Текст книги "Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)"

Автор книги: Андрей Добрынин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц)

Льюис Кларк окончательно отогнал от себя дурные воспоминания и, насвистывая, свернул за угол, к знакомой пожарной лестнице. Однако за углом он налетел на неподвижно стоявшего человека. Тот даже не покачнулся, и Льюис инстинктивно отступил на шаг назад, дабы рассмотреть неожиданно возникшее препятствие. Человек был белым, с седыми волосами и бородой, с жесткими чертами лица – по меркам Льюиса, почти старик. Однако стоял он как вкопанный, заложив руки в карманы куртки, и когда посланник «Воздушных дьяволов» попытался было обойти его, сделал два легких шага в сторону – точнее, перепорхнул, как балетный танцор, – и снова возник у Льюиса перед носом. У того мигом испортилось настроение: руки его были заняты пиццей, а главное, его не покидало ощущение, что навязчивые воспоминания о давней несчастной драке и появление этого наглеца как-то связаны между собой. Перед Льюисом стоял другой человек, но глаза у него были те же: бледно-голубые, почти бесцветные, словно ледяные, напряженный пронизывающий взгляд. Под действием этого взгляда лихой «воздушный дьявол» вмиг ощутил себя мягким и беззащитным маленьким Тыквой. Пытаясь сохранить достоинство, Тыква заставил себя пробормотать: «Эй, мужик, ты чего? А ну отойди!» Однако голос его прозвучал так просительно и робко, что Тыква окончательно сконфузился и оцепенел под немигающим змеиным взглядом дерзкого незнакомца.

– «Воздушные дьяволы» проголодались? – вместо ответа спросил тот. – Вроде бы вы раньше собирались на другой крыше, – незнакомец кивнул в направлении того дома, на крыше которого произошла расправа, так хорошо запомнившаяся Тыкве. – Почему же вы перебрались сюда?

Тыква молчал и только шмыгал носом. Не мог же он сказать этому типу, что перемена места произошла по общему безмолвному соглашению – членам шайки стало противно место их поражения и позора.

– Вам привет от вашего гостя – помнишь его, а? – спросил незнакомец и нехорошо ухмыльнулся – точь-в-точь как тот злобный гость, о котором он говорил. – Он велел передать вам, что не держит на вас зла, хоть вы и пытались его обидеть. Но ему потребуется от вас небольшая услуга. Вы ведь не от          кажете ему, если он попросит по-человечески?

             Тыква с трудом выдавил из себя утвердительное мычание.

– Вот и хорошо, – одобрительно произнес незнакомец. – Полезай наверх и возвращайся сюда

вместе с вашим главным. Мой друг очень сожалеет о том, что вам в прошлый раз так сильно досталось. Думаю, что, когда мой друг заплатит вам за услугу, вы забудете о том маленьком недоразумении.

«Серьезный парень, – пронеслось в голове у Тыквы. – Должен хорошо заплатить». Тыкве давно не давали покоя рассказы о том, как по-царски расплачивались за услуги серьезные парни вроде Фрэнка Мэтьюза, Никки Барнса или покойного Джеффа Эд-вардса. Поэтому он нечеловеческим усилием воли загнал свой страх куда-то в желудок и осведомился:

– А что нужно сделать, мистер? Может, я один справлюсь с вашей проблемой? Так оно выйдет и дешевле, и вам спокойнее...

Седой бородач поднял бровь и смерил Тыкву с ног до головы оценивающим взглядом. После краткого раздумья он произнес:

– Ты Бруклин хорошо знаешь?

– Отлично знаю, мистер, – живо откликнулся Тыква. – У меня там родня, мне даже жить там приходилось.

– Тебе не придется делать ничего особенного – только то, к чему ты привык, – пояснил незнакомец. – Встретимся в Бруклине, я покажу тебе несколько домов, и ты облазишь их сверху донизу. Осмотришь все закоулки, подвалы, пожарные лестницы,  особенно внимательно – крыши и чердаки. Узнаешь, кто недавно въехал, особенно в квартиры на верхних этажах. Получишь деньги на расходы. За работу тебе хорошо заплатят, а если ты найдешь то, что нужно моему другу, то получишь премию... – И незнакомец назвал сумму, с лихвой достаточную для того, чтобы купить хороший мотоцикл. Тыква затоптался на месте, с трудом подавляя желание бросить тут же пакет с пиццей и помчаться в Бруклин.

