Текст книги "Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)"

Автор книги: Андрей Добрынин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)

Тавернье в нерешительности опустил голову. Корсаков продолжал:

– Поверьте, что я вовсе не намерен выставить повстанцев ангелами. Я прекрасно знаю им цену и не испьтываю к ним особых симпатий, тем более к их руководству. Однако мне придется находиться здесь еще пару лет с небольшими перерывами, и если информацию, которую я вам предоставлю, вы используете во вред партизанам, то меня можно считать покойником. Вот когда мой контракт закончится – тогда другое дело. Вы сможете рассказать обо всех темных делах повстанческой верхушки, и поверьте, что я буду этому только рад, поскольку ненавижу волков в овечьей шкуре. Более того, я обязуюсь к тому времени предоставить вам новые документы и дать вам какое угодно интервью, рассказать все, что знаю, – а знаю я, как вы понимаете, немало, просто не все сейчас можно обнародовать.

– А как вы собираетесь давать интервью – от собственного имени или инкогнито? – поинтересовался Тавернье.

– Могу и от собственного, – пожал плечами Корсаков. – Все равно моя здешняя жизнь ни для кого не тайна. Главное – чтобы не было видно моего нового лица. Ведь это можно устроить?

– Разумеется, – кивнул Тавернье. – Но как я объясню свое молчание в течение столь долгого времени?

– Боязнью за жизнь своего информатора. Вы ведь знали, что я в руках у партизан. К тому же я смогу подтвердить ваши слова. Если же до вас дойдет известие о моей смерти – а я позабочусь, чтобы оно до вас дошло, – то в таком случае вы, естественно, свободны от всех обязательств передо мной.

– Будем надеяться, что этого не случится, – пробормотал Тавернье.

– Зарекаться тоже не стоит, – заметил Корсаков. – На моей памяти множество парней, прошедших огонь и воду и знавших о войне все, погибали совершенно по-дурацки, и смерть от шального осколка или пули – еще не самая глупая смерть на войне. К примеру, один мой приятель в Эфиопии помер оттого, что его на привале покусал бешеный шакал. Человек прошел восемь войн, и вот вам пожалуйста. Перед смертью он корчился так, что у него сломался позвоночник.

Корсаков привел еще с десяток столь же печальных случаев, подтверждавших вывод о том, что война – это лотерея, выигрыш в которой – жизнь. Некоторое время Тавернье удавалось на равных поддерживать разговор, но затем от усталости язык его стал заплетаться, а мысли – путаться в голове. Зато Корсаков был неистощим и рассказывал своему спотыкающемуся собеседнику солдатские байки одну за другой.

– ...И тогда вьетконговцы взорвали дамбы, – словно издалека доносилось до Тавернье. – Наши зацепились впереди за хребет, и, чтобы доставить им боеприпасы, нам следовало пересечь долину, занятую рисовыми полями, и подняться на гребень гор. Вьетконговцы как раз собирались заливать посевы водой, ведь рис растет в воде, но не успели этого сделать, потому что мы начали наступление. Однако взорвать дамбы им все-таки удалось. И вот когда мы топали через грязь в этой проклятой долине, на нас обрушились сразу две напасти: во-первых, начала прибывать вода, а во-вторых, косоглазые через гребень начали кидать в нас мины. Они просто засыпали нас минами, и хотя стреляли вслепую, долина была не так уж велика, и мы сразу начали нести потери. Представьте себе положение: у каждого из нас на плечах по два ящика с боеприпасами, передвигаемся мы по этой грязи еле-еле, мины рвутся каждые двадцать секунд, и, даже слыша их свист, залечь нельзя, потому что вода дошла уже почти до пояса. Когда начался обстрел, мы прошли примерно треть пути, и приходилось решать, то ли двигаться дальше под огнем, то ли побросать все это добро в воду и удирать обратно. Уверен, мы не получили бы никакого взыскания, но мы подумали о тех ребятах, что-сидели на гребне, – если бы их оттуда сбросили, то внизу, в затопленной долине, их перестреляли бы, как куропаток. И вот мы плелись к горам, не в силах даже прибавить шагу, а мины все рвались и рвались, и то один, то другой из нас исчезал под водой, и никто не мог сказать, куда упадет следующая мина и кто следующим отправится к праотцам.

– Но вы все-таки дошли?.. – исключительно из вежливости спросил Тавернье заплетающимся языком.

– А как же, – бодро откликнулся Корсаков. – Точнее, только половина из нас. Обратно мы, разумеется, уже не пошли, так и остались на хребте. Потом появились вертолеты и начали подбрасывать нам боеприпасы и провизию по воздуху. Важность тех высот состояла в одном: с них можно было вести огонь во фланг нашей наступающей группировке, и как раз мы, несколько десятков грязных пехотинцев с нашими несчастными ящиками, – как раз мы, вмешавшись вовремя, и не позволили вьеткон-говцам взять высоты. Но я, собственно, вел речь не об этом – я' хотел привести вам пример лотереи, господства слепого случая. Вьетконговцы не знали, куда упадут их мины, мы не знали, на кого из нас они упадут. Это не зависело от того, хороший ты солдат или плохой, боишься ты или нет, хорошо или плохо вел ты себя в прошлой жизни... Когда все кончилось, те, кто выжил, сделали себе татуировку на память – личный номер с солдатского медальона. Устав этого, разумеется, не требовал. Теперь, когда ребята созваниваются, они вместо имени просто называют личный номер. Очень важно иметь общие ритуалы – они сближают, чувствуешь, что тебе есть на кого опереться в жизни.

«Какого черта он мне все это рассказывает? – билось в висках у Тавернье. – У меня сердце вот-вот разорвется, а он все мелет языком». Они шли уже шесть часов, не сбавляя шагу, а Корсаков все говорил да говорил. Еще через час, когда Тавернье перестал даже из вежливости реагировать на неумолкаемую речь своего спутника, тот дал команду устроить привал. Все повалились на землю там же, где их застиг долгожданный приказ, и принялись расслаблять ремни рюкзаков, устраиваясь поудобнее. Только Тавернье и Шар_ль не двигались, опустившись на землю, и даже не пытались изменить первоначальную неловкую позу.

– Позвольте-ка, – пробормотал Корсаков.

Он расстегнул ремни рюкзака Тавернье, вытащил рюкзак из-под тела журналиста и несколькими движениями опытного массажиста придал телу своего спутника, не подававшего признаков жизни, удобное положение, позволявшее расслабить мускулы. Сняв куртку, он подложил ее под голову Тавернье и занялся его рюкзаком.

– Ну так и знал! – негромко воскликнул он. – Жаль, там некогда было проверять. Тащит с собой столько лишнего – можно подумать, что хороший ходок. И размещена поклажа черт знает как. Его же все время влево должно заносить! Интересно, зачем ему эти консервы?.. А эта бумага?..

Тавернье лежал неподвижно, и лишь по трепетанию его век можно было догадаться, что он слышит бормотание своего спутника. Рядом с его рюкзаком росла горка вещей, которые Корсаков намеревался выбросить. Капрал Роа, следивший за действиями своего командира, поднялся и почтительной походкой направился к Корсакову.

– Вы собираетесь все это оставить, командан-те? – осведомился он. – Лучше отдайте мне и моим людям. Вы же сами знаете, как бедно мы живем.

Нам и консервы пригодятся, и бумага – ведь детям в школе не на чем писать...

Корсаков, не прекращая своего занятия, взглянул на капрала исподлобья.

– А донесете?  – скептически  спросил  он.  – Имейте в виду: оружие бросать нельзя, оно мне нужнее, чем всякое барахло.

– Конечно, донесем, команданте! – воскликнул капрал. – Умрем, но донесем, ведь это целое богатство!..

– Тогда заберете это все, когда будем сниматься со стоянки. И вот еще что, капрал: разберите точно так же вещи другого француза, но смотрите не отнимайте у него ничего лишнего.

– Слушаюсь, команданте, – радостно улыбнулся темнолицый капрал и сделал движение в сторону неподвижно лежавшего Шарля. Однако Корсаков остановил его повелительным жестом.

– Постойте, я вас еще не отпускал... Интересно, капрал, почему вы в прошлый переход несли чужую поклажу? Вам стало его жалко, да?

– Да, – помявшись, односложно ответил капрал и нерешительно улыбнулся. Корсаков кивнул, движением руки отпустил его и снова склонился над рюкзаком   Тавернье.   Покосившись   на  владельца рюкзака, по-прежнему не подававшего признаков жизни, он вздохнул, расстегнул свой подсумок, извлек оттуда деревянную коробочку и раскрыл ее. В коробочке хранилась паста из свежих листьев коки. Такая паста имелась у всех солдат Корсакова, но употреблять ее без крайней необходимости им не разрешалось. «Здесь все-таки не высокогорье, и нет нужды постоянно жевать коку, – говорил Корсаков. – Если люди, привычные к допингу, все-таки выбьются из сил, то их уже ничем не поднимешь. А так я знаю, что на крайний случай у меня есть последний козырь, то бишь кока». Корсаков потряс Тавернье за плечо, и тот медленно поднял на него мутные глаза.

– Откройте рот, сударь, – предложил ему Корсаков. – Вам надо принять лекарство. Увидите, как быстро вам полегчает.

Однако Тавернье продолжал смотреть на него невидящим взором. Тогда Корсаков нагнулся к нему и больно надавил пальцами на его челюстные мышцы. Рот лежавшего раскрылся механически, как у покойника. Корсаков взял в щепоть комок пасты и положил Тавернье под язык.

– Не притворяйтесь мертвым, – предупредил он, – идти все равно придется. Это снадобье вам поможет, только не вздумайте его глотать – пожевывайте, посасывайте потихоньку. Эй, капрал, – обратился он к капралу Роа, возившемуся неподалеку над рюкзаком Шарля, – угостите нашего друга кокой – ему самое время подкрепиться. Но людям пока не давайте!..

– Слушаюсь, команданте! – откликнулся капрал. Корсаков стянул в узел тесемки рюкзака Тавернье, поднялся и пошел вдоль колонны, придирчиво разглядывая своих отдыхающих солдат. Конечной целью его прогулки являлась проверка арьергарда, куда он выделил самых надежных людей. В арьергарде все оказалось в порядке, посты по обе стороны колонны были расставлены, и Корсаков зашагал обратно. Вернувшись, он обнаружил, что Тавернье хотя еще и лежит, но уже в более живой позе, и смотрит на него вполне осмысленным взглядом.

– Извините меня за то, что я так постыдно отключился, – произнес Тавернье. – Мне еще не приходилось ходить на большие расстояния с таким грузом и в таком темпе. Но сейчас мне здорово полегчало. Что это вы мне дали?

– Да так, одно местное снадобье, – отмахнулся Корсаков. – Ну что ж, пора подниматься, нам ведь еще идти и идти. Я понесу ваш рюкзак, пока вы окончательно не придете в себя.

– Мне, право, неловко... – смутился Тавернье.

– Понимаю,  но  делать нечего,  – усмехнулся Корсаков и начал навьючивать на себя снаряжение.

За все время привала ему так и не удалось расслабиться, но он не позволял себе думать об этом. Когда люди стали подниматься, выяснилось, что двое пленных не желают вставать. Их можно было понять – охранные части не готовили к таким длительным переходам. Двое немолодых уже солдат лежали ничком и никак не реагировали на тычки и угрозы. Корсаков с досадой сплюнул. «Еще один грех на душу», – подумал он и подозвал капрала Роа.

– Останетесь с ними, капрал, и, когда весь отряд пройдет, расстреляете, – деловито приказал Корсаков. – К носилкам вместо них поставите двух своих людей. С французом закончили?

– Так точно, команданте.

– Избавьте его от вещмешка, пока ему не полегчает, – распорядился Корсаков.

Не успел он отойти, как сзади его со смехом позвал капрал:

– Команданте, что мне делать? Они передумали!

Повернувшись, Корсаков увидел обоих кандидатов на расстрел: с трудом волоча ноги, они ковыляли к оставленным ими носилкам, на которых без сознания лежал раненый партизан.

– Дайте им коки, – бросил Корсаков и двинулся вперед.

Кока оказала на непривычных к ней французов самое благотворное действие: усталость прошла, и все мускулы завибрировали в жажде движения. Остаток пути для Тавернье прошел почти незаметно, хотя и потребовал многочасовой ходьбы, в том числе и ночью. Корсаков сделался молчалив и уже не

развлекал спутника рассказами. Когда Тавернье по пенял ему на это, он ответил:

– Вообще-то я очень редко так много говорю. Мне просто хотелось отвлечь вас от вашего плачевного состояния.

Вернувшись в селение, они обнаружили там следы недавней бомбардировки: пустая каменная коробка с языками копоти над окнами вместо здания кабильдо, целый переулок сгоревших домов, воронки на центральной площади и сразу несколько похоронных процессий, направляющихся к кладбищу. Корсаков сразу помрачнел и, поручив журналистов заботам неутомимого капрала Роа, направился в штаб. Не успели журналисты обуздать восторги расплакавшейся Анны-Марии и принять душ, как капрал вновь явился за ними.

– Приказано отвести вас на съемки – тут неподалеку, – доложил капрал.

– Что – пешком?! – воскликнул в ужасе Шарль.

– Тут неподалеку, – бодро повторил капрал. Журналисты начали одеваться. Их вздохам и стонам недоставало искренности, так как они были заинтригованы. Пройдя следом за капралом на окраину селения, они увидели на лесистом склоне горы выжженное пространство, покрытое исковерканными обломками металла. Тавернье, снимавший немало разбившихся самолетов, с первого взгляда определил, что и здесь погиб самолет, но не гражданский, а военный. Капрал Роа радостно пояснил:

– Команданте приказал заснять этот самолет. Его сбили во время вчерашней бомбежки. Он сказал: пусть все знают, что у нас есть средства борьбы с любой буржуазной техникой.

Услышав эту фразу из уст счастливо улыбавшегося капрала, Шарль невольно прыснул, но тут же включил камеру и начал снимать. Когда они, закончив съемку, вернулись в гостиницу, у входа их уже ожидал Корсаков.

– Урон от налета в целом невелик, – сообщил он. – Уничтоженные дома мы быстро восстановим. Очень важно то, что удалось сбить их самолет, вполне современный истребитель. Теперь летчики не будут воспринимать вылеты на штурмовку как простую охоту.

Корсаков отпустил капрала и вошел в дверь гостиницы, журналисты последовали за ним. Они втроем расселись у стола, вокруг которого, гудя, как огромный шмель, сновала Анна-Мария. Когда стол покрылся горшками, горшочками и тарелками, Корсаков щелкнул пальцами и коротко скомандовал:

– Виски.

Анна-Мария унеслась прочь и явилась снова с двумя большими бутылками «Джек Дэниэлс», стаканами и миской со льдом. Расположив все это на скатерти, она напряженно замерла над своими гостями, соображая, что бы еще сделать. Корсаков, не повышая голоса, приказал ей исчезнуть и никого к ним не пускать. Что-то бормоча извиняющимся тоном, Анна-Мария удалилась, и Корсаков приступил к делу.

– Интересно знать, как вы собираетесь выбираться отсюда? Видимо, вы предполагаете с моей помощью выйти в район, контролируемый правительством, и далее воспользоваться услугами властей. Я прав?

– Ну да, – пожал плечами Тавернье. – А что, возникли какие-нибудь трудности? Проблемы с начальством?

– Ни трудностей, ни проблем, – покачал головой Корсаков. – Просто я не знаю, что придет в голову генералам, когда они просмотрят ваши мате-риалы, а они найдут способ их просмотреть. Еще больше они насторожатся, если вы выйдете к ним с пустыми руками.

– Как я понимаю, у вас есть контрпредложение? – спросил Шарль.

– Совершенно верно, – кивнул Корсаков. – У меня есть возможность скрытно доставить вас к побережью и вывезти из страны морем.

– Не продолжайте, мы согласны, – решительно заявил Шарль.

Ночь отъезда выдалась необычно темной даже для тропиков. Было так темно, что все разговаривающие невольно переходили на шепот. К гостинице подкатили два джипа, и журналисты погрузились в машину, которая была средней в колонне. Анна-Мария так суетилась, что Корсаков втолкнул ее в дверь гостиницы и приставил к двери часового. Из-за закрытой двери понеслось скорбное мычание, напоминавшее приглушенное пение без слов. Джипы тронулись и, не зажигая габаритных огней, медленно покатили по улице селения и дальше по проселочным дорогам. Шоферы со своими приборами ночного видения, прикрепленными к головам, напоминали инопланетян и сидели неестественно прямо, что выдавало их напряжение. Время от времени из придорожных зарослей доносился окрик невидимого патруля, и ему отвечал такой же возглас из головного джипа. Караван приближался к пересечению проселках шоссе, и Тавернье заволновался.

– Здесь должен быть пост! – прошипел он.

– Наш пост, – вполголоса уточнил Корсаков. – Во всяком случае, на эту ночь. Без шума такой пост снять очень трудно, но деньги иногда лучше, чем ножи. В поселке будет труднее.

Когда машины пересекали полотно шоссе, далеко впереди сверкнула зыбкая светящаяся полоска, проложенная молодым месяцем в беспредельной черноте ночного моря. Одним концом свечение упиралось в горстку огоньков – видимо, рыбацкий поселок на берегу.

– Это Сан-Карлос, – прошептал Корсаков. – Мы должны выйти к берегу южнее, там нас встретит лодка и отвезет на корабль. В поселке полно военных, важно, чтобы они не помешали нашему судну отойти от причала.

Джипы съехали с насыпи, миновав еще одно безмолвное укрепление, и, переваливаясь с боку на бок, неторопливо поползли прямиком по полям. В здешних местах большинство культур вызревало по нескольку раз в год, и сейчас машины двигались по убранному полю. Неожиданно в отдалении темное пространство пересек бледный движущийся отсвет. Машины остановились.

– Патруль, – шепотом пояснил шофер. – Все, дальше нельзя. Дальше сплошные дороги, и по ним всю ночь разъезжают патрули.

Пассажиры, Корсаков и несколько партизан-охранников высадились из машин, которые тут же на поле развернулись.

– Ждите нас у поста по ту сторону шоссе, – приказал Корсаков. – Перед рассветом уезжайте, даже если нас не будет. С рассветом срок нашего договора с гарнизоном поста истекает, – пояснил он, обращаясь к Тавернье.

Наискосок через поле группа гуськом двинулась по направлению к морю. Глаза Тавернье привыкли к темноте, к тому же небо сплошь усеяли звезды и слабо светил молодой месяц, поэтому можно было различать дорогу и без помощи прибора ночного видения. По знаку впереди идущего группа припала к земле, а затем по новому знаку стремительно перебежала дорогу. Где-то в ночи послышался шум мотора патрульного джипа и, постепенно удаляясь, затих. Под ногами стали все чаще попадаться камни, затем отряд вступил в полосу поросших кустарником прибрежных скал. Петляя между валунами и скальными выступами, спотыкаясь о камни и корни кустов, раздирая себе кожу о колючки, Тавернье вслед за Корсаковым по еле заметной тропе поднимался все выше и выше. Наконец Корсаков вышел к невысокой каменной стене, ухватился за ее край, подтянулся и взлетел наверх. Оттуда он протянул руку Тавернье. Увлекаемый мощным рывком, француз оказался на неровной площадке, увенчивавшей мощный утес. Далеко внизу серебрилась пена волн, лениво облизывавших блестящие валуны. Волны шумели, словно совсем рядом, с глухим громыханием ворочая камни, и Тавернье на миг захотелось прилечь и забыться здесь же, у края обрыва. Легкий лязг заставил его обернуться. Корсаков вынимал из рюкзака какие-то никелированные железки, тускло поблескивавшие в лунном свете, и мотки веревок.

– Вам  не  приходилось  заниматься   альпинизмом? – с улыбкой поинтересовался он, заметив недоуменный взгляд Тавернье.

– Вы что, хотите сказать, что нам придется спус каться вниз по веревке? – с ужасом спросил Шарль. Корсаков ничего не ответил, продолжая разбирать веревки, а его солдаты деловито укрепляли в камне костыли. Через несколько минут веревки, по всей длине снабженные узлами, полетели вниз.

– Мне будет потруднее, чем вам, – сообщил Корсаков. – Я спущусь первым, посажу вас в лодку, подожду, пока ваше судно не снимется с якоря, а потом мне придется подниматься наверх по той же веревке. Все удобные подходы к морю охраняются войсками. А вы что, надеялись отчалить с курортного пляжа на прогулочном катере?

– Нет, но... – пробормотал Шарль, перекрестился и принялся попрочнее прилаживать у себя на спине чемоданчик с камерой и кассетами. Тавернье еще раз посмотрел вниз, вздохнул и произнес:

– На войне как на войне.

– Двум смертям не бывать, а одной не миновать, – добавил по-русски Корсаков и тут же для Тавернье перевел эту фразу на французский.

– Типичный восточный фатализм, – огрызнулся тот, и оба рассмеялись. Перед самым спуском Тавернье лихорадочно придумывал способ, позволяющий при падении с подобной кручи ограничиться минимальным числом переломов. Он решил в случае чего изо всех сил цепляться за все колючки, растущие на склоне, поскольку ободранные руки вылечить легче, чем сломанный позвоночник. В глубине души он сознавал всю глупость и беспомощность такого рецепта, но просто положиться на судьбу не желал. Однако спуск против ожиданий прошел легко: рукам в перчатках было удобно держаться за многочисленные узлы на веревке, а сама веревка держалась вверху вполне надежно. Тавернье удалось ни о чем не думать, что крайне важно в подобных ситуациях, а также не смотреть вниз. Стукаясь боками об отвесный склон, он перебирал руками узлы, пока у него не заныли мышцы. Только тогда он глянул вниз и, обнаружив, что висит в полуметре над прибрежной галькой, отпустил веревку. Камни, на которые он спрыгнул, щелкнули совсем негромко, однако Корсаков на утесе ухитрился расслышать этот слабый звук.

– Идиот, щелкопер несчастный, – злобно про . шипел он и, обращаясь к Шарлю, скомандовал: – Теперь вы, марш!

– Тупой солдафон, – буркнул Шарль себе под нос, но достаточно внятно, ухватился за веревку и сполз с кромки откоса. Корсаков в задумчивости по-тер переносицу. С высоты были хорошо видны огни судов: некоторые из них неподвижно висели в темной бесконечности, некоторые двигались, и по скорости их движения Корсаков определил, что некоторые из огней обозначают сторожевые катера.

– Н-да, что-то оживленно сегодня на море... – пробормотал он и обратился к своим солдатам: – Группа прикрытия – марш вниз! Я спускаюсь последним. Когда спущусь, поднимайте веревку, собирайте снаряжение и уходите.

– А как же вы, команданте? – спросил кто-то.

– Я отправлюсь с ними на корабль. Так мне будет спокойнее. Слишком много патрулей сегодня в море.

Когда Корсаков проворно, как белка, слетел по веревке вниз, затратив на это впятеро меньше времени, чем Тавернье, в темноте моря уже замаячило серое пятно – большая резиновая шлюпка. Когда шлюпка приблизилась, то оказалось, что в ней сидят двое гребцов, каждый из которых орудует одним веслом по своему борту. Суденышко остановилось, и один из гребцов бесшумно скользнул через борт в воду. Оказавшись по пояс в воде, он побрел к берегу. Из-за валунов его окликнули, и он произнес пароль. Поднявшись из укрытия, Корсаков вошел в воду, с трудом сохраняя равновесие на скользких камнях, подошел к посыльному, обменялся с ним несколькими словами и, повернувшись к берегу, жестом приказал своему отряду садиться в шлюпку. Тавернье с трудом перевалился через округлый уворачивающийся борт и плюхнулся в воду, натекшую на дно шлюпки с одежды уже погрузившихся партизан. Негромко зафыркал мотор, запущенный на малых оборотах, и суденышко устремилось в непроглядную темноту.

– А где же корабль? – недоуменно спросил Тавернье.

