Текст книги "Спать и верить. Блокадный роман"

Автор книги: Андрей Тургенев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

216

Рихард Вагнер. Тетралогия «Вечный лед»

Краткое содержание действий

День первый. «Проклятие великанов»

Увертюра

Миллионы лет во вселенской пустоте кипит величественное грандиозное Первосветило. В него прилетает и врезается из Неизвестности грандиозная масса Космического Льда, глубоко проникая в недра Первосветила.

Первое действие

Несколько сотен тысяч лет ничего не происходит, но накапливаются водяные пары, которые наконец заставляют Первосветило разорваться изнутри. В великое пустое пространство разбрызгиваются осколки взрыва, порождая великие эллипсы огненных солнц и ледяных планет. Десятки тысяч лет они медленно покачиваются во Вселенной. Позже, в результате бомбардировки метеоритным потоком, состоящим из каменистых тел, одна из ледяных планет превращается в Сигму, и на ней поселяются великаны, прямые потомки Первосветила.

Они существуют на Сигме в стройной холодной гармонии с природой, пейзажами, а также гигантскими животными, растениями и насекомыми. Над планетой звучит небесная музыка, и Сигма равномерно покачивается в пучине вселенской пустоты.

Второе действие

Сигма в определенный зон проходит близко от солнц и под действием космического излучения происходит потепление климата. На Сигме образуется микрожизнь: в том числе, появляются люди. Великаны не видят в малых существах угрозы своему господству, а потепление климата им даже по нраву. Великаны расслабляются и предаются радостям простой жизни. Они забывают о своей миссии: построить волшебный Замок, скрепляющий прочность почвы и воцаряющий холодное спокойствие Вечного Льда. Между тем Вечный Лед, лишенный Замка, тает, почва теряет скрепляющие ледяные связи, планете грозит гибель. Один из великанов, Хорвил, зовет братьев на строительство Замка, но те, погрязнув в похоти и неге, лишь смеются в ответ. Сигма взрывается, великаны гибнут и лишь Хорвил, как ответственный великан, сохраняется и превращается в небесное тело, летающее между орбит солнц и ледяных планет.

День второй. «Хлая»

Первое действие

Прошло около миллиона лет, пока одна из ледяных планет – вновь в результате бомбардировки каменистыми метеоритами – не становится обитаемой. На сей раз эта планета – Земля. История повторяется. Новые великаны, протерпев несколько десятков тысяч лет в служении судьбе, не могут противостоять потеплению климата и земным соблазнам. Они предаются баловству, поселившись на благодатном материке Атлантида. Дух Экйю, бесплотная эманация тени погибшего в незапамятные времена Первосветила, взывает к великанам («Истории внятный урок вы усвоить способны! – и боле: постичь, руководствуясь им, алгоритмы победы…»). Если великаны не вспомнят о своей миссии, они погибнут вместе с планетой.

Великаны лишь смеются над Экйю («Дух нас вздумал учить! Каково? Великанов всемерных…»), гонят его прочь. Свет гаснет, расстилается затмение. Это странствующий по небосводу великан Хорвил врезался в Землю.

Второе действие

Приземилившийся с глыбой спасительного Вечного Льда Хорвил спит беспробудным сном. Экйю хочет разбудить Хорвила. Для этого Хорвила должна поцеловать самая красивая девушка на Земле. Экйю отправляется по планете искать эту красавицу. Когда он ее встретит, зазвенит в небесах золотой колокольчик. Дух посещает королевские дома и публичные дома («Что делаешь здесь, не мужчина, а дымная струйка, на нашем веселом пиру?»). Ищет красавицу среди актрис и среди работниц, среди девушек и среди матрон, на всех континентах: все тщетно. Дух в отчании («Будь я из плоти и крови, и Хор-вил не нужен тогда. Замок бы и сам я возвел, будь я из плоти и крови»). Песню подслушивают разбойники Фил-ле и Рулле. Разбойники понимают, что обладающий Вечным Льдом становится властелином мира. Поют на своем разбойничьем языке, этот язык не известен никому, но смысл их мыслей понятен: Филле и Рулле затеяли что-то недоброе.

Третье действие

На альпийском лугу милуются влюбленные пастух и пастушка, Модо и Хлая. Широко разносится их любовная песня. Звуки привлекают Экйю, он спешит на прекрасный голос Хлаи. Наблюдая за влюбленными из кустов, Экйю понимает, что никогда не видал столь прекрасной девушки. Но небесный колокольчик безмолвствует. Экйю в отчаянии: неужели и это не она, неужели снова ошибка, вновь длинный путь? В это время Модо обнажает Хлаю. Ее тело прекрасно. Тут, наконец, и звенит небесный колокольчик. Экйю в восторге.

Хлая, заслышав колокольчик, вырывается из объятий Модо. Она вспоминает, что настало время ухаживать за больной матерью. Модо полон страсти («Подожди, не спеши, утоли и сама утолись, дорогая!»). Но Хлая непреклонна («Не то любовь, что ради страсти готова долг дочерний отменить!»). Хлая уверяет Модо в своей любви и умоляет его подождать до ночи. Модо, наконец, соглашается с ее аргументами. Хлая и Модо еще долго поют на лугу перед расставанием, рассуждая, что настоящую любовь нужно и можно примирить с долгом и предвкушая страстные события грядущей ночи.

День третий. «Любовный напиток»

Первое действие

Убогий домик Хлаи и ее матери. Сад возле него. Матерь качается в кресле-качалке, греясь на солнце, Хлая готовит на костре пищу. Матерь предсказывает дочери, что она станет царицей мира. Хлая огорчена: по-видимо-му, матерь теряет рассудок. Когда Хлая скрывается в домике, небо меркнет. Это Экйю наслал всепоглощающий ураган, который подхватывает легкий домик с Хлаей внутри и уносит его в тучах пыли.

Второе действие

Живописный холм в лесах Вестфалии. Холм также лесист, но вершина его при падении Хорвила очищена взрывом от деревьев, которые лежат тут же строгими концентрическими кругами. На вершине холма спит богатырским сном Хорвил, надежно сжимая в руках глыбу космического льда. Разбойники Филле и Рулле подкрадываются к Хорвилу. Они поют на неизвестном языке, но голоса их по ходу действия становятся все более воинственными, а намерения – все более прозрачными. Наконец, разбойники подступают к Хорвилу и пытаются извлечь из его объятий глыбу льда. Тщетно! В ход идут мечи, которыми Филле и Рулле лупасят по рукам великана. Ничего не выходит. Разбойники в отчаянии начинают лизать лед, дабы хоть таким образом прильнуть к источнику абсолютной власти. Языки примерзают к Вечному Льду. В этот момент спящий великан чихает, и его великанский чих отбрасывает разбойников в лесную чащу. Языки отрываются и остаются примерзшими к Вечному Льду.

Третье действие

Ураган приносит домик Хлаи на вершины холма, где почивает Хорвил. Хлая, озираясь, выбирается из домика. Она в отчаянии. Поет о далеком возлюбленном и о светлых альпийских лугах. («А здесь тучи и низкое мрачное небо, и чудовищный спит великан, обнимая стекляшку!»). Ей холодно: это дуновения Вечного Льда. Филле и Рулле, лишенные языков, общаются отныне жестами азбуки глухонемых. Они решают надругаться над Хлаей («Девке зябко! Сейчас я согрею! – Первый я! – Нет уж, я! – Ну, вдвоем, в два смычка, горячей!»). Хлаю спасает появление Экйю. Он принес Хлае теплую накидку и рассказывает ей о том, кто такой Хорвил, и что она должна поцеловать великана. Экйю рисует Хлае картины ее великой жизни в качестве жены Хорвила, будущего всемогущего владыки мира. («Хозяйкой Храма станешь ты блестящей!»). Дети ее будут великанами, станут принадлежать к высшей расе. Хлая в страхе плачет. Она любит Модо, к тому же ей не нравится вид грозного спящего Хорвила. Отчаявшись убедить, Экйю дает выпить Хлае любовный напиток.

Четвертое действие

Матерь Хлаи, умирая, рассказывает ошеломленному горем Модо, что ураган унес дом и Хлаю. Модо умоляет матерь дать ему какую либо вещь Хлаи, чтобы его верный пес Нобим мог взять по запаху след. Модо полон решимости найти любимую. Матерь соглашается дать вещь, но с одним условием. Она сообщает Модо, что он застанет Хлаю сильно изменившейся («Девицу ты уж в Хлае не найдешь!»). Модо должен пообещать, что будет любить Хлаю и такой. Модо, скрипя сердцем, соглашается с новыми обстоятельствами и отправляется в путь вместе с верным Нобимом. Нобим в пути поет собачью песню о верности дружбе и человеку.

День четвертый. «Торжество Замка»

Первое действие

Хлая, принявшая волшебный напиток, теряет память о прошлой жизни и влюбляется в великана Хорвила. Хор-вил просыпается от ее поцелуя. Он видит Хлаю и восхищается ее красотой. Хорвилу кажется, что он любил Хлаю все миллионы лет своей космической жизни. Хор-вил и Хлая сливаются в восторженном экстазе. Льется песня великой небесной любви. Филле и Рулле завистливо рукоблудят в чаще. Хлая первая замечает, что Вечный Лед, брошенный великаном, уже подтаивает, обращает на это внимание Хорвила. Он, вспомнив долг, вбивает Лед глубоко в холм. Хорвил не прочь продолжить любовные игры, но Хлая напоминает ему о долге: мир в опасности! Необходимо строить Замок и взращивать силу Вечного Льда.

Второе действие

Великаны продолжают предаваться в Атлантиде лености и потехам. Появляются Хорвил и Хлая, говорят великанам, что довольно праздности. Мир на грани конца, великаны должны переселиться на волшебный холм, выстроить себе прекрасный Замок и проводить дальнейшее время в медитациях, аскезе и высоких искусствах. Хлая не менее активный агитатор, чем Хорвил («Земная, я и та прониклась, что гибель светит вам!»). Но великаны не против гибели. Они слишком погрязли в неге, и предпочитают смерть в пиру и тепле вечной жизни в холоде и трудах. Они смеются в лицо Хлае и Хорвилу («Да, сдохнем здесь, и будем тем довольны!»). Экйю подговаривает океанических русалок, любовниц великанов, и те принимают сторону Хлаи и Хорвила. Русалки заявляют великанам, что готовы перегрызть основание Атлантиды, чтобы та опустилась в морские пучины. Великанам не на чем будет жить! Великаны бросаются убить русалок, но на их защиту встает Хорвил. Сильный и волевой, он преграждает путь обрюзгшим и скурвившимся великанам. Они вынуждены последовать за новым вожаком на волшебный холм.

Третье действие

В строительстве замка, помимо великанов, участвуют и нанятые люди. Среди них два глухонемых каменщика (это замаскированные разбойники Филле и Рулле). Приходит наниматься на стройку и Модо: верный Нобим взял верный след! Модо восхищен зрелой красотой Хлаи, которая решительно руководит стройкой. Но она совершенно его не помнит. Модо пытается напомнить Хлае о себе и своей любви. Та в царственном недоумении, но, однако, ей смутно кажется, что некогда («В жизни не в этой, а в той?») встречала Нобима («Собаку помню, человека нет!»). Модо в горе поет арию за арией. Языки Филле и Рулле, прилипшие к Вечному Льду, рассказывают разбойникам, в каком именно из подвалов строящегося Замка хранится Лед. Под покровом ночной темноты разбойники похищают Лед. Не уйдя далеко, они начинают драку за обладание Льдом. Филле убивает Рулле, но теряет время. Его настигает пес Нобим. Лед спасен, вор казнен. Восхищенная подвигом пса Хлая просит Хорвила назначить Нобима Верховной Собакой.

Четвертое действие

Модо ловит в лесу Птицу-память и тайно передает ее Нобиму. Нобим приносит птицу Хлае. Хлая, доверяющая псу, съедает Птицу-память и вспоминает все, что с ней случилось. В ее груди вновь разгорается любовь к Модо, соперничая в ее сердце с идеей Вечного Льда, которая тоже не хочет отступать. В это время великаны, недовольные тяжелым трудом и перспективой жить в мрачном лесу и аскезе, замышляют убить Хорвила («И Хлаю прекрасную в Атлантиду себе полоним: вместо русалок-предательниц станет!»). Великаны теперь набрали форму, натренированы стройкой и без труда справятся с Хорвилом. Но ему на помощь приходят Модо и Нобим. Втроем они одолевают великанов. Хлая признается, что вспомнила о своей любви к Модо. Модо и Хорвилу предстоит сразиться в решительной битве за обладание Хла-ей. Бой длится несколько дней, противники истощены, истекают кровью, но никто не может победить. Кажется, они оба вот-вот умрут, так и не выявив победителя. Тогда Хлая останавливает схватку. Она согласна быть женой обоих героев, тем более что нужно родить много детей на место убитых великанов. К тому же, надо достраивать Замок. Модо и Хорвил скрепляют дружбу кровью и все вместе торжественно поднимаются на вершину холма. Впереди трусит Нобим. Мир заволакивает Вечный Лед.

217

– Я тут в бомбоубещище был на углу Рылеева, – хе-хекнул за обедом Здренко.

Паша чуть костью куриной не подавился.

– Вы, Фил Филыч? Зачем?

– Мы, понимаешь, как ответственные органы, должны того. Знать, чем людишки дышат, в какое горло, чего и как, в курсе быть. Посмотреть на них, хе-хе, настроения послушать, так сказать, и все такое. На детишек глянуть, как они осаду переживают. И вот там пассажирочка одна хлеб в рот сувала, давилась. Как бомба грохнет, она в рот, как еще грохнет, она еще в рот! Всю пайку запихала, даже, похоже, две, одну, так сказать, свою, хе-хе, и другую чужую. Я ей: отчего же вы давитесь, почтенная? – это же парадокс! А она: дескать, вдруг погибнем, а хлеб мой останется, не доем! Вот психология!

218

Мама брала хлеб, разрезала на много кусочков, по сантиметру в кубе. Раскладывала их по скатерти, на манер как в шахматах. Смотрела на композицию. Потом вдруг пихалась всем телом вперед, ухватывала кусок, переносила на другое место или с другим куском рокировала.

Потом снова застывала, рассматривая расположение хлеба, и вдруг ныряла рукой к тому либо иному куску, и схлапывала в рот. После чего была довольна: как если бы фигуру съела.

219

Варенька ожила, чуть даже поправилась. Что прекрасно: десны окрепли. И красный перец свою, наверное, сыграл, плюс и Максим дал витаминов в виде лекарств, желтых шариков. Вареньку немного стыдило, что она пользуется прямо по нынешним временам богатствами, когда другие умирают на улицах, но совсем недавнее ощущение бездонной пустоты в животе и что сама вот-вот помрешь в подворотне – это скрашивало. Да ведь и маму надо хранить.

Вспоминалась арькина фраза, которую он два-три раза произнес в неоднозначных ситуациях – «не разводи антимоний». Смешило Вареньку это слово: антимония. Справилась у Александра Павловича, тот и сам не знал. Произвел целое исследование. Оказалось, это старое название сурьмы и происходит от французского «против монахов». А против монахов потому, что в 15-м веке один настоятель заметил, что свиньи, если кормить сурьмой, толстеют, набирают. Настоятель попробовал сурьму на монахах, которые стремглав от нее поумирали. Но и после столь показательного примера разные шебутные алхимики дискутировали о лечебных якобы свойствах сурьмы, то есть вели бессмысленные, не имеющие отношения к делу беседы, что и значит «разводить антимонии».

И даже соски окрепли. Были совсем вваленные, внутри, ужас как неприятно, а теперь высунули рыльца наружу. Варенька послюнявила палец, потрогала сосок, он даже немножечко возбудился. Другой тоже потрогала.

Теперь, когда возвратились силы, Варенька вновь решила идти от райкома по квартирам, помогать другим. Чижик куда-то запропастилась, впечатление, что даже обиделась на что-то. К стыду, о Чижике Варенька за последними событиями забыла. Сразу собралась к ней, прихватила хлеба и сала. Как-то Чижик?

Дверь в квартиру открыла какая-то тень и тут же рас-стаяла. Ох, такой тут запах! Варенька самостоятельно добралась по темному коридору, толкнула дверь. Чижик висела на крюке от люстры, на бельевой веревке, язык у нее свисал, цветной. Вареньку захолонуло: нет-нет-нет. Метнулась ближе. Заплакала. И Натальи Олеговны нет. Умерла? Как же так? Чижика не будет. Ее уже нет!

Одной не снять из петли, нужна подмога. Как же не придти раньше, не принести хлеба подруге? Варенька припомнила, что заходила однажды после последней уже встречи, Чижика не было, а Наталья Олеговна так погнала, что Варя будто бы воровать пришла, что ноги сами этот квартал обходили, вот почему.

Чижик! На такое решится невозможно. Как же так, уничтожить саму себя! Это ведь жуть несусветная. Ой-ой! Приготовить все, накинуть, на табуретку встать, это еще возможно, хотя и не очень. Но последний миг сделать, последнее движение решительно невозможно, это должно помутишься. Варенька потрогала Чижику за ногу, утверждаясь, что это она, а не проклятый сон. С груди Чижика спорхнула фотография. Половина фотографии: та! Из парка, где Варя с Арькой, только Варя отрезана ножницами, а Арьку, значит, Чижик припрятала на последнем вздохе. Ну надо же как.

На эвакуацию Понькин запрыгнул первым и разместился на лавке у кабины полуторки. Тут и теплее, и укромнее, меньше будут глазеть, когда перекусывать. Ехать было поначалу страшно, машина прыгала, ветер пробирался несмотря на отличный тулуп, да и вода под колесами, глубина ледяная. Первый час дрожал историк, потом съел снотворную таблетку: чему быть, тому не миновать. Очнулся среди паники: бомбой пробило лед прямо перед машиной, и грузовик скользил тонуть в Ладогу.

Пассажиры орали, неуклюже одетые и замотанные под завязку, прыгали через борт. Понькин проявил реакцию и силу, рванул, расталкивая, и смог растолкать, благо другие были больше женщины-дети. Уже почти достиг борта, как вспомнил портфель (старый взял, школьный от сына, бросовый): там ведь не только хлеб-сыр, там золото-брильянты от сына для жизни Понькина и пакет побольше брильянтов для передачи нужным людям. За брильянты сын убьет! Понькин рванул обратно. Нет портфеля под лавкой! Это машина накренилась и портфель перекатился. Понькин туда. Машина накренилась в другую сторону, портфель прямо мимо проехал. Понькин остался уже один в кузове. Ему кричали. Понькин схватил портфель, в это время лед крякнул совсем и машина ухнула в озеро, в подводное царство.

Спасшиеся (а только Понькин не спасся) стояли вокруг полыньи и смотрели вниз: из-под воды волшебным образом били два столба света от невыключенных фар, постепенно затухая, исчезая, тая, кончаясь.

221

Очень красивый в этой модной рубахе, кудри кудрявятся, волевое уверенное лицо, глаза ясные: сейчас вдруг Вареньке почудилась в глазах Арьки небывалая наяву жесткость, а в лице – легкая толика не просто уверенности, а самоуверенности. Арвиль Рыжков. Победитель и чемпион. Все за ним хвостились, вот и Чижик, погляди ж, тайно, а он выбрал ее, Варю. А только ли ее? Вот однажды Зину Третьяк он назвал «роскошной женщиной» с намеком на такую усмешечку. На очень такую кривую усмешечку! Хорошо ли я знаю тебя, любимый Арька? Где ты сейчас? Твердые губы, какой они формы, как описать? С чем сравнить? Как чайка в полете. Если долго всматриваться, начинают казаться чужими и незнакомыми, неужели это их я целовала? Эти виски, щеки, нос – я трогала их? Жив ли ты, милый? Жива ли я? Что же такое. Нет-нет-нет. Невозможно. Нетерпимо и невыносимо. Ничего не может быть, ничего, никогда.

222

В коридоре ЭЛДЭУ Максим поддерживал Варю под локоть, утешал про Чижика, в это время навстречу шкандыбал повар. Увидел их и подмигнул Максиму: по свойски так, хамовато. Максим рассвирипел. В тот же обед взял замер закладки по всем блюдам. В супе было меньше полнормы, от мясных котлеток повар отсоединил 40 процентов, вместо договоренных 10-ти, от каши 35 процентов отсоединил, лишь чайная закладка была божеской, отсоединено 20. Максим вызвал директора.

– Это надо ведь! Как так! – всплеснул тот и состроил горестную физиономию.

– Это я вас спрашиваю – как так?

– Боюсь я повара, Максим Александрович… – зашептал директор. – Повар меня убить грозился и говорил, что у него покровитель в Большом доме высокий чин и ему не будет ничего.

– А я не высокий чин в Большом доме? – уязвился Максим.

– У него, кажется, выше…

– Хорошо, – вытащил пистолет Максим. – Пристрелю его на месте преступления… чтобы никакой чин вмешаться не смог.

– Товарищ полковник, – вцепился директор, – а может не здесь? Сами понимаете, тут ученые, люди впечатлительные…

Максиму и самому уже другая идея пришла.

– Хорошо, не здесь.

223

Вареньке снилась песня без зрения. Доносилась, как из седого тумана.

 
Ты не ешь меня, мамочка
Еще теплую, свежую.
Дай свече отгореть в моих рученьках.
 

Серебряный маленький голосок, знакомый, звучал прямо в ушах, будто бы наяву.

 
Ты не ешь меня, мамочка,
Впопыхах или заполночь.
Ешь меня поутру колокольному…
 

Это был голос малявки Лизы. Подавала она его редко, но он был такой серебряный, что не узнать невозможно. Варя тревожно проснулась. Нет, квартира тихая, только мама мерно бубнит. Надо же, песня приснилась, с музыкой и словами. Что же она такое поет? – про мамочку. Нет, не поет, вокруг тихо, это только во сне. Интересно, она еще там, во сне, песня? Варя заснула. Песня была там.

 
Ты не ешь меня, мамочка,
Вместе с крестиком беленьким.
Ты сними с меня крестик. Он Боженькин.
 

Голосок зазвучал резче, пронзительнее, что Варя снова проснулась. Что же, что же? Тишина полная. Мама даже не бубукает. Это нервы все, нервы, Варя, – уговаривала себя Варенька. Нервы и фантасмагории. Что за сон без зрения, только со звуком? – болезненный, обманный! Заснула.

 
Ты не ешь меня, мамочка,
Еще теплую, свежую.
Дай остынуть сердечку несильному…
 

Голос звучал совсем в перепонку, рукой подать. Варенька вскочила. Теперь были дрова, в комнате почти тепло, то есть не слишком холодно, спать хоть и в одежде, но не во всей. Тихо. Тихо, но тревожно. Варя сунула ноги в домашние обрезанные полуваленки (Максим подарил и ей, и маме), выскочила в коридор. У бывшей двери Рыжковых, а теперь эвакуированной Петровой, Варенька натолкнулась на темную фигуру, вскрикнула.

– Тсс! – тссыкнула фигура.

– Патрикеевна! – шепотом вскрикнула Варенька. – А вы как? Вам тоже послышалось?

– Послышалось? – переспросила Патрикеевна. – Нет, скорее почудилось. А что тебе послышалось?

Дверь громко заскрипела в тишине, в щели раздался свет. Эвакуированная Петрова со свечой. Спросила раздраженно:

– Вы чего тут?

– Нет-нет, – смутилась Варенька. – Нам показалось, что Лиза поет.

– Сама ты поешь, – окрысилась Петрова. – Лиза спит себе. Разбудите сейчас мне ребенка, а мне на работу с утра!

– Да-да, извините…

Петрова скрипнула обратно, Патрикеевна шепнула:

– Пойдем на кухню, расскажешь, что послышалось.

– Страшная песня!

– Да тсс ты…