– Я справлюсь с этим, сэр! – горячо заверил Тыква. – Зачем вам кто-то еще? Спросите кого угодно:

здешние места никто не знает лучше Тыквы, и там я тоже все разнюхаю для вас. Я справлюсь один, вот увидите!

На следующий день Льюис Кларк, он же Тыква, встретился со своим работодателем в Бруклине, в баре «Эрроу», и получил от него подробные инструкции. Уже завершая беседу и поднимаясь из-за столика, тот сказал:

– Если разыщешь этих парней, берегись, чтобы они тебя не заметили. Они хотят провернуть здесь очень серьезное дело, и свидетели им ни к чему.

Остро взглянув на Тыкву, наниматель добавил:

– Они пришьют тебя даже в том случае, если ты им меня продашь. А так скажешь мне, где они засели, получишь бабки и отвалишь. Что бы ни случилось, ты чист. О тебе никто даже не подумает.

По легкому замешательству собеседника бородач понял, что его предупреждение оказалось не лишним. Он оставил на столике несколько купюр аванса и с усмешкой потрепал Тыкву по плечу:

– Не осложняй себе жизнь, парень. Всех денег не заработаешь. К тому же в случае чего мой друг тебя из-под земли достанет. Тебе не хотелось бы с ним поссориться, правда? Так что в воскресенье вечером встретимся тут же, и ты мне расскажешь обо всем, что удалось разузнать. Учти: мой друг обычно проверяет ту информацию, которую покупает.

Упоминание о грозном друге вкупе с обещанной солидной премией сделало Тыкву надежнейшим и старательнейшим из всех частных сыщиков Нью-Йорка. В воскресенье в баре «Эрроу» он долго и горячо излагал шепотом бородачу результаты своих поисков, что-то чертил на бумажке и в результате унес с собой пакет толщиной примерно с карманное издание Нового Завета. В понедельник утром он приобрел мощный мотоцикл «Мазератти» у того же торговца, который снабжал мотоциклами большую часть его знакомых, причем торговец назвал его «сэром». В следующий понедельник вечером, когда уже стемнело, он возвращался вместе с подружкой с Лонг-Айленда и на автостраде, не желая сбавлять скорость, выскочил – всего на секунду – на встречную полосу. Секунды ему хватило на то, чтобы машинально зажмуриться, увидев стремительно летящий ему навстречу огромный «Тандерберд». Испугаться он уже не успел. Его труп и труп его подружки пролежали в морге положенный срок, но их никто не разыскивал, и потому оба трупа были кремированы, а урны с прахом помещены на временное хранение в номерную нишу специального колумбария. Фотографии погибших сохранялись в особом журнале на случай возможных розысков в будущем, однако особенно надеяться на это не приходилось, поскольку бесследное исчезновение Льюиса Кларка по прозвищу Тыква и девушки по имени Кенди не обеспокоило ни одного человека на земле.

Портье захудалого бруклинского отеля «Милагро» пребывал в состоянии блаженного отключения от действительности, вызванного отличным шотландским виски «Гленфиддич». Бутылка с этим напитком постоянно покоилась у него под стойкой. В известном возрасте приходится выбирать из всего разнообразия жизненных удовольствий те, без которых ты не можешь (или не хочешь) обойтись, без сожаления расставаясь со всеми остальными. Портье выбрал для себя хорошее виски, хорошие сигареты и хорошие детективы. Что касается детективов, то лишь они еще поддерживали в его душе слабые остатки интереса к жизни. Алкоголь как бы раздваивал его: один человек механически отвечал на вопросы, выдавал ключи, принимал деньги, в то время как второй перебирал в уме все обстоятельства детективных сюжетов, вносил в них исправления и дополнения и наслаждался тем напряжением, которым была пронизана жизни, изображенная в романах. В реальной жизни тоже хватало всяких происшествий, но они по большей части были так мерзки и так легко объяснимы, что нисколько не затрагивали души портье. Поэтому когда двое неброско одетых крепких парней показали ему значок ФБР и выложили перед ним на стойку фоторобот какого-то бородатого преступника, он не ощутил даже тени волнения и только лениво спросил:

– А вы уверены, что он так и будет всегда расхаживать с бородой?

– Уверены, – последовал ответ. – Иначе будут видны шрамы на лице, а это куда более редкая примета, чем борода.

Портье тупо взирал на клочок глянцевой бумаги, но вдруг его взгляд оживился. Лицо на фотороботе показалось ему определенно знакомым. «Раз ФБР, значит, дело серьезное», – подумал он, а вслух произнес:

– Похоже, этот парень остановился у нас – снял номер несколько дней назад. Назвался такой необычной фамилией.-. – Портье перелистал свои записи. – Ага, Патрик де Соуза. Пятый этаж, 505-й номер. Вообще-то парень спокойный. Он сейчас у себя. А что...

Портье поднял глаза на агентов, собираясь спросить у них, что натворил обитатель 505-го номера, но те уже поднимались вверх по лестнице, вытащив пистолеты. За ними следом начали подниматься еще четверо, проникновения которых с улицы в вестибюль портье как-то не заметил. Теперь он видел сквозь стеклянную дверь, что и на улице началось оживление: взад-вперед крадучись сновали человеческие фигуры. Не отдавая себе отчета в том, что и зачем он делает, портье вышел из-за стойки и направился к лестнице, но тут его остановил очередной агент:

– Где тут у вас пожарная лестница? Запасный выход?

– Идемте, я покажу, – с готовностью заторопился портье.

На запасной лестнице он увязался за агентом и начал подниматься вверх. Впервые за бог знает сколько лет он ощутил в реальной жизни тот же трепет напряжения, который находил ранее только в авантюрных романах. У выхода на пятый этаж агент остановился с пистолетом наготове. Портье выглянул из-за его спины. Дверь в 505-й номер обступили фэбээровцы – двое по сторонам, двое – на противоположной стороне коридора, двое, нагнувшись, прислушивались у двери к происходящему в номере. Наконец один из агентов постучал в дверь, и все как по команде подняли пистолеты. Из номера донесся недовольный рык, и спустя довольно долгое время дверь распахнулась. Двое агентов ворвались внутрь, из номера послышались их отрывистые предостерегающие возгласы. Постоялец что-то растерянно басил в ответ, однако через некоторое время тон его реплик стал увереннее, а реплики агентов, наоборот, зазвучали на полтона ниже. Мало-помалу все участники несостоявшейся атаки втянулись в номер. Последним туда потихоньку подобрался и агент, прикрывавший запасную лестницу. По его пятам крался портье, внутри у которого все похолодело от дурного предчувствия: вместо отчаянной схватки ему, похоже, предстояло наблюдать очередную будничную нелепицу. Первое, что услышал портье, сунув украдкой голову в номер, был вопрос, заданный вполголоса одним агентом другому: «Что, не он?  и ответ, тоже вполголоса: «Да нет, конечно». В номере стоял густой запах спиртного, немытого тела, табака и масляных красок, на полу у стен, тыльной стороной к зрителю, стояло множество картин. Постоялец, широкоплечий черноволосый бородач, расхаживал по номеру среди озадаченных агентов и повторял, размахивая руками и отбрасывая длинные волосы, то и дело падавшие на лоб:

– Пожалуйста, обыскивайте, но имейте в виду: я британский подданный, и я буду жаловаться. Это ваше вторжение совершенно ни на что не похоже. Я художник, а не какой-то там бандит.

– Извините, – примирительным тоном сказал один из фэбээровцев, – мы разыскиваем опасного преступника, у нас есть его фоторобот. По фотороботу портье вашего отеля указал на вас. Что, по-вашему, мы должны были делать?

– Наш портье? – повторил бородач и рассмеялся. – Наш портье  человек, не принадлежащий этому миру. Да вы сами посмотрите на него. – И беспощадный палец британского мазилы уставился прямо в выглядывающую из-за косяка растерянную физиономию портье.

Все агенты повернулись к двери. Увидев красный нос гостиничного ключаря, его тяжело ворочающиеся ошалелые глаза, кислую складку рта и оттопыренные уши, они разразились дружным смехом и начали продвигаться к двери, убирая пистолеты.

– Патрик де Соуза – это мой лондонский приятель, – объяснял художник руководителю группы. – Я всегда регистрируюсь в отелях под его фамилией, потому что она хотя бы звучит красиво. А когда я регистрировался под своим именем – Джон Аткинс, – то все проверки начинались с меня, потому что Джон Аткинс – это вроде как Джон Смит, просто отписка в книге для регистрации проживающих. Ну ладно, ребята, вы ни при чем, вы делали все правильно. Виноват этот старый дурень, который от виски и детективов вконец свихнулся.

Агенты вышли в коридор и направились вниз, обмениваясь шутками и посмеиваясь. Портье уныло плелся вслед за ними, ощущая в душе сосущую пусготу. В вестибюле он проскользнул за стойку и притаился там, с болью слушая всякие дурацкие предположения, которые агенты высказывали на его счет. Их старший подошел к стойке, пролистал книгу записи постояльцев, время от времени задавая портье короткие вопросы. Новых постояльцев за последний месяц появилось немного, да и большинство из них уже успело съехать. Оставались двухметрового роста полусумасшедший проповедник, несколько негров-коммивояжеров, несколько женщин без определенных занятий и еще один художник, американец, но пьющий без просыпу. Наводить справки агенту помогал мальчишка-коридорный, по виду – пуэрториканец, живой и острый взгляд которого внушал сыщику куда больше доверия, чем неповоротливые и полные тоски оловянные глаза портье. Когда агенты наконец удалились, портье отослал коридорного и со вздохом вытащил из-под стойки бутылку «Гленфиддич». Хотя ничего плохого вроде бы не произошло, на душе у него было скверно, как никогда. Дабы не усложнять процесс употребления любимого напитка, стаканом портье почти никогда не пользовался и отпивал виски по глоточку из горлышка, оставаясь в результате в здравом рассудке. Однако теперь именно рассудок и казался ему самым страшным врагом. Заурядность и убожество окружающей жизни обступили его со всех сторон в лице людей и предметов, ни один из которых не вызывал у него ни малейшей симпатии. Та напряженная струна, которая зазвучала было в вялой какофонии повседневности, тут же умолкла, оказавшись обманом слуха. Выхода не было – приходилось пить, чтобы боль разочарования не сделалась невыносимой. Портье припал губами к горлышку бутылки и сделал несколько мощных глотков подряд, понизив уровень жидкости чуть ли не на треть. На душе несколько потеплело, жгучая горечь сменилась жалостью к самому себе. Настоящая жизнь бушевала где-то в немыслимом отдалении, и ее сверкающие брызги не доносились до мрачного клоповника, называвшегося отелем «Милагро». Портье со вздохом подумал о том, что лучшие качества его души, похоже, так и останутся невостребованными, и еще раз приложился к бутылке. Мало-помалу блаженное оцепенение сковало его взбудораженные чувства. «Ну и ладно... Ну и бог с ним...» – бормотал он, уже ни о чем не думая. Тот момент, когда он прикончил бутылку, совершенно не запечатлелся в его памяти. Очнувшись, он обнаружил себя лежащим на кушетке в закутке справа от стойки, куда он позволял себе удаляться только в самые глухие предрассветные часы. Во время же наплыва постояльцев такое пренебрежение своими обязанностями могло стоить места, а найти новую работу в его возрасте, да еще в Бруклине, было очень нелегко. Подумав об этом, портье огромным усилием приподнял голову с подушки, разлепил веки и вдруг с удивлением увидел за стойкой сидящего человека. Тот как раз весьма уверенно рассчитывался с заезжающим клиентом. Проводив клиента и заслышав шевеление на кушетке, неожиданный заместитель обернулся, и портье узнал в нем того самого лохматого художника, на которого навел сыщиков. Бородач беззлобно улыбнулся и сказал:

– Мне приходилось работать портье, так что я решил прикрыть вас на часок, пока вы отдыхаете.

– Спасибо, – смущенно пробормотал портье, сел на кушетке, спустил ноги на пол и ошалело запустил пятерню в свою редкую шевелюру. – Ужасно вам благодарен. Надеюсь, постояльцы не очень вас утомили.

Бородач хотел было что-то ответить, но коридорный, мальчишка-пуэрториканец, подошел к стойке и выжидательно уставился на него, переводя взгляд с лица на большого золотого скорпиона под расстегнутой сорочкой на волосатой груди.

– Тебе чего? – весело спросил бородач. Мальчишка не ответил и выразительно посмотрел на портье.

– Не бойся, давай, что у тебя там, – с усмешкой произнес бородач. – Я – Патрик де Соуза, у тебя должно быть кое-что для меня, правильно?

Коридорный кивнул, не отрывая взгляда от скорпиона, и выложил на стойку небольшой, аккуратно запечатанный пакет.

– Не открывал, я надеюсь? – проворчал бородач. – Правильно, и никогда этого не делай. Держи, – он протянул парнишке пачку долларов. – Но эти не все тебе. Сбегай купи бутылку виски, – бородач достал из-под стойки пустую бутылку и взглянул на этикетку, – бутылку «Гленфиддич». Оставишь вот ему, – он показал через плечо большим пальцем на портье. – Я отлучусь по делам. Даст бог, еще увидимся.

Увидеться им, разумеется, больше не пришлось. Портье и коридорный не знали, что свою прощальную фразу, которой он заключал любое приятное общение, Жорж Вальдес, он же Джон Аткинс, он же Патрик де Соуза позаимствовал у своих приятелей – русских эмигрантов. Жорж покинул отель с тем, чтобы передать Корсакову документы и обратно уже не вернуться, оставив хозяевам множество пустых бутылок и абстрактных полотен. Заплатить за номер он успел, так что претензий к нему не было, а картины портье с помощью коридорного развешал во всех свободных простенках.

Старик и мальчик увидели своего постояльца спустя немного времени по телевизору – в тот момент, когда для него самого мир уже заволакивался серой предсмертной пеленой. В программе новостей показывали завершение штурма полицией и частями командос здания парламента Республики Тукуман, захваченного левыми партизанами. Из здания выносили убитых и раненых; камера взяла крупным планом носилки, на которых лежал широкоплечий партизан с буйной черной шевелюрой и черной бородой. Его мощная рука бессильно свешивалась вниз, пальцы чертили по асфальту, в углах рта пузырилась кровь, а черные глаза напряженно вглядывались в никуда, словно в попытке превозмочь последнее забвение. «Смотри, это же тот, который у нас останавливался! – завопил мальчишка, больно толкая портье в бок. – Тот самый художник!» Портье стряхнул с себя обычное оцепенение, вызванное виски, всмотрелся в экран и вынужден был признать, что малец прав. «Я так и знал, что с ним дело нечисто, – пробурчал портье. – Хороший был парень, но вот доигрался. Сразу видно – не жилец». Он подумал было о картинах покойного – нельзя ли сделать на них бизнес, но после минутного раздумья махнул рукой на эту мысль и взялся за бутылку. «Упокой, господи, его заблудшую душу», – набожно произнес портье и хватил из горлышка изрядный глоток. Вдруг мальчишка заявил: «Я тоже хочу выпить за упокой его души». Портье заметил слезы на его глазах и смущенно спросил: «А не рано ли тебе начинать, приятель?» Парень только возмущенно фыркнул, взял бутылку и сделал несколько изрядных глотков. Стиснув челюсти, он подождал с минуту, пока уймется жжение в горле, и затем осенил себя широким католическим крестом.