– Стоит с погашенными огнями, поэтому его и не видно, – пояснил один из приплывших на лодке и обратился затем к Корсакову: – Катера разошлись

в разные стороны, думаю, мы должны проскочить. А почему вы не остались на берегу? Вроде бы вы не должны были плыть.

– Много патрулей, – ответил Корсаков. – Надеюсь, что смогу вам помочь, если вас остановят.

– Напрасно, команданте, нам ведь не впервой...

– Не впервой возить эфир, кокаин и оружие, – возразил Корсаков. – Сегодня у вас более важный груз. Вот за этих двоих отвечаете мне головой.

Собеседник Корсакова повернул голову, всмотрелся в Тавернье и Шарля, кивнул и лаконично произнес:

– Понятно.

Прямо по курсу над слабо отсвечивавшей водой стал вырисовываться черный силуэт рыбацкого баркаса. Вода негромко плескалась у его бортов. Мотор смолк, и шлюпка, описав по инерции плавную кривую, мягко прикоснулась к борту судна. Подплывших окликнули сверху и, услышав в ответ пароль, сбросили веревочную лестницу. Журналисты, за ними – группа прикрытия и последним – Корсаков поднялись на борт. В лодке остались два матроса, прилаживая к специальным петлям скинутые сверху тросы для подъема лодки на баркас. Появление на судне Корсакова было встречено капитаном с изумлением: он долго рассматривал во мраке лицо пассажира, дабы убедиться в том, что зрение его не обманывает, и наконец спросил:

– Команданте? Что вы здесь делаете?

– Сегодня у вас особо важный груз, – ответил Корсаков. – Видите этих двух парней с чемоданами? Мне необходимо, чтобы они добрались до места в целости и сохранности. Ну и, кроме того, в рюкзаках у моих людей центнер готового порошка. Так что мне будет спокойнее сплавать туда и обратно вместе с вами. Надеюсь, вы не против?

– Разумеется, нет, – пожал плечами капитан. – Но, думаю,  все пройдет спокойно.  Катера разошлись, и мы должны проскочить.

– Ну что ж, не будем терять времени, – заключил Корсаков. Капитан кивнул, повернулся и, прежде чем скрыться в рубке, нагнулся над открытым люком в машинное отделение.

– Полный вперед! – скомандовал он. Мотор зафыркал, затем взревел, и баркас, набирая скорость, понесся в непроглядную тьму. Корсаков присел у борта на осевшей корме, окутанной смутно белевшими в темноте пенными струями. «Черт возьми, – думал он, – как много шума от такой скорлупки!» Морщась, он прикидывал, на какое расстояние может разноситься над водой шум двигателя. В то же время он понимал, что высокую скорость, усиливавшую шум, приходилось держать, дабы побыстрее миновать зону пограничного контроля. Баркас несся все дальше, и беспокойство Корсакова постепенно улеглось: по мере удаления от берега у них оставалось  все  меньше  шансов  быть задержанными. Огоньки, возникавшие на горизонте, не приближались, а, напротив, вскоре пропадали. «Похоже, проскочили», – подумал Корсаков и зевнул. Однако сонливость с него как рукой сняло, когда он заметил огоньки, приближавшиеся со стороны берега. Корсаков сразу почувствовал, что они обозначают силуэт сторожевого катера, да и вряд ли какое-нибудь другое судно могло так быстро догонять идущий полным ходом баркас. Корсаков выругался и вскочил на ноги. Он не первый раз бывал на этом баркасе и знал о тайниках, имевшихся на его борту, однако не сомневался в том, что все тайники обнаружатся при серьезном досмотре, а вместе с ними – оружие   и  кокаин.   Впрочем,   чтобы  хорошенько влипнуть, хватило бы присутствия на судне парочки иностранцев без документов, но с киносъемочными принадлежностями.

Сторожевик приближался, гул мощного двигателя нарастал. Внезапно луч прожектора упал на палубу баркаса, и повелительный голос раскатисто произнес в громкоговоритель:

– Эй, на баркасе! Приказываю остановиться! В    случае неподчинения открываю огонь! Всем оставаться на местах!

Корсаков успел войти в рубку, где к нему нервно обратился капитан:

– Ну и что прикажете теперь делать? На судне полно лишнего народу, да и тайники найти ничего не стоит. Я чувствую – они настроены серьезно.

– И часто у вас случаются такие встречи? – поинтересовался Корсаков.

– Нет, конечно. Иначе не было бы смысла этим заниматься. Когда они случаются, приходится откупаться, но я нутром чую: сегодня такой номер не пройдет. Здесь вообще не должно было оказаться патруля, я же все рассчитал!

Корсаков сразу подумал о том посте у шоссе, который удалось миновать благодаря подкупу. Если встреча в море – не простая случайность, то сообщить береговой охране о рейсе баркаса не мог никто, кроме гарнизона поста. Корсаков дал себе слово рассчитаться за такое вероломство, хотя шансов удачно выйти из переделки у повстанцев имелось явно немного. Сторожевик подошел уже вплотную, ослепляя команду баркаса направленным в упор светом мощного прожектора. Прикрывая глаза рукой, Корсаков окинул взглядом палубу патрульного судна. Скорострельная пушка на носу, тяжелый пулемет на корме. И у пулемета, и у пушки – по два человека. У ближнего борта, возвышавшегося примерно на метр над бортом баркаса, скопилась группа досмотра в спасательных жилетах, с автоматами «узи» на изготовку. – Ведите себя спокойно, делайте все, что они потребуют, – бросил Корсаков капитану и нырнул в люк, выводивший в каюты экипажа и в трюм. Краем глаза он успел заметить, что офицер, возглавлявший досмотровую группу, уже перепрыгнул на палубу баркаса. Сверху слышались отрывистые команды – это десант сгонял в одно место всех, кто находился на палубе. Всего на баркас высадилось, как успел подсчитать Корсаков, шесть человек. По меньшей мере двое должны были караулить арестованных на палубе. «Остается четверо, – подумал Корсаков. – Уже легче». Над лесенкой и в коридорчике между каютами зажглись тусклые лампочки – видимо, так приказал офицер. Из каюты высунулась взлохмаченная голова Шарля и спросила:

– Я так понимаю, что выспаться нам не удастся?

– Не выходите из каюты, – ответил Корсаков. – Делайте вид, будто спите.

По лесенке вниз забухали солдатские ботинки – обыск перемещался в каюты и трюм. Корсаков спрятался в темную нишу за лесенкой и слышал оттуда, как солдаты вышибают двери и поднимают обитателей кают. Как он и рассчитывал, офицер приказал одному из своих людей отвести арестованных на палубу, а сам с двумя оставшимися солдатами полез сквозь лаз в переборке в трюм, где размещались емкости для улова и откуда несло тяжелым рыбным духом. Там же в стенках трюма были вмонтированы тайники. «Что ж, их ждет приятный сюрприз. Надеюсь, он их отвлечет», – подумал Корсаков, нащупывая в углу за своей спиной древко остроги. Из коридорчика вышли и стали подниматься вверх по лесенке матрос, отдыхавший в каюте, за ним – Шарль и Тавернье. Замыкал процессию вооруженный солдат. Когда он начал подниматься по лесенке, Корсаков, улучив момент, между ступенек нанес ему удар острогой в грудь. Гарпун насквозь пробил грудную клетку, и солдат, выронив автомат, бессильно обмяк, наколотый на острогу. Табернье оглянулся, услышав лязг выпавшего оружия, и оцепенел от неожиданности. Корсаков, изо всех сил удерживая древко с насаженным на него отяжелевшим телом, с трудом сумел плавно опустить его к низу лестницы.

– Стоять! – прошипел Корсаков.

Он выдернул из трупа острогу, поставил ее в нишу, затем туда же затолкал тело и взлетел на лестницу, где его в нерешительности ожидали трое пленников.

– Поднимайтесь с поднятыми руками, – продолжал Корсаков. – Если в рубке окажется солдат – нападите на него, если нет – выходите на палубу. Когда начнется стрельба – сразу ложитесь. И быстро, у нас всего несколько секунд. Ну, вперед, не трусьте!