Текст книги "Дети Барса. Книга первая - Туман над башнями. (СИ)"

Автор книги: Андрей Ренсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

–Опустите ваше оружие, – сказал человек в окне. – Оно вам не поможет: слишком поздно. Всё уже случилось, только ты ещё об этом не знаешь, Учлирбеги по прозвищу Старший.

–О чём ты говоришь? – поморщился Разза. Риго попробовал было, прикрывшись спинами, нырнуть в тень, чтобы незаметно добраться до окна. Аске поймал его за руку и покачал головой: нет, без приказа не надо.

–Грядёт Король, – пообещал человек в окне. Был он какой-то несуразный: толстенький, с короткими ручками, свёрнутым набок носом и копной русых, нехарактерных для Накарры, волос. – Тот, кто живёт в Шеоле. Тот, кто ничего не забыл. Тот, кого ты боишься больше всего на свете.

–Всё кончено, – устало сказал Разза. – Слезай-ка оттуда.

–Ничего не кончено! – Толстячок всплеснул руками, чуть не свалившись вниз, что развеселило его ещё больше. – Ты ошибаешься, Учлирбеги по прозвищу Старший! Всё только начинается, и не тебе обещать мне жизнь, дерьма кусок.

–Как бы то ни было, я тебя не убью, – Разза пропустил оскорбление мимо ушей. – Довольно крови на сегодня.

Толстячка била истерика: он щипал себя за лицо, грыз пальцы и раскачивался, рискуя упасть. Аске доводилось видеть такую картину и раньше – в Квартале Попрошаек, где продавали листья цхал. Нищие жевали эту дрянь с утра до ночи, пихая за щеку всё новые порции. К вечеру щёки надувались так, что зелёная кашица лезла изо рта, и человека охватывала беспричинная эйфория.

–Ты глуп, старик! Крови не может быть слишком много! Скоро только кровь и будет спасать вас, смертных. Вы сами прольёте её целое море! Но ты этого уже не увидишь, Старший, потому, что сдохнешь. А я буду жить вечно. Рядом со своим Королём, в Шеоле.

–Расскажи это мёртвому парню в кожаной маске, – ответил Разза, кивая себе под ноги. – Вашему главному.

Человек в окне взвыл, что есть сил вцепился в нечёсаные волосы и зашёлся диким, каркающим смехом.

–Он так и сказал: это будет очень легко, потому, что вы, глупцы, не знаете, куда смотреть. Как он тебя, а? Разза, Чёрный Паук, глупый, напыщенный индюк! Раскрой глаза: ведь он был в твоих руках, но ты сам его отпустил!

Надо отдать должное Раззе: размышлял он всего пару мгновений. Потом нагнулся над лежавшим на полу телом. Сдёрнул ткань, мотнул головой и принялся ругаться – долго, громко. Лежавший сверху худющий мальчонка со свёрнутой головой вцепился в труп старика, обняв его тоненькими ногами. Накинь сверху рогожу, и никто не догадается, что под ней не один труп, а два.

–Старший?

–Как он выглядел? – проскрипел изменившийся в лице Разза. – Слуга старика, с которым мы говорили на дороге?

–Лет десять, – насупился Риго. – Смуглый, хромал на левую ногу.

–Вот как... – Разза тяжело вздохнул. – А мне показалось, что ему около двенадцати... Небольшого роста. Светлые волосы и никакой хромоты.

–Четырнадцать, не меньше, – медленно произнёс Аске. Понимание приходило, но слишком медленно: мешал безумный смех кривляющегося в окне. – Длинный, тощий... Хромал, да – но на правую ногу. И...

На этом месте все слова закончились: они были уже не нужны. Теперь всё было предельно ясно и без них. От этой ясности внутри стало холодно и пусто.

–Это что же такое делается, Старший? – спросил Риго, шмыгнув носом. – Глаза он нам отвёл, что ли?

Разза оставил вопрос без ответа. Незаметно для сидящего над бездной, Аске сделал два маленьких шажка влево: так дорога просматривалась гораздо лучше. Никого на ней не было, конечно. Оборванец, а точнее тот, кто скрывался под его личиной, был уже далеко отсюда. Так вот зачем ему потребовалось убивать лошадей. Чтобы не догнали.

–Что ему было нужно? – спросил Аске, неожиданно для себя. Толстячок довольно забулькал, потёр ручки и пренебрежительно ответил:

–Хотел поглядеть на вас, прежде чем вы умрёте.

–Зачем?

–Спроси у своего Старшего. Он всё ещё не верит, но это уже неважно.

Разза медленно поднял на него тяжёлый, полный ненависти, взгляд.

–Не будет этого – слышишь ты, мразь!

–Но это УЖЕ происходит, – возразил толстячок. Его глаза вспыхнули мрачным торжественным огнём. – Никому не остановить Короля. Тем более тебе, Учлирбеги по прозвищу Старший. Зря ты уехал из Бирсы в такое смутное время. О, извини... Ты, наверное, думал, что поступаешь очень мудро.

Разза молниеносно метнулся вперёд, словно атакующая змея-гремучка. Но толстячок оказался быстрее: руки старика только царапнули по его рукаву. Удаляющийся смех оборвался вместе с жизнью, расплескавшись по острым камням у подножия башни.

Подойдя к окну, Аске осторожно выглянул наружу. Фанатик лежал в позе спящего: сломанная рука покоилась под разбитым затылком. Мрачная улыбка так и не покинула его лица, превратившись в оскал смерти.

–Надо бы здесь всё сжечь, Старший, – Риго выглянул из-за плеча, посмотрел вниз и брезгливо сплюнул.

–Некогда, – прошептал Разза. Его побелевшие пальцы сильно сжали холодный камень. – Надо уходить. Кажется, я впервые в жизни совершил ошибку.

Дорога на Нисибис.

ТЕОДОР

-Должно быть, это был королевский гонец, – сказал Гвидо, показывая на грудь мертвеца. – Сюда они обычно пришивают бронзовую бляху, прямо на одежду. Похоже, её оторвали, но следы остались. Смотри: вот торчат нити.

–Тем хуже для него, – ответил Теодор, придерживая храпящего коня. – Вот какая награда ждёт всех верных слуг моего отца. Снимите и закидайте камнями.

Распятый висел, пригвождённый к искривлённому стволу саксаула двумя копьями. Одно прошло сквозь живот, второе через левое плечо, насквозь. Издали казалось, что человек стоит, облокотившись на ветку, прямо посреди жаркой каменистой пустыни. Эта пугающая неподвижность и заинтересовала Теодора.

Стервятники, отогнанные топотом коней, нетерпеливо выглядывали из веток пустынной акации, косили глазом, толкались, чтобы подобраться поближе. Самые наглые ждали до последнего, надеясь, что странные шестиногие твари пронесутся мимо, не посягнув на их добычу. Последний из них с трудом оторвался от красных лохмотьев, что когда-то были лицом, вывернул лысую шею в истошном крике и тяжёло взлетел, мазнув краем крыла по руке Гвидо.

Выдернуть глубоко вошедшие в дерево наконечники не вышло даже у самых дюжих гвардейцев. Поэтому пришлось сломать древки и стаскивать тело с их обломков. Выглядело оно чудовищно, хотя разложение только началось. Скорее всего, большинство страшных ран на лице и груди оставили не когти и клювы падальщиков, а люди. Ещё при жизни бедняги.

–Письма при нём не было, значит, его забрали убийцы, – задумчиво сказал Гвидо, глядя, как истерзанное тело быстро скрывается под холмиком из плоских камней. – Куда же он направлялся, этот гонец?

–В Нисибис – здесь одна дорога, – нехотя отозвался Теодор. Доброе расположение духа давно покинуло наследника, уступив место ожесточению и хандре. – Сам виноват: надо было идти морем. В этих краях не прокормиться честным трудом, а у гонца всегда добрый конь и толстый кошель.

–Это ничейные земли, Тео. Горцы сюда не заходят, а караваны ходят южнее. Здесь некого грабить.

Теодор посмотрел в убегающие глаза и приказал:

–Говори, что думаешь.

–Думаю, что беднягу послал твой отец, – признался Гвидо. – Чтобы предупредить номарха о нашем появлении. Но он не доехал. И мне очень не нравится мысль о том, что это письмо попало в чьи-то руки.

–Это сделали вонючие горцы, – Теодор похлопал друга по щеке. – Его пытали: горцы это любят. Если письмо у них, не беда: они не умеют читать.

–Умельцы найдутся. Те, что заплатили им, например.

Теодор поскрёб заметно отросшую бороду. Уставший стоять жеребец изловчился и лязгнул зубами у самой коленки всадника. Изогнуть шею сильнее помешали поводья, намотанные на перчатку.

–Когда это ты успел стать таким подозрительным?

–За девять дней рядом с тобой, – ответил Гвидо. Гвардейцы закончили работу. О распятом теперь напоминали только две глубокие раны на коре и невысокий каменный холм под саксаулом. – Я уже забыл, как ты улыбаешься.

–Мне можно, – сказал Теодор, глядя, как оставшиеся без обеда стервятники вымещают зло друг на друге. Самые умные уже встали на крыло: пока гиены не разбросают камни, здесь делать нечего. – Подозрительность – наша фамильная черта. Но я отчего-то спокоен. Может, оттого, что моя полусотня стоит полутысячи? Столько разбойников не наберётся во всей пустыне.

–Ты об этих гильдейских сосунках? – усмехнулся Гвидо.

Всадники встали поодаль, полукругом. Часть из них спешилась, разминая ноги. Кони фыркали, танцевали, косились на застывшее в зените солнце. На каждом из всадников красовался плотный серый плащ, из-под которого тускло поблёскивали металлические пластины и торчала рукоятка меча. Движения были скупы и неторопливы, глаза – обманчиво равнодушны. Над огромной пустыней висело ожидающее молчание.

–Да, не очень-то похожи на гильдейских, – согласился Теодор. – Ну и славно – раз это видим мы с тобой, увидят и другие.

–Может, стоит поднять у седла гильдейский флаг, как приказал Мануил? Если тебе это не по душе, я мог бы...

–Я велел изорвать и сжечь эту тряпку ещё на первом привале, – сообщил Теодор, поглаживая жеребца по мокрой от пота шее. – Прошли половину пути без неё, пройдём и другую. Прости, старый друг, если моё настроение злит тебя...

Мы могли бы просто сесть и поговорить об этом – подумал Гвидо. Что в наших отношениях изменилось? Почему мы вдруг стали чужими друг другу?

–Но я не хочу обсуждать это. Пусть будет, как будет. Если мне суждено...

Не закончив, принц дёрнул щекой и ударил пятками под чёрные бока. Жеребец, выбросив из-под копыт мелкие камни, взял с места в галоп.

–Ничего, Тео... – пробормотал Гвидо, глядя, как вороной залетает на невысокий гребень и поднимается на дыбы, как карауливший этот момент сотник поднимает к раскалённому жёлтому шару сжатый кулак, как люди вокруг приходят в движение. – Сам не знаю, что со мной творится. Наверное, гложет дурное предчувствие. Но, не тревожься: я обещал быть с тобой до конца и сдержу обещание.

Никому не нужные слова слетели с языка, так и не достигнув ушей всадника на чёрном жеребце и растворились в дрожащем от зноя воздухе. Остался лишь осадок в душе – словно высохшая соль на оголённых отливом камнях.

"Наплевать ему на все твои предчувствия, да и на тебя тоже. Видишь – он избегает общения. Не лги себе".

–Не стану, – сказал Гвидо, окинул прощальным взглядом одинокий холмик и свистом подозвал Кобру. Авангард, ведомый развевающимся плащом принца, уже скрылся за гребнем. Чтобы угнаться за ним, надо было спешить.

Горы кончились вчера, на восьмой день пути, как-то незаметно. Сначала они были впереди, потом вокруг, потом от них остались только силуэты на горизонте. Горцы наблюдали за отрядом: дозорные чувствовали их постоянное присутствие. Что бы ни было у них на уме, они не рискнули показаться на глаза.

–Костяное Ущелье научило их думать, прежде чем делать, – сказал Теодор на предпоследней ночёвке. – Те, кто выжил, стали осторожнее.

Сам принц осторожнее не стал. Наоборот, безумия прибавилось, как в поступках, так и во взгляде. Вечерами он подолгу сидел у костра вместе с солдатами, потом исчезал в сгустившейся темноте: шёл проверять караулы. Гвидо ни разу не удалось застать его спящим. Почти всю ночь внутри палатки горел странный, дрожащий свет. Ровно за час до рассвета, когда всё вокруг становилось серым, Теодор выходил наружу, голый по пояс, с мечом и кинжалом в руках. Гвидо следовал за ним, неслышной тенью, скользящей между каменных глыб.

Выбрав место подальше от лагеря, принц начинал бой с пустотой. Сначала легко, небрежно, потом в полную силу, хрипя от ярости, перекатываясь, делая сальто, уходя от видимых только ему ударов. С изодранной спины текла кровь, глаза горели мрачной злобой. Со стороны это было похоже не на разминку, а на какой-то ритуал в честь жестокого и ненасытного бога.

С каждой ночёвкой он уходил всё дальше и никогда не брал с собой охранников. Одна мысль о том, что с принцем может случиться дурное, лишала Гвидо сна и заставляла красться по его следам. Скорее всего, Теодор знал об этом, и скорее всего, ему было всё равно.

Однажды Гвидо почти столкнулся с разведчиками горцев, но вовремя разглядел их, присевших на корточки. Наблюдая за прыжками и выпадами Теодора, горцы испытывали нечто вроде благоговейного ужаса. Гвидо слушал сбивчивый трехголосый шёпот и жалел, что темнота скрывает их глаза, полные страха. В ту минуту он понял, как жалки были его потуги защитить друга Тео от неведомой угрозы. Никакого друга Тео больше не было, был только свирепый Человек – Барс. Так его называли между собой перепуганные горские разведчики.

Поговорить по душам получилось лишь однажды, но получился этот разговор скомканным. Это произошло, когда горы уже остались позади. Впереди ждала пустыня, её душное дыхание уже обжигало щёки. Утром плащи и палатки покрыл тонкий слой пыли, а к полудню её стало столько, что пришлось остановиться. Надо было накинуть на каркас повозок ещё один слой шкур, обернуть припасы рогожей, распределить между людьми и лошадьми воду.

–Горы изменились, – Теодор выглядел измученным. Гвардейцы выстроились извилистой колонной, сжимая в руках пустые меха. Мокрый от пота десятник заведовал бочкой с водой и следил, чтобы всем досталось по три черпака.

–Что ты имеешь в виду? – хрипло спросил Гвидо.

После случая с горцами он перестал искать встречи с принцем, даже случайной. Гвидо решил отвлечь себя работой – её в походе никогда не бывает мало. Но нервное истощение взяло своё. Стоило на секунду прикрыть глаза, как Кобра, белая кобыла, взяла дело в свои копыта и пристроилась в очередь за водой, прямо за вороным жеребцом Теодора. Вот так бывает: открываешь глаза, а перед тобой человек, за минуту общения с которым ты готов заложить накаррейскому скупщику свою душу. Первая радость тает быстро. Потому, что видишь: он не рад этой нечаянной встрече. Он думает – ты всё подстроил.

–Камень пропал, – сообщил Теодор, царапая воспалёнными глазами цепочку гор на горизонте. Они и впрямь выглядели иначе, чем раньше: были более приземистыми и рыхлыми. – Осталась только засохшая глина. Видно, эти горы Гаал сотворил после сытного обеда. Выставил из-за облаков зад, навалил куч, а потом под солнцем всё высохло.

Отлично, подумал Гвидо, отдёргивая руку, которую хотел положить на плечо друга. Последний раз он касался его тела ещё в Городе, и сейчас внутри проснулось жгучее желание ощутить знакомое тепло. Но в чёрных глазах принца застыла смертная тоска.

"Я теряю тебя второй раз, Тео. В первый раз я хотя бы знал – кого за это винить и ненавидеть".

–Ты всё ещё опасаешься засады? – спросил Гвидо первое, что пришло в голову. Очередь двигалась медленно, черпак скрёб по дну, из повозки уже достали новую бочку и неторопливо катили её по скрипящим доскам, уложенным на песок. – Или думаешь об отце?

–Думаю о том, что завтра к вечеру мы доберёмся до оазиса, – ответил Теодор, перебирая поводья. – И о том, что там придётся заночевать. Вода кончается, люди и лошади устали.

–Хозяева фундука вряд ли смогут опознать тебя, но по пустыне разлетятся слухи о полусотне крепких воинов. И дойдут до ушей тех, кому это интересно.

–Знаю, – мрачно бросил принц. – Наверное, отец этого и желал. Иначе мы бы пошли морем, и уже сегодня увидели бы башни у Воющих Скал. Но нет, ему зачем-то потребовалось удлинить наш путь на десять дней.

–Значит, мы будем идти как можно быстрее, Тео.

Но принц снова ушёл в себя. Получив свою воду, он спрыгнул с жеребца и повёл его в поводу к своей палатке. По пути попался почерневший от усталости сотник, с которым Теодор перекинулся парой слов. Благодаря этой задержке Гвидо удалось нагнать друга, как бы случайно.

–Может, нам стоит поговорить?

–Да? – В голосе принца прозвучало что-то вроде недоумения, возможно, хорошо сыгранного. – О чём же?

Как это глупо – плестись по следам пренебрегающего тобой человека, разговаривая с его спиной. Слава богам, вот она, наконец, и коновязь. Точнее – натянутая на вкопанных в песок жердях плотная ткань, дающая тень, в которой любимый конь сможет переждать самые жаркие часы.

–О тебе. Ты сам на себя не похож.

–Правда? – Теодор соорудил из поводьев петлю и накинул на столб, потом развязал горловину мехов. Жеребец, почуяв воду, потянулся к ней, жадно вытягивая губы. – Ладно, Мрак, немного можно. Остальное получишь, когда остынешь... Сотник, пришли бойца, пусть расседлает коня! И на кого же я похож?

–На своего отца.

Как это вырвалось, Гвидо и сам не понял. Будь возможность вернуться назад, зашил бы себе рот толстыми нитками. Ну, а теперь что толку винить свой язык? Чего хотел, того и добился: принц повернулся и смотрит прямо в глаза. Пристально, с лёгкой долей презрения.

–Знаешь, я давно хотел спросить у тебя одну вещь.

Перед лицом Гвидо закачалось толстое кольцо с маленькой красной полусферой отшлифованного рубина посередине. А над кольцом приметный раздвоённый ноготь указательного пальца. Одну вещь, понятно.

–Какую же? – Голос предательски дрогнул, как всегда, когда предстоит оправдываться неизвестно за что.

–Как брат узнал, что я привожу Кевану в казармы?

–Я... – Тут в лёгких кончился воздух, и захотелось просто убежать, подальше отсюда. Забиться в змеиные норы, забросать себя песком, ничего не видеть, и не слышать. – Не знаю, Тео.

–Не ты ли всякий раз стоял в карауле за моими дверями?

–Не помню... Ты не доверяешь мне?

–Доверяю, – сказал Теодор, чуть опустив голову. – Кому же мне ещё доверять, как не тебе, старый друг? Поэтому, сделай одолжение: не задавай мне больше вопросов о моём самочувствии. Тогда и я не стану задавать своих.

Как выходил из-под навеса, Гвидо запомнил плохо. Сил хватило лишь на то, чтобы бросить взгляд на отвернувшегося Тео. Тот кормил коня с ладони.

Следующие два дня они не разговаривали вовсе, будто невысказанное встало между ними стеной. Теодор всё так же удалялся размяться и возвращался с первыми лучами солнца. Теперь это уже не вызывало страха за его жизнь, только раздражение. Так всегда бывает, когда тебя ловят за руку в чужом кошельке: кажется, что с тобой поступили очень несправедливо.

После погребения гонца прошло два часа, однообразных, как пустыня вокруг. Невысокие цепи глиняных холмов тянулись слева и справа, зажав равнину в тиски. Песка не было, только жёсткая бурая глина, обожжённая солнцем. Иногда поднимался ветер, который гнал мелкую колючую пыль, царапающую щёки, забивающую ноздри и глаза. Самое время накрутить на голову шерстяной платок и закрыть лицо его краем, как это делают погонщики караванов.

В какой-то момент Кобра начала фыркать, вытягивать морду и грызть удила. Гвидо поднял голову. Бредущий рядом сменный конь, серый от налипшей пыли, вдруг всхрапнул и попытался встать на дыбы. Похоже, тоже почуял воду. Неудивительно: ведь уже третий день лошадям давали только половину от нормы.

Фундук стоял за выбежавшими на дорогу горами, прячась в низких отрогах. Был он невелик. Рядом с Нисибисом встречались фундуки, способные вместить тысячи постояльцев – обнесённые высокими стенами, способными выдержать полноценную осаду. На то он и юг: там золото катится по караванным тропам само собой, только подставляй ладони. Здесь, на ничейном распутье, постояльцы были роскошью: этим путём ходили только самые отчаянные.

Жизнь ещё цеплялась за этот увядающий оазис. Стена, выложенная из глиняных кирпичей, просела в нескольких местах, но над фундуком струился дымок от костра. У ворот прямо в пыли лежали верблюды, тощие, покрытые свалявшейся комками шерстью. Сидевший в тени мальчишка долго смотрел, раскрыв рот, как на дорогу выкатываются всё новые всадники. Потом побросал своё рукоделие и стремглав понёсся к навесу, из-под которого и поднимался дым.

–Ха! – резко скомандовал Теодор и дёрнул поводья на себя, останавливая разгорячённого Мрака. Тот заплясал на месте, поднимая клубы пыли. Лежащие в пыли верблюды медленно повернули головы – надменно и горделиво, как это умеют лишь высокородные женщины и верблюды.

–Сразу видно: дрянное место, капитан-комит, – сказал сотник, принимая поводья. – Может, нам стоит пополнить запасы воды и двигаться дальше?

–Людям нужен отдых, – спрыгивая с коня, ответил Теодор. К воротам уже спешили хозяева: молодой пустынник вёл под руку старого, закутанного в красную складчатую ткань до самых пяток. Его смуглое лицо было покрыто бледными пятнами: прожил столько, что кожа начала выцветать. Из-за их спин выглядывал сидевший у ворот мальчишка. В его взгляде отчётливо читались и страх и любопытство: дети всех народов одинаковы.

Гвидо огляделся. Низкое здание, сложенное из того же кирпича, что и стены, плотно прижалось к скале. Рядом был устроен навес, покрытый связками соломы. На другой стороне двора виднелся колодец, вокруг которого росло несколько чахлых деревьев. Неподалёку темнел ещё один навес, под которым горел очаг, и сновало несколько маленьких женщин. Им было не до столпившихся у ворот солдат: они были заняты делом. Пекли хлеб, судя по запаху.

–Чего желает господин? – спросил молодой пустынник, безошибочно выбрав среди одинаково одетых людей Теодора.

–Крова, пищи и воды, – ответил принц. – Господин желает провести хоть одну ночь под крышей.

Молодой повернулся к старику и выплюнул что-то колючее, состоящее из одних шипящих. Тот медленно зашевелил губами, повторяя одну и ту же фразу. Из любопытства Гвидо прислушался, но ничего не разобрал: у пустынников столько же диалектов, сколько песчинок в горсти.

–Это твой отец?

–Да, господин.

–Он не говорит на общем языке?

–Нет, господин. Я говорю.

–Не очень хорошо, – заметил Теодор. Акцент у сына хозяина фундука и впрямь был ужасен: он глотал окончания и отвратительно прищёлкивал языком. Будь его фразы длиннее, скорей всего, никто не понял бы ни слова.

–Я жил в Городе несколько лун, – сообщил молодой, оскалив неправдоподобно белые зубы в широкой улыбке, искренней, как любовь шлюхи. – Не очень хорошо говорю, да.

–Что сказал твой отец? – спросил Теодор, кивнув в сторону старика. Тот заправил красные складки одеяния за ухо и старательно прислушивался к разговору, будто и в самом деле хоть что-то понимал.

–Он спросил: сколько вас, господин.

–Полсотни. И мы сильно проголодались, а наши лошади хотят пить. Сколько вы берёте за ночлег?

Отец с сыном снова обменялись шипением и щёлканьем. Теперь оно сопровождалось жестами, смысл которых был ясен и без перевода. Хозяева были не рады гостям, но понимали, что их мнения никто не спрашивает.

–Нет столько места, – сказал, наконец, молодой, сочувственно разведя руками. – Никогда не было столько людей. Два десятка поместятся, не больше.

Старик кивал в такт каждому слову, подслеповато щурился. Гвидо поглядел на солнце – оно клонилось к горам, как сонная голова к подушке.

–Тебя как зовут?

–Шамма, господин. Но это не настоящее имя.

–Я понимаю. Большинство моих людей станут лагерем снаружи. От вас мне нужна только вода и мясо.

–Нет мест, чтобы спать, – упрямо повторил Шамма. Старик снова принялся шипеть, дёргая сына за руку. – Нет одеял. Нет мяса. Вам надо поискать другое место, господин.

–Да? И далеко ли до другого оазиса?

–Два дня пути на юг, – признался молодой пустынник.

–Значит, мы остановимся здесь. Нам не нужны ваши вшивые одеяла: у нас собой палатки. Всё, что требуется, это вода и мясо. Если найдётся вино, вообще хорошо. Сколько воды вмещает твой колодец?

–Пятьсот вёдер, господин, – ответил Шамма, заворожённо наблюдая за тем, как в пальцах ловко пляшет золотая монета. Мальчишка, тот и вовсе раскрыл рот, забыв обо всём на свете, кроме блеска золота. – Потом надо ждать сутки.

–Пятисот вёдер маловато, но это лучше, чем ничего, – кивнул Теодор, выуживая из кожаного кошеля вторую монету. Сотник, державший кошель, демонстративно хмыкнул. Старик, наконец, замолчал и глядел на золото влажными, разом помолодевшими глазами. – Наши бочки уже показали дно.

–Нет мяса, – печально сказал Шамма, очень тихо.

–А это что? – Теодор обвёл рукой лежащих у ворот верблюдов. Один из них, самый грязный, возмущённо заревел, выгибая шею. – Сколько они стоят?

–Верблюдов нельзя, – голос пустынника задрожал. – Без них мы умрём.

–Оставим вам парочку, чтобы сумели добраться до Нисибиса и пригнать новых. – Теодор вырвал из рук сотника кошель и высыпал монеты на ладонь. – Гаал, неужели я и, правда готов заплатить за эту кожу и кости пятнадцать золотых мер? Весь ваш фундук не стоит и половины этого!

Старик снова дёрнул сына за руку и начал что-то говорить. Тот пытался отнекиваться, но удостоился лишь тычка сухоньким кулаком.

–Что он говорит? – с любопытством спросил Теодор.

По глазам Шаммы было видно, что переводить ему не хочется.

–Отвечать господину! – рявкнул сотник так, что не ожидавший этого Гвидо вздрогнул. – Быстро!

–Отец говорит: если молодой господин так глуп, что не знает цены деньгам, то надо взять с него тридцать мер.

Услыхав это, гвардейцы, что стояли ближе, дружно загоготали. В конце концов, улыбнулся и Теодор.

–Возьми, – сказал он, засовывая кошель в дрожащие руки Шаммы. – Здесь, наверное, все пятьдесят. Лучшая сделка в твоей жизни, пустынник: тебе повезло, что я не знаю цены деньгам! Всем расседлать коней и разбить лагерь! Сотник, организовать водопой и наполнить бочки!

–Господин, – робко позвал заметно побледневший Шамма. Кошель прыгал в его грязных пальцах, словно золото жгло руки даже сквозь толстую кожу. – Отец спрашивает: вы кто такие? Не отвечайте, если не желаете: старый осёл выжил из ума, а мне наплевать, кто вы. Пусть даже демоны-гала.

–А сам-то ты как думаешь? На кого я похож?

Старик довольно щерился во все оставшиеся три зуба. Гвидо вспомнилось, что у пустынников цвет зубов определяет статус: обеспеченный человек следит за тем, чтобы они всегда оставались белыми. Для этого жуют какие-то корни и натирают дёсны особым порошком. Странно: вроде бы голытьба, никогда не выбиравшаяся из своего развалившегося фундука, а зубы безупречны. У молодого, разумеется.

–Гильдия? – пискнул он, набравшись духа. Тут Теодор расхохотался уже в голос. Глядя, как на мгновение друг стал прежним, его смех поддержал и Гвидо.

–Давай, режь верблюдов, – приказал принц, снимая со щеки набежавшую слезинку. – Мои люди зверски голодны. Гильдия – нет, ну ты слышал?

Через несколько часов солнце опустилось до самых гор и стало быстро темнеть. Неподалёку от ворот вырос разбитый по всем правилам лагерь, в котором расположилась основная часть отряда. Напившиеся, довольные кони бодро хрустели ячменём, над костром истекала плавящимся жиром выпотрошенная туша, и запах жареного мяса доносился до самого обиталища богов, которым принесли щедрые жертвы: кости и требуху.

Нашлось и вино, прокисшее, зато пахнущее пряными травами. Его оказалось неожиданно много, и разговоры стали громче, а несколько пьяных голосов затянули песню. Теодор слушал её, полулёжа на накрытой плащом циновке. Морщины на его лбу разгладились, и впервые за несколько дней принц казался расслабленным. Однако он опять молчал, а блюдо с дымящимися рёбрами, стоявшее у локтя, оставалось нетронутым. Кубок, впрочем, был осушен уже дважды, но Гвидо не мог уверенно сказать: к добру ли это.

–Я обожрался, Тео, – заявил он, хлопая себя по животу. Чёрная женщина застыла поодаль с деревянным подносом в руках. Подчиняясь ленивому кивку, она собрала посуду и чуть не бегом убежала. – А ты, смотрю, не голоден?

–Нет, – коротко ответил Тео.

–Что, так и будешь лежать и пить вино?

–Что здесь плохого? – пожал он плечами. – Если ты так печёшься о моём здоровье, позови хозяина: пусть принесут что-нибудь получше верблюжатины.

–Чего, например?

–Не знаю. Сыра, если есть. Только не овечьего.

–Откуда здесь взяться овечьему? – сказал Гвидо, поднимаясь на ноги. – Всё здесь сделано либо из глины и дерьма, либо из верблюдов.

Навес был зажат между двумя скалами. Гвидо задержался: отсюда, с высоты, открывался неплохой вид на ущелье, погружавшееся в сумрак. Едва заметная дорога взбиралась на барханы, ползла вдоль впадин и обрывалась, исчезая в сплошном сером. Вроде бы там, у горизонта, заметалось странное облачко пыли. Гвидо поморгал. Нет, не разглядеть: слишком темно.

Под крышей было душно и тесно. Продвигаясь вперёд на ощупь, Гвидо натыкался на столбы, на свисающие с низкого потолка пучки сушёных трав. Очаг, горевший посередине помещения, давал очень мало света, зато дыма было вдоволь. Над очагом свисали куски мяса, пробитые железными крючьями: здесь коптилась впрок недоеденная верблюжатина.

У стола, согнулась одна из маленьких чёрных женщин. Она ловко орудовала кривым ножом, отделяя мясо от костей.

–Эй! – сказал Гвидо, почему-то шёпотом. – Хозяин где?

–Он мне не хозяин, – ответила женщина, бросая нож на стол и вытирая мокрые руки прямо о свой чёрный наряд.

–Знаешь общий язык? – Гвидо был весьма удивлён. – А кто же он тебе?

–Он называет меня женой, но я обычная наложница. – Несмотря на невысокий рост, женщина обладала низким грудным голосом, весьма приятным на слух. Её произношение оказалось гораздо лучше, чем у Шаммы.

–Откуда ты? – Гвидо подошёл ближе. – Из Нисибиса?

–Из Города. – Чёрная ткань по пустынному обычаю укрывала всё лицо, кроме горящих глаз. – Горцы украли меня два года назад. Когда узнали, что я бесплодна, продали сюда.

–И как тебе здесь живётся?

–А ты как думаешь? – Женщина пожала плечами. – Поверни направо, потом налево. Там он. Отца укладывает, чтоб их обоих демоны сожрали.

Молодого хозяина удалось отыскать в самом дальнем углу фундука, рядом с ложем отца. Старик, накрытый одеялом, что-то бормотал своим беззубым ртом, пуская слюни.

–Пойдём. – Гвидо положил руку на плечо пустынника, и тот вздрогнул.

–Куда?

–Господину не понравилась верблюжатина, и он требует чего-нибудь другого. Сыр есть?

–Если господину не понравилась верблюжатина, ему тем более не понравится и сыр. Он жёсткий и сильно пахнет. У меня есть травы, которые отобьют у мяса неприятный привкус.

–Сказано – подать сыр, значит подавай. Наш господин – большой привереда. Как знать: может, ему как раз придётся по нраву то, от чего другие плюются.

Шамма неохотно подчинился.

–Эй, – приказал он странной женщине на общем языке. – Нарежь сыра, того, что помоложе. Найди Зию, и скажи, чтоб отнесла под навес, господину.

–И вина, – вспомнил Гвидо. – У господина хандра, а в кувшине всего на три кубка. Это ему на час, не больше.

Не отрываясь от работы, женщина что-то прошипела через плечо. Видно, её слова пришлись Шамме не по душе, и он, бросив на Гвидо тревожный взгляд, стал шипеть и щёлкать в ответ, злобно брызгая слюной.

–Полегче... Говори на общем языке, чтобы я понимал. Что она сказала?

–Я сказала, что сама обслужу господина.