Текст книги "Орден костяного человечка"
Автор книги: Андрей Буровский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)
ГЛАВА 24 Утро ухода
– Кеты уходят на север. Вы кеты?
Сенебат стоял перед чумом Альдо и Чуя. Стоял, опираясь на клюку. Ветер гнал раздерганные клочья дыма от почти догоревших костров. Кто и не хотел уходить на север – после монгольского нашествия хотел. Кто сомневался, сегодня вьючил лошадей и оленей. Торопливо, мрачно работали люди, словно боялись возвращения монголов.
Странно смотрелись эти дымящиеся, полумертвые кострища, старые чумища [12]12
Чумище – место, где стоял чум. Чум, можно поставить разного размера, и там, где захочется. Когда чум снимают, остается примятая трава, вытоптанное место.
[Закрыть]на огромной поляне, наклоненной в сторону Кема.
– Хочешь выпить чаю, Сенебат?
– Ты хорошо знаешь, что чай – не напиток для кетов. Я не буду пить этой гадости.
– Тогда посиди с нами, Сенебат. На прощание, в последний раз.
– Вы не уходите…
Альдо замотал головой – так, что застучали друг о друга, зазвенели бронзовые фигурки, вплетенные в косички на голове.
– Нет, Сенебат, мы не уходим! Мы можем жить и под монголами.
– И ты, Чуй, не уходишь?
Чуй не посмел смотреть в упор на Сенебата, дерзко мотать головой. Он тихо опустил голову и, смотря в сторону, тихо сказал свое «нет».
– Вы не кеты! – стукнул палкой о землю Сенебат.
– Мы остаемся на своей земле, это ты хочешь уйти с нее.
– Земля кетов там, где сами кеты!
– А родовые боги? – оскалил белые зубы Альдо. – Ты уйдешь, и некому будет дать Кему и Каче их жертвы… Они будут голодные, и только на нас с Чуем надежда.
С этими словами Альдо шумно отхлебнул из чашки с чаем, а Сенебат оцепенело выпрямился, повернулся… и ушел, гневно стуча по земле посохом.
– Выходим, выходим, выходим!
Удивительное дело – даже младенцы не плакали. Чую казалось: копыта животных ступают на землю бесшумно, и даже конским потом не пахло. Как караван призраков, уходил род вдоль реки. Это ветер… Чуй думал – это ветер относит легкие звуки шагов по мягкой земле, относит запахи – так же, как вот относит бело-серый рваный дым.
И еще… Ни один из идущих не повернул лица в сторону Альдо и Чуя. Только девочка лет двух повернулась в колыбельке, притороченной к луке седла, уставилась глазками-ягодами на сидящих. Но и она не произнесла ни звука, а из взрослых никто и не смотрел. Молча, в тишине уходил род. Вон мелькнули вертикальные фигуры людей, крупные силуэты лошадей – высоко, над красной глиной, пластами залегающей над Кемом.
Альдо пил чай, попросил Хоролю еще. Молча пил чай, молча сплевывал, смотрел на опустевшее становище. Сотни лошадей, тысячи овец и коров угнали на север ушедшие. Как-то будет им житься в новых краях?
– Может быть, потом, через несколько лет, мы сходим караваном на север, узнаем, как они устроились?
Так спрашивает Чуй, а Альдо пожимает плечами:
– Может быть…
Нет, никогда не пойдет Чуй искать родовичей. Не суждено Альдо когда-нибудь увидеть Сенебата. Род уходит, как песчинка, упавшая в воду, растворяется в ледяной беспредельности.
Пройдут века, и люди, специально изучающие «отсталые» племена Севера, найдут на левых притоках Кема людей, говорящих на кетском языке. Они не пропадут, эти люди. Они научатся копать землянки в песчаных речных откосах, научатся ловить рыбу и заготавливать ее в глубоких ямах. Весной, когда открывают яму, у городских людей зеленеют лица, и они не только не могут есть этой рыбы – они извергают из себя съеденное от одного только запаха. Что с того? Эту рыбу все-таки можно есть, и она спасает от голодной смерти весной. А в лесу кеты будут брать медведей, лосей и оленей.
На домашних оленях будут они возить груз, собаки помогут им в охоте. Но вот ни овец, ни коров, ни лошадей не сохранят кеты, окончательно сделавшись племенем охотников и собирателей.
– У наших дедов был такой сохатый… Он был без рогов и с хвостом, и на нем ездили верхом, возили грузы, – так объяснят ученым людям старики, хранители древних преданий.
Так память народа сохранила заветное знание: предки ездили на лошадях!
…Но сильного старика-шамана по-прежнему кеты будут называть Сенебат, что значит – сильный, надежный шаман, сильнее других шаманов. И по-прежнему число семь будет священным для них.
Всего этого не знали братья, сидевшие у костра при впадении Качи в Кем почти восемьсот лет назад. Альдо хотел казаться гордым, Чуй откровенно грустил…
Нет, Чуй теперь тоже не хотел уходить. Может, и правда кровь Диуга нехорошо отдавалась в нем, заставляла делать глупость за глупостью, но Чуй совсем не хотел идти на север. А все-таки невозможно было выносить этой гулкой тишины, вида этих опадающих на глазах шлейфов дыма от умирающих костров, и Чуй опять заводит разговор:
– А помнишь, как камлал Сенебат?
– Помню.
– Помнишь, он говорил не о тех, кто уходит на север, а почему-то именно о тех, кто грабит могилы. И что души ограбленных очень недовольны тем, кто их грабит.
– Помню. Сенебат еще говорил, что злые духи пожирают непослушных. Тебя там еще не сожрали?
Альдо пил крепкий чай, привезенный из Китая, усмехался.
– Мы себе сделаем лучше!
В голосе Альдо звучит непреклонная уверенность, и Чуй несмело улыбается. Не Альдо – Альдо смотрит в пространство. Улыбается себе и своим мыслям.
ГЛАВА 25
Предатели
Конец мая 1293 года
Чуй любил Орду-Балык – красивый город, где между деревянных срубов бродили коровы и свиньи, а от юрты на окраине идти было триста шагов до каменных дворцов в самом центре.
Деревянные дома – срубленные из бревен избы, дома с крышами, подпертыми столбами, глинобитные дома за деревянными и глинобитными заборами. Магистральный канал для орошения посевов и садов бежал от бурного, несущего камни Уйбата; по улицам от главного канала протекали арыки поменьше.
Это был город, через который кочевник в драном халате гнал отару блеющих овец, где кипень весенних цветущих яблонь выплескивалась над глинобитным забором, и верблюд изгибал шею, срывал яблоневую ветку, задумчиво хрустел белыми цветами.
Бульканье арыков, глухой стук яблок, срывающихся с веток от ночного ветра, свист степного ветра, затихающего среди веток сада, – все это были звуки родного города.
Теперь этого города не стало. Нет-нет, монголы не стали разрушать домов… кроме домов своих врагов, тех, кто ушел с Абаханом воевать против Титухи. Не их вина, в конце концов, что большая часть домов в городе была домами их врагов.
Дурное предчувствие не обмануло Чуя. Где он, большой красивый дом из бревен лиственницы? Дом, где жил брат его матери Токуле? Где он, сам Токуле? Где оба его сына? Где остальные домочадцы?
О судьбе остальных Чую как раз рассказали: всех, в чьей лояльности сомневались монголы, переселяли в провинцию Дунбэй – в Маньчжурию, в город Чжаочжоу, при слиянии Сунгари и Амура. Всех домочадцев Токуле выслали, окружив его дом, чтобы никто не убежал. Сорок человек ушли и уехали на единственной арбе, в дом разграбили монголы.
Чуй содрогался, вспоминая собственный выбор; сейчас он вполне мог бы идти за арбой, по дороге в город Чжаочжоу, почти без пищи, через беспредельную степь.
Но если про домочадцев Токуле можно было узнать хотя бы это, – сам Токуле с сыновьями так и сгинул, бесследно исчез вместе с войском кыргызского кагана Аба-хана. Они, трое взрослых, здоровых мужчин, однажды вышли из города и так никогда не вернулись. Убиты? Сосланы в Дунбэй?
Титуха «потопил в крови и воде» восстание, разбил армию защитников на льду Кема, и всю ночь ловили, сбрасывали в воду живых и мертвых кыргызов.
Хан Хайду считал, что страна Хягас – его владение, а вовсе не Хубилая. Хан Хайду послал в помощь кыргызам своего военачальника Болочу. Приди Болоча в страну Хягас раньше Титухи, армии Аба-хана и Болочи стояли бы вместе, и трудно сказать, как могло повернуться все дело. Очень может быть, Титуха и не смог бы одолеть сразу две армии. Но ведь не зря же торопился Титуха! Уж, наверное, и он, и великий каган Хубилай знали, что потомки Мункэ считают страну Хягас своим владением. Не зря рывок Титухи был таким стремительным: разговор с великим каганом, и тут же, почти без подготовки, вперед!
План удался, Титуха опередил потомков Мункэ, которые могли бы защитить свое владение. А разбив и истребив кыргызов, Титуха разбил и войско Болочи, а из черепа Болочи велел сделать себе чашу для пиров.
О судьбе же армии кыргызов говорили разное, только вот никто не мог сказать: «Я видел это своими глазами».
Говорили, что монголы спустили под лед Кема всех воинов Аба-хана, живых и мертвых. Правду ли говорят? Неизвестно, но похоже на правду. Говорили, что монголы убили только тех, кто погиб в сражении; остальных, в том числе захваченных с оружием в руках, отправили в Дунбэй. Правда ли это? Чуй не решился расспрашивать. Рассказывали и про то, что часть воинов Аба-хана ушла, оторвалась от преследования и потом пристала к Болоче. Они погибли вместе с войском Болочи? Может быть. Они ушли через хребет, к хану Хайду? Кто знает… Они засели в тайге, в Саянах, и когда-нибудь еще вернутся? Это самое невероятное.
Одновременно шло переселение на Кем кыргызов и других тюрок, лояльных монголам. И тех, кто кочует, и торговцев, живущих в городе. Было много пустующих домов… Но приехавшие ставили юрты, не умея жить в больших бревенчатых домах и тем паче не умея жить в городе. Чуй видел юрты, поставленные на улицах и площадях, видел даже, как новый хозяин ставит юрту во дворе хорошего глинобитного дома, а сам дом использует как хлев. Остановить это все было некому: ведь армии кыргызских каганов больше нет.
В опустевшем, гулком Орду-Балыке можно было заходить в любые брошенные дома… и во дворцы, в том числе и во дворец кагана. Прожив всю жизнь в Орду-Балыке, Чуй впервые зашел во дворец каганов; взор его помутился от вида великого разорения, обломков недавнего величия.
Кровлю колонного зала 22x22 метра еще поддерживали 169 деревянных колонн, которые опирались на каменные базы. Каждая колонна была лиственницей, и каждую из них Чуй с трудом смог бы обхватить. Всего четыре месяца назад этот зал затопляла толпа молчаливых придворных с озабоченными лицами, высших офицеров войска кагана, иностранных дипломатов и богатейших купцов. Чуй невольно представлял себе всех этих людей: как они ходят между колоннами, разговаривают друг с другом, спорят о чем-то под гулким потолком торжественного зала.
К колонному залу с юга примыкал зал еще больший, 27x25 метров. Алебастровые панели этого зала покрывал растительный орнамент, а пол сверкал, отполированный то ли специальными усилиями, то ли сам собой, ногами многих тысяч людей, ходивших тут несколько веков.
Чуй заходил в библиотеку, прямоугольное здание возле дворца. Десятки тысяч томов хранились тут в зале, посредине которого по квадрату стояло 10 деревянных колонн на каменных базах. Только три самых главных служителя могли входить раньше в зал, где между колоннами стояли стеллажи с книгами.
Библиотека считалась почти священной, а начало ей положил сам Хасето Абхаден больше четырех веков назад. В середине IX века Хасето Абхаден жил в пещерном храме Дуньхуань, в Городе тысячи будд, где не только постигал смысл прихода Будды Гаутамы с юга, но еще и переписывал книги. Изучив сложные иероглифы Китая, Хасето Абхаден переписывал книги буквами тибетского алфавита, но на кыргызском языке. Китайцы говорили, что Хасето Абхаден происходил из «княжеского рода страны Кыргыз». Он даже дал обет переписать несколько книг, чтобы быстрее вернуться на родину.
Чую рассказывали – книги тут валялись прямо на земле. Монголы велели нескольким ученым китайцам осмотреть библиотеку и все ценное вывезли в Китай, в новую столицу Монгольской империи – Дайду. Остальное выкинули, и несколько дней на земле валялись листья бумаги, раскрашенные в зеленый, красный и розовый цвета, с буквами тибетского и тангутского алфавитов, с енисейскими рунами [13]13
У енисейских кыргызов с VIII века существовала слоговая письменность – так называемые «енисейские руны». Известно множество надписей, сделанных рунами на камне, металле и керамике.
[Закрыть]и китайскими иероглифами.
Приходящие из разных концов страны рассказывали – везде разорение. Особенно плохо было тем, кто занимался земледелием, – монголы накладывали на них такие налоги, что народ не знал, куда деваться. И сады вполне могли не подняться после долгой зимы – потому что монголы вовсе не собирались тратить деньги на поддержание каналов. А если даже кто-то и собирался это делать – монголы полагали, что деньги можно израсходовать разумнее, – например, отдать им в виде налогов.
Знающие люди говорили, что дальше будет только хуже – в Китае монголы вовсе не заботились о системе каналов, дающих жизнь стране, – их это мало интересовало. Там, где владычествовали монголы, могли процветать города, сохранялась торговля, но всегда хирело земледелие. А в стране Хягас монголам вовсе не нужны и города.
Стояла на краю гибели одна из самых богатых и культурных стран Центральной Азии.
Глядя на то, что творится, и Чуй начал больше слушать Альдо – надо уходить, пока не поздно! Скоро в стране не будет ничего, кроме руин… В Кашгар? Ну, пусть будет так – в Кашгар. Можно и туда, какая разница…
Кильда рассказывал, что к осени начнется голод, и зиму переживет не так уж много людей страны Хягас. И что он сам, наверное, не так уж сильно задержится в этой стране, к зиме переберется в Кашгар… Пусть Альдо покупает там такой дом, чтобы мог поселиться и Кильда.
Купец Махмуд длинно вздыхал, задирал крашенную хной бороду, слушая о приключениях братьев. Он-то знал – Альдо и Чую еще повезло в сравнении со многими и многими; подумаешь – привезли меньше мехов, чем хотели! Сколько людей лишились или голов, или всего имущества, до самой последней монетки! Мусульманские купцы верили – у каждого человека есть своя судьба; от этой судьбы не уйдешь, и что бы ни делал человек – сбудется то, что суждено. Махмуд наклонял чалмоносную голову, снова длинно кивал – да, у этих двух хорошая судьба; у них много удачи, им можно доверять караваны с товарами. Осенью он доверит братьям идти с караваном в Кашгар.
– Позволь, почтенный Махмуд, мы еще возьмем эту пайцзу – ненадолго! Мы хотим встретиться с родственниками, которые живут возле Тигир-Балыка, и, может быть, помочь им выбраться оттуда в более благоприятные места.
Опытный Альдо правильно назвал причину, по которой ему необходима пайцза еще на две недели. В прошлый раз, еще зимой, Альдо сказал было, что хочет съездить в Тигир-Балык, поблагодарить духов предков за то, что они оберегали их и позволили вернуться с прибылью.
– Благодарить надо Аллаха всемилостивейшего! – недовольно нахмурился Махмуд. – Я не хочу поощрять язычников!
И еще полчаса он распинался о том, что нет бога, кроме Аллаха, и какой страшный грех поклоняться всем, кроме него.
На этот раз Махмуд только одобрительно наклонил голову. Дать сотрудникам охранную пайцзу на две недели – нет проблем, людям с хорошей судьбой не страшно доверять пайцзу; отсутствие двух человек на две недели не создаст никаких трудностей, а помогать родственникам – богоугодное дело (тем более, они ведь не просят для этого денег Махмуда).
– Кроме того, я хочу проверить в деле этих животных, верблюдов… Я водил верблюдов, но теперь хочу пойти с ними сам, один…
И это похвально, полагает Махмуд, все так же кивая головой, – если парни хотят стать серьезными караванщиками, им необходимо научиться ухаживать за верблюдами и справляться с этими могучими зверями. Тем более, они ведь не просят верблюдов у Махмуда, они покупают их сами, на средства, которые даст Кильда. Нужна пайцза? Ее Махмуд позволяет не возвращать, пока парни не съездят, куда они считают нужным.
Уже через три дня маленький караван вышел из начавшего ветшать и разрушаться Орду-Балыка. Кильда и впрямь купил верблюдов, и караван напоминал те, что ходят через пески Центральной Азии: три лошади, два верблюда, четыре человека: Альдо взял обоих рабов, Хороля и Асу.
Правда, пошел караван не вверх по Уйбату, чтобы добраться до котловины Сорга и до лежащего там на реке Пююр-Сук города Тигир-Балык. Караван почему-то двинулся на север, вдоль Кема, а через два дня пути свернул в сторону от караванных троп на север, в сторону Салбыкской долины.
ГЛАВА 26
Грабители
21 июня 1293 года
– И это неправильно! – заявил Альдо Чую в этот день. – Подумаешь, нельзя брать в рабы своего соплеменника! А чем лучше рабов наши кеты?! Такие же дураки, им боги повелели быть рабами.
– Ты только что говорил, будто это нашим самодийцам боги повелели быть рабами.
– Нашим? Да, им боги повелели! Ты посмотри только на эти морды! Асу вечно улыбается, как будто ему на голову упало бревно, а Хороля, наоборот, никогда не улыбается. Что они будут делать, если я их завтра освобожу? Как они собираются жить?
– А самодийцы, живущие в своих родах? Скажем, кузнецы из Ербы? А богач Сююку из Камасинской степи? А оленеводы, которых мы встретили на Тубе?
– Вот-вот! Ты сам подсказываешь мне – эти-то ведь вовсе не рабы по своей природе! Это люди… И пусть себе они покупают кетов и делают их рабами. Я и слова не скажу, пусть покупают! Потому что племя, живущее по Каче, – рабы и есть! И наши самодийцы – они рабы, и есть рабы, и всегда будут рабами. Придумали тут глупость – что единоплеменника брать в рабы нельзя! В Кашгаре никто и не вспоминает про такую глупость! И в Китае тоже никто не вспоминает. Потому что все там понимают – каждый человек может быть или не быть особенным человеком! Он может или не может возвыситься над остальными, и это главное. Это важно, а вовсе не всякие глупости!
Так спорили Альдо и Чуй, когда рабы убирали остатки завтрака, а у них оставалось еще чуть-чуть времени. Два чума – для себя и для рабов, кострище, вешала – горизонтальные палки, чтобы сушить на них одежду, – вот и весь лагерь. В нем четыре человека жили уже больше десяти дней, изо всех сил стараясь прятаться. Только однажды пришлось выйти отсюда – когда волки так напугали молодую лошадь, что она ночью оборвала привязь и умчалась в неизвестном направлении. Убежала лошадь или попала на обед к волкам – этого Чуй так никогда и не узнал, но главное – на другой день Альдо съездил через перевал, специально забрался подальше, и там купил еще одну лошадь.
Странно, но вот верблюды совершенно не боялись волков, и старый бурый зверь по кличке Нар даже рыл землю огромной ногой, рвал с березок кору своими громадными зубами, свирепо храпел, изо всех сил показывая, что он хочет сделать с волками.
Чуй думал, что верблюдов будет трудно прокормить в лесу, и ошибся: верблюды ели абсолютно все, от коры деревьев до папоротника и до «венериных башмачков». [14]14
Удивительной красоты сибирские орхидеи.
[Закрыть]Соседство волков не на шутку пугало Чуя, но и Альдо, и Асу уверяли, что летом волки их не тронут. Хороля молчал, пока его прямо не спросили. А когда спросили, он сказал, что этим волкам просто интересно, поэтому они и лезут к лагерю, а нападать и не подумают.
Волков видели раза два утром, в сером предрассветном тумане, – неприятно бесшумные тени, мелькнувшие так, что потом приходится думать – ты правда видел их или почудилось?
Трудно было работать по ночам, а спать днем, но теперь Чуй постигал правоту отца, Диуга, что июнь – месяц грабителей могил. Ночи стоят короткие, совсем не темные, и самое удобное – это работать ночами. Что думали про свою работу Хороля с Асу, не спрашивал даже и Чуй, а уж тем более Альдо. Плохо было, что на ночь, когда бродят волки, приходилось оставлять лошадей и верблюдов одних, но что можно было поделать? Главное-то было на кургане.
Альдо с самого начала наметил самый большой из курганов и обсуждал только одно – как лучше его раскопать?
– Так где лучше всего начать? Как ты думаешь?
Тоска взяла за сердце Чуя. Что-то плохое происходило в мире, что-то нехорошее делал он сам. Иначе откуда тоска? Такая тоска, что даже трудно дышать?
– Так где лучше начать копать? – не отставал Альдо. – Вон там, сбоку, или здесь, наверху?
– Сбоку плохо, – надсадно выдохнул Чуй. – Пока будем копать, на нас обрушится земля.
– Под обрывом же можно копать, – со знанием дела перебил Альдо, – и не обрушивается.
– Земля в кургане рыхлая, потому что эту землю один раз уже копали люди. Если землю никто никогда не копал, она гораздо плотнее и лучше держит любой лаз. А эта – обрушится, долго держать лаз она не сможет. Отец говорил, что духи земли не любят, когда их тревожат…
– Не зря у тебя на шее древний талисман, пришедший от тохаров! Ты сам как талисман, Чуй! – обрадовался тогда Альдо. – Не зря я взял тебя с собой.
И деловито добавил:
– Тогда сверху?
– Надо сверху, но не совсем вертикально… Копать надо под таким углом, чтобы земля не осыпалась, и в то же время так, чтобы удобно было ползти… В совсем вертикальный лаз ты провалишься, а к концу работы лаз будет очень глубоким.
– Примерно каким?
– Примерно восемь или десять человеческих ростов.
– Если стараться и если копать всю ночь, сменяя друг друга, то можно углубиться на полтора роста за ночь.
Было так, как и говорил Чуй. И Альдо хорошо понял, зачем нужна кирка, которой бьют насыщенную камнем породу, добывая железную и бронзовую руду. В Орду-Балыке ему хватило ума послушаться Чуя взять кирку. Не будь у них кирки, грабители копали бы не восемь дней, а по крайней мере месяц.
Так и жили в двух чумах четыре человека; дружно жили, только мяса все-таки не хватало, хоть и часто удавалось подбить рябчика по дороге, пока шли на курган и с кургана, или суслика прямо в степи. Но что такое маленькая птичка или зверек на четырех мужчин, работающих тяжело? А специально ходить на охоту времени не было, пусть следы маралов и косуль чертили землю почти что везде. Ели кашу, варили зерно. И каждый раз, когда делали перерыв или пока ждали каши и чая, говорили между собой Чуй и Альдо. Альдо не замолкал: и о боге мусульман, и о богах разных народов. И о приличиях, и о Монгольской империи…
О чем только не говорили они в утренние часы, когда плыл предрассветный туман и пора было уже ложиться спать! Они очень сдружились, хотя Чуй и чувствовал – Альдо хочет переубедить его, сделать еще более сговорчивым.
Между собой они говорили по-кетски. Рабы между собой – по-самодийски. Только общение хозяев и рабов, приказы и обсуждения, что надо сделать, происходило по-тюркски, на языке кыргызов, – потому что его знали все.
И опять пора было на курган, в глубокую узкую дудку. Один рубил породу, превращал ее в труху и складывал в мешок. Сидящий сверху вытаскивал мешок с землей и высыпал его в стороне.
Когда рассветало, уходили наверх, за сопки. Прятаться от сильного отряда не имело смысла, но от такого отряда их защитила бы пайцза. И скрыть следы работы невозможно: зияющая дырка в теле кургана, горы свежей земли. Достаточно было хоть кому-то из проезжающих заметить следы работы или свернуть к кургану от тропы.
И все же спрятаться было разумнее всего. Потому что тогда связь четверых спрятавшихся и работ на кургане становилась не очевидна. Кто там копает курган? А мы не знаем… Зачем вы здесь сидите? Боимся ездить днем… Мы едем только по ночам… В разоренной, разорванной междуусобицей стране это звучало убедительно, особенно для начальников сильного монгольского отряда… если говорить все это и сразу показывать пайцзу.
Кто-то проезжал мимо Салбыкской долины постоянно – по дороге вдоль гор несколько раз за день кто-то шел или ехал. Ехали на лошадях, шли паломники в Тигир-Балык и обратно. Перегоняли гурты отчаянно блеющих баранов. Раза два пронеслись монгольские гонцы; они ехали по трое, ведя на поводу по три заводных коня, и скакал сразу небольшой табун.
Но все едущие торопились. Почти все едущие боялись. Никто не тратил времени и сил на осмотр колоссальных курганов, не пытался понять, что же странное увидит он, если подойдет к телу рукотворного холма, возле которого навалена совсем свежая земля.
Только раз отряд тюрок и монголов съехал с торной тропы, проскакал в сторону курганов. Всадники поднялись на один курган и на другой, смотрели вокруг с высоты кургана и высоты всадника.
Подъезжали они и к Большому Салбыку. Чуй ясно видел, как всадники задержались у земляных куч, как они что-по говорили и показывали друг другу, пожимали плечами. Впрочем, и они быстро уехали, вовсе не пытаясь разузнать, не прячутся ли в окрестностях те, кто прокопал в теле кургана длинный грабительский лаз.
Этот разговор Чуй тоже запомнил до конца своей жизни. Альдо тогда долго говорил, как хорошо будут жить они оба, когда приедут в Кашгар и главный купец Кашгара Мурад отведет им место среди остальных купцов.
– А что ты дашь Хоролю и Асу? Может, отпустить их на свободу? Хоть они и природные рабы?
И вот тут Альдо опять удивил Чуя и даже изрядно напугал. Потому что Альдо подумал, почему-то стал вдруг рассматривать свою правую руку, а потом тихо спросил:
– Разве курган не требует добычи?
Чуй слышал эти разговоры много раз: что надо смочить курган кровью, принести в жертву человека, – тогда и золото никуда не уйдет, его легко можно будет найти.
– Не болтай глупостей, Альдо… Кургану не нужна твоя добыча… Не нужна кровь.
Горел костер, кричала птица в лесу. Свирепо засопел, поднял громадную голову Нар. Если не знать, что там просто верблюд, только очень большой, можно было испугаться до полусмерти – такое чудовище стояло, освещенное сбоку костром. А через костер Альдо говорил спокойно и веско:
– В любом случае рабы много знают. Нам что, очень нужны те, кто знает, откуда мы взяли столько золота? Нам все равно придется их убить сразу после того, как мы найдем золото и поднимем его наверх… Но ты прав – можно сделать по-другому: из песков Дзосотын-Элисун пока что никто не выходил.
– Ты хочешь…
Чуй не решился закончить.
– Хочу ускакать от них в пути, – равнодушно отозвался Альдо, – оставив без лошадей и верблюдов. А без воды они далеко не уйдут. Ты помнишь дорогу через Дзосотын-Элисун?
Чуй кивнул. В памяти возникли бесконечные гряды песков, редкие желтые кусты, полное отсутствие животных. За пять дней пути не встретилось даже ящерицы, даже коршуна в выцветшем небе.
Чуй по-прежнему уважал умного, понимающего многое Альдо. Но сам его все меньше понимал и все меньше любил. Что было нужно в жизни таким, как Альдо или как его отец Диуг? Неужели только удачи? Внезапной, непредсказуемой, как внезапно сверкнувшая молния? Темной удачи грабителя чужих могил?
Чуй пытался спорить – ему не хотелось убивать. Альдо настаивал, пугал опасностью свидетелей.
В третью фазу луны июня стало ясно, что могила совсем близко, – под ударами кирки затрещали бревна, которыми когда-то сверху прикрыли могилу.
Под бревнами земля стала еще более рыхлой, легко поддавалась лопате. Приближалось главное – то, ради чего сюда пришли. Наверное, кровь Диуга действительно помогала, потому что Чуй сам догадался – надо расширить внизу дудку – день-два земля еще выдержит, а могилу удобнее видеть сразу и всю. Это Чуй придумал сам, потому что когда грабили с отцом, могилы были маленькие, копать надо было на глубину только полутора ростов.
Спустившись в дудку, Чуй сам наметил границы – где кончается рыхлая земля погребальной ямы, начинаются ее стенки. Это не было трудно, потому что стенки ямы шли уже не в перекопанной на сто рядов земле, из которой насыпали курганный холм. Яма была сделана в прочнейшей земле, которую никто никогда не копал.
Альдо тоже слез в дудку, наполнил несколько мешков рыхлой землей.
– Завтра дойдем до скелетов… – уверенно сказал Альдо, покосившись на Чуя. И он, конечно же, был прав.
Именно в этот день в предутренней мгле, на кургане, Чуй исполнил древний ритуал… Для ритуала необходимы были осиновые дрова, свежий, только что убитый суслик, и все это принес ему Хороля. А главным действующим лицом был вовсе не сам Чуй, а амулет…
Амулет был немного страшный, старинный! До сих пор костяной человечек лежал в футляре из священной лиственницы с семью вершинами, – несомненно, священного дерева, во мху, и выдолбленное отверстие Чуй старательно закрыл бронзовой изогнутой пластинкой со священными знаками из Китая: Чую совсем не было нужно, чтобы амулет по ночам начал бы разгуливать по лагерю.
Пришло время достать амулет, сделать священные воскурения и возлияния и попросить его о помощи, приставить к делу.
Чуй разжег костер из осины, поставил амулет, капал в костер кровью суслика и подробно рассказывал, кто грабит этот курган… Ну конечно же, это вовсе не Альдо и не Чуй и никакие Хороля и Асу никогда не нарушали покой спящих в кургане. Разумеется, копал этот курган и нарушал покой спящих в нем не кто иной, как демон зла Прета… Изображение страшного Преты привезли купцы из тангутского города Хара-Хото. Он очень удобный демон, этот Прета, – тощий, с лицом непогребенного трупа, очень страшный. На Прету легко свалить преступления, которые совершаются людьми. Чтобы Прета пришел и стал о чем-то спрашивать людей, тоже не надо… Поэтому Чуй самому Прете тоже рассказал, что из глубин земли приходят странные существа и возводят напраслину на самого Прету и на таких славных, милых людей, которые мажут его кровью суслика.
Теперь тот, кто захочет выйти из кургана и обидеть потревоживших его прах, будет иметь дело уже не с Чуем, нет. Этот дух или этот мертвец будет иметь дело с вот таким существом из страны тангутов… С существом, на которое, прямо скажем, вовсе не хочется смотреть лишний раз, и поэтому трудно позавидовать духу или покойнику. А Чуй и остальные – под охраной костяного человечка и тех богов, которые привели в эту страну тохар – во времена столь древние, что они неподвластны уму.
Чуй спал неглубоко, тревожно, и ему снился Диуг. Отец ничего не говорил, только сидел у костра и смеялся. Чуй вспоминал, как говорил отцу, что он не хочет становиться грабителем, и как обижался отец. А теперь вот он сидит и смеется. Завтра настанет главное, за чем они проделали весь этот путь.
Вечер был не такой, как обычно. Альдо скомандовал рабам:
– Привести верблюдов, и поскорее, собрать лагерь. Верблюдов навьючить, это последняя ночь. С первыми лучами мы уезжаем отсюда.
– Слушаюсь.
Хороля был немногословен, как всегда.
Взяли с собой двух верблюдов и трех лошадей – всех животных, которые у них были. Под утро, уже стало сереть на востоке, под киркой Асу начали звенеть куски металла.
– Я нашел немного золота! – закричал Асу.
– Передай наверх!
Чуй крепче стиснул амулет: пусть защитит! Альдо жадно вцепился в мешок, судорожными движениями хватал положенные сверху бляшки с изображением оленей.
– Золото!
Альдо покосился на Хороля. Раб спокойно, безучастно сидел на камне у самого подножия кургана, с обычной равнодушной маской на лице. Несколько кусочков металла оказались скрыты под землей – земля в мешке не может быть спокойна, пока ее тащат вверх на веревке. Альдо по-собачьи рылся в земле; сопя, доставал золотые бляшки.
– Может, ты и сам полезешь вниз? – Чуй надеялся вопросом остановить обезумевшего. И правда – взгляд у Альдо стал осмысленней.
– Нет. Туда, вниз, полезешь ты.
Чуй двинулся к шахте, тихо позвал:
