Текст книги "Орден костяного человечка"
Автор книги: Андрей Буровский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)
– Кто «они»? Не морочь ты мне голову, хватит страхов…
– «Они»… Ну, скажу тебе так: те, кто выходит из курганов. Не из всех, из некоторых курганов. Я точно не знаю почему, но ты же видишь, что делается.
– Это все, что ты скажешь?
– А ты ждал, я тебе все тайны открою? Честно говорю – я сама знаю не все. А то, что знаю, – очень смутно. Знаешь что? Если будет опасно, я тебе пошлю нетопыря… Если кто-то из вас в большой опасности, он прилетит к тебе, и ты будешь знать, что происходит.
– Это если… собачка побежит?
– Собачка. Или кто-нибудь еще.
ГЛАВА 12
Курган над сухим руслом
9 мая, среда.
– Копать надо, а тут День Победы…
Епифанов разрывался между двумя душевными потребностями – отпраздновать 9 Мая и раскопать курганы, отмеченные камнями с выемкой.
– Я бы копал… Погода чудесная, ясно и тепло, земля оттаяла.
– С другой стороны, День Победы, и курганов-то только два… Володенька, на все, что мы обследовали, всего два нужных нам кургана! В том, который возле леса, осталось только погребальную яму вскрыть, работы на полдня!
– Вот и отлично, давайте я этот курган и закончу. Благо курган-то неграбленый. А вы с парнями займетесь вторым, который над сухим руслом. Дня два-три, и тоже дойдем до погребения.
– Так-то все так… Только ведь надо же и День Победы отпраздновать.
– Давайте, Виталий Ильич. Раз надо – значит, будем праздновать. А кто кого победил, вы не помните?
– Владимир Кириллович, бросьте свои антисоветские шутки!
– Но я и правда не понимаю, кто кого победил… А дни стоят какие солнечные, ясные, с ветерком… Как же такие дни упускать?
– Все равно же приходится отдыхать…
– Но мы же стараемся не совпадать с праздничными днями местных. Представляете, что будет твориться 9-го?! Они явятся к нам толпами.
– Тогда, может быть, отпразднуем в другой день? 8 мая, например… Владимир, перестаньте ухмыляться! Вы и представить не можете, какое значение имел День Победы для нашего поколения!
– Отлично представляю. У меня мама тоже вот празднует День освобождения Германии.
– Что-о?!
– В ГДР это так называлось – День освобождения Германии. Вы праздновали День Победы, а ваши сверстники в ГДР – день, когда вы их освободили.
– Тьфу на вас! Ничего святого нет для этого поколения.
Студенты ржали, Епифанов возмущался. В конце концов решили так: пусть 9 Мая дежурит отряд Володи и приготовит все, что нужно для праздника; так им и надо, охальникам. Епифанов же и новосибирцы в этот день поработают, вечером все отметят праздник, а отдыхать экспедиция будет на следующий день, не 9-го, а 10-го: местные уже будут стонать от похмелья, но все равно выйдут на работу…
– Володенька, жаль, что не вы вскроете погребальную камеру в этом кургане!
– У меня будет второй…
– Вот это меня и утешает. Курган над озерцом я возьму сегодня, а второй курган, у сухого русла, возьмете вы, когда выйдем на работу…
– Получается, одиннадцатого числа.
– Да, получается так.
И едва настало утро Дня Победы, заторопились отряды вершить великие раскопные дела.
– Вы видите? Степь-то расцветает! – радовался Епифанов, словно только заметил: степь начала покрываться зеленой травой. Покрывалась она травой достаточно своеобразно: среди желто-бурой пожухлой растительности торчали какие-то отдельные и, надо сказать, довольно уродливые пучки.
Это в Петербурге между 1 и 9 мая трава поднимается с такой скоростью, что кажется – можно заметить, как она растет. А в Сибири все это не так – до июня появятся так, проплешины новой травы, отдельные зеленые стебельки среди буро-серо-желтого, пожухлого.
Так же и с деревьями… В Петербурге, на севере Европы, давно уже листва станет летней, непрозрачной, а в Сибири еще добрых две недели, до самого конца мая или даже начала июля, листва деревьев будет радовать салатным оттенком и будет сквозной по-весеннему.
Причин для радости немного. Но настроение Епифанова всегда оказывалось такого заводного свойства, что зажигало людей, и всем тоже становилось хорошо. И когда машина выехала в маршрут, из-под брезента раздавалось бодрое пение и смех. День начинался приятно.
Володя же устроил основательную дневку, готовясь к праздничному вечеру. Дневкой называют такой день, когда все время движущийся по маршрутам отряд остается на месте, в этот день осматривают и чинят снаряжение, обувь и одежду, отдыхают и строят дальнейшие планы.
А тут предстояло совершить еще два великих деяния: соорудить праздничный ужин и не позволить пастухам свести на нет праздничную посиделку. Задачи противоречили одна другой, потому что все приготовления к празднику вызывали интерес у пастухов.
Но очень хотелось сделать экспедиции сюрприз: народ вернется – а можно отметить праздник, поесть всяких вкусных вещей, и не только поесть, но и выпить. Поэтому Володя с утра посадил Наташу с Олей крошить печенье и варить сгущенку – он знал, какое это муторное занятие и как много времени уходит на то, чтобы размельчить печенье чуть ли не в порошок, залить вареной сгущенкой и сделать из этого сладкого, аппетитного клейстера длинную и вкусную колбасу «торта по-экспедиционному».
Володя с вечера договорился, что ему оставят барана, заплатил за него и теперь сходил в смертный загон, выволок из него бешено брыкавшегося барана, связал и во вторую половину дня зарезал. Баран молча плакал – поразительно, как скотина чувствует судьбу… Пришлось глотнуть из заветной бутылки – уж очень мерзко становилось на сердце от слез этого обреченного барана. Нездоровое занятие – резать скотину, хотя и необходимое.
Разделывать барана Володя предоставил Андрею с Димой, а сам занялся подготовкой котла под плов и другими важными делами. Только наивные и малограмотные люди могут думать, будто плов – это такая рисовая каша с бараньим мясом. Ничего подобного! Плов – это чистый котел, это отстоявшаяся вода, это много масла, это жареный лук, это правильно промытый рис… В общем, плов – особое блюдо, не имеющее к каше никакого отношения. Когда готовишь плов, нельзя никому доверяться и никому ничего нельзя поручить! Вот Володя и не поручал, сам делая все необходимое.
И в этот пронзительный весенний день был бы он счастлив, если бы не пастухи…
Курган над озерцом
Вряд ли и Володя, и ребята из Малой Речки чувствовали бы себя так спокойно и уверенно, если бы знали: в этот самый момент в степи поднимается стена тумана. Над ними кричали журавли, в яркой, мягко мерцающей синеве плыли последние, запоздавшие косяки гусей, стаи куликов, а видно было километров на тридцать – стоит взобраться на крышу дома или любой из кошар.
Такой же синий простор распахивался и над отрядом Епифанова, так же видна была стена леса – примерно километрах в пяти, так же переливался синим и лиловым горный хребет за Плуг-Холем. И тут гомон птичьих стай заставлял ребят поднимать голову к синему хакасскому небу: есть что-то пронзительное в зрелище этих плывущих в пространстве птичьих косяков.
Первые сгустки тумана возникли на границе с лесом почти сразу, около десяти часов утра. Белое-белое надвигалось, расплывалось все шире и шире; плотный клубок матово-белого, неспокойного, поднимаясь, качался над степью. В этом месте исчезла полоска леса, пропала даже нижняя часть сопок. Появление тумана было странно: не с чего, никаких для тумана причин.
Епифанов оторвался от планшета, перестал чертить план кургана. Происходило что-то, чего он не мог объяснить; умный старик почти не сомневался, что без этих странностей с туманом отряд вполне мог бы и обойтись: за долгую жизнь Епифанова с ним не случалось странностей, от которых становилось бы лучше. Если странность – почти наверняка кончится гадостью!
Копать слежавшийся сухой песок несложно; копать влажный песок на глубине – еще легче; студенты жизнерадостно вопили. Чуть ли не в первый раз за годы работы с этим составом Епифанов недовольно поморщился: ну к чему этот ор? Вот был бы здесь Володя, он бы понял беспокойство старика… Без понимающего человека Виталию Ильичу оказалось не на кого опереться.
К двенадцати часам в погребении пошли первые кости скелета, у северной стенки могилы стали видны венчики сосудов – все как всегда, погребальная пища покойному.
Тогда же, в двенадцать часов, уже для всех стало очевидно: происходит что-то непонятное. Стена плотного тумана, колыхаясь, ползла через степь. Пока стена шла далеко, было видно – она кончается не очень высоко от земли… Метров сто в ней от силы. Придвигаясь к людям, стена начала загораживать полнеба. Часть горизонта была обычной. Другие окрестности скрыла эта странная, как бы живая, стена.
Стихло курлыканье над головой. Может, Епифанову и померещилось, но последние стайки куликов уносились куда-то вбок, в сторону от пухнущей на глазах туманной стены. Если не показалось – получалось, птицы спасались от чего-то, и не пора ли смыться за ними?!
В час пообедали, и Епифанов велел собираться: уже ясно – работы не будет.
В половине второго первое щупальце тумана достигло раскопа. Потухло, превратилось в тусклый кружок солнце, над вбитыми колышками и пучками травы замелькали какие-то мутные обрывки. Только что вокруг была степь, а где-то в стороне, пусть ближе и ближе, наступала белесая стена. А теперь вдруг эта стена встала вокруг – колышущаяся, неровная. В плывущую стену ушла степь, в ней исчезали брезент с остатками завтрака, колышки у края раскопа, груды земли. Стало трудно различать лицо человека, стоящего в двух метрах от тебя. Отошедший на три метра выглядел темной неясной фигурой с расплывчатыми очертаниями.
Трава сделалась мокрой, блестящей, на ней все время поскальзывались. Капли воды стыли на лицах, на одежде; влага пропитывала все. Голоса звучали приглушенно.
– Собирайся, народ. Здесь ловить нечего, и машина тоже не проедет.
– До Камыза тут километров семь… – вслух подумала Лена. – Больше часа идти.
– А в Камыз вам зачем? До седьмого хутора по прямой – километров пятнадцать, только надо перевалить через хребет.
– Ох…
– Пятнадцать километров?! Не расстояние! – отрезал Епифанов. – Мы молодыми по пятьдесят километров ходили.
– В таком тумане и Камыза не найдешь…
Ангельское терпение расплылось по лицу Епифанова.
– Мишенька… Вы знакомы с такой штукой – называется «компас»?
Михаил совал что-то в рюкзак, вздыхал. Туман глушил звуки его сопения.
– Миша! Не слышу ответа. Компас знаете?
– Знаю… Но как мы определим, куда именно идти? Камыз вроде бы там, – отозвался Миша и неуверенно махнул рукой.
– А седьмой хутор?
– Вроде… там…
– «Вроде»! Миша, когда туман поднимался, я все ждал, когда же вы начнете брать азимут. [10]10
Направление на объект, которое выражается в градусах.
[Закрыть]А вы копаете себе… Что, если я есть, можно ни о чем не заботиться? Старик все сделает?
Миша смотрел с некоторой тоской, чесал в затылке. Толя делал вид, будто не слышит. Только Лена расхохоталась:
– Вы сами нас так приучили!
– Ладно, собирайтесь, ребятки. Азимут – двести шестьдесят. Через три часа быть вам на хуторе.
– Виталий Ильич… Вы что…
Миша не смел договорить.
– Естественно. Я остаюсь.
– Зачем?!
– Зачем – это не ваша проблема. Ваша проблема – дойти до хутора и приехать сюда с Фомичем, как только развиднеется.
– Но…
– Вы не поняли, Миша, это приказ. Я отдал отряду приказ – это вы понимаете? Работать нельзя, надо уходить, а мне тут предстоит произвести кое-какие наблюдения.
– А если туман не рассеется?!
– Тогда поднимать общую тревогу, искать меня всерьез… Но это дня через три, не раньше.
И, добивая наивную, не умеющую жить молодежь, Епифанов приподнял, встряхнул свой рюкзак:
– Неприкосновенный запас зачем нужен? Вот как раз для таких случаев и нужен. Буханку хлеба и банку тушенки берете с собой, остальное при мне. Много ли старичку надо? Три дня я здесь неплохо проживу.
ГЛАВА 13
В тумане
9 мая, вечер, ночь с 9 на 10 мая
– Миша…
– Ну?
– Мы вышли в два… Верно?
– Полтретьего.
– А хотя бы и полтретьего. Сейчас почти шесть, нам уже пора прийти на хутор…
– Сам знаю, – чуть помедлив, сказал Миша. У него давно было подозрение, что данный Епифановым азимут – какой-то неправильный. Парень не мог бы объяснить, почему он так думает, но уверенность в этом последние час или два все крепла.
Под ногами вдруг зачавкала вода.
– Ничего себе!
Какие-то чахлые лиственницы как будто плыли – конечно же, двигался туман. Вот они и вышли к лесу! Перевал? Но Миша понятия не имел, где же именно они оказались. И что теперь надо делать.
Туман сгустился, лиственницы вокруг стали почти неразличимы. Почва под ногами сделалась топкой. В пределах видимости качались какие-то чахлые кустики, осинки толщиной в два пальца, уходили в туман еще какие-то деревца.
Не было и дороги – даже сама степь куда-то исчезла. Впереди только мокрая, склизкая почва, а вокруг – черная, маслянисто блестящая вода. Соваться в эту воду не хотелось; Толян шагнул было в сторону – затеял проверить дорогу… и тут же провалился по бедро. Вторая нога Толяна тоже ушла в болото по колено. Толян с перепугу завыл, но его очень быстро вытащили. Вот только один из кедов Толяна, как оказалось, остался в болоте, и достать его из ледяной черной жижи не было ни малейшей возможности. А сам Толян изрядно выпачкался в какой-то вонючей грязи – да так, что куски этой грязи отваливались от него и звучно шлепались на землю.
– Надо вернуться!
– Наверное, надо… Но куда?
Пока тащили Толяна, совсем потеряли направление.
– Вроде туда…
Двинулись… И тут же уперлись в черное зеркало воды.
– Обойдем!
Стали обходить, потратив уйму времени на путь от силы в триста метров. Толян стонал, наступая на твердое. Миша цыкнул на него, и он заткнулся.
– Что, тверже?
– Непонятно…
– Ой, мальчики! – вцепилась в Мишин рукав впечатлительная Лена – Там кто-то ходит!
Точнее не скажешь. Был впереди участок твердой почвы или нет, сказать трудно, но прямо по курсу кто-то определенно ходил. И мог этот кто-то, судя по неясному силуэту, держаться и на двух, и на четырех ногах, вот что самое интересное. Как выглядит этот ходящий в тумане, никто не мог бы сказать точно – силуэт все время менял очертания, туман двигался, его пласты поднимались и опускались, разобрать ничего невозможно.
– Кто это?!
– Ти-хо! – Миша взял командование на себя – просто потому, что Толян совершенно откровенно перетрусил. Студентки, столь многоопытные полевички в лагере, лихо гнувшие пальцы, рассказывая про то, как они копали с Епифановым на Фыркале и Малой Сые, как-то сразу оказались тем, чем и были в действительности, – сопливыми девчонками, едва-едва научившимися жить в благополучной, организованной другими экспедиции.
Только окончивший школу Миша был не опытнее других – а сильнее духом и решительнее. Если получалось, что Миша командовал и его слушались, если другие спрашивали у него, что делать, – только поэтому. Но и Миша, и все остальные понятия не имели, что бы это могло быть… Когда «оно» передвигалось на четырех ногах, Лена начала тихонько поскуливать:
– Медве-еее-ее-едь…
Так и поскуливала, пока Миша не цыкнул. Он и остальные тоже думали – может, медведь?
Силуэт поднимался вертикально, и уже совсем не было похоже, что это медведь. Потому что медведь стоит на задних лапах недолго и неуверенно, а это существо размашисто шагало, исчезая и появляясь в самых неожиданных местах. Туман плыл, и казалось, что от него отделяются куски, живут какой-то самостоятельной жизнью, пропадают в расплывчатом мареве. Размеры существа определить никто бы не взялся, но Мише казалось, что оно раза в полтора больше, чем человек.
Временами фантом исчезал, растворялся в тумане. Но стоило сделать шаг – и существо тут же появлялось вновь, если не прямо по курсу движения, то чуть сбоку, такое же непостижимое и молчаливое. Ни разу за несколько часов существо не издало ни звука и оттого казалось еще страшнее, еще неприятнее. И оттого еще труднее было определить – с чем же все-таки они имеют дело.
– Давайте обойдем…
– Та-ак… Двигаться будем вон туда… – Миша прикинул, что, если сделать крюк в южном направлении, можно выйти к более твердой почве. Подчинились ему беспрекословно, но минут через двадцать местность понизилась, стало заметно более топко. Толян опять провалился, на этот раз только по колено, и последний кед не потерял.
Дальше идти стало опасно; не сговариваясь, только поглядывая на Мишу, ребята стали поворачивать. Миша соглашался – здесь не пройдем. Но в этой топи хотя бы не ходил кто-то большой и непонятный… а это тоже преимущество.
– Миша… мы обратно пойдем?
– Не прямо обратно, Лена… Надо делать крюк.
Сколько ни делали они крюков по местности, то или попадали в топь, или опять возникал впереди непонятный зловещий силуэт. «Страж болот», – про себя называл его Миша.
Лица у девушек осунулись, Толян скулил все откровеннее и громче. Миша и сам понимал, что надо сделать перерыв.
– Который час?
– Уже почти восемь… И есть хочется.
Миша обозрел свое перетрусившее, уставшее воинство. Все трое смотрели на него, признавая в нем командира. Только вот сам Михаил охотно отказался бы и от этой должности и, от этой ответственности. Скажи ему еще утром Епифанов: «Ты командир», и Миша надулся бы от важности. Студентки надулись бы на Епифанова за то, что он нарушает субординацию, подчиняет их, «старых», «опытных» и, главное, студенток, – школьнику. А Мишу задразнили бы – и они, Лена с Ларисой, и Толян. Быстро же все переменилось…
– Значит, так… сейчас мы будем отдыхать. Половину еды можно съесть. Толян, вот топор, займись костром. Лена, намажь бутерброды. Лариса, помогай всем, я пошел за водой.
Ни при каких других условиях не стал бы Миша пить такую воду, какая текла в чайник из этих болотных промоин – застоявшуюся, буро-зеленую, со множеством всяческих рачков, водорослей, кусков мха. Но другой воды не было, а день-то был теплый, парило; несмотря ни на каких комаров, все скинули куртки, взмокли. Попить необходимо, чай бодрит. И хорошо, что если хлеба в обрез, то чай и сахар экономить не надо. Миша утром прихватил на раскоп столько, что хватило бы на три таких похода.
– Девочки… Воду надо профильтровать. Давайте вот из чайника в котелок, потом в кружки…
– А через что, Миша?!
– Через твою футболку, Лариса.
– Тогда отвернись…
Миша удивился, что такой же просьбы не последовало и Толяну, но выводов не сделал – и по молодости, и от смертельной усталости. Не до того ему было.
Толян нарубил какую-то гниль, от костра шло дыму в сто раз больше, чем огня. Болотная вода, процеженная через пропотевшую футболку, упорно не хотела закипать. Есть не хотелось, хотя разум говорил – необходимо. Но половину хлеба и консервов Миша велел спрятать «до следующего раза». Когда он будет, «следующий раз»? Об этом не стоило думать.
– Времени сколько?
– Уже девять… Скоро стемнеет. Миша… ты как думаешь – Епифанова уже съели?
– Тьфу, чепуха какая! Епифанова так просто не съесть… Это мы в тумане заблудились.
– Ну, пусть будет так, заблудились… А теперь нас отсюда не выпустят. Что с Епифановым – этого мы тоже не знаем. Там все что угодно могло случиться, возле этой могилы…
– Живой или не живой Виталий Ильич, еще узнаем. А мы отсюда выйдем, понятно?! Против этого… против этого сделаем копья.
– Из дерева копья?! Против… против неизвестно чего?!
– А первобытные люди – они с чем против медведей ходили? И против тигров? А слонов и носорогов чем брали?
– Так то первобытные… – и, отпустив это сильное высказывание, Толян уныло замолчал, уронив руки между колен, созерцая свою босую ногу.
– Толя, у тебя какой размер?
– Ну, пиисятый… А что?
– А то, что девушек носки тебе не подойдут.
И Миша разулся, снял собственные носки:
– Все вместе – на свою ногу… вместо обуви – дошло?
– Ну-у ты даешь…
– Девушки, придумайте, как еще обмотать ногу получше, понадежнее. А ты, Толян, как обуешься – найди пару прямых стволиков. Тут дальше осинки неплохие растут… Понял зачем?
– Неужто копья будешь делать?
– Будем делать… Понял, Толик? Мы с тобой будем их делать… Вместе будем. Заострим получше, на огне обожжем острие и пойдем дальше, на крепкую землю.
Миша отвернулся, не в силах выдержать пристальных взглядов Лены с Ларисой – взглядов недоверчивой надежды. Он не был уверен, что их заслужил.
И опять болото раскрывалось во все стороны, одинаковое во всех направлениях. Куда-то исчез грозный призрак, и туман опускался, ложился, распадался на клочья и куски. Все больше открывалось, все лучше становилось видно само болото – унылое, покрытое какими-то деревцами-недоделками, нелепой осиновой порослью, все в проплешинах, черных лужах, каких-то поваленных полусгнивших стволах (видимо, росло здесь и что-то более серьезное?). На поверхность воды всплывали пузыри газа из неведомых глубин. Чавкала под ногами трясина. Все везде одинаковое, неразличимое, и Миша совершенно не был уверен, что найдет место, по которому они только что прошли, – даже сумеет ли вернуться к поваленному стволу, возле которого полчаса назад жгли костер, пили чай, переобували Толяна.
Зловещее существо пропало – но и выход из болота пропал. В комарином звоне мерзко покачивались голые стволы и ветки; в безветрии становилось совершенно непонятно, почему они качаются, особенно если не думать о сотрясениях непрочной почвы, создаваемой самим же отрядом. И колебания растений становились еще одним неприятным, тревожным явлением, еще одним необъяснимым свойством болота.
Спускался вечер; солнечный свет теперь не задерживался туманом, но его лучи падали косо. Куда идти? Вроде бы идти надо на север, встав левой рукой к закату. Хотя да! В это время года солнце закатывается не на западе, а где-то между западом и югом… К чему ближе, к югу или к западу, не знали ни Миша, ни другие. Ребята могли находиться где угодно – и в трех, и в двадцати километрах от хутора. Но на каком бы расстоянии ни находились – они были к северу или к востоку от степи. Если бы ребята двигались на юг, они давно бы уже вышли из горного леса к степной местности.
Скорее всего, Миша повел бы отряд туда, где закатывалось солнце, – но тут вдруг тихо вскрикнула Лариса.
– Что такое?! – тон Миши был не особенно любезен. – Чего орешь?
– А вон посмотри… Это же просека!
И точно! Стоило Ларисе провести рукой, как среди круговерти лесных зарослей очень заметна стала ровная, словно проведенная по линейке линия, рассекавшая кроны. Внизу, под ровным лоскутком бледного вечернего неба, угадывалась и тропинка. И на ней, на тропинке под линией вечернего неба, хлюпала грязь под ногами, по краям пучилась трясина – но было прочнее, надежнее, чем на болоте. Плохая, неровная, давно нехоженая оказалась тропинка – но и та, по которой шли утром, была ведь ненамного лучше.
Ребята невольно заспешили, даже Толян перестал хромать, торопясь пройти как можно больше. Часа два шли из последних сил, бурча пустыми животами, со все большим трудом переставляя гудящие ноги. Конца лесу не открывалось, и даже сам лес становился все выше, красивее, интереснее. Исчезли лиственницы; в закатном огне бронзовели стволы высоких сосен почти без горизонтальных веток, значит, деревья поднялись в густом лесу. Темнота словно накапливалась в понижениях местности, в отдаленных участках леса и где деревья росли гуще.
– Я уже не могу… – вырвалось вдруг у Ларисы, вырвалось с каким-то детским всхлипом. Девушка остановилась, оперлась на ствол, тяжело переводя дыхание.
Опять Миша был вынужден принимать решение за всех. Он уже стоял перед отрядом, развалившимся прямо на земле. День угасал. Выйти в степь до наступления полной темноты – это почти невероятно.
– Миша… Может быть, устроимся на ночь? Соберем дров побольше…
Толян тоже как-то не вспоминал, что он старше Миши на год и уже как-никак студент второго курса, большой человек. И смотрит жалобно, снизу вверх. Не только потому, что он сидит, а Миша стоит.
А Лена как повалилась на землю, прямо на мох лицом, так и лежит неподвижно. Ладно… И Миша, делать нечего, начинает учиться приказывать.
– Народ! Не раскисать! Из болота вышли! И дальше выйдем. Сейчас – народное гуляние за дровами. Нужно собрать целый ворох. Вот такой, – и Миша показывает примерно по пояс себе и зовет как можно более властно – Лариса!
Девушка еле поднимает голову.
– Десять минут… Нет, пять минут полежать – и давай делить еду. Принцип тот же – половину сохранить на утро, половину съедим сейчас. А я пошел за водой, чай будем варить.
Поблизости от места остановки, не лучше и не хуже других, дорога резко переламывалась, шла вверх и тут же резко ныряла вниз, образовывала углубление между двух бугров. Да еще Бог знает с каких времен осталась глубокая, сантиметров двадцать, колея у одной из бортовин дороги – не одна машина, должно быть, буксовала в этом месте. В низинке вода стояла ровным тонким слоем, а в старой колее – слоем потолще. Миша зачерпнул эту воду, почти ткнувшись носом в огромный когтистый след размером в три человеческих ладони. След совсем свежий, зверь пил отсюда часа два назад – как раз когда начался вечер, время активности медведя. Были и следы копыт, больших и маленьких. То ли лосиное стадо с лосятами, то ли приходили лоси и какие-то мелкие животные – может быть, косули. Миша слишком плохо знал следы, чтобы толком в этом разобраться.
Лена так же лежала ничком, Толян сидел, привалившись к дереву спиной. Только Лариса что-то торопливо резала на собственной штормовке, несмотря на рыжих комаров.
– Толя, а ну быстро за дровами! Темнеет на глазах!
Толя кинул затравленный взгляд, но не посмел огрызнуться, с явным усилием пошел.
– Лена! Давай за дровами!
Никакой реакции.
– Лена! Нельзя так лежать!
Миша понятия не имел, можно так лежать или нельзя, но он точно знал, что земля еще очень холодная, и еще лучше знал, что неправильно Лене вот так лежать, когда Лариса что-то делает. И знал, что упрямства ему хватит.
– Ленка! Помоги Ларисе, поедим!
Никакой реакции.
Миша положил руку на спину девушки. Реакции не было. Взял за плечо и тряхнул.
– Подъем, я сказал! Хватит валяться!
– Отстань, – глухо, безразлично, как с того света.
– Не раскисай. Раскиснем – точно пропадем.
Лена со стоном перевернулась, стряхнула руку Михаила.
– Ну чего пристал?! Лежу – мешаю я тебе?! А мы и так пропадем.
– Чай пить будешь? Для него надо дрова собирать. Есть будешь? Вон, Лариса старается, делает бутерброды. Давай поднимайся.
Миша сам не знал, откуда у него этот властный тон, уверенность, готовность решать за других. Хорошо, костер разгорелся чуть ли не мгновенно, жарко задышал, охватывая сосновые ветки. Лариса закончила с едой, стала поддерживать огонь и варить чай. Лена так и сидела, словно бы оцепенев.
Мише пришлось самому трижды сходить за дровами и гонять Толяна, пока образовалась нужная гора. Есть сначала не хотелось, но микроскопические порции еды вызывали мучительные спазмы в животе, острое желание добавки. Днем было не до того, а тут поплыл запах жаркого, память о наваристом борще…
Уже в полной темноте закипел чай, и вот от него-то, как ни странно, накатывались волны силы, чувство уюта и желания жить. Даже Толян оживился, и только Лена сидела так же безучастно.
– Спать так и будем? – поинтересовался Толян.
– А у тебя есть другие предложения?
– Нет.
– Тогда так: у нас есть спальный мешок, чтоб садиться. Давай отдадим его девушкам. У меня в рюкзаке есть еще чехол от палатки; возьми его себе под голову. Устраивает?
– А ты? – вскинулась Лариса.
– А я буду охранять. Утром попьем чаю и пойдем.
Между костром и стволом сосны давно стало тепло и уютно.
Миша отрубил шведским топориком, притащил здоровенный ствол упавшей сосны, положил поперек костра – теперь будет гореть до утра. Перегорит – он сдвинет половинки ствола.
За пределами освещенного, нагретого уголка стало по-настоящему холодно, пар шел изо рта. Миша вынул ноги из чудовищно грязных кроссовок. Мелькнула мысль сходить к понижению дороги, помыть ноги… Но вода для питья будет нужна и завтра, стоит ли сегодня ее пачкать? К тому же мало ли кто может быть сейчас у воды. И Миша сел, вытянув ноги к огню, опираясь на деревянное копье – грубо оструганную палку. Топорик и нож он воткнул в ствол сосны, чтобы были под рукой.
Вызвездило. Узкая полоска созвездий протянулась над просекой, смутно манила к себе. Лариса вылезла из спальника, подошла к Михаилу, посидела, опустившись на колени и на пятки.
– Мишка… Как думаешь, завтра мы выйдем?
Миша хотел было сказать, что вышли бы они и сегодня, не будь тумана, этого «нечто» в тумане и всех поганеньких чудес похода; что завтра выйти не проблема, если новых чудес не появится. Но, конечно же, Ларисе он сказал вполне уверенно, что завтра они выйдут обязательно…
– Вернее, уже сегодня выйдем. Полпервого, и шла бы ты, Лариска, спать.
– Мне с Леной холодно…
Девушка распахнула плотную ветровку, накрыла себя и Михаила, прижалась к парню под ветровкой, обняла его обеими руками. Теперь Миша сидел, прижавшись к стволу сосны всей спиной, а слева и спереди была Лариса; девушка заслоняла от него часть обзора, и Миша ее слегка подвинул. До сих пор он как-то не замечал, что у Ларисы черные косы и что они хорошо пахнут, что у нее тяжелая, не по возрасту, грудь. Лариса дышала, поминутно задевая грудью Михаила.
– Миш… Миша… У тебя кто-нибудь был?
И Миша готов был соврать, но то ли он слишком устал, то ли как-то не захотелось врать после всех событий дня. Днем все было настоящее, реальное, и нечего было валять дурака, представляться не тем, что ты есть.
– Нет, не было. А у тебя?
– У меня был… Уже давно.
Губы Ларисы дразнили мочку уха; вдруг ставший невероятно длинным и тонким язык исследовал ушную раковину Миши. Михаил деловито чмокнул девушку куда-то в щеку, подвигал левой рукой – легко ли освободиться, если это станет вдруг нужно.
– А это важно, был у меня кто-то или нет?
Лариса покачала головой. Мише показалось, что она улыбается, но он вовсе не был в том уверен.
– Давай спать. Иначе завтра с места не сдвинемся.
Оба понимали, что отойти от костра не решатся – даже если в лесу вокруг нет ничего и никого. А тут, на крохотном пятачке, девушка позволила себе почти все, что готова была позволить. Разве что запустила ладонь ему под рубашку, погладила бок и оставила руку там же.
Первый раз Миша проснулся поздно, явно во вторую половину ночи. Почему во вторую – это трудно объяснить. Он не торопился посмотреть на часы… да это и было бы непросто, потому что костер почти погас. Какой-то смутный инстинкт заставил Мишу, проснувшись, сначала внимательно осмотреться. Пламя чуть лизало одну сторону прогоревшего бревна, а вот угольев было много, и все яркие. В их свете Миша угадывал, что кто-то низенький и сильный стоит в нескольких метрах от кострища.
Миша тихо отодвинул Ларису, сделал резкое движение копьем, и этот «кто-то» резко отпрянул, окончательно выдав себя. Парень бросил на уголья ветку, потом еще две или три. Пламя весело побежало по ним, освещая все дальше стволы деревьев и кусты. Приземистый маленький зверь отступал вместе с темнотой, и Миша подкинул еще дров. Зверь отступил окончательно, и Мише показалось – он ушел.
