в бедро бильярдным кием. «А, черт!» – выругался Корсаков и, споткнувшись, свалился за валун в объятия Фабрициуса. Горячая струя крови побежала по ноге вниз, но отрадно было хотя бы то, что пуля не задела бедренную артерию – в противном случае кровь била бы фонтаном и ее вряд ли удалось бы остановить. Корсаков видел на своем веку множество смертей от ранений в бедро и подумал, что ему повезло: пуля засела в мягких тканях, не задев ни артерии, ни кости, к тому же не оказалась крупнокалиберной, иначе ногу могло просто оторвать.

–. Что такое? – встревоженно спросил Фабрициус, усаживая Корсакова на землю. – Ты ранен? Идти сможешь?

– Ранен, но легко, – ответил Корсаков. – Похоже, даже смогу идти, хотя пуля засела в ноге, я ее чувствую. Помогите мне сделать перевязку.

– Ничего, Винс, мы тебя донесем, если что, – с готовностью заявил Карстен Томас. – Когда горы кончатся, можешь сесть на меня верхом. В детстве мы постоянно играли в «конный бой», и потом мне это пригодилось. Помнишь, тогда, в Африке, Клаус?

– Да, он тащил меня, вернее вез, километров пять, когда меня тоже ранило в ноги. Когда мы добрались до своих, он, по-моему, уже не мог говорить, а только ржал, – подтвердил Байтлих, и «близнецы» разразились беззаботным смехом.

Фабрициус скомандовал:

– Вперед, за мной. Не отставать!

Поддерживаемый Томасом под левую руку, Корсаков захромал по тропе. Позади него шел Байтлих, тоже готовый его поддержать. Каждый шаг отдавался тупой болью в пробитой мышце, но терпеть было можно. Когда группа переваливала через хребет, Корсаков оглянулся, чтобы в последний раз взглянуть на усадьбу. Горевший дом никто и не пытался тушить, на его крыше от жара скрутилась жесть, а из открывшихся провалов в темноту неслись вороха искр. По освещенным пламенем пожара газонам и дорожкам вяло слонялись редкие фигуры, уже не стреляя по горам – видимо, открывшаяся в усадьбе картина погрома ошеломила этих людей. Однако Корсаков заметил, что бронетранспортер движется по дорожкам к западной границе усадьбы, проходившей у подножия гор. Видимо, экипаж хотел высадить группу преследования, но сделать это ему не удалось: грохнул взрыв, тяжелую машину слегка подбросило в воздух, а затем она ткнулась носом в землю, словно усталая лошадь, припавшая на колени. На звук взрыва обернулись и товарищи Корсакова.

– Что это было? – изумленно спросил Розе.

– Мина, старина, обычная противотанковая мина, – откликнулся Терлинк. – Я же их не израсходовал в самом начале дела, потому что нам пришлось работать из гранатометов. Ну и чтобы не таскать с собой это добро, я чуть задержался, когда мы отходили к горам, и расставил мины на дорожке. Ясно ведь было, что они рано или поздно прорвутся через ворота и покатят за нами. Я столько этих кастрюль расставил в Африке, что поставить четыре штуки для меня – секундное дело.

– Что же, Рене, сегодня ты сделал самое главное, – заметил Фабрициус. – Как командир группы, я намерен потребовать для тебя поощрения у начальства.

– Дождешься от них, как же, – пробурчал Тер-линк.

Когда группа спустилась с хребта и зашагала по ровному плато, «близнецы» перестали поддерживать Корсакова, Томас пригнулся и сказал:

– Ну, Винс, садись мне на плечи.

– Ты что, серьезно? – удивился Корсаков.

– Конечно, серьезно. Не зря же я такой бестолковый – я должен был родиться верблюдом! – И Томас рассмеялся собственной шутке.

Корсаков отдал Байтлиху винтовку, рюкзак, подсумки с оставшимися боеприпасами и послушно вскарабкался Томасу на спину.

– Ну, вперед! – бодро прокряхтел «близнец». – Сейчас бы пивка с горохом и салом – как бы я тогда пернул для ускорения!

Рипсимэ сидела в своем медпункте и время от времени принималась плакать. Застав ее за разговором с наемником, отец наговорил ей множество обидных слов, и теперь она в одиночестве предавалась занятию, хорошо знакомому всем несправедливо обиженным людям: подбирала убедительные возражения на упреки отца. «Я просто поговорила с ним, вот и все! – горячо доказывала Рипсимэ воображаемому собеседнику. – Мы не должны вести себя как дикари и шарахаться от европейцев. В конце концов, мы такие же христиане, как они, а наша культура древнее на тысячу лет». – «Вот именно – у нас своя культура, – рычал отец. – Наши женщины не болтают запросто с какими-то проходимцами. Ты не маленькая и должна понимать: он хочет от тебя только одного. Не забывай, вокруг люди – что они скажут о тебе, о твоих родителях?» – «Отец, я уже выросла и могу общаться с другими людьми, пусть это даже мужчины. Если они не позволяют себе ничего лишнего, то что тут плохого? Вспомни, я ведь работала с ранеными в военном госпитале!» – «То были раненые, а не здоровенные быки, как здесь. Что за вред от раненого? Сам бог велел проявлять к нему милосердие, а в каком милосердии нуждался тот тип, который любезничал с тобой? Разве ты не знаешь, что за нравы в Европе? Тебя, неопытную дурочку, мигом охмурят и бросят. Все будут считать тебя шлюхой – ты подумала о том, что за жизнь тебя ждет? Не забывай, где ты живешь. Нам здесь и так несладко, а если ты еще запачкаешь свое имя, да и мое заодно? Нас и вовсе сживут со свету. А может, ты надеешься, что тебя возьмут в Европу?» И в ушах Рипсимэ вновь раздавался язвительный смех отца. «А может.и возьмет, – разве я так уж плоха?» – мысленно произносила Рипсимэ возражение, которого никогда не осмелилась бы произнести вслух. «Короче говоря, если я еще раз увижу, как ты болтаешь с этим бандитом, то запру тебя дома, так и знай. Обойдемся без твоих денег! А потом выдам тебя замуж за первого, кто захочет жениться на такой бесстыжей дуре». Рипсимэ вновь видела, как отец, уничтожающе сверкнув глазами, вылетает из медпункта в коридор, с треском захлопнув за собой дверь, и в очередной раз заливалась слезами. В сущности, она ничего не могла противопоставить доводам отца. Если бы ее спросили напрямик, признает ли она их верность, ей пришлось бы ответить утвердительно – таковы уж были ее воспитание и склад ее ума. Однако сердце недвусмысленно подсказывало ей, что от мужчины, который так почтительно и галантно разговаривал с нею, она не должна ожидать ничего плохого. Она сразу выделила его из всех его товарищей, потому что он один не бросал на нее голодных взглядов, не отпускал шуточек, сопровождавшихся гнусным хохотом, и даже, кажется, ее не замечал. Однако во время беседы Рипсимэ читала в его глазах искреннее восхищение, и это было ей чрезвычайно лестно. Она знала, что перед ней стоит не обычный человек – его спокойные синие глаза, крепкая фигура, непринужденная речь действовали на Рипсимэ успокаивающе. В его присутствии она чувствовала себя защищенной. И в то же время этот человек внушал ей какой-то безотчетный страх – она боялась не его самого, не дерзкого поступка с его стороны, а того, что может с ним произойти, потому что исходившее от него почти сверхъестественное спокойствие могло порождаться только презрением к жизни.

Ночь прошла спокойно. Ближе к утру Рипсимэ, не раздеваясь, прилегла вздремнуть на диванчике в комнате отдыха для медперсонала. Проснулась она уже засветло по звонку будильника и решила до приезда врача из Мешхеда принять душ, чтобы освежиться и прогнать сонную одурь. Врач приезжал каждый раз, когда группа европейцев куда-то выезжала. Рипсимэ понимала, что врач ожидает раненых – недаром к ее скромному медпункту примыкала неплохо оборудованная операционная.

Избалованные европейские дамы, несомненно, ужаснулись бы, взглянув на безукоризненно чистые платье и белье Рипсимэ – такую одежду в Европе носили, должно быть, лет триста назад, да и то простолюдинки. Однако, взглянув на обнаженную Рипсимэ, любая европейская богачка отдала бы все свои самые изысканные туалеты и самые дорогие украшения хотя бы за одно из достоинств робкой христианской девушки из безвестного восточного захолустья: за безукоризненную пропорциональность ее фигуры, за ее упругую золотистую кожу, словно светящуюся изнутри, за полную высокую грудь, за крошечные округлые ступни../ Зеркало на стене душевой было слишком маленьким для того, чтобы Рип-симэ могла увидеть себя с головы до пят, однако оно позволяло ободряюще улыбнуться собственному отражению. Полные, красиво очерченные губы разомкнулись, открыв сияние ровных жемчужных зубов, бархатные черные глаза лукаво прищурились, и Рипсимэ неожиданно показала себе язык. Взбодрившись после контрастного душа, она решила, что унывать не стоит – неужели такая девушка, как она, не сможет заставить события подчиниться своей воле? «Все будет так, как я захочу», – подумала Рипсимэ. Она наливала себе в чашечку кофе из кофеварки, когда с улицы донесся шум моторов. Посмотрев в окно, она увидела, как в облаках пыли подъезжают джипы: впереди четыре военных, а в конце – «Тойота», на которой обычно приезжал на фабрику врач. Видимо, машины встретились на дороге и продолжили путь вместе. Военные джипы, обогнув здание, скрылись из виду, направляясь в гараж. Рипсимэ успела сосчитать сидевших в них вооруженных людей в запыленной камуфляжной форме и в темных очках: при выезде их было семеро, а теперь стало на одного меньше. Сердце Рипсимэ сначала замерло в груди, сдавленное испугом, затем бешено заколотилось, но тут она увидела, как из «Тойоты», остановившейся у входа в здание, выскочил шофер, обежал машину, открыл переднюю дверцу и засуетился, помогая выбраться наружу человеку с перевязанной ногой. Рипсимэ узнала Корсакова и вскрикнула от радости: во-первых, оттого, что он жив, а во-вторых, ему явно предстояло теперь совершенно легально пребывать некоторое время под ее опекой, и даже отец против этого не сможет ничего возразить. Правда, в следующее мгновение Рипсимэ устыдилась столь эгоистических мыслей, подумав о том, что раненому, конечно же, очень больно, и, чего доброго, он теперь навсегда останется хромым. Поддерживаемый с двух сторон шофером и врачом, Корсаков заковылял ко входу в здание, а Рипсимэ бросилась им навстречу. Увидев девушку в коридоре, врач повелительным жестом отправил ее обратно в медпункт:

– Готовьте инструменты, сейчас будем удалять пулю.

Корсаков улыбнулся и произнес ей вслед:

– Не жалейте наркоза, я ужасно боюсь.

Рипсимэ унеслась в операционную, но на бегу успела с улыбкой оглянуться, и у Корсакова в груди сразу разлилось блаженное тепло, а тянущая боль в бедре перестала раздражать. Врач по-английски лаконично приказал ему раздеться, и Корсаков неожиданно для самого себя испытал мучительную неловкость. Его замешательство врач истолковал по-своему, решив, что пациенту не по себе от усталости и потери крови. Он усадил Корсакова на кушетку и кивнул на него Рипсимэ:

– Помоги ему раздеться, быстро!

– Нет-нет, я сам! – испуганно вскрикнул Корсаков и вдруг почувствовал, что стремительно летит куда-то вправо. Он успел ощутить тупой удар – очевидно, о кушетку, на которую он рухнул, потеряв сознание. Его падение сопровождалось равнодушной репликой врача:

– Что смотришь – снимай с него штаны. Корсаков пришел в себя уже в палате изолятора

при медпункте. Тупая боль пульсировала в его правом виске, бедро сдавливала профессионально сдеданная тугая повязка. Во рту было сухо, хотелось пить, и потому 6н искренне обрадовался, когда в коридоре послышался шум, смех и в палату, оттеснив пытавшуюся помешать Рипсимэ, ввалились «близнецы», успевшие уже переодеться в джинсы и клетчатые рубашки и хорошенько выпить. К груди каждый прижимал по нескольку упаковок с разными соками.

– Ну вот, я же говорил, что ему давно пора проснуться! – обрадованно завопил Байтлих. – Винс, извини, но эта красоточка стережет тебя, как лев: сначала вообще не хотела нас пускать, а потом отобрала у нас всю выпивку, которую мы несли для тебя. Что ему сделается от пары стаканчиков? – обратился он к Рипсимэ, гневно взиравшей с порога на вторжение.

– Да что вы в этом понимаете! – воскликнула та. – Он только что свалился без сознания! А кроме того, спиртное и наркоз несовместимы!

– Какая она хорошенькая, когда сердится! – заметил Томас. – Ишь как ноздри раздуваются – как у породистой кобылки. И по-английски болтает неплохо. А как о тебе заботится, Винс! По-моему, она к тебе неравнодушна.

Краска бросилась в лицо Рипсимэ. Она заявила мужественно, хотя и дрогнувшим голосом:

– Я уйду, только если вы поклянетесь мне, что не дадите ему пить – то есть ничего, кроме сока. И, конечно, если вы не будете курить в палате.

– Клянемся! – в один голос воскликнули «близнецы» и принялись наперебой открывать упаковки с соками. Рипсимэ удалилась, демонстративно оставив дверь открытой. Байтлих задумчиво произнес:

– Да, хорошенькая... А баб тут днем с огнем не сыщешь...

– Ты это брось, – прервал Корсаков ход его мыслей. – Это моя сиделка.

– Ладно, ладно, Винс, я пошутил, – поднял руки

Байтлих. – Я же не слепой – вижу, что у тебя есть шансы. Никогда не переходить дорогу товарищу —

вот мое железное правило.....

–г Ну ладно, ребята, хватит болтать, давайте бутылку. Клятвы клятвами, а выпить все-таки нужно.

«Близнецы» переглянулись и дружно расхохотались. Байтлих полез за пазуху и вытащил заткнутую за ремень плоскую бутылку с бренди. Он щедро плеснул Корсакову в стакан, стоявший на тумбочке, а в качестве закуски отсек ножом угол у пакета с апельсиновым соком.

– Выпей, Винс, сам за свое здоровье, а потом и мы выпьем за то же, – непривычно серьезным тоном произнес он. – Мы с Карстеном, да и все другие тоже, очень рады иметь такого товарища, как ты. Без тебя нам пришлось бы очень трудно. Будь уверен: что бы ни случилось, мы всегда тебя выручим.

– Спасибо, ребята, – лаконично произнес Корсаков и опрокинул бренди в рот. Ему хотелось сократить визит «близнецов», так как он боялся, что их потянет на воспоминания о совместных походах, а он не был склонен сейчас что-либо вспоминать, и меньше всего – подвиги «близнецов» в кишлаке Адам-хана. Не желая обижать гостей, Корсаков довольно удачно притворился, будто впадает в дремоту, и они мало-помалу притихли, посовещались и на цыпочках вышли из палаты.

Сразу после их ухода в палату ворвалась Рипси-мэ, словно ожидавшая этого момента в коридоре, потянула носом воздух и заявила обвиняющим тоном:

– Вы пили с ними спиртное! Не смейте кивать на сок – я чувствую запах! Как вы могли – ведь вы же дали слово!

– Я? Ничего подобного, – возразил Корсаков. – Это они дали слово, они же его и нарушили. То ли дело я – человек воистину строгих правил... – И Корсаков попытался ухватить Рипсимэ за талию. Однако та ловко отпрянула к двери, так что Корсаков, потеряв равновесие, едва не свалился на пол.

– Видно, правильно говорил о вас мой отец, – находясь на почтительном расстоянии, тем же прокурорским тоном произнесла Рипсимэ. – Вы не способны почтительно относиться к женщине, уважать ее. Вам нужно только использовать ее и потом отшвырнуть, как ненужную ветошь...

– Но я вовсе не хотел вас отшвыривать – боже сохрани! – возразил Корсаков. – Наоборот, я хотел прижать вас к своему сердцу, которое болит от одиночества. Простите, если мое поведение показалось вам слишком дерзким, – на самом деле оно является только знаком искреннего дружелюбия. У нас, если мужчина не попытается обнять и поцеловать жен щину, с которой он знаком уже несколько дней, то женщина думает, что он ее не только не любит, но и не уважает. Мне легче умереть, чем допустить, чтобы вы так подумали обо мне. Еще раз прошу у вас прощения и обязуюсь впредь не повторять своих ошибок. Умоляю, скажите, что вы меня простили!

– У вас на теле столько шрамов... – задумчиво произнесла Рипсимэ после паузы, не ответив на мольбу о прощении. – Я знаю, это все следы ранений. Почему вы стали заниматься таким опасным ремеслом?

– Судьба, – лаконично ответил Корсаков.

– А что это у вас за номер на руке?

– Личный армейский номер. Выколол на память.

И Корсаков спросил, меняя тему разговора:

– Можно, я буду называть вас Ритой? Ваше имя для меня слишком непривычно, мне трудно его выговаривать,   но   очень  хочется   называть  вас   каким-нибудь красивым именем. Рита – это красивое имя, можете мне поверить, и его вполне можно считать уменьшительным от Рипсимэ.

– Рита... – повторила Рипсимэ. – Действительно красивое имя. Очень короткое – его, конечно, удобнее произносить, чем мое. Мне кажется, «Рита» – это уменьшительное от имени «Маргарита».

– Почему – «кажется»? – удивился Корсаков. – Так оно и есть.

– Потому что у нас во всей округе нет женщины по имени Маргарита, – объяснила Рипсимэ. – И я

никогда в жизни не слышала, чтобы кого-нибудь звали Рита. По-моему, мусульманских имен я знаю больше, чем христианских.

– Ничего, – утешил ее Корсаков, – отныне это имя вы будет слышать постоянно. Хотя я очень боюсь вам надоесть, но без вас мне еще страшнее: я начинаю думать, что будет, если я никогда вас не уви   жу, а это очень страшно, Рита.

– А по-моему, с вам не случится ничего особенного, – с напускным равнодушием пожала плечами Рипсимэ. – В Европе множество красивых женщин, куда красивее меня. Вернетесь домой, увидите их и тут же забудете обо мне.

Корсаков покачал головой и тихо рассмеялся. Рипсимэ с замирающим сердцем ждала его ответа, но тут в коридоре послышались тяжелые шаги, дверь распахнулась, и на пороге возникла нескладная фигура Эрхарда Розе. Рипсимэ с испугом посмотрела на безобразного пришельца. Гигант, однако, и сам был смущен: он топтался в дверях, бормоча что-то невразумительное. Рипсимэ расхрабрилась и заявила решительно:

– Если вы опять будете пить вино, я никуда не уйду. Сяду и буду сидеть.

– Милая Рита,  нам с Эрхардом надо поговорить, – сказал Корсаков. – Честное слово, я больше не буду нарушать режим. Хотя какой может быть

вред от стаканчика бренди? – добавил он, увидев, что Рипсимэ направляется к двери. Возмущенно фыркнув, Рипсимэ повернулась, но Корсаков со смехом поднял ладони вверх: – Клянусь, больше ни глотка!

Когда она, прошмыгнув под локтем Розе, скрылась за дверью, Корсаков поманил сообщника в палату и показал ему на свободный стул. Уловив по многозначительному выражению лица Розе, что он намеревается начать разговор об их подрывных замыслах против компании, Корсаков вовремя успел приложить палец к губам и жестом заставил немца придвинуться к его койке вместе со стулом, после чего прошептал в его уродливо скрученное ухо:

– Молчи о нашем деле. Работай, как и раньше, а я пока разузнаю, как устроена фабрика. Когда поправлюсь, взорвем ее к чертовой матери.

И вслух, отстранив Розе, Корсаков произнес:

– Извини, Эрхард, выпить с тобой не смогу – не хочу ссориться с сестрой, очень уж она хорошенькая. Так что ты глотни бренди, а я ограничусь соком.

– Жаль мне тебя, – искренне сказал Розе, справившись с замешательством, достал бутылку из внутреннего кармана куртки и сделал огромный глоток прямо из горлышка. – Эх, до чего же хорошо расслабиться после работы, – добавил он, переведя дух. – Нет, правда, жаль мне тебя, Винс. Как можно не выпить после такого напряга?

– Да ты меня особенно не жалей, «близнецы» уже налили мне стаканчик, – объяснил Корсаков. – Как думаешь, сколько мы набили в этот раз?

– Сотни полторы, не меньше, – поразмыслив, солидно ответил Розе. – А как классно сработали Ре-не и Жак! Без них нам пришлось бы повозиться с этим Вахабудином.

– И Кристоф тоже четко командовал, – заметил Корсаков. Они еще некоторое время беседовали таким же образом, немногословно обсуждая перипетии минувшего боя и ощущая крепнувшую между ними тайную связь. Затем Корсакова вновь начало неудержимо клонить в сон, и он признался в этом собеседнику. Розе усмехнулся:

– Обычное дело после ранения. Да хранит тебя бог, Винс, ты заслужил его заботу. Я буду молиться за тебя.

Корсаков пробурчал что-то невнятное, поскольку не знал, как принято благодарить за ходатайство перед господом. Через минуту он уже крепко спал. Розе, выходя, столкнулся в дверях с Рипсимэ, посмотрел на нее, открыл рот, собираясь что-то сказать, но ограничился только смущенным кряхтением и, сутулясь, удалился по коридору.

Проснувшись, Корсаков медленно открыл глаза и умиротворенно улыбнулся: на стуле у окна сидела Рипсимэ и, шевеля губами, читала какую-то потрепанную английскую книжку.