Текст книги "Орден костяного человечка"
Автор книги: Андрей Буровский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)
– Как видишь, нет… Держится на склоне, ничего.
Оказалось – внук привез на диван бабу Катю, Екатерину Николаевну, и старушка производила гораздо более приятное впечатление, чем здоровенный грубый детина.
– Не обидите бабку? Тогда оставляю вам до вечера.
Но баба Катя не очень нуждалась в опекунах: тихо присела на камень, чтобы видеть долину и озеро. Как раз от этих камней древней оградки открывался вид по крайней мере на двадцать-тридцать километров, до лиловых и сиреневых пространств, где уже терялось всякое представление о формах долин и холмов, где земля совсем сливалась с небом. А главное – видно было озеро, со всем льдом и всеми птицами на нем, как на ладони.
– Хотите видеть именно озеро?
– Я всю долину хочу видеть. Всю жизнь возле нее прожила, немного осталось. А озеро… Никогда не думали, что это может быть последний наш шанс?
– Про последний шанс – не думал… Это как?
– А так, что если уж землю загадили вконец, то ведь можно птицу разводить на озерах. Вон сколько дикой птицы кормится, а разводить еще и домашнюю… Как думаете, можно?
– Думаю, что вполне можно… Только кто же это будет делать, я так задаю вопрос?
– В том-то и беда, что уже некому.
И весь этот долгий весенний день, полный птичьего гомона, хождения с рулеткой и ветра, от которого стягивает лицо, Екатерина Николаевна сидела на камне. Ветер трепал старенькую кофту, развевал края косынки. У Володи все время было неприятное чувство, что Екатерина Николаевна воспользовалась их присутствием и прощается с землей, на которой прожила всю жизнь.
ГЛАВА 10
Маршрут номер два, или Бывшая целина
3 мая 1994 года
По мнению Епифанова, восемь километров, до урочища Камыз, надо было ехать на машине, и все эти километры была видна впереди потемневшая от непогоды деревушка с тем же названием – Камыз. «Странное место степь, – думал Володя. – Ехали шесть километров, и все время маячили впереди домики, словно бы и не увеличились. И вдруг выросли, внезапно они уже рядом… Наверное, степняки, все время живущие на открытом пространстве, умеют принимать во внимание особенности степей и знают, как далеко до разных мест… Но на свежего человека это производит очень уж сильное впечатление».
Фомич сбавил скорость, повел ГАЗ-66 по единственной улице, мимо покосившихся заборчиков, каких-то непонятных развалюх. Володя вроде бы привык к убожеству сибирских деревень, на это было что-то даже для Сибири необычное… Жалкие огороды казались еще более жалкими из-за цвета земли – словно пепел высыпали позади домов, между редкими, неровно вбитыми жердями. И никаких палисадничков, никаких аллеек перед обшарпанными домами. Раза два мелькнул недавно, лет пять назад покрашенный дом, а остальные выглядели так, словно с них сошла краска еще во времена Наполеона. Хотя не только во времена Наполеона, деревни не было еще в годы Второй мировой войны, и удивления достойно, как быстро пришли в такое обветшание новые строения. Ни одно дерево не росло в этой удивительной деревне, и даже ржавая техника возле некоторых домов стояла особенно ржавой.
И никакого движения, никаких звуков… Хоть бы залаяла собака, подошел бы к забору человек. Никого, деревня словно вымерла. Или она и правда вымерла?
Даже странно, что за этой деревней открывался ложок, километра три спускавшийся к Плуг-Холю, и дно его уже покрывалось свежей травкой – свое дело делала вода. А по склонам ложка, в самых верхних частях долины, шли курганы. По описаниям, за Камызом их должно было быть около двух десятков, но одного взгляда было довольно: их раза в три больше даже здесь, в самой верхней части ложка. У Максименкова описывались еще какие-то курганы возле самого озера, на восточном берегу. Значит, туда надо делать маршрут.
Володя спрыгнул на землю, прошелся до места, где, выбиваясь из-под земли, тихо журчал крохотный ключик. Кузнечики бросались прочь от его ног, стрекотали в смеси жухлой и новой, ярко-зеленой травы. Припекало, блеяли бекасы; в небе, стоило замолчать двигателю ГАЗ-66, опять курлыкали и гоготали – теперь не над самой головой, а западнее, чуть-чуть в стороне.
Здесь было несколько десятков курганов – Володя не решился бы сказать, сколько именно, потому что многих камней наверняка не видно в траве. Да мало курганов – недалеко от ключа торчали из земли какие-то вертикально вкопанные бревна, выложенные каменные стенки – неужели остатки фундаментов?! Вид у всего этого свежий, надо порасспрашивать местных. Если не жителей Камыза, то искать таких, как Екатерина Николаевна.
– Ребята, тут работы на недели.
– И хорошо, давайте ставить нивелир!
Приятно было смотреть на широкую улыбку Андрея – готов работать. Хорошо, что он взял этих ребят!
– Фомич, быть вам завхозом…
– Не сумлевайся, начальник, я тебе такой кондер сварю, пальчики оближешь!
– Фомич, хватит играть в уголовного! Вы и сидели-то всего ничего…
– Зато сидел за драку, начальник, за то и наколки имею. Не петух я, а в законе, – сипло разъяснял Фомич.
Володя безнадежно махнул рукой; он и сам невольно смеялся, когда этот сильный, добродушный человек начинал играть матерого преступника. И все невольно хохотали, вытаскивая снаряжение, потому что Фомич, изо всех сил придавая доброй физиономии цинично-злобное выражение, снял рубашку, оттянул подтяжки на груди, стал ими щелкать, напевая:
– С одесского кичмана
Сбежали два уркана…
Из знакомых Володи отвратительнее пел только Михалыч. Но даже эти песни Фомича не могли заглушить криков птиц. И ставили котелок на железную треногу, складывали запасы еды и ветошь в самом хорошем настроении. Разве вид Камыза несколько смущал…
– Андрюша… Вы с Димой ведь можете сделать нужные измерения?
– Шутите, Владимир Кириллович?! Вот от того камня возьмем азимут…
И Андрей с Димой, перебивая друг друга, рассказывали Володе, как они будут проводить измерения. Кажется, здесь все будет в порядке…
– Ну, если справитесь сами, я пройдусь по деревне: расспрошу про эти развалины да заодно попробую купить картошки и хлеба.
И Володя потопал к ближайшим домикам, очень надеясь все же вернуться побыстрее. Вот какое-то движение в ограде… Пожилая женщина в халате, с суровым замкнутым лицом.
– Здравствуйте, хозяйка!
– Здра-а…
И пес в ограде тоже не вскочил, не залаял. Так, приоткрыл один глаз, прохрипел что-то собачье, приподняв верхнюю губу.
– Картошкой не богаты? Мы из экспедиции, нам картошка нужна. Может, у вас старая осталась?
– Какая тут картошка? У самих нет, рождается плохо.
– Плохо растет? А огороды большие…
– Огороды большие, да что толку? Поливать надо, а установка не работает…
– Установка? Это такая… для полива?
– Ну да… – Володя уже понял, что для тетки он становится таким безобидным, даже забавным идиотом, раз не знает про поливальную установку. – А отключили установку – нет полива.
– А нет полива – и картошки нет? – проявил Володя болезненное любопытство городского.
– Само собой, нет… – Ему показалось или тетка улыбалась удовлетворенно? Ей как будто нравилось, что картошки вот тоже нет и все разваливается.
– А хлеб где берете? Нам бы и хлеба купить…
– А нигде хлеб не берем, сами печем. Кто муки завез, тот и с хлебом.
– Странно… Муку у вас продают, а хлеба не продают. Непонятно…
Сначала Володя не понял, что за звуки издает тетка и не на шутку испугался: этот жуткий хрип из открытой оскаленной пасти, да еще после собачки с красными глазами, в этом непривлекательном месте… Потом сообразил: тетка, оказывается, так смеялась, и сердце перестало колотиться.
– Нету у нас магазина! Ближайший магазин – в Усть-Буранном! Там и муку покупаем, а то за хлебом не наездишься, за двадцать верст… Вам-то, с машиной, – это да, это запросто, – завистливо закончила тетка.
– Хотите, мы и вам муки привезем? Мы все равно в Усть-Буранный поедем за продуктами. Мешок муки в машину бросить нам нетрудно.
И стоит, уставившись на Володю, тетка, словно у Володи выросли рога размером с лопаты здоровенного сохатого или вокруг его головы разлилось сияние нимба. Смотрит, вытаращив глаза, и что-то прикидывает про себя. Володя с трудом читал на этом замкнутом лице – слишком непонятно ему было, чем живет человек, что для него важно в этом мире.
– А вы привезите, и я тогда денежки… – просипела тетка наконец.
Тут только Володя понял, какая борьба происходила у нее в голове: и муку получить хочется, и деньги незнакомым отдать страшно.
– А почем продавать муку будете?
– В Усть-Буранном мука почем? По стольку и привезем. Вам высший сорт или первый?
Опять уставилась тетка безумными глазами. Наконец-то разлепила губы:
– Первый… – И, помолчав, сиплым шепотом: – Неужто привезете?!
– Привезем. Вы лучше нам скажите, у кого картошки можно достать? Неужели только в Усть-Буранном?
Цвет физиономии у тетки возвращался к обычному.
– Да нету тут ни у кого… Разве у Тигилеевых? Так вы у них, наверно, брать не будете…
– Нам какая разница? Лишь бы картошка была. А чем они такие страшные, Тигилеевы, что у них нельзя картошку брать?
– Азиятцы… Вон там, пятый дом… Они-то местные! – со злобой вдруг прорвалось у тетки.
– А вы не местные?
– Мы целинники… Пока целина была, мы жили, а целина кончилась, всему звиздец, жить невозможно… Установка не работает, магазин закрыли, делать нечего.
– А раньше что делали?
– Раньше?! – Руки завозились по фартуку, на лице оживление. – Раньше тут все кипело… Раньше тут совхоз был, работы было зашибись, у всех деньги… Уголь завозили, в магазине все, что хочешь, у всех машины, ездили все куда только надо… А теперь за все плати! – неожиданно взвизгнула тетка, мгновенно перейдя от элегических воспоминаний к злобе. – Теперь демократы все продали! За уголь плати, за горючку плати, за установку плати! Установки нет – есть нечего! Денег нет – электричество отключат скоро!
Так же неожиданно тетка замолчала, переводя дыхание, словно отходила от приступа.
– Так неужели тут делать нечего?! Вот овцы… С ними сколько всего делать можно!
– Раньше приемный пункт был – для шерсти, для шкур, теперь нет. Сколько у тебя овец, твоя проблема! И комбикорма не стало, кормить овец нечем.
– А в тайге пасти? Отогнал… вот, на пять километров всего, и можно пасти… В ложке, вот прямо тут, возле деревни, косить можно. А из шкур можно дубленки шить. Вы знаете, сколько одна дубленка стоит?!
Володя сам увлекся; так увлекся, что сбросил рюкзак под забор, отчего пес опять захрипел, приподнимая губу.
– Тут, прямо в Камызе, шить дубленки, возить в Абакан, в Красноярск…
– Так ведь это, молодой человек, еще шкуры надо обрабатывать. Их потом еще кроить надо и шить…
– А кто мешает?!
– Так мы не умеем…
И смотрит она на Володю чуть ли не с победой: вот, доказала ему, как дважды два, что ничего тут нельзя делать. Вот и еще один аргумент:
– А возить тоже не на чем, горючка очень дорогая.
Если вдуматься – по какому поводу такое победительное выражение?! Нашла о чем торжествовать.
– Раз отвезти несколько дубленок в любой город, и окупится сразу вся горючка, а муки можно будет на год завезти.
При слове «мука» жадность перекосила физиономию тетки, да так, что Володе опять стало страшно.
– Ну а если и правда электричество отключат? Тогда как?
– Мы и при керосинке можем…
– Керосин – тоже горючка. Если и его не будет?
– Ну что пристали? Проживем и без света, по-тихому…
– И без угля проживете?
– Без угля… – минута задумчивости. – Нет, без угля не проживем.
– Вот видите. А дрова вместо угля заготовить – их тоже надо возить…
– Никогда мы дровами не топили, только углем…
– Тогда уезжать надо отсюда!
– Так ведь не на чем.
– Тьфу ты! У вас получается, что везде безнадега, делать нечего и ни здесь жить, ни уехать никуда нельзя. Что же делать?!
– А ничего не делать. Может, потом что-то сделается, и получше…
– Что именно?
– А кто его знает?
Помолчали. Тетка наблюдала за Володей без особого даже интереса, без каких-то ярких эмоций. Просто надо же на что-то смотреть, и само собой смотрится на самое яркое, самое подвижное пятно вокруг, в достигаемых глазом пределах. Так лягушка реагирует на движущихся насекомых, не реагируя на все неподвижное вокруг. Тетка могла бы стоять и смотреть так, наверное, довольно долго.
– Ну ладно, я пройду до Тигилеевых… Говорите, пятая изба отсюда?
– Пятая… что?
– Пятая изба… Ну, пятый дом.
– Ах, дом… Ну да, пятый дом, отсюда видно.
И правда, был виден покрашенный недавно домик, подметенная перед ним земля. Володя кивнул, закинул на плечо рюкзак, пошел.
– Молодой человек! Молодой человек!
Володя обернулся.
– Молодой человек! Вы правда муки привезете?!
– Привезем. Если не завтра, то послезавтра.
Тетка сглотнула слюну. «Да она же голодная!» – неприятно поразило вдруг Володю. Сразу-то он не сообразил, а то-то здесь столько разговоров о муке! Надо было сбегать на курган, отдать ей хоть сухарей…
Но он стоял уже перед калиткой на чисто выметенном пятачке, и на него лаял – не хрипел, показывая зубы, а всерьез лаял мохнатый крепкий пес на цепи.
– Здравствуйте! Вы из экспедиции?
От одного из сараев шла хозяйка. Шла босиком по утоптанной, удобной для ходьбы земле двора, в цветастом свободном платье, звеня украшениями на запястьях и на шее. Красивая женщина средних лет с типичной внешностью хакаски: монголоидное лицо и яркие светло-коричневые глаза почти без третьего века, мало отличимые от глаз европейца.
– Здравствуйте… Неужели сразу видно, что я из экспедиции?
– Конечно, видно. Что я, экспедишников не видела?! И машина у вас характерная. А если вы будете картошки просить, то у нас много нет…
– Много нам и не надо, нам бы ведер пять… больше на супчики.
– Пять ведер дам. Обратно поедете, заезжайте.
– А говорят, здесь картошка не родится…
– Возле поселка – конечно, не родится. Какой дурак разводит огород там, где надо баранов пасти? Тут же земля какая? Почти нет гумуса. А к июлю и влаги совсем нет, земля на огороде в пыль превращается. Конечно, нет тут никакой картошки!
– У вас же есть.
– У меня есть, потому что я в тайге сажаю. Вот, десять километров, и можно хоть сады разводить, хоть огороды. А здесь, в долине, нужно разводить овец и лошадей.
– Что же другие тут картошку сажают? И лошадей не разводят?
– А потому, что они нездешние… Про освоение целины слыхали?
– Слыхал.
– Вот ее тут и осваивали. Сколько лет формировалась почва в долинах, знаете? Мне в Абакане один ученый говорил – десять тысяч лет формировалась. Как ледник на север отступил, так и начала почва нарастать. Когда целину осваивали, привезли сюда население… Людей привезли со всей страны. Многие так вообще в деревне никогда не жили, сельским хозяйством не занимались, а кто и занимался – в других краях… Да вы заходите, заходите! Меня Людмилой зовут, а вас?
– Меня Владимиром.
Володя присел на лавочке, выкрашенной в синий цвет. Людмила села рядышком, красиво подвернув под себя ногу. Володя еще раз подивился, до чего идут ей эти серебряные украшения – и браслеты на руках, и гривна на шее. Шел ей и легкий запах духов, и аромат крепкого женского тела, словно прогретого солнцем. Давно он не говорил с женщиной, примерной ровесницей. Вот так, свободно и легко.
– Значит, Володя… А по батюшке? Вы же ученый.
– Давайте попросту – Володей. Расскажите лучше, как тут целину осваивали, – немного слукавил Володя.
– Ну как… Завезли случайных людей, распахали эти несколько сантиметров. Раньше ветры унести почвенный слой не могли, потому что корни трав мешали. А теперь как раз в мае, когда ветра сильные, почва и обнажена. Вот и унесло почву.
Людмила искоса, не без иронии поглядывала на Володю, может, считала его разговор таким способом знакомиться? Не может быть, чтобы ученый человек не знал таких простых вещей… Но Володя и правда не знал!
– Неужели сразу всю и унесло?
– Не сразу и не всю… Три года подряд в зерне тут по уши ходили. Не хватало машин, чтобы вывезти, на станциях зерно кучами лежало – не хватало мешков. И лежало до зимы – вагонов не было. А за три года все и унесло, что копилось десять тысяч лет. На четвертый год урожая почти не было, на пятый – не было совсем. Стали тут опять баранов пасти…
– Ага. И кормить комбикормами из Красноярска, – блеснул эрудицией Володя.
– Ну, если вы и это уже знаете, то вы, считайте, знаете все! И нечего деревенскую бабу мучить!
– Вовсе я не все знаю. Ну, согласен – подставили людей. Совсем для другого они ехали, и поступили с ними плохо. Все это я признаю. Но почему они, эти люди, не могут понять, что картошку нельзя сажать в долинах, у самого поселка? Или почему не проведут канаву для орошения? Вон же, ручеек под боком!
– Не понимаете? Странно… Раньше ведь тут все привозное было, и все начальство давало. Нет корма для баранов? Привезут из-под Красноярска. Не родит земля? Поставим установку для искусственного полива. Не умеешь сам чесать и мыть шерсть? И не надо! Вот тебе пункт, сдавай шерсть с чистой совестью! Самому думать ни о чем не надо, благодать. А вот как все это кончилось – и взвыл народ. Беспомощные они тут. Или переселятся постепенно в другие места, или погибнут. Тут же и впрямь делать стало совсем нечего: зарплаты не платят, купить ничего нельзя, образование детям дать негде… Тоска!
– Делать тут ничего нельзя… Но ведь жили же тут люди! И делали что-то, и жили не так уж плохо…
– Жили, да не тут, делали, да не так. Делать здесь много чего можно, если, конечно, умеючи. Там, где вы копать будете, до сих пор из земли столбы торчат, не заметили?
– Заметил… только копать мы не будем.
– Как не будете? Вы же приехали – и сразу на курганы!
– Долгий разговор, Люда, но у нас совсем другие цели. Копать мы будем очень мало.
– А какие цели, если не секрет?
– Нет, не секрет, но вы сначала мне про эти столбы расскажите! А то очень уж загадочно…
– Да что загадочного-то? Дед мой там жил.
– Дед?!
– А что вы так изумляетесь? Был он человек обеспеченный, свой табун лошадей имел, овец своих он сосчитать сам не мог, но папа думает, у деда было овец тысяч двадцать.
– Так он, получается, у вас хан?
– Скорее это как у вас кулак… Богатый мужик с умом, с энергией. Еще его дед владел большим стадом, а уж мой дедушка развернулся! У него и киштымы были… кто это, знаете?
– Это вроде бы данники? Или батраки?
– В случае с дедом – батраки. У деда заимка была тут, в горах, где можно сеять пшеницу, огороды разводить. А на ключе Камызе дед построил себе дом… Настоящий русский дом, все честь по чести, даже часы с боем завел и половики на пол положил, но выстроил свой дом в степи, где ему жить было всегда лучше. Он земледелием тоже занимался, но лошадьми и овцами куда больше. Большой построил дом, и кормились около него десятки людей. Дед широкий был человек, добрый. Как все кончилось, тоже рассказать?
– Думаю, что угадаю. Коллективизация?
– Конечно. Сгинул дед, и все его старшие сгинули, остался мой отец. Его ссылать не стали, ему два годика было, и один из дедовских киштымов его у себя воспитал. А дом, понятное дело, разрушился.
– Сперва его, конечно же, разграбили…
– Конечно же. А потом забросили просто – ну кому он нужен, этот дом, если не в деревне? Камыза тогда еще не было, дом и ветшал постепенно. А в войну стали разбирать его на топливо, чтобы далеко не ходить…
– Камыз мог вырасти вокруг дома вашего деда… и вообще поближе к воде. Вы не знаете, почему деревню так странно поставили, в стороне от родника?
– Как не знать… К дому деда он никакого отношения не имеет. Камыз от родника не зависел – сюда каждый день воду привозили. На тракторе везли такую огромную бочку, а в ней воды на все хозяйства… Вот и все! Не нужен был этот родник, без него можно было обойтись. Тут же все люди такие… зависимые они очень. Поселок был такой… Ни своей промышленности, ни умения жить в Хакасии – ничего. Что начальник велит, то и делали. Где велят работать, там и работали. Теперь это исчезло все – и начальство, и его указания… а вместе с начальством исчезли и свет, и вода, и бензин. Людям говорят: зарабатывайте сами! Где?! А им: думайте сами! А они и не умеют – ни зарабатывать, ни думать. Ничего не умеют, а кто здесь вырос, молодежь, – те и не понимают, что зарабатывать и думать вообще можно самим. Они так выросли, их так воспитали… Сажать огороды нужно не здесь, а где есть вода. Пасти овец там, где есть корм, а строить дома там, где жить приятнее и интереснее. Это сразу понятно, но если хоть немного думать самим. А они от этого отучены, что тут поделать.
– А вы-то что здесь делаете, Люда?
– Что… Как попала сюда, не скажу, хвастаться нечем. А живу здесь, потому что сыновья пока дом не построили.
– Сыновья у вас дом строят? Где?
– Про Полтаков улус слыхали?
– Не только слыхал, но и работал там, раскапывал Торгажак [9]9
Торгажак – известное поселение карасукской культуры, храмовый городок на старом караванном пути. Раскопки Торгажака изменили представление об уровне развития Хакасии в карасукское время, о ее международных связях.
[Закрыть]и делал музей под открытым небом. Может, вы его даже видели.
– Да… Этот музей я видела, конечно. Вот в Полтакове улусе и буду жить. У меня сыновья знаете какие?! Я же старая, моему старшему двадцать четыре, а младшему – двадцать, вот как!
– А разве нельзя остаться? Если знать, конечно, как здесь надо жить и если есть сыновья-помощники?
– Жить вполне можно и здесь… Овчины есть, значит, можно шить и украшения, и шубы. Есть озера, значит, можно разводить птицу. Есть лес, металл есть, значит, много чего можно делать. Вот такие украшения хотя бы, – Людмила протянула руку, звякнула браслетами, – их делать можно где угодно. Я уезжаю почему? Тут, в Камызе, жить душно. Нет перспективы у поселка, потому что люди тут такие. В Полтаковом все-таки больше… деятельных. Таких, которые самим себе помочь стараются, а не просто болтают. Вот достроит сын дом и заберет старую бабку к себе внуков нянчить.
При словах про «старую бабку» Людмила потянулась гибким, сильным телом, закинула за голову полные руки, показав в глубоких вырезах с боков тщательно выбритую подмышку и смуглую, не стесненную лифчиком грудь.
– Да ладно вам про бабку старую… Не кокетничайте, Люда!
– Уж и пококетничать нельзя.
Володя не выдержал и засмеялся.
– Можно пококетничать, вам – можно! Вы спрашивали, что мы будем делать на курганах… Я пока не рассказал ничего про свою работу, а это долгий разговор, поверьте. Сейчас мне пора бежать к своим… Поверьте, пока мы ни одного кургана не раскопаем, это правда!
– Тогда приходите вечером и расскажите…
– Не обещаю, но, может быть, приду… Скажем, часов в девять.
– В девять уже будет темно.
– Я знаю. Но мне нужно отвезти людей в лагерь и узнать, что там делается. Я… ну, скажем так, заместитель начальника по хозяйственной части. Так что перед возвращением в свой лагерь мы еще заедем за картошкой.
Володя встал, и тут же поднялась провожать его Людмила, зазвенела украшениями, повернулась к нему своим смуглым широким лицом. И такая откровенно лукавая женская усмешка читалась на нем, что Володе стоило серьезного усилия воли тут же ее не поцеловать.
– Ну, не прощаюсь.
И он пошел по той же безотрадной улице; умирающая деревня, беспомощные жители, к тому же началась жара.
А возле парней и девушек из экспедиции, возле ГАЗ-66 и Фомича, стояли какие-то незнакомые. На большом расстоянии Володя даже не понял, какого они пола, и, конечно, прибавил шагу. Худшие подозрения не подтвердились: не было тут разбойников, собиравшихся разнести вдребезги ГАЗ-66 и самого Фомича или тесно пообщаться с девочками. Возле кургана стояли три грации жуткого вида, но пола как будто бы нежного.
– Владимир Кириллович, скажите им, что у нас водки нет! – издалека заорал Андрей.
Володя сложил раструбом ладони:
– А что, не верят?!
Андрей издалека пожал плечами, от машины донесся грохочущий смех Фомича. Вблизи вид граций оказался еще страшнее. Одна – в куртке, из которой неопрятными клочьями торчал синтепон; вторая в несвежей кофте и грязных штанах держала на руках ребенка. Третья, в затрапезном халатишке поверх ночного белья самой сомнительной свежести, в домашних тапочках неправдоподобных размеров. У всех трех – одутловатые, неумные лица, как бы немного оплывшие от жара, болезни или, что вероятнее всего, от пьянства.
Впервые Володя растерялся – он, считавший себя опытным, умевшим разбираться в женщинах, был не в силах определить возраст граций. Сколько им? Тринадцать или тридцать?!
– Зра-ааа… – дружно протянули они, и Володя кивнул.
– Владимир Кириллович, поехали в Усть-Буранный за водкой? – продолжал радоваться жизни Андрюха.
– В Усть-Буранный поедем, а за водкой-то зачем? – спокойно ответствовал Володя; откуда дует ветер, уже ясно.
– А вот девушки говорят – надо за водкой.
– А вам она не нужна, водка, можно подумать! – встряла грация в грязном халате.
– Нам – совершенно не нужна, поэтому мы за ней и не поедем.
И, обращаясь к отряду:
– Ну чего встали? Местное население видите впервые?
Сказал не свирепо, с улыбкой, но совершенно непреклонно. Нечего тут устраивать зоопарк!
– Владимир Кириллович, а вы картошки купили? – Это, конечно же, Оля.
– Нашел, где купим на пути обратно.
– У нас картошка есть! – Это грация, которая в драном синтепоне. – Но только, чур, на водку меняем!
– Рубли не возьмете?
– А на что они тута, рубли?
– А на что вам тута водка? Зачем вам ее пить?
– Чтоб окосеть, гы-гы-гы…
– Гм… гм… А окосеть вам зачем? Вы же молодые, у вас еще все впереди.
– Тута нет ни впереди, ни позади. Тут что можно делать? Ничего.
– Но люди ведь делают что-то?
– Да ничего они не делают! Бабы еще иногда делают.
– Да брось ты, Томка! Какие тут бабы что делают?!
– А Анисья? Она заборы красила. А Татьяна? Она почту разносила. Бабам надо детей кормить, – это, уже обращаясь к Володе, – вот они что-то и делают… иногда.
– Ну а мужики? Мы живем на хуторе, там пастухи овец пасут.
– Ну, разве пастухи… Только денег и они не получают, а другие мужики и не пастушат.
– А что они делают?
– Пьют.
– А кто не пьет?
– Таких тут нету…
– Ну люди же что-то делают!
– Да что делают? Ну, заборы красят… Или там огород вскопают кому. А мы чо? Ну чо тут делать? Свет гасют рано, водки мало… Замуж выходить, и все тут. А чо тут можно еще делать?
– Ну ладно, все-таки на что вам водка? Вы что, тоже пьете?
– А то!
Вот здесь-то грации взбодрились. Володя с ужасом видел это оживление – специфическое оживление алкоголика при упоминании о спиртном. Пошли какие-то упоминания случаев и доз, подначки, специфический юмор про «Танька пробку понюхала, уже в отрубе!» и про «вдарили по третьей, Любка все после каждой пердит. Я ей: „Чо пердишь?“, а она: „Иначе не вмещается!“».
Тут только до Володи дошло: они же совсем молоденькие.
– Давно школу закончили?
– А мы еще и не кончали! Танька вон только закончила!
Танька – это вроде та, которая в халате? Тогда сколько же лет этой, с ребенком?!
– Что же вы здесь делаете, девочки? Время вроде бы учебное…
– А чо – учебное! Праздновать надо, а Любка так вообще в декрете.
– В декрете? Малышу-то уже много…
– Два с половиной…
– Так какой же тогда декрет?!
– А ей инспектор сказал: мол, будем считать тебя в декретном отпуске. Может, она еще и кончит школу когда.
– Ну, с учебой понятно: не учитесь. А что делаете?
– А что здесь можно делать? Да ничего…
И другие жители Камыза подходили к экспедиции. Приходили, усаживались на землю, часами сидели, внимательно разглядывая парней и девушек, обмениваясь впечатлениями. Раздражало необычайно, когда приходилось пить и есть на глазах нескольких человек, провожавших каждую ложку и каждый глоток заинтересованными взглядами.
Но остальные хотя бы приходили и уходили, а три грации как сели на сухую, покрытую прошлогодней травой землю, так и сидели. Одна, которая в кофте и штанах, даже поспала, сунув ребенка подружкам. Малыш непонятного пола проковылял немного, неуверенно закачался взад-вперед и сразу же нацелился на Ольгу. Поведение и уровень развития у малыша были на уровне годовалого.
И не выдержала Ольга, сунула малышу кусок печенья, и он стал лопать с такой жадностью, что ей (да и Володе тоже) сделалось нехорошо. Мгновенно появился бутерброд с тушенкой, и малыш тоже уплел его, не раздумывая. Ольга попыталась умыть ребенка, но он разобиделся и заорал, отбиваясь обеими ручками. И неуклюже удрал, прихватив остатки бутерброда.
– Вы его моете хоть иногда?!
– Ясное дело! Когда надо – сразу моем! – возмутились неспящие грации. – И вообще это не он, это она, Катькой назвали.
Трудно описать выражение лица Оли с глазами на полфизиономии, с трясущимися губами.
– Владимир Кириллович… Там у нее эти самые… насекомые… Представляете?!
– Представляю. Не рви ты себе душу, девочка, ты ведь ничего не можешь изменить. А еды ему… то есть ей, Катьке, дай.
– Владимир Кириллович… Да какая же может быть у этого ребенка судьба? Что же с ним будет при таком обращении?
И Володя, как ни сердился на Ольгу, сейчас был почти благодарен ей за этот ужас. Ну, ограниченная девица. Ну, приземленного в ней, на вкус Володи, больше, чем нужно. Но ее ребенок не будет шататься голодный и покрытый вшами. Уже хорошо!
– Нет, ну что с ним будет?!
– А давай спросим? Девушки! Что, в Камызе можно получить образование?
– Ха-ха! Тут и школу кончить трудно.
– Трудно, потому что вы водку пьете.
– Да учителя сами ее пьют! У нас и уроки не всегда бывают.
– Ладно… Ну а потом-то что делать? Неужели только замуж выходить?
– А чо еще делать? Скажите, мы сделаем…
– Ну а если уехать куда-нибудь? Например, в Абакан?
– А кто нас там ждет, в Абакане? Куда там уедешь? То-то, некуда…
– Хорошо… Вот у меня в руке волшебная палочка… (Володя вытащил ручку из полевой сумки.) Вот я ей сейчас взмахну, и у вас у каждой в Абакане будет по квартире. Представляете? Вот взмахну – и по квартире. Что тогда будете делать?
К этому моменту все оставили свои дела. Дима и Наташа опустили рулетку, так и стояли с концами ее в руках. Андрей распрямился от нивелира, еще когда Оля подошла к Володе, так и стоял в напряженной позе. Даже Фомич высунулся из-под машины, где деловито что-то подворачивал, и тоже уставился на граций.
А те тоже обалдели и с полминуты хлопали глазами.
– Ну? Вот у вас нет проблемы перебраться в Абакан, все решено! Чем тогда вы будете заниматься?
– А это вы все придумали, – сказала, наконец, девица в халате, – нет у вас на самом деле там квартиры. А если и есть – вы нам ее не отдадите.
– Точно! – обрадовалась грация в рваной куртке. – Ясное дело, дядечка нам ее не отдаст!
И все, и расслабились грации, нашли причину не думать, не искать других версий судьбы, спокойно, с чистой совестью спиваться в своем Камызе, точно зная: ничего в их судьбах изменить нельзя. Нипочем и никогда. Молчали и экспедишники.
– Ну вот, Оля, ты получила ответ?
– Наверное, да, получила… Но это же ужасно, Владимир Кириллович! Давайте же что-нибудь сделаем!
– Себе взять хочешь? – вступил в беседу Фомич. – Бери, мать вряд ли дорого возьмет, а ты ее не старше. Хочешь взять?
