Текст книги "Дети Барса. Книга первая - Туман над башнями. (СИ)"

Автор книги: Андрей Ренсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

А в нескольких локтях сзади, в мёртвой зоне за левым плечом, снова повторился услышанный секунду назад звук: скрип туго натянутой тетивы. Ещё два лучника слева, на убойной позиции. Кажется, это перебор. Никаких шансов. Самое обидное, что взяли, как слепых щенят: легко и красиво.

–А ну-ка, оружие на землю, быстро! – приказал кто-то невидимый. Этот слегка осипший голос был хорошо знаком Аске до мельчайших оттенков. При любых других обстоятельствах телохранитель, наверное, был бы рад встрече. Но сейчас присутствие этого человека запутывало всё ещё больше.

–Я поворачиваюсь, – сказал он, отстёгивая перевязь с ножнами. Через мгновение она с глухим стуком упала под ноги.

–Хорошо, – согласился Горраза, по прозвищу Младший, начальник "топтунов" и соглядатаев. Его скуластое лицо оставалось равнодушным, разве что в глазах горел непонятный огонёк. – Не хотелось бы убивать тебя в спину.

–Очень благородно с твоей стороны, – едва смог выговорить Аске. Время застыло, стало прозрачным и вязким, как дикий мёд. Язык ворочался плохо, звуки, вылетающие изо рта, казались растянутыми и медленными – так бывает, когда говоришь во сне. Может, это и есть сон?

Однако Младший всё услышал и понял, заулыбался.

–Ты мне всегда нравился, – сообщил он с некоторой долей гордости. – Поэтому я не стану тебя убивать: у меня нет на то никаких причин. Тебя убьёт один из моих людей. Кажется, кое у кого из них есть к тебе претензии.

–Что... Что ты делаешь здесь? – спросил Разза, с трудом прочистив горло, словно нечто, застрявшее в трахее, душило его. – Я же отдал тебе приказ оставаться на перевале!

–Тот, кому я служу, дал мне иной приказ, – небрежно бросил Горраза. – Он велел передать тебе привет, Разза, прозванный Старшим. Привет от сына кузнеца.

–Ч-что? – выпучил глаза Старший. – Кто?

–Ты забыл, должно быть, – наигранно посетовал Младший. – Ничего, я напомню. Однажды ночью, неподалёку отсюда, вы убили кузнеца и его жену. И ещё пять человек в Козьем Урочище, но речь сейчас не о них. Забрали девочку, а мальчика найти не смогли. Ну, вспомнил?

Тут Аске увидел, как человек стареет прямо на глазах. Разза осунулся, уронил челюсть и, кажется, осыпался ветхой трухой внутрь кокона из чёрных лохмотьев, намотанных на тело.

–Вспомнил, – с удовлетворением отметил Горраза. – Он говорил, что ты вспомнишь. Что ж, Старший – тебе придётся поехать с нами.

Конец – тихо сказал кто-то сзади. И ещё раз повторил, для верности: конец. Аске не удержался, слегка повернул голову, но никого не увидел.

–Эй, командир, – сказал ему человек с пучком волос на затылке, тот самый, что следовал за Раззой в Тилиске. Кажется, потом ему перепало тридцать палок, за то, что не заметил слежки. Наверное, потому он и смотрит искоса, а пальцы, сжимающие натянутую тетиву, слегка дрожат. Им, пальцам, не терпится отпустить зажатое оперение.

–Что? – ответил Аске, глядя на пляшущий в воздухе треугольный наконечник. Где-то на уровне переносицы.

–Давай-ка, отойди от старика на десять шагов, – приказал лучник и злорадно пообещал: – Дёрнешься – пожалеешь...

Аске покосился налево. Разза так и стоял с остекленевшим взглядом, его колени чуть заметно дрожали, словно у выжившего из ума старика – из тех, что мочатся прямо в штаны. Иногда то, что ты стоишь на правильной стороне, не спасает – подумал Аске, делая первый шаг.

–Берём старика, – произнёс Горраза тоном человека, которому всё наскучило. Стоявший рядом с ним солдат в синей с белыми полосами бригантине опустил меч и решительно направился к Раззе. Это плохо. Лучше бы пошёл лучник: это дало бы вдвое больше шансов.