«Они близко, будь готов к приему», – прохрипела в кармане у Корсакова рация голосом Жоржа Вальдеса. Сквозь ветровое стекло автомобиля, припаркованного в боковом проезде, Корсаков окинул взглядом проходившую перпендикулярно улицу и привычно выделил среди пешеходов маленькую фигурку матери в темном платье и в темном траурном платке. Мать направлялась в недавно выстроенную благотворительную поликлинику, куда поступила на работу, прельстившись близостью поликлиники от дома. Благотворительным это заведение было для клиентов, но отнюдь не для персонала – и без разговоров в барах и пивных Корсаков мог многое узнать о рабочем режиме матери по ее походке, которая из энергичной утренней ко времени вечернего возвращения делалась шаркающей и неровной. Вслед за матерью в некотором отдалении нахально полз кремовый «Кадиллак» – машина, не слишком подходящая для наружного наблюдения. Корсаков подумал, что, с другой стороны, его мать из тех людей, что органически не способны заметить за собой слежку, и бандиты имели время об этом догадаться. Корсаков внимательно посмотрел на сумку в руках матери, которую та постоянно носила с собой. Он заметил, что сумка явно была тяжелее, чем обычно, и из нее торчала красная рукоятка дамского зонтика – вещь совершенно естественная в довольно пасмурное утро, если не знать о том, что в это утро мать по просьбе Корсакова, переданной через Кауфмана, должна была иметь с собой какой-нибудь красный предмет. Корсаков понял: мать готова к отъезду, билеты на самолет и самые необходимые вещи находятся при ней. Требовалось отсечь «хвост», ежедневно остававшийся у поликлиники дожидаться ее возвращения домой. Корсаков развернул свою машину и знакомыми с детства проулками подогнал ее как можно ближе к поликлинике. Затем он вышел из машины и пошел пешком, отыскивая взглядом кремовый лимузин. Впрочем, тот был припаркован как обычно – по диагонали через улицу от главного входа в поликлинику. Как всегда, один из мафиози сидел за рулем и наблюдал в зеркало за главным входом, тогда как второй отправился караулить служебный вход с другой стороны здания. Времени у Корсакова в запасе имелось немного – по договоренности матери следовало через час покинуть поликлинику и ехать в аэропорт. Однако Корсаков был уверен в том, что все пройдет как надо, – все его нервы пели от восторга, настраиваясь на схватку, словно смертоносный музыкальный инструмент. Сама погода, казалось, подбадривала его – облака стремительно рассеивались под прохладным ветром, открывая свежую голубизну неба и щедрое солнце, всюду разбрасывавшее слепящие блики. Через правое плечо у Корсакова была перекинута спортивная сумка, левая рука оставалась свободной. Когда он поравнялся с кремовым «Кадиллаком», сидевший за рулем бандит уже успел внимательно осмотреть его в зеркало, не нашел ничего подозрительного и потому не заметил короткого резкого движения кисти левой руки, которым Корсаков из-под сумки послал в открытое окошко «Кадиллака» метательную звезду. Успев услышать краем уха липкий хруст зубцов, вспоровших живую плоть, Корсаков зашагал дальше, не останавливаясь, не прибавляя шага и преодолев искушение обернуться на оставшийся за спиной автомобиль. Он обогнул здание поликлиники и сразу увидел второго бандита на его обычном месте – на пустынной в этот час детской площадке многоквартирного дома. Бандит меланхолично покачивался на качелях, вперив в Корсакова недобрый взгляд маленьких черных глазок. Видимо, он смертельно скучал и уже не верил в то, что слежка может дать хоть какой-нибудь результат, поэтому не только не старался вести себя незаметно, как требовала его задача, а вызывающе оглядел прохожего с головы До пят и произнес, когда тот поравнялся с ним:

– Эй ты, бородатый! Корсаков остановился и спросил:

– Это вы мне, мистер?

Вежливая улыбка Корсакова не понравилась бандиту. Тягучий южный выговор не в меру улыбчивого парня разозлил его еще больше, так как окликнувший Корсакова «курок» всех южан считал расистами, ненавидящими не только негров, но и итальянцев.

– Какого  черта ты  здесь  околачиваешься?  – спросил бандит. – Ну-ка иди сюда, деревенщина!

Корсаков с удовлетворением подумал о том, что его маленькая актерская импровизация удалась, однако тут же ощутил укол стыда: вряд ли уместно было оттачивать актерские способности на человеке, которому через несколько секунд предстояло умереть. Между тем бандит неторопливо поднялся со скамеечки качелей. От Корсакова его отделял низенький, в половину человеческого роста, заборчик, окружавший поликлинику вместе с ее хозяйственными пристройками и двором.

– Стой, где стоишь, – угрожающе прохрипел бандит, держа руку во внутреннем кармане куртки. Корсакова огорчало то, что кто-нибудь с верхних этажей поликлиники или из окон дома может наблюдать за разыгрывающейся сценой. Меньше всего ему хотелось бы, чтобы этим наблюдателем оказалась его мать.

– Спокойно, спокойно, мистер, – сказал он, – не наживайте себе неприятностей. С вашего разрешения я пойду своей дорогой. Не хватало мне только возни со всякими грязными итальяшками.

– Ах ты, червяк! – окончательно разъярился бандит. – Сейчас ты у меня проглотишь свой поганый язык!

Корсаков попятился к стене поликлиники, в мертвое пространство, где его не было видно из окон. Также пятясь, он стал отступать вдоль стены к торцу здания. Те, кто мог наблюдать за происходящим из дома напротив, его не слишком заботили – дом стоял слишком далеко, его лица оттуда нельзя было рассмотреть. Бандит перемахнул через ограду и устремился ему наперерез. В руке преследователя Корсаков заметил нож. Сделав ловкий маневр, бандит прижал свою жертву к стене и стал медленно приближаться к ней, следя за каждым ее движением. По его расширенным зрачкам Корсаков определил, что он под кайфом – скорее всего нанюхался кокаина.

– Все, все, мистер, я не сопротивляюсь, – успокаивающе выставив вперед ладони, сказал Корсаков. – Берите все, что хотите, только меня не трогайте.

– Еще бы ты сопротивлялся, деревня, – презрительно процедил бандит. Он заколебался, наконец-то задумавшись над тем, что ему надо от этого олуха. Тому, конечно, следовало ответить за дерзкие слова, но в то же время не стоило привлекать сюда полицию. Присмиревший наглец, тихо стоявший у стены, вдруг сделал резкое круговое движение правой рукой. Бандиту показалось, будто в глаза ему пустили солнечный зайчик, однако возмутиться он не успел. Метательная звезда врезалась ему в горло, и последнее, что услышал в жизни один из лучших «курков» семьи Скаличе Марко Ди Пинто, стал хруст его собственных горловых хрящей. Дыхание его пресеклось, он в ужасе схватился за шею, разрезая пальцы об острый, как бритва, луч звезды, торчавший из раны. Кровь хлынула в его легкие, брызнула из носа и рта, и он, зашатавшись, повалился на асфальт. Поблизости по-прежнему никого не было. Корсаков неторопливо обогнул здание поликлиники, пересек двор и через проем в ограде вышел на улицу. Кремовый «Кадиллак» стоял на прежнем месте, и люди, сновавшие взад-вперед по улице, не проявляли к нему никакого интереса. Над спинкой сиденья виднелась макушка покойного водителя. «Господи, только бы мать не увидела всей этой грязи», – пробормотал Корсаков и зашагал к своей машине. Смерти «курков» мать действительно не увидела – впрочем, и никто в округе не подозревал о том, что произошло. Но, удаляясь от здания поликлиники, Корсаков, в свою очередь, не видел женской фигуры в белом халате, появлявшейся на третьем этаже то в одном окне, то в другом и провожавшей его взглядом. Переходить от окна к окну ей позволял коридор, тянувшийся через весь этаж, в котором стояли диванчики для пациентов, ожидающих приема. Наконец фигура достигла последнего, торцевого окна и надолго застыла в оконном проеме. Корсаков шел не оглядываясь, охваченный предвкушением новой схватки. «Господи, что они с ним сделали», – стоя у окна и глядя ему вслед, шептала его мать. Она чувствовала себя ужасно одинокой и трепетала при мысли о том, что в Европе ей предстоит начинать жизнь с нуля. О том, что в одном самолете с ней в Париж летит Жорж Вальдес, ей предстояло узнать только в аэропорту Орли.

Корсаков остановил машину в двух кварталах от дома, указанного ему Льюисом Кларком по прозвищу Тыква. Схема расположения Помещений в доме и засады на чердаке накрепко отпечаталась у Корсакова в мозгу, и как раз поэтому он вошел во двор смежного дома, по пожарной лестнице поднялся на крышу и сквозь слуховое окно проскользнул на чердак. Его целью была массивная, обитая железом дверь, соединявшая чердаки двух наглухо пристроенных друг к другу смежных домов: слепок ключа от этой двери ему успел добыть расторопный Тыква. По чердаку, пол которого был завален разным хламом, а пространство пересекалось в разных направлениях стропилами и поперечными балками, Корсаков прошел совершенно бесшумно. Тело его словно обтекало все препятствия, ступал он так мягко, что казалось, будто толстые подошвы его ботинок сплошь пронизаны чуткими нервами. Добравшись до двери, он прильнул ухом к щелке у косяка, но не смог ничего расслышать. Окинув взглядом кирпичную стену, он заметил отверстие, сквозь которое тянулись какие-то провода. Подкравшись к этому месту, он вскарабкался к отверстию, повернулся к нему ухом и застыл на стене, прилипнув к ней наподобие ящерицы. В таком положении он провел добрых полчаса. Сначала он услышал шуршание и похрустывание – кто-то пытался устроиться поудобнее среди обломков фанеры и клочьев бумаги, покрывавших пол чердака; затем до его слуха донеслась реплика вполголоса и такой же невнятный ответ; затем он услышал потрескивание и хрип портативной рации. Отвечая на запрос, человек за стеной повысил голос: «Все нормально... Да, «Первый» ушел за объектом... «Второй» на месте, мы с ними на связи и наблюдаем за ними. Смена будет как обычно? Ладно, продолжаем наблюдение». Когда сеанс связи прекратился, тот же голос грязно выругался на сицилийском диалекте и добавил по-английски: «Сколько можно торчать на чердаке и пасти какую-то паршивую бабу? Дали бы команду, я бы ее укокошил первым же выстрелом. Десять против одного: тот тип, которого мы ждем, после этого сам вылез бы из норы». Говоривший не знал, что своими словами подписал себе и напарнику смертный приговор, более неотвратимый и беспощадный, чем приговор любого суда. По звуку Корсаков примерно установил, в каком месте смежного чердака находится пост. Он осторожно спустился со стены и присел на минутку, дабы мышцы, одеревеневшие от длительного напряжения в неудобной позе, расслабились и снова стали послушными. Затем он вновь прокрался к двери, вставил приготовленный ключ в скважину и замер в ожидании. Дождавшись, когда внизу раздадутся рычание и грохот тяжелого грузовика, втискивающегося на повороте в узкую улицу, Корсаков плавно потянул на себя тяжелую дверь. Взгляд его метнулся по диагонали через полутемное помещение к светлому квадрату слухового окна. На фоне неба резко вырисовывалась голова человека, в бинокль наблюдающего за улицей. Корсаков, однако, заметил это только краем глаза – в полутемном помещении он никогда сразу не смотрел на свет. Второй бандит сидел, прислонясь спиной к столбу, поддерживавшему стропила, курил сигарету и, щурясь от дыма, чистил пистолет, части которого лежали у него на коленях. Когда дверь отворилась, он, словно почувствовав взгляд Корсакова, поднял глаза. Выстрел из армейского «кольта» грохнул оглушительно в просторном помещении чердака, но снаружи его никто не услышал, так как на улице продолжал рычать неуклюже маневрировавший большегрузный трейлер. Бандит, чистивший пистолет, завалился на бок, сигарета, выпавшая из его рта, задымилась в мусоре на полу, но тут же погасла, обильно орошенная струей крови из простреленного лба. Наблюдатель резко присел и машинально протянул руку к снайперской винтовке, прислоненной стоймя к стропильному столбу. Сзади он услышал спокойный голос: