Текст книги "Спать и верить. Блокадный роман"

Автор книги: Андрей Тургенев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

73

Чижик не хотела, чтобы Варенька к ней заходила, но Варенька положительно решила проверить, что это такое Чижик про тетю наговаривает.

Наталья Олеговна была женщиной интеллигентной, приличной, а главное – в племяннице своей не чаяла души. Чижик училась на одни пятерки, и Наталья Олеговна при всяком встречном-поперечном случае расписывала ее многочисленные таланты, провозглашала Чижика в будущем гением то химии, то математики, а то и вместе того-другого, и клялась дать ей лучшее в Ленинграде образование. От дорогих одежд, копейку на которые тетя готова была от себя отрывать, Чижик отказывалась, но в туристические поездки по Золотому кольцу, в Москву, в Севастополь, в Киев путешествовала с удовольствием. Посетила больше всех в классе городов С.С.С.Р., не считая Васьки Загдая, отец которого был номенклатурным специалистом и исколесил с семьей всю страну.

Вареньке не нравилось, что тетя слишком над Чижиком присюсюкивает, по-мещански, но в том, что она племянницу любила до колик, сомнений не возникало. И вдруг!

Варенька схитрила. Вспомнила, провожая Чижика до дома (подруга недалеко жила, на углу Кузнечного и Лиговки, где до войны стоял блестящий серебристый сатуратор, который в последнее лето заменили на красный, как пожарный кран), что Чижик задолжала ей книжку – «Приключения Тома Сойера». И напросилась тотчас зайти. Чижик растерялась под напором, не отпарировала, что сама может вынести книжку.

Зашли, и только брякнула щеколда, ударил в нюх, а показалось что и по глазам, остро-кислый резкий запах.

– Ой, чем это?

– У нас туалет сломался. В домхозе сказали, что чинить не будут, потому что все равно скоро воду отключат.

– Ой! И как же вы тут?

– Горшки носим, ведра. В яму за домом. А Николаев из последней комнаты просто на черную лестницу… Ты же знаешь, какая у нас квартира.

Квартира – да. Все время в ней водились пьяницы, дебоширы и другие антисоциальные типы: просто по статистике, в тринадцати-то комнатах кто только не заведется. И номер квартиры – тринадцать. Но что же про воду?

– А что про воду? Совсем не будет?!

– Слух, что везде. И у вас отключат.

– Нет-нет-нет, – воскликнула Варенька, а в голове уже вертелось, есть ли у них ведро лишнее или горшок. Ведра какие-то на чердаке старые валялись, надо проверить. Горшок у Кима для смеху сохранился – попросить?

Ой, и у Рыжковых же воды не будет, что это она! Вот же дурочка! Ведро холодное, маме зимой будет мерзло. Обматывать тряпкой по ободку? А тогда выливать – всякий раз разматывать? Нет-нет-нет, вода будет!

– Это ты там? Шлялась! Камин не топлен, а она шляется! Тетка родная всю жизнь на тебя склала, ворона, а ты заморозить меня? Смерти моей? Комнатку мою оттяпать? Кто тут с тобой?

Скрипучий ржавый голос, совсем не похожий на бывший сюсюкающий, да и сама Наталья Олеговна на тетю Чижика мало похожа. И старше, и волосы седые, и лицо злое, как у Медузы Горгоны.

Ким маленький говорил: Медуза Гангрена.

– Это я, Варя. Я у вас была, Наталья Олеговна…

Подошла ближе к кровати, на свет, хотя от двери стало понятно, что среди источников кислого запаха в квартире Наталья Олеговна – далеко не последний.

– А, школьная… – тетя повернулась к Чижику. – Ну чо встала, чо встала, юродивая?! Топить кто будет? Тетка безногая?

Особенно удивило Вареньку «чо». Раньше тетя Чижика была ревнительницей чистоты языка, выступала на классном собрании против жаргонников, и даже учинила выговор директору школу, когда услышала от учителя труда слово «пинжаки» вместо «пиджак».

Чижик послушно присела перед камином. Привстала обратно:

– Тетя, вы же топили… Дрова-то…

– Да не топила! – закричала так, что Варенька вздрогнула, тетя. – Не топила!!!

Снизила тон:

– И что, трудно дрова принести? Сходи принеси! Сосед заходил, притопил. Ждать тебя весь день, пока шляешься, ворона гнилая?! Сдохнуть на дубаке?

Это уж и вовсе ни в малейшие ворота не лезло. Варенька постаралась разрядить:

– А вы знаете, да, что камин неэкономно? Очень много съедает дров. Теперь все стараются завести буржуйки, знаете, такие чугунные, небольшие, они выгодней… Мы себе заказали уже, да мастера убило, еще раз заказали…

– Да чо этой вороне втолкуешь, чо?! – вспыхнула Наталья Олеговна. – Тетку родную, выкормившую, со свету сжить – это ж надо удумать! Я ходить не могу, ноги отнимаются, а она хлеб ворует у меня, хлеб! Получит по карточкам, по дороге отрежет, мой!

– Тетя! – умоляюще пискнула Чижик.

– Наталья Олеговна, что вы говорите, – всплеснула Варенька. – Я Свету сколько лет…

– А ты чо пришла? – воззрилась вдруг подозрительно тетя.

– Книжку взять, – удивилась Варенька.

– Ну бери да проваливай! Она суп варить будет, проваливай, проваливай! А то соседского пацана кашей угощала, за мой счет! Рукосуйка! Я ее, голытьбу…

В коридоре Чижик пожаловалась:

– Вчера из горшка в меня плеснула. Не попала…

И заплакала, уткнувшись лбом в стенку, в рваные обои, под висевшей на гвозде черной велосипедной рамой «Салют».

– Света, Света. – Варенька обняла Чижика за плечи. – Какжетак? Это так несносно! А знаешь что? Переезжай к нам жить! Она тебя так мучает, а мама будет довольна, и веселее вместе. А что? Правда!

– Ну как же… – Чижик вытерла глаза рукавом. – А тетя? У нее ноги болят. Она же меня… вырастила, тетя…

– Карточки будешь ее отоваривать, и готовить ей приходить, и там… прибираться. Рядом же! Пять минут, не больше десяти!

По коридору прошел, толкая перед собой облако вони, одноглазый человек-сосед. Поравнявших с девушками, показал коричневый лопатой язык.

74

– Людишки-то, хе-хе… Кто во что горазд! – потешался Здренко. – Психология не выдерживает. Второе уж донесение – мужик на Невском на людей нападает, за ворот трясет и непонятные слова говорит. На турецком языке, похоже.

– На турецком? – переспросил Максим.

– Так тут даже приведено! Вот… Аллырча-хамылыр-ча…

– Турецкий шпион, может? – предположил Максим.

– Да откуда у нас турецкий шпион, – махнул Здренко ручкой. – Сбрендил просто мужичок, сбрендил, хе-хе. Пока организм в целости, в гармонии все фунциклирует, а как начинает, допустим, нога отниматься, то в мозгу участочек и отключается, все же взаимосвязано. Наука, хе-хе!

– Вы, Фил Филыч, Арбузову покажите… Для коллекции.

– Ему и несу, хе-хе…

75

Облако табачного дыма, похожее на медведя, растянулось под потолком, сжевало желтую люстру. Янтарный чай ярко перед глазами, стол с говорящими тенями впереди. Киров перебирал с коньяком последнее время, спал неровными короткими клочками, голова все чаще трещала, таблетки только мутили сознание, зато притупляли страх.

«Лыжи», – подумал Киров.

Прервал выступающего, кликнул порученца, дал задание оборудовать трассу. Верная мысль. Настроение сразу улучшилось. Можно продолжать заседание.

План Москвы был возмутительно невыполнимым, наглым, Москва требовала от Ленинграда столько огня и металла, словно не болота тут, а горное урочище с подземельями, в которых сидят крючковатые колдуны и прямо ударом посоха извлекают из скал огонь. И металл.

Чтобы выполнить план нужно было переломить пополам каждого из голодных людей, и этого бы хватило только на оброк, а на защиту Ленинграда: еще сверх того выжимать соков.

Соратники, буратины дисциплинированные, и то на сей раз взроптали. Гул ходил по дымным теням как ветер по ниве.

Когда Киров объявил, что в ближайшее время все транспортные возможности придется пустить на удовлетворение аппетитов Москвы, в ущерб эвакуации, кто-то из ближайшего окружения позволил себе лишнее:

– Люди ж дохнут, товарищ Киров. Еды в городе на десять дней.

– Да и пусть дохнут, товарищ……. – Киров назвал

соратника по имени-отчеству. – Тебе же меньше заботы, меньше кормить.

Совещание от такого замечания примолкло, дальнейшие вопросы решили быстро, почти без обсуждения, блицем.

Употребление невостребованных продпосылок с Главпочтампта? Употребить.

Докладная и.о. директора управления рынками Кириллова о легализации стихийных толкучек? Чтобы Сталину сообщили, что в Ленинграде возрождают НЭП? Отказать.

Комиссия по празднованию Праздника? А нельзя без комиссии? Нельзя? Нуты и будешь комиссией…

Уже все поняли что финал, потягивались, как Киров небрежно сообщил об активизации плана «Д». Соратники обмякли.

– Товарищи! Братья! – В это «братья» Киров вложил порцию сарказма, все поняли, что это пародия на сталинское «братья и сестры», и такие тонкие антикремлевские обмолвки в устах Первого всегда встряхивали… Соратники вспоминали, что прежде всего они – ленинградцы.

– Враг у ворот, наша контратака, к сожалению, захлебнулась, город ждет холодная и голодная зима. Есть от чего впасть в отчаяние. И от исполнения плана «Д», то есть от подготовки, мы отвертеться не сможем. Такова суровая необходимость. Следовательно, давайте считать. Наша первая задача: обеспечить боеприпасами войска Ленинградского фронта. Поднять боевой дух тех, кто остался в городе. Далее, наш долг незамедлительно сделать все возможное по обеспечению плана поставок в Москву…

Киров сделал легкую паузу. Он не произнес «но», ибо в кабинете наверняка находились шпионы Лаврентия, однако «но» явно подразумевалось.

– Нужно немедленно провести полную ревизию и подробный анализ производственных мощностей ленинградских предприятий. Объективно оценить наши возможности и поставить перед Ставкой вопросы снабжения нас запчастями для тяжелой техники, взрывчаткой и другими материалами для осуществления плана «Д»…

В переводе с административного языка на бытовой это означало призыв задобрить Москву оперативной лояльностью и аккуратно готовить ползучий саботаж.

76

Первый раз, попробовав с голодухи, дуранда показалась Чижику просто вкусной. Не хуже хряпы. Правда, уже со второго стало ясно, что первое впечатление было обманчивым. Не совсем даже понятно, как конина, вернее, не конина, а сама лошадь ест такое всю жизнь. Однако это была еда: настоящая и даже сытная. Сейчас Чижик несла под пальто, около сердца, почти килограмм дуранды.

В Коломенской улице, у разбомбленного еще третьего дня дома, Чижик увидала изрядный кусок деревянной балки, почему-то не подобранный бригадой, разбиравшей развалины, и никем другим не подобранный. Бригада уже закончила сегодня работу, людей поблизости не было, Чижик быстро вытащила из кармана гвоздь с привязанной веревкой, втемяшила куском кирпича гвоздь в деревяшку, поволокла.

Одной из магистральных тем тетиной ругани то и было, что Чижик вместо работы в разборных бригадах, откуда всегда можно приобрести дров, ходит помогать незнакомым людям, откуда ничего не приносит. Хоть бы чего тырила по квартирам! – вот аж до чего Наталья Олеговна договорилась.

Так что, хотя дрова у них еще были, Чижик никогда не упускала случая пополнить скудный запас.

Кусок оказался тяжелым, что хорошо, с одной стороны, а с другой плохо, волочь трудно, да еще и была с утра оттепель, и местами несильный еще снег стаял, а по мостовой тащить – не то, что по снегу.

Путь оказался непропорционально длительным, Чижик волокла, стиснув, иногда как бы забываясь, и ей вдруг казалось, что ей так тяжело, потому что деревяшку кто-то оседлал. Кто-то присел на нее. Тогда Чижик оборачивалась, никого не заставала, но какая-то тень с деревяшки мелькала. Значит, кто-то сидел! Кто же? Кошечка? Но кошечек почти нет, а которые еще есть – от людей прячутся.

Тетя? Что за нелепая мысль!

Тетя дома. Скорее придти. Слепить лепешку, испечь горячую, порадовать тетю.

Тетя, правда, не радовалась, и это было тяжелее всего.

Чижик готова была терпеть попреки и унижения. Тетя выкормила ее в трудные времена, и Чижик считала своим долгом поддерживать теперь тетю. Но если бы тетя хоть чуть-чуть радовалась ее заботе! Нет, она только ругалась и требовала, и с каждым днем сильнее. Чижик уж норовила и вернуться попозже, и занять себя до сна домашней работой, чтобы как-то от тети отгородиться. Но та даже иногда и ночами, среди сна, начинала ругаться.

Войдя в комнату, Чижик остолбенела. Тетя, не заметив Чижика, уверенным, вовсе не больным шагом пересекала комнату и что-то жевала на ходу. Встала у окна, деловито выглянула во двор. Что и подумать? Тетя обманывала, что больно ходить?

– Тетя! – позвала Чижик.

Та повернулась, лицом исказилось, швырнулась в постель. Закрылась одеялом и, ничтоже сумняшеся, понесла:

– Шлялась, ворона! Горшок не вынесен! Вонища! Что под пальто?! Под пальто что прячешь, ворона?! Еда? Покажи!

77

Мама погуляла в ближайшей окрестности, размяла косточки. Далеко она не решалась, но погулять, подышать – нравилось. Как-то увеличилось обоняние, и, кружа у дома, мама чувствовала запахи: вот жмых жарят, вот шрот жрут, вот хлебом пахнет, вот даже мясом. Завидно, конечно, но ничего, ничего. Мама не боялась голода: у нее есть Варенька, да вот и Патрикеевна опять нынче помогла, угостила кусочком сыра.

Полакомилась!

Вернувшись домой, мама цепнула пальто на гвоздь, а то возьми и упади.

Согнулась, кряхтя, разогнулась: гвоздь, что ли, вылетел? Нет, гвоздь на месте. Еще раз. Хрясь пальто! – снова на пол.

Мама подумала, что раньше-то тут и не было гвоздя. Значит, она по зрению пытается повесить пальто – на что? На муху? Нету же мух, холода. На тень, что ли, просто, на сучок? Попробовала пальцем: нет ничего.

Вот ведь как. Надо Вареньке вечером рассказать, но к вечеру забыла.

78

Киров сел в первую машину, да еще и на переднее сидение. Оно ведь, если прицельный огонь, то скорее по середины колонны. Диверсант – он ведь тоже вероятность просчитывает.

Киров чувствовал, что на него началась охота. Не та большая охота, которая началась, как теперь ясно, сразу после съезда в тридцать шестом: с прицелом на постепенное самостоятельное решение во имя большой чучелы в дальней комнате.

А такая уже, как на белку. Пристрелить в коридорчике. Взорвать в авто. Заставить вздрагивать при всякой малознакомой фигуре. Вон прется по набережной дистрофик, шатается. Или это замаскированный под дистрофика убийца?

Паккард, как послушный, полыхнул по дистрофику синими прожекторами фар, и тот упал, скошенный дуновением света.

79

Вдохновенные показания Хва-Заде открывали такие перспективы, что дух захватывало. Рацкевич даже притормозил Ульяну, и Киров, когда ему сообщили о результатах, издал недоуменный медовый гул. Дело склеивалось всесоюзного масштаба, показательное до не могу, раздувать его сейчас было и некстати, и не с руки, и куда вообще.

– Прыткий, – втыкнул Рацкевич в Максима глаза-шурупы. Интонация была неясная, прежде всего самому Рацкевичу: раздражение смешивалось с похвалой. – Не по чину идею хватанул, как бы не приключилось теперь шухера. Но хорошо, подлец, хватанул…

Максим промолчал. Напоминать начальству, как оно само идеей загорелось, было бы недальновидно, но начальство, по счастью, само еще помнило.

– Ладно, мы его пока примаринуем, пусть покукует. Глянем, сука, чего и как. Отправку шедевров остановили, уже хорошо, так – нет?

Присутствовавший Арбузов кивнул головкой, воодушевленный Максим счел за благо поскромничать:

– Жаль, не раньше. Большинство-то шедевров успели вывезти.

– А где ты, сука, был раньше? – возмутился Рацкевич. – Ладна-ладна, знаю – в Маскве был поганой. Ну коли прыткий – займись-ка изобретениями. Ученые твои в говне моченые весь Смольный завалили проэкта-ми, как их сучьи знания к военному и оборонному делу приложить. Две тыщи проэктов! Наверняка есть полезные, так – нет? Была комиссия по изобретениям, председателем поставили одного обсоса, так он за два месяца не нашел ни одного, годного для внедрения! Чистый саботаж. Я на него как глянул – сущий выродок, сразу понял. Вражья харя. Я его на месте пристрелил, оформил что при попытке. Так, прикинь, сразу засмердел! Иной трупешник до недели, сука, не разлагается, а этот – тут же завонял! Пять минут не прошло. Не выродок ли? Фамилия, не поверите, Троесосов. Короче, сегодня же принимаешь дела, если нужно спецов – привлекай, и через два дня доложишь, сколько времени нужно проанализировать все. Все, сука, понял? Вражьи проэкты – к ногтю, полезные – в дело.

– Должны быть полезные, товарищ генерал. Среди двух-то тысяч, – повторил Максим сказанное чуть выше начальником. – Разрешите приступать?

– Шустрый веник, – усмехнулся Рацкевич. – Посиди секунду. У вас параллельные темы. Слышь, ты! – повернулся к Арбузову. – О плане «Д» слыхал?

Арбузов вздрогнул. Вот она, неприятность.

– Так точно, товарищ генерал.

– Ну так будешь его курировать, стервец. Масква срочно запросила готовность, а у нас, насколько я понял, кобыла не валялась. Кирыч не спешил, думал, пронесет. Шиш – масквичи вцепились. Три тыщи учреждений должно быть готово к уничтожению…

Тут уже Максим внутренне вздрогнул. Он знал о минировании важнейших объектов, это и в Москве делали, но – три тысячи!

– Не дай Бог, конечно, – вздохнул Рацкевич и почему-то подробно ощупал на этих словах свою голову сзади и сверху. Но готовность, увы, должны обеспечить. Иначе нас, сука… Со всей строгостью. Сегодня же начать проверки, слышь? Где не хватает материалов, оборудования – запросы мне ежедневно. А ты, – вновь поворот к Максиму, глянь там в проэктах чего про взрывчатку и все дела…

– Вкусные могут быть проэктики. – Это, уже когда из кабинета вышли, Арбузов сказал Максиму с нескрываемой завистью. – Все шизики прислали свои перпетуум мобиле…

– За мной не заржавеют. Все покажу.

Арбузов, конечно, предпочел бы сам изучать записки изобретателей. Да и Максим бы не отказался от плана «Д». Обмен заданиями, к сожалению, уставом предусмотрен не был.

Впрочем, Максима и изобретатели возбуждали. Глянем, чего наизобретали. Он давно не чувствовал себя так бодро и деловито.

– Поддудонивайся вечерком, – предложил Арбузов. – Покажу кой-чего из коллекции.

80

– Как хорошо, что ты решилась! – все восклицала Варенька. – Она бы сгнобила тебя смертным поедом! Но саму ее мы не бросим, я буду заходить, ты будешь, все поможем…

«Ей живая душа рядом нужна, а не придти прибраться», – думала Чижик, хотя мысль эта противоречила и ее собственному решению, и поведению тетки. Та кричала, когда Чижик вещи собирала:

– Иуда! Ворона! Из комнатки выпишу! На панель пойдешь!

«Какая теперь панель», – несколько отвлеченно думала Чижик. Она не до конца сама понимала, что решилась, хотя вот: чемодан, тюк с одеялом и подушкой.

Кровать перетащили дополнительную от Рыжковых. Арькину. Пока возились, устанавливали, Варенька вдруг залилася румянцем: Арькина кровать! Чижик на ней будет спать.

И пока Чижик была в туалете (едва не расплакалась там, оценив мгновенно призабытый дома, а в действительности потрясающий ведь гуманизм и комфорт этого достижения инженеров), Варенька с цирковой ловкостью поменяла кровати местами, и постели на них. Быстро, как фокусник кролика на голубя. Мама заохала, а Варя, отмахнувшись, и откуда силы взялись: то вдвоем одну кровать долго проворачивали, а тут одна две штуки рокировала за пару минут. Запыхалася только сильно.

Вечером по случаю новоселья выпили с мамой и Чижиком по стакану настоящего чая из последних запасов.

Потом девушки долго не спали, шептались в темноте. Вспоминали школу, кого из одноклассников видали, кто чего. Сестры Казанковы, это Чижик от кого-то знала, погибли при эвакуации, эшелон сгорел, а шпингалет Маумкин, вечно последний на физкультуре, в ополчении совершил подвиг (какой неизвестно) и представлен к медали.

Больше шепталась, впрочем, Варенька. Выяснилось вдруг, что надо ей выговориться с подругой, знавшей некоторые больше других секреты.

– А помнишь, ты к нам в деревню приезжала летом! И Арька тогда придумал грибы на очки собирать, а Ким вел таблицу. Белый гриб три очка, сыроежка два…

– За сыроежку одно, – поправила Чижик.

Память у Чижика была хорошая. Она помнила эту игру. Лето случилось грибное, носили грибы ежедневно корзинами, и чтобы сталось веселее Юрий Федорович – а не Арька! – придумал чемпионат. Каждая сыроежка – одно очко, рыжик – одно, масленок, подберезовик с подосиновиком – по два, кажется, а за белый гриб, за царя грибов – три очка. Ким мухлевал, собирал и червивые, но они не считались. А за каждый ядовитый гриб в корзине: очко в минус.

Минусы набирала одна только Чижик, иногда по неопытности складывавшая поганки, но она и без того шла на последнем месте. Леса она не знала и побаивалась. Однажды даже почти заблудилась. Показалось ей, вернее, что заблудилась, что много времени прошло, хотя прошло вовсе не много. Запаниковала, стала искать мох на деревьях, который растет на север, хотя понятия не имела, деревня-то сама на севере или где. Переживала, что о ней беспокоятся, ищут уже.

И вдруг раз – увидела за овражком: Арвиль и Варя. Целуются. Корзинки у ног, а одна опрокинулась, и три гриба, очков на пять, в ручей упали, что на дне овражка. Стушевалась, хотела спрятаться. Но они ее увидели, целоваться перестали, но даже не застеснялись.

Они к ней как-то так относились… Нет, не пренебрежительно, по-дружески, но как-то чуть легкомысленно. Не стеснялись точно.

Вареньке в ту ночь приснилась их полянка, полная грибов, прямо один на один налазит. И новым грибам расти некуда, поэтому их надо все время собирать, чтобы выросли, во-первых, новые, а во-вторых, накормить людей в деревне, которые почему-то – во сне не разберешь! – сами себя накормить не могут.

И выстроили цепочку от полянки до деревни – грибы собирать и передавать. Грибов много, новые лезут из земли тут же, как взбалмошные, а в цепочке все-все: и Арвиль, и Ким, и даже их мама в нарядном платье, и Юрий Федорович, и ее, варина, мама, и папа, и одноклассники, и все…

А Чижик долго не спала, смотрела в потолок. Что Варя переставила кровати – сразу заметила. Ночью была тревога, и кто-то по коридору протопал из квартиры, но Варя и мама даже не проснулись, а Чижик сделала над собой волевое усилие и уснула под сирену, чем потом была горда перед собой.