Подойдя к Раззе вплотную, солдат опустил его на колени рывком, не церемонясь, словно готовил к закланию жертвенного барана. Как Старшему выкручивают локти и вяжут запястья, Аске смотреть не стал. Опустил взгляд вниз, на камни под ногами, и сделал ещё один шажок, кажется, уже лишний.

–Эй, командир, – беззлобно окликнул внимательно следящий за ним лучник. – Ну, ты что такой дурной? Сказано тебе: десять шагов. Это значит: сделал десять, и хватит. Стой, жди, пока до тебя очередь дойдёт...

–Ага, – прохрипел Аске, делая ещё один шаг. А потом ещё один. И ещё. – Да, я понял. Не стреляй, друг...

–Стой! – крикнули сзади, в три глотки. Камни разъезжались под подошвами, не давая оттолкнуться, как следует. Будто не бежишь, а танцуешь на празднике в честь новолуния, хмельной до того, что ноги уже не держат.

Первая стрела ударила на вдохе, и лёгкие чуть не разорвались. Тяжёлый удар в поясницу закрутил волчком, бросил лицом на камни, но не убил. Этот пьяный танец на скользких камнях сбил прицел у волосатого, слава богам.

–Почти не больно, – пробормотал Аске, с трудом поднимаясь на ноги. Наконечник, пропоровший бок и вышедший из живота, уколол в бедро. – Думал, что должно быть больнее. Странно, что не больно...

Собравшись с силами, он заковылял к противоположному берегу, оставляя за собой красный след. Сзади уже слышалось разгорячённое дыхание, и гремели по камням железными набойками тяжёлые сапоги. Дотянуть бы до леса – мелькнула нелепая мысль.

Вторая стрела царапнула плечо, вырвала клок кожи с парой железных клёпок и, оскорблённо жужжа, ушла вверх. И снова помог случай: стрелявшему помешало сильное желание попасть, да ещё камень, попавшийся под ногу.

–Дитя на престоле... Гаал, творец и повелитель сущего... Суровый судья... Тиннит, богиня – девственница. Даруйте мне свою милость. Защитите...

Воды уже по колено. Течение на середине ручья сильное: скоро начнёт перехлёстывать за голенища сапог. Не надо бы глубже, не надо. И так преследователи почти нагнали, дышат в затылок. Не надо бы глубже: ноги и так уже еле двигаются. Эх, жалко, перевязь с кинжалами осталась на том берегу...

Третья стрела ударила жестоко и расчётливо – в спину. Аске опрокинуло в воду, которая тут же сбила дыхание и сжала сердце ледяными когтями. Почти уже захлебнувшись, он нащупал локтем плоский камень, выгнулся дугой и сумел приподнять голову. Перед глазами мелькнул кусок берега: до него осталось шагов двадцать. Может, получится добраться до него... Надо только...

Что-то тяжёлое обрушилось сверху на затылок, разом выбивая из головы все мысли. Осталась только холодная пустота, высосавшая из тела всё тепло. Потом исчезла и она.

Потерянный оазис к югу от Нисибиса.

ТЕОДОР

Яма была глубокой: локтей двадцать пять. Палящее солнце заглядывало на её дно только однажды в день: когда висело прямо над деревянной решёткой. Всё остальное время там царила тень, и дрожало жаркое тревожное марево.

Стенки ямы были гладкими, как стекло. Казалось, их отполировали ладони узников, побывавших тут прежде – в тщетной надежде на спасение. Но в пределах досягаемости не было ни одной сколько-нибудь широкой трещины, не было выступов и выбоин, за которые можно держаться, забираясь вверх. Только гладкие стены, обожжённые огнём и от этого ставшие твёрже железа. Обычно для этого на дне свежевыкопанной ямы разводили огромный костёр. Следы копоти ещё виднелись – и чем выше, тем они были заметней.

Пространства на дне хватало лишь для того, чтобы вытянуть ноги. Похоже, яму специально вырыли в виде конуса: чем глубже, тем больше сужались стенки, оставляя на глубине лишь небольшой пятачок. Спать здесь можно было лишь сидя. Ещё можно было стоять, задрав голову вверх, разглядывая сквозь перекрестья решётки синее небо. И гадать: сколько же прошло дней и ночей?

Дни были полны духоты и апатии, ночи – холода и тревоги. Теодор старался спать днём, несмотря на невыносимое пекло: ночью все силы уходили на борьбу с холодом. Ни кошмы, ни даже тряпки ему не дали – наверное, это тоже было частью пытки. Растирая кожу, не попадая зубом на зуб, он слал проклятья сквозь решётку, но их слышали только три крохотные звёздочки в одном из деревянных квадратов.

Днём стенки ямы нагревались, и принц впадал в состояние безразличной ко всему дремоты. С рассветом на колени падал кусок заплесневелой лепёшки, или вываренная белая кость с редкими волокнами мяса. Теодор не отказывался: для того, чтобы выжить, ему требовались силы.

С водой было хуже: её просто выплёскивали вниз сквозь отверстия в решётке. И делали это не слишком щедро – приходилось долго крутиться на коленях, слизывая влагу с пола. Хорошо ещё, что закалённая огнём, глина почти не впитывала воду. Когда пол высыхал, Теодор усаживался спиной к стене, обнимал колени и пытался забыться.

Иногда он видел Кевану: она садилась рядом, перебирала его волосы и тихо напевала старую накаррейскую песню. Одна часть сознания принимала это как должное, другая помнила, как ей перерезали горло, и монотонно твердила, словно повторяя древнее заклинание: это сон, это сон...

Если верх брала первая половина, следующие сны были добрыми: место Кеваны занимала улыбающаяся мать, затем её сменяли другие близкие. Перед глазами разворачивались картины былых побед и триумфов, вроде того боя с Лонго, и принц вновь переживал моменты, когда был по-настоящему счастлив.

Если побеждало врождённое недоверие, приходили страшные сны. Стены глиняной тюрьмы раздвигались в бесконечную темноту, откуда ползли огненные пауки, прыгали на грудь кривозубые обезьяны с ободранными черепами, а где-то за ними крался с кинжалом улыбающийся Андроник. В таких случаях возвращение в реальность всегда сопровождалось головной болью и слабостью.

Бойня в оазисе снилась редко: впечатления были свежими и ещё не успели осесть на самое дно души. Теодор видел сполохи в небе – летящую навстречу тучу огненных стрел. Слышал вопли гвардейцев, не сумевших выбраться из пылающих палаток и сгорающих заживо. Обонял запах горелого волоса – то ли конского, то ли человеческого. Вспоминал, как упруго била в плечо отдача от рукоятки, обмотанной шершавой кожей, как порхающий клинок вспарывал живот очередной набегающей фигуре в длинном белом бурнусе. Она падала, плюясь кровью, а на её месте тут же появлялась следующая.

Об обороне стены не могло быть и речи: нескольких солдат, пытавшихся остановить наступавших, затопило море людей в белом. Враги перемахивали через стену десятками, и скоро все островки сопротивления были подавлены. Солдаты в железных нагрудниках остались лежать на песке, изрубленные, мёртвые.

Над головой чирикнула стрела, уже обыкновенная, не огненная – будто первая капля начинающегося дождя. Кто-то повис на плече, и Теодор удержал руку с мечом, лишь в последний момент, узнав сотника. Его лицо было залито кровью. Красная полоса вспоротой кожи легла от виска до заросшего седеющей щетиной подбородка, перечеркнув щёку пополам.

–Под крышу, господин! По крышу, сейчас же – иначе конец! Поспешите!!!

Но принц и сам уже видел несущихся к нему людей в белом. Пока ещё немногочисленных – но за их спинами появлялись всё новые. Уже сейчас во двор проникло не меньше двух сотен нападавших, и кто знает, сколько ещё скрывалось в темноте. Над пустыней бился, клокотал многоголосый вой, полный ненависти. Этот чудовищный боевой клич заглушал даже звуки битвы: истошное ржание лошадей, треск горящих повозок, хрип умирающих.

–Господин!!!

Не говоря ни слова, Теодор развернулся и побежал назад, туда, где сквозь темноту угадывались очертания приземистого строения. Сзади кто-то охнул, коротко, сдавленно: похоже, поймал случайную стрелу. На пути выросла тень, протянувшая навстречу тонкие руки. Принц врезался в неё всем весом, отшвырнул с дороги, и рванул дальше, не оглядываясь.

Потом всё смешалось, порвалось на отдельные картинки, не связанные друг с другом ни временем, ни местом.

Вот связки сухих трав, свисающие с перекладины над головой. Они лезут в лицо, мешают сосредоточиться. Темно так, что приходится рубить наугад. Но вокруг сгрудилось столько мешающих друг другу, что все удары находят цель.

Вот жёсткая глина скрипит под лопатками: всё-таки повалили на пол и сейчас будут добивать. Вот чудовищный запах чеснока и жареной баранины из раззявленного рта: один из белых бурнусов взгромоздился на грудь и тянется к горлу гнилыми зубами. Руки прижаты к полу, меч выбит и отлетел куда-то под стол. Какой же он тяжёлый – мелькает в голове.

Вот скорченное тело под ногами. Оно истыкано ножом, который, в конце концов, удалось вытащить из сапога. Хороший нож – лёгкий и острый, как жало осы. Жаль, что он застрял в чужом черепе и вырвался из скользких от крови пальцев. А ведь казалось, что всё, конец.

Где-то в промежутках между этими картинками потерялись Гвидо и другие гвардейцы, что бились рядом. Теодор не запомнил, как и куда они исчезли. Он был так занят врагами, лезущими со всех сторон, что только отступив в самый дальний угол фундука, понял вдруг: рядом никого нет. Дальше были только безумные пляски на массивном столе и удары по тянущимся из темноты рукам. А потом толчок под колени, сваливший на пол, прямо под ноги воющей толпе.

Потом Теодор долго плавал во мраке, душном, как сон больного лихорадкой. Голова гудела, из-за гула пробивались тягучие голоса, говорящие на незнакомом наречии. Потом голоса стали громче, злее, и пришла мысль зажать уши. К своему удивлению, Теодор не смог этого: руки не подчинились.

А когда заплутавшая душа вернулась в покинутое тело, то принесла с собой невыносимую боль. Теодор взвыл, но рот оказался забит чем-то жёстким. Похоже, что принц лежал на животе со связанными за спиной руками, свисая с чего-то тёплого – и это нечто двигалось. Ноги и голова болтались на весу, подпрыгивая в такт движению. В виски тяжело била застоявшаяся кровь. Затылок пекло огнём: никто и не подумал закрыть его от солнца.

Это лошадь, понял вдруг Теодор, вцепившись зубами в сухую штуку во рту. Кусок дерева, подобранный под ногами – вот что это. Пустынники всегда используют кусок дерева вместо кляпа: засунув его в рот, туго перевязывают челюсти лоскутом ткани. Получается крепко, надёжно: не выплюнуть, не разжевать. А ещё пустынники всегда перевозят пленных именно так: выкрутив руки за спину и перекинув через седло вниз лицом.

Сначала принц попробовал затолкать кляп глубже в горло, в надежде перекрыть воздух. Но не вышло: деревяшка приросла к пересохшему нёбу. Тогда он сосредоточился на крови, бьющей в виски. Спустя некоторое время ему стало казаться, что удары стали сильнее: голова была готова взорваться. Взмолившись Гаалу, чтобы это произошло быстрее, Теодор стал ждать смерти. Поэтому пропустил момент, когда лошадь остановилась, и его швырнули на песок.

Сильные руки, пахнущие верблюжьим потом, сорвали с головы платок, закрывавший глаза, и по ним безжалостно полоснуло светом. Принц заморгал, но жжение под воспалёнными веками от этого лишь усилилось. Налетевший ветер запустил в лицо пригоршню мелкой, едкой пыли.

Потом те же руки размотали повязку и выдернули изо рта постылую деревяшку, а вместе с ней чуть не половину языка. При этом едва не вывихнули челюсть – очень, очень грубая работа. Кажется, они не собираются со мной церемониться – подумал Теодор, сплёвывая кровь в песок. Может, они не знают кто я такой? Хорошо – тогда смерть будет быстрой.

Сквозь дрожащую пелену Теодор разглядел колонну всадников, показавшуюся ему бесконечной. Они проезжали мимо, бросая на коленопреклонённого принца косые взгляды, поднимались на красный глиняный холм, исчезали за ним. А сзади, из-за другого холма, вырастали новые.

Щурясь, Теодор разглядывал воинов Агда. Белое солнце превратило вчерашние тени в обычных пустынников, сухих и тонкокостных, будто женщины. Одни держали в руках копья, у других на бёдрах болтались сабли, третьи владели лишь каменными топорами и обожжёнными на конце кольями. В целом, вооружены всадники были неважно. Похоже, их преимуществом было количество.

Без белых бурнусов воинство Агда выглядело толпой оборванцев. В основном, пустынники были одеты в длинные, до щиколоток, рубашки – грязные, рваные. Были и те, кто кутался в лохмотья, и те, кто не носил никакой одежды, кроме набедренной повязки. Но у каждого была невысокая лошадь неприхотливой пустынной породы. А некоторые вели в поводу и вторую, запасную. Теперь ясно, как Агду удалось преодолеть столько лиг и появиться там, где не ждали.

Сзади что-то сказали, коротко и отрывисто. В плечи тотчас же вцепились и потащили направо, разворачивая. Принц попытался раздвинуть колени, чтобы удержаться и не упасть вниз лицом. Это у него почти получилось.

Потом его резко дёрнули за ворот, заставляя подняться. Теодор с трудом подавил желание стряхнуть песчаную маску, прилипшую к потному лицу. Руки не развяжут, нечего и надеяться. Остаётся сплёвывать попавшие в рот песчинки и мотать головой, пытаясь сбить вязкую слюну, повисшую на отросшей бороде.

–Кто ты? – спросил человек на белоснежной кобыле. Из-под наброшенного на плечо плаща виднелся гвардейский нагрудник, снятый ночью с кого-то из убитых. На нём были хорошо заметны багровые полосы запёкшейся крови. Из-под солдатской юбки, потерявшей в бою пару кожаных полос, торчали грязные ноги в плетёных сандалиях. Теодор не мог отвести взгляд от чёрных пяток.

Рядом стояло ещё четверо пустынников, смуглых и жилистых. Их лошади были им под стать: такие же сухие, с тонкими ноздрями. Похоже, этот варвар в доспехах мертвеца здесь главный, а те четверо его телохранители. Итого пять. Да сзади ещё двое – из-за плеча высунулись их пляшущие на песке тени. Семерых, увы, не одолеть, даже с развязанными руками и свежей головой. Остаётся лишь умереть, но даже для этого придётся постараться.

–Кто ты такой? – повторил человек в окровавленных доспехах. Похоже, он начинает злиться, и это хорошо. Надо только помочь ему, совсем немного.

–А ты кто такой?

Главный весело оскалил белоснежные зубы. Выглядело это диковато, но принц вдруг понял: пустынник не злился. На самом деле он ликовал, и оттого скалился. Вёл себя так, как привык, так, как его научили в детстве.

–Я – Чага, тысячник Посланника...

Тысячник, повторил про себя Теодор. Дай судьба мне хоть ещё десять шансов, результат был бы тот же. Что может полусотня против тысячи? Тем более, на плоской равнине, где нет стен, за которыми можно укрыться от стрел.

–Ты понимаешь, что ты теперь труп, тысячник Чага?

–Все мы умрём, каждый в своё время, – пожал тот плечами, вроде бы безразлично. Но потом не выдержал, засверкал своей дикой улыбкой. – На всё воля Первого. Ты, наверное, думал напугать меня, смешной человек?

–Гильдия не простит тебе смерти полусотни солдат, – сказал Теодор, пропустив мимо ушей "смешного человека". – Ты не скроешься в своих песках, тысячник Чага. Тебя найдут, где бы ты не прятался, рано или поздно.

–Складно врёшь, – довольно поцокал языком Чага. Потом вытащил из-за пояса витую кожаную плеть с хищно раздвоённым кожаным языком и махнул стоявшим за спиной. – Сюда его!

На этот раз вниз лицом не уронили. Проволокли и поставили на колени перед ушедшими в песок копытами. Чага вытянул плеть, спрятав в руке раздвоённый язык, и приподнял подбородок Теодора деревянной рукояткой.

–Последний раз спрашиваю тебя – кто ты такой? Имя?

–Варзуф, лейтенант Гильдии, – назвался Теодор именем одного из своих десятников. В чёрных глазах Чаги мелькнуло раздражение. Он выпрямился в седле и махнул рукой, подзывая кого-то невидимого. Теодора вдруг охватило странное чувство: будто жизнь больше не принадлежит ему.

–Вот, гляди: это лейтенант Гильдии Варзуф, – хмыкнув, сказал Чага, обращаясь к подоспевшему всаднику. Затылок обожгло жаркое конское дыхание, копыта заскрипели в паре ладоней от подвёрнутых под зад пяток.

–Лейтенант Гильдии? – Всадник за спиной расхохотался. – Погляди на его перстень. На такой в Гильдии не заработаешь. Если ты не Кормчий, конечно.

Проклятье... Стоит позволить себе малую толику надежды, и вот она рассыпается прямо в ладони, просачивается сквозь пальцы, будто горячий песок.

Чтобы повернуть голову, пришлось собрать в кулак всю волю. Солнце снова ударило в глаза, ослепило белой вспышкой. Но перед этим принц успел заметить, как волосы всадника вспыхнули ярким медным пламенем.

–Ну, – кивнул Чага. Его глаза больше не смеялись. – И кто же ты такой?

Затекшие пальцы нащупали широкую полоску перстня и погладили тёплое золото. Что же на тебя никто не позарился? Почему никто не срезал вместе с пальцем? Видно же, что здесь хватит на целую жизнь...

–Моё имя Варзуф...

Тут вылетевшая из руки плеть больно обожгла лоб и губы, заставив вскрикнуть от неожиданной боли. Липкая кровь поползла по рассечённой коже, заливая ресницы. Ну, и хорошо: не надо больше смотреть ни в чьи глаза.

–Твоё имя – Теодор, сын Мануила, – вкрадчиво сказал тысячник. – Ты наследник Короля, что сидит в Городе. Так утверждает эта женщина. И скажу тебе откровенно: это единственная причина, почему ты ещё жив. А вместо того, чтобы благодарить, ты снова оскверняешь свои уста ложью.

–Почему же ты молчишь, сын Мануила? – В голосе рыжей звенела злая насмешка. – Неужели забыл, как клялся мне у колодца в любви?

В согнутую спину пнули сапогом. Теодор покачнулся, но устоял. Смог удержаться на коленях после пинка в спину – раньше никогда бы не подумал, что этим можно гордиться.

–У колодца ты мне нравился намного больше, – сказала рыжая, вдоволь насладившись унижением. – Я почти уже согласилась. Однако у пустынников всё иначе: мы отдаём жениха в род невесты. Поэтому не ты забрал бы меня с собой, а я тебя. Твой красивый перстень вполне сошёл бы за приданое.

–Я не понимаю, о чём ты говоришь, женщина, – перебил Теодор, не в силах больше слушать насмешек. Лучше уж снова получить плёткой поперёк лица. – Моё имя – Варзуф из Гильдии. Не знаю я никаких Теодоров. И тебя тоже.

–Твоё упрямство не делает тебе чести, – заметил Чага. – Пойми: теперь ты мой пленник. Лучше бы тебе вообще забыть о таком слове, как честь.

–Я всё сказал, – пробормотал принц.

Тысячник смачно выругался на своём языке: словно из лопнувшего бурдюка с шипением вырвалось скисшее молоко. Потом потянулся за плетью, но передумал: вместо этого рявкнул что-то телохранителям. Двое из них тут же исчезли за холмом. Теодор ждал. Кровь из распаханного лба текла уже не так обильно: кажется, рана начала подсыхать.

–Подожди, Варзуф, – многозначительно произнёс Чага, потрясая сжатым кулаком. Лошадь, почуявшая настроение седока, закрутилась, затанцевала на месте. – Можешь пока помолиться своему трусливому богу, лживая тварь...

Всадники показались из-за холма. Теодор смотрел, как они, поднимая клубы пыли, волокут за собой какой-то чёрный предмет, зацепив его верёвками. Не доехав до Чаги пары десятков шагов, телохранители спешились. Когда пыль осела, принц увидел на песке тело человека, разорванное о камни, но ещё живое и дышащее. На нём были гвардейские доспехи – обугленные, измятые.

Повинуясь повелительному жесту тысячника, телохранители подняли распростёртого на песке, подволокли ближе и поставили на колени в трёх шагах от Теодора. Тело сразу же стало заваливаться набок, но его удержали в равновесии, зацепив с обеих сторон под исцарапанные наплечники.

–Глядеть на тысячника, – приказал один из мучителей, встряхнув раненого за длинные волосы, покрытые коркой засохшей крови. Его акцент был просто чудовищен: по сравнению с ним Чага говорил идеально. Однако пленный, кажется, понял и промычал сквозь остатки зубов:

–Что ты хочешь?

–Скажи мне, кто этот человек, и я подарю тебе лёгкую смерть, – обратился к нему Чага. Гвардеец судорожно сглотнул и поднял голову. Несколько мгновений он всматривался в лицо Теодора, а потом отвёл глаза. В сердце принца что-то кольнуло, но не так сильно, как он ждал. Жалость делает слабым, а сейчас нужно пройти это до конца, каким бы он ни стал...

–Кто этот человек? – повторил тысячник.

Гвидо молчал. Лучше было бы тебе пасть в том бою, друг. Потерпи напоследок: ведь у нас ещё есть шанс умереть так, как мы хотели, спиной к спине.

–Это принц Теодор, сын короля Мануила...

–Ты уверен в этом?

–Да, – тихо ответил гвардеец. – Уверен.

Лица у Гвидо не было. Вместо него на Теодора смотрела сама смерть. Кожа наполовину была содрана до костей, наполовину сгорела и отвалилась, обнажая сочившееся сукровицей мясо. Уцелел только один глаз, на который падала грязная, слипшаяся от крови, чёлка. Секунду принц смотрел в него, пытаясь отыскать хоть что-то: страх, раскаяние, намёк на сожаление. Но не увидел – там, внутри, была только пустота.

–Что, молчишь? – спросил Чага, сложив руки на груди. – Или этого ты тоже не знаешь? А он тебя знает, как я погляжу.

–Вместе до самого конца, – пробормотал принц. Пустота внутри единственного глаза не дрогнула. – Спиной к спине.

–Что? – Не разобрав, Чага нагнулся ниже.

–Убери это от меня, говорю, – брезгливо сказал Теодор. – Будь, по-твоему: я – сын короля Мануила. Отец заплатит за меня щедрый выкуп. Но тебя это уже не спасёт, тысячник Чага.

–Посмотрим, – ответил донельзя довольный собой тысячник, спрыгнув с коня и передав поводья телохранителю. Подойдя к обрубку, который раньше носил имя Гвидо, Чага вытащил из-под плаща кривую саблю и неспешно замахнулся. Теодор зажмурился, и вовремя: тёплая кровь брызнула на лицо щедро, от души. Так и было задумано, наверное.

–Это твоё, – сказал тысячник, обращаясь к рыжей. Чага держал отрубленную голову за длинные волосы в некотором отдалении от себя – чтобы не забрызгаться. – Можешь повесить её у стремени.

–Благодарю, – сказала та. – Было бы лучше, если бы ты отдал мне принца.

–Он принадлежит Рабу Первого. Ты же знаешь.

–Как несправедливо, – посетовала рыжая. – Тысячи девушек умирают, так и не встретив сына короля. А мне повезло: он не только попался на пути, но даже позвал с собой. Обидно отдавать его, Чага, тем более такому козлу, как ты.

–Говорите на своём языке, – сказал Теодор, глядя, как телохранители придирчиво разглядывают обрывки доспехов, срезанные с безголового тела. – Не трудитесь: мне плевать на ваши оскорбления. Дайте лучше воды.

–Ты прав, сын Мануила, – сказал Чага. – Ни к чему тебе слышать лишнего. И вода тебе тоже ни к чему: самим не хватает. А ну-ка...

В голову ударило что-то тяжёлое, даря долгожданное забытьё – лёгкое, звенящее. Из темноты выплыло лицо Кеваны, улыбнулось и исчезло. Потом во рту снова оказалась деревяшка, и довольный голос Чаги сообщил, что дорога будет долгой. Пусть, вяло подумал принц. Тем больше шансов умереть.

Но он не умер. Несмотря на то, что долго не давали еды, а водой лишь смачивали губы – пересохшие, полопавшиеся от жары. На шестой день Теодор перестал чувствовать своё тело. Ему стало казаться, что он невесом и парит над пустыней, словно лёгкое облако. Возможно, вскоре пришла бы и долгожданная смерть, если бы на седьмую ночь на горизонте не загорелись огни. Это и был потаённый оазис, к которому шло войско.

Теодор поднял голову. Там, высоко, был виден кусок неба, разделённого на квадраты деревянной решёткой. Сколько же прошло времени? Сколько раз цвет неба менялся на чёрный?

Сначала, для того, чтобы вести счёт прожитым дням, принц пытался выцарапывать палочки на стенах. Но глина была слишком твёрдой – не глина, а камень. Ногти ломались, и тогда Теодор стал рисовать на стене полоски единственной доступной ему краской: собственной кровью. Они и сейчас были заметны – девять неровных линий. А на десятый день решётка неожиданно поднялась.

Ноги не держали. Теодор чувствовал их бесполезную тяжесть, но не мог использовать в качестве опоры. За неделю, проведённую на спине лошади и ещё девять дней на тесном дне ямы, все мышцы одеревенели. Пока его тащили, взяв под плечи, принц отстранённо наблюдал, как отнявшиеся ноги оставляют на песке длинные волнистые дорожки.

Потом худые горбоносые старухи содрали с принца провонявшие лохмотья и стали оттирать с кожи грязь мелким сухим песком. Тело горело, но Теодор терпел, стиснув зубы. Остро пахло корицей и мочой – то ли от старух, то ли от него самого. А может, от кучи верблюжьей шерсти, сваленной в углу.

В конце концов, его оставили в покое, бросив на голые колени скомканную рубаху. И даже развязали руки, чтобы смог одеться. Теодор провёл это время, растирая запястья. Старухи вернулись к оставленной шерсти, и, усевшись на корточки, принялись щипать из неё колючки.

Возвратившиеся охранники подняли принца и натянули на него рубаху, длинную, открывающую лишь пятки. И снова куда-то поволокли – сквозь длинные коридоры, мимо засаленных ковров из верблюжьей шерсти, мимо чудовищных запахов. Сначала Теодор пытался запоминать дорогу – так, на всякий случай. Потом бросил. Это строение напоминало гнездо, которое делают крысы из обрывков тряпок, прутьев и прочего хлама. Нет ни входов, ни выходов – только скрученные, переплетённые между собой стены.

В последней комнате горел небольшой костёр, над которым поднималась почти невидимая струйка дыма. Покружив над углями, она ныряла сквозь отверстие в потолке и исчезала. Ковры, покрывающие деревянный каркас, здесь были заметно чище. Поодаль был даже установлен лёгкий столик, на котором тлели благовонные палочки. Всё, однако, портила куча сухого верблюжьего помёта, сваленная прямо у костра.

У костра сидел, скрестив ноги, человек в такой же длинной рубахе. Разве что по вороту проходила тонкая, едва заметная, золотая нить. Человек наблюдал, как догорает очередной кусок сухого навоза. Охранники выскользнули за полог. Про себя принц похвалил предусмотрительность людей, державших его на грани смерти. Теперь верёвки были не нужны: он ослаб настолько, что вряд ли способен причинить вред даже мышонку.

–Ты и, правда, сын короля? – спросил пустынник, не отрывая взгляда от пламени. – Ну, и каково это?

Теодор попытался сосредоточить внимание, рассеянное от голода и слабости, на его лице. Ничего особенного: обычные черты, обычная смуглая кожа. Ну, разве что лоб и щёки изрыты морщинами обильнее, чем у остальных.

–Сам не видишь?

–Не вижу, – сказал тот, поднимая глаза. Теодор вздрогнул: они вдруг оказались сочного голубого цвета, словно на принца сейчас смотрел ребёнок.

–Вижу только человека, который страдает от голода и слабости, а сына короля не вижу. Мне говорили, что короли едят золото и гадят золотом. Скажи: если тебя накормить сухим навозом, он тоже превратится в золото?

Не зная, что ответить, Теодор молчал, призывая на помощь злость, старую подругу, которая выручала всегда. Но сил для гнева больше не осталось. Только на то, чтобы держать падающую набок голову по возможности прямо.

–Ты в одиночку убил тридцать шесть моих воинов, – продолжил старик, подкидывая в костёр новую порцию топлива.

–А твои люди – пятьдесят моих, – парировал принц. Внезапно голова закружилась так, что пришлось взмахнуть руками, пытаясь удержаться за воздух. Ковры на потолке загорелись зелёным огнём, вышитые узоры стали яркими, оторвались от шерсти и медленно поплыли в воздухе, сами по себе.