Текст книги "Распутье(СИ)"

Автор книги: Андрей Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц)

Костя вышел из летней кухни и через минуту тихо, словно хотел кого-то застать врасплох, вступил в свою комнату в доме. Ничего в ней не изменилось с его школьной поры, как будто не было пяти лет в университете, года в армии: всего года благодаря ельцинскому указу о студентах. Деревянная кровать и плакат с фотографией Брюса Ли над нею, старый книжный шкаф, сплошь уставленный книгами, которые лежали даже на колонках проигрывателя; в углу, за шкафом, – штанга, гантели, экспандер, а посреди комнатки – маленькая боксёрская груша, закреплённая в полу и на потолке. На письменном столе, купленном когда-то сестрой, поступившей в техникум, до сих пор лежали Костины школьные учебники. Он всё собирался их убрать, но позже раздумал: приятно полистать старые тёмные страницы в редкие часы в родительском доме.

Костя включил музыку, и загустевшая тишина была разрушена энергичными звуками английского рока. Он услышал, что в дом вошли, и быстро взял с полки, где лежали журналы, верхний: не хотелось, чтобы кто-то из родителей застал его за сентиментальным рассматриванием своей детской комнаты.

Раздвинулись шторы, и заглянул отец.

– Читаешь? Ну-ну... Дай мне какой-нибудь исторический роман почитать.

– Что это ты расслабился?

– Воскресенье. Грех работать...

– По-моему, грех – только безделье. Возьми там, на верхней полке. Слева до середины – всё исторические романы.

– Так...здесь... Тоже по истории читаешь? Дал бы отдых мозгам после своих учеников...

– Лучший отдых – смена занятий. Вообще-то я сегодня уже отдохнул...

Отец стал листать книгу, а в Костиной памяти пробежал весь выходной день до полудня. Утром зарядка да кое-какие записи – вот и всё, что сделано

45

сегодня полезного. Потом нудная дорога , унизительное расставание с Галиной да ещё в присутствии посторонней девушки, магазины... Правда, купил несколько нужных для уроков книг. Но вот у Плежина не следовало торчать битый час. Подумаешь, плохое настроение. Да ещё с этими шлюхами любезничать. Столько времени убил. И родителям ничего помочь не успел...

– Ну, и как, не жалеешь, что поехал работать в деревню?

– Нет, – Костя убавил громкость. – а что хорошего здесь, в городе? Мне Владивосток надоел за пять лет хуже горькой редьки. А Приморск вообще: пыль да суета, даже на нашем переулке... Вот велосипед бы ещё перегнать, чтобы ездить купаться. Да ладно, уже весной... Там так спокойно. Машину раз в два часа увидишь. Ещё и с горючим кризис в совхозах... Если женюсь, то хоть внуки твои вырастут на чистом воздухе, без жевачек и батончиков...

– Да... Ну, ладно, читай... Если не жалеешь, то хорошо. Главное, чтоб нравилось...

Отец ушёл, а Костя вернулся к журналу и, увидев, что статья стоящая, достал из стола карандаш и принялся читать и делать пометки. Широкой скобой он всегда охватывал на полях развёрнутую мысль, а уголком обрисовывал текущий вывод. То, что обозначалось восклицательным знаком, было самым важным в тексте и предназначалось для запоминания; другой знак – вопросительный – обозначал несогласие. Мысль, не напрягавшаяся несколько часов, работала быстро и глубоко.

Через некоторое время заглянула мать.

– Сынок, я тебе сумку уложила. Во вторую будешь что-нибудь своё брать?

– Да, мам. Гантели возьму и, наверное, все журналы по истории, если войдут. Для уроков постоянно нужны...

– На последнем поедешь?

– Нет, сейчас. Вдруг последнего вообще не будет. Да и надо ещё кое-что там дописать к урокам.

– Не хочешь и дома побыть...

– Ой, у меня уже шесть лет нет дома, – улыбнулся Костя и, встав, потянулся. – В армии отвык сидеть на одном месте.

46

– Ничего, женишься, кроме дома, никуда не выйдешь. Как твоя владивостокская девушка?

– Не знаю... Может, на каникулах съезжу. Наверное, уже диплом делает...

– Не пишет тебе?

– Да мы, в общем-то, не договаривались...

– Ну что ж, зачем они городские нужны... Лучше простую, да хозяйственную.

– Точно.

... Мать вышла проводить за калитку. Поймав её обеспокоенный взгляд, Костя ещё раз упрекнул себя за то, что мало побыл дома, ничего не помог и теперь уходит только из-за того, чтобы вернуться в деревню одним рейсом с Галиной. Надо же как-то договориться с ней о следующей встрече.

– Приеду через неделю.Картошку когда в погреб опускать будете?

– Да пусть она лежит. Ещё погниёт сколько...

– Ездить тоже... Один выходной, да ещё планов много на понедельник...

– Ты уж зря-то не езди. Приживайся там, раз решил работать... Если что, звони на работу мне или отцу.

– Ну, ладно, мам, до свидания.

– До свидания. На остановку пойдёшь?

– Да нет. Воскресенье. Дойду до вокзала пешком.

– Сумку тяжёлые...

– Не привыкать...

Костя быстро миновал ту часть Приморска, которую можно было бы считать пригородом: здесь стояли частные дома, дальше – пятиэтажки. Но за пятиэтажками снова шли частные дома, и так город и село чередовались во всех микрорайонах, исключая лишь старый дореволюционный центр. Ему повезло: поровнялся с остановкой в одно время с автобусом. Зато приехал на автовокзал раньше времени, и нужно было ждать минут двадцать. Костя купил билет, отошёл в сторону и, присев на корточки – все лавочки были

47

заняты – достал журнал. Чтение не шло: вот-вот могла появиться Галина с неприятным вопросом: "Ты же на последнем собирался ехать?" Что тут ответишь? И что это за отношения такие: и нравится, и вроде бы боишься? Так не должно быть. В таких мыслях да в рассматривании со стороны разношёрстной толпы – занятии, ставшем привычкой из-за частых разъездов во время студенческой молодости – прошло время.

Прибыл шестьдесят седьмой автобус, и толпа хлынула к дверям. Костя подхватил сумки и тоже пристроился к массе, которая, как в песочных часах, не могла сразу пройти в узкий вход. Лезли все одновременно. Мужики отталкивали женщин, правда, с маленькими детьми всё же пропустили вперёд. Два девятиклассника, из тех, что учил Костя, протискивались вдоль корпуса автобуса и отталкивали всех, пока парень лет тридцати не перекинул руку далеко вперёд и не уцепился в воротник одного из них: "Куда прёшь, щенок! Женщин пусти!" Этот парень, Костя да ещё несколько человек, обременённых большим багажом, не участвовали в общем штурме, а теснились к двери естественным ходом. Рядом с Костей крупная мамаша с бойцовскими плечами под модным некогда спортивным костюмом "Адидас" двумя руками проталкивала дочку лет десяти. Та мало обращала внимание на окружающих, не переставая, шмыгала носом и торопливо кусала мороженое. "Как жаль, что я учитель. Сказал бы этим двум дурам..." – подумал Костя и отвернулся.

Вошёл он в числе последних, сразу бросил обе сумки, где пришлось, и расстегнул, сколько позволили приличия, пуговицы на рубашке. Сзади просили продвинуться ещё немного, кричали, что у них билеты, купленные в кассе. Но каждый встал равнодушным камнем там, куда выбросила волна людского моря, и не двигался с места. Пришёл водитель, и многие стали передавать на билеты. Прошло десять минут. При закрытых дверях духота всё усиливалась, и Косте уже захотелось взмолиться Богу. В этот момент автобус тронулся.

7

"Люди-людишки...бегают, как мышки... Ишь ты, поэт задрипанный, стих сочинил... Суетятся, суетятся... Стоят, бедные, автобус ждут, боятся опоздать, а то дома жена или муж заревнует: "Почему. С работы. Вовремя. Не явился?.." Хорошо смотреть на них из окошка машины... Вообще, я заметил, что в машине и город кажется маленьким. Раз, раз – и всё объехал.

48

За два часа можно пересечь город вдоль и поперёк... Пробка... Козлы, евреи проклятые, мафия! Вечно на Луговой автомобильные пробки... Впрочем, это даже лучше. Народ должен быть недоволен властью. Потому что эта власть преступная. Потом никто не возразит, когда ЭТИХ подвергнем казни... За издевательство над народом..."

– Что, Миша, издеваются над простыми людьми? Всем домой надо после рабочего дня, а они наладить движение не могут...

– Да нет, там авария впереди...Полосу одну заняли.

– Да?.. Ну, и что?.. Ментов зато, как всегда, надо три дня ждать... Козлы они все... Сидят там, в Белом доме, и не чешутся...

– А что им чесаться, Председатель? У них сауны, бассейны на дачах. Отмываются. Хе-хе-хе...

– Трогай, трогай, Миша: кажись, поехали...

"Ишь ты, навешали везде реклам, ворюги... Детвора смотрит на эту гадость да по телевизору и радио без конца слушает про всякие проценты да дивиденды, а потом идёт рэкетом заниматься... Реклама, реклама, везде одна реклама. Растёт целое поколение, воспитанное на этой гадости... "Сникерсы", "Бенсы", красивые машины, пляжи... Вбивают нам в головы чуждый образ жизни... Школьники поголовно зомбированы. Ещё старшее поколение помнит, что они русские, а дети... У ЭТИХ всё в руках: газеты, телевидение... То коммунисты свой маразм на всю страну разносили, теперь эти воры... Евреи... Дали бы нам трибуну, так ещё неизвестно, за кем бы народ пошёл... Мне б по телевизору выступить... Правда, на работе могут быть неприятности. А, плевать, сделаюсь освобождённым председателем... Да, я б говорил просто, не мямлил бы и, главное, о таком, что народ задевает... Шестьдесят процентов нищих, нет, восемьдесят, среди населения... Оболванивание подрастающего поколения. Миллионы безработных. Распродажа китайцам национальных богатств в обмен на испорченные продукты. Предательство национальных интересов страны... И пусть бы люди сравнивали. Да за ними бы весь город пошёл. Правда есть правда... каждый имеет право слушать все мнения, сравнивать и выбирать то, что нравится... Да что там! Все ОНИ работали в горкомах и райкомах. Втихушку воровали, а теперь наплевали на своего Маркса и стали тащить в открытую... Мой шеф кем был? Инструктором в райкоме комсомола. Во! А

49

сын торгует иномарками... А тот товарищ... Веди был вторым секретарём в горкоме... Вот она, жидовская натура: уцелеют хоть на Луне..."

– Что, Михаил, опять авария?

– Две "Тойоты", похоже, столкнулись...

– А-а...я думал: русские... Иностранцев не жалко... Душу продали за кусок импортного железа...

– Да, Председатель, лошадей в них много, разгон быстро делают, вот и врезаются без конца... Я вот на своей "Волжанке"...

– По "Столетия" поедем?

– Да... Ничего, быстро доберёмся. Ещё от силы пятнадцать минут – и на месте.

"О чём это я думал?.. Ишь ты, расположились. Я б эти базары мигом разогнал. Торгуют бракованным... Отбросами китайскими... Товар должен пройти контроль и продаваться в магазине... Ох, русский народ... Терпит, терпит... Лидеры ему нужны. Такие, которые бы за народ жизни не пожалели... А ещё идея. Общей идеи нам как раз и не хватает... а народ всё опускается... Водку продают круглые сутки, в том числе малолетним... Наркомания, проституция, преступность, разводы, дебильность... Нет, все люди не могут быть одинаковыми. Есть те, кто осмыслил жизнь, всё развитие общества, как бы в уме своём прошёл исторический путь человечества, так сказать... Вот мои взгляды, к примеру, как личности, уже сформировались, на всё есть какое-нибудь мнение...там политику, экономику...и другое... Я должен приложить свои способности, как говорится, во благо...на благо, то есть... Пока не наступил общий хаос, кто-то должен защищать подлинную демократию, интересы нации, свободу личности, законность... Направлять общество, уводить его в сторону от пропасти, куда толкают разные идиоты, захватившие власть... Конечно, раз я выбрал себе такой путь, то должен всё время учиться, совершенствоваться...быть достойным своей роли... Беспрерывно совершенствоваться, набираться опыта, читать книги, изучать политологию, экономику, социологию и так далее... Подыматься всё выше и выше, одним словом... А не доходить с годами до полной деградации, как какой-нибудь Брежнев..."

– Никак Беляева машина...Председатель...

50

– А?.. Беляева?.. Похоже... Хороший человек. Истинный патриот. Ты, Миша, его не обгоняй. Он тоже туда едет, а мы за ним.

– Хорошо, Председатель.

"Волга" сбавила ход и свернула с проспекта на боковую улочку. Следуя закрасивой белой "Тойотой", она через пять минут подъехала к новому двухэтажному коттеджу, у распахнутых железных ворот которого уже стояло несколько автомобилей и микроавтобусов. Человек, которого привезли на "Волге", резво выпрыгнул из машины и, сжимая уродливо длинные пальцы рук в кулаки, быстро подошёл к воротам, так, что оказался у входа одновременно с тем господином, за машиной которого он следовал. Оба были в тёмных костюмах, но тот, кого привезла иномарка, уже разменял пятый десяток, держался солидно и имел высокий рост и плотное телосложение.

– Здравствуйте, Виктор...Председатель. А я думаю, кто это едет следом...

– Здравствуйте, дорогой Соратник. Вот наш Соратник Михаил из вновьпринятых подвёз меня. Хочу от имени Союза поблагодарить вас за предоставление своей дачи.

– Не стоит. Пойдёмте, вас уже ждут.

Беляев двинулся к входу, а Председатель, увидев десятка два людей и уловив свою фамилию – "Муравьёв приехал, Муравьёв приехал" – на секунду замер, собрался внутренне, подкинул выше большую кучерявую голову и засеменил внутрь двора. Компенсируя неуверенную походку серьёзным и строгим видом, Председатель обошёл всех людей, говоря каждому: "Здравствуйте, Соратник" или "Здравствуйте, Близкий Соратник". Закончив приветствия, он пригласил людей в дом. Большой зал с мягкой мебелью, кухонными табуретками, с окнами, выходящими на две стороны ещё пустого участка, быстро наполнился народом, но тесно не было. Председатель не садился, а занял место лицом ко всем и развернул на журнальном столике поданную секретарём папку. Пока люди рассаживались, он перебирал листы с напечатанным текстом, но, лишь всё стихло, выпрямился, убрал руки за спину и, повернув голову немного набок из-за стеснения за свои большие уши, заговорил резко и быстро, как будто давно уже вёл речь о чём-то и сейчас только на одну секунду прервался, чтобы перевести дыхание.

51

"Соратники! Близкие Соратники! Кандидаты! Шестое заседание Дальневосточного отделения Русского Народного Союза объявляю открытым! Все вы знаете, что на днях к нам приезжал из Москвы уполномоченный Союза Сопредседатель Шлегель Евгений Николаевич. С его приездом организационному этапу...организационный этап, одним словом, для нашего отделения закончен. Теперь мы дееспособная боевая единица нашей партии, нашего РНС. Как вы знаете, по праву Уполномоченного Сопредседатель Шлегель назначил Председателем Дальневосточного отделения Союза меня, Муравьёва Виктора Геннадьевича, а также присвоил мне и некоторым присутствующим здесь почётное звание "Близкий Соратник". Таким образом, поздравляю всех с образованием здесь, на окраине России, новой прекрасной патриотической организации...

Муравьёв говорил и говорил. Он освоился, стал улыбаться и позволять себе шутки. На предложение сесть, вежливо отказался.

"... Ничего, я ещё молодой. М не только двадцать три года, но я уверен, что молодость поможет мне энергично бороться за наше общее дело против преступной еврейской власти до конца. Ну, а помощь и советы старших Соратников уберегут от необдуманных и излишне горячих поступков. Сопредседатель Шлегель кстати как раз и указал, назначая меня, что нашему Союзу нужны в первую очередь молодость, энергия и преданность делу. Как вы знаете, Верховному председателю всего тридцать семь..."

Заседание длилось долго. Муравьёв говорил, спрашивал, сам отвечал на вопросы других, ставил на голосование и одновременно старался прозондировать взглядом каждого из присутствующих. Все были внимательны, в меру оживлённы и в меру сосредоточены, вежливо выслушивали друг друга. Вопросы решались быстро и, как казалось Муравьёву, очень толково, несмотря на то, что треть присутствующих была, как и он, людьми между двадцатью и тридцатью. Молодые держались возбуждённо, выступали громко и лозунгово. Председатель благодушно смотрел на них, испытывая приятное чувство присутствия рядом людей глупее себя. "С такой молодёжью, как у нас, – пошутил он, – необходимо прямо сейчас создавать какой-нибудь боевой отдел РНС".

Вдруг взгляд Председателя на миг встретился с глазами одного из двух офицеров, Кандидатов в соратники, сидевших справа впереди так, что к ним он почти и не поворачивался. Взгляд этот был внимателен; казалось, его

52

обладатель прощупывал и оценивал оратора. Подозрительным было то, что офицеры не улыбались, хотя слова о боевом отделе вызвали у всех, даже у постоянно серьёзного Беляева, смех.

"... Ко всем организационным делам хотелось бы добавить ещё несколько замечаний, так сказать, – Муравьёв сменил тон на более строгий. – Наш Союз ставит перед собой высокие цели возвращения России на её исконный путь развития, борьбы с теми, кто на этом пути может встать, защиты русского народа от врагов и преступников в высоких креслах. Поэтому наша организация должна быть сверхсплочённой, сверхединой. Никаких там фракций, никаких разногласий, одним словом, когда все мы собираемся служить Отечеству и все едины в этой цели, быть не должно".

Муравьёв глянул в сторону офицеров-кандидатов и, почувствовав подступающее раздражение, заговорил резче.

"Я хочу сказать ещё больше. Тот, кто не разделяет целей нашего Союза и наших методов, чтобы этих целей достигать, но кто продолжает формально входить в нашу организацию – лжесоратник, лжепатриот и вообще родственник всему еврейскому племени... Сейчас, когда страной правит мафия, когда купленные Америкой господа уничтожают нашу оборону, экономику и убили в людях осознание себя гражданами великой державы; сейчас, когда молодёжь развращается, пьянствует, занимается наркоманией, продаётся за доллары и иены; сейчас мы должны быть едины, как никогда... Я не покушаюсь ни на чью свободу. Любой человек имеет право на свои политические взгляды, но если этот человек вступил в наш Союз, то это предполагает, что он полностью разделяет наши взгляды, подчиняется нашей дисциплине... Да и вообще, кстати говоря, уже звание русского человека, я думаю, налагает какие-то патриотические обязанности по отношению к Родине. Не будем забывать, чему мы посвятили жизнь".

Муравьёв замолчал на пару секунд, успокоил дыхание и эмоции.

" А теперь я хочу перейти к последнему вопросу. Всем ясно, и особенно хорошо это видно сейчас, накануне выборов, что нашей организации не хватает материальных средств. Поэтому решено временно в какой-то мере задействовать возможности коммерции. Здесь, во Владивостоке, и в Хабаровске, представителей которого мы видим вот, во втором ряду... Ну, что ж. я зачитаю список Соратников, которые будут отвечать перед нами и вообще перед Русским Народным Союзом за работу фирмы, которая сделает

53

нашу организацию более сильной...дееспособной... Итак, Соратник Беляев Сергей Константинович... Хотя Сергей Константинович и скромно отказывается от этого почётного партийного звания, я всё же позволю себе назвать его нашим соратником. Конечно же, все вы хорошо знаете его заслуги перед Союзом. И теперь он с его опытом бизнесмена поведёт нас в этом деле... Далее. Близкий Соратник Боровиков Виталий Исаевич, Близкий Соратник Шпаев Алексей Иосифович, Соратник Гусев Владимир... Ну, и как Председатель Дальневосточного отделения РНС я..."

... Когда заседание было закончено и делегаты начали разъезжаться, Муравьёв отозвал "на минутку" Гусева и, взяв под локоть, повёл к "Волге" Соратника Михаила.

– Как твои дела? Я думаю, ты понимаешь, о чём я говорю?

– Дело налаживается, Председатель. На данный момент я могу с уверенностью сказать о наличии у нас двух ударных отрядов. Молодёжь. Студенты. В основном, из училищ и школьники. Дети простых рабочих. Ненавидят нынешнее положение в обществе, социальное расслоение...

– Понятно, понятно. А остальные?

– В стадии формирования. Мы интенсивно работаем.

– Хорошо, Соратник. Передай мою благодарность своим ребятам. Да, насчёт ненависти. Пусть они нуворишей, конечно, ненавидят. Все они воры. Среди них много евреев. Но вы направляйте ненависть в сторону власти. Понимаешь меня?

– Конечно, Председатель. Всё понятно.

– Вот... Хочу сказать, что ты набираешь вес в нашей организации. Недалёк тот день, когда я назову тебя Близким Соратником. Дело за нами, молодыми...Ну, до свидания.

Муравьёв сел в машину и попросил Мишу отвезти его на вокзал. Теперь, когда столько важных событий осталось позади, он решил съездить на выходные в родной город, развеяться и заодно навестить родителей.

"Волга" снова выехала на проспект Столетия города. Вечерний Владивосток ковром огней полого спускался к океану. "Волга" мчалась по широкой улице, и в окно врывался бодрящий свежий запах морской воды.

54

Мелькали светофоры, огни вывесок и реклам. Один раз вылетели на высокое место, и справа открылся вид на Амурский залив, где на молочно-белой воде таинственно светились сквозь лёгкий туман фонари рыболовецких судов. Проехали Первую Речку, и от университета вдруг развернулась и ослепила чудесная картина Золотого Рога – огни, огни, огни... Океанский проспект упирался прямо в них, в причалы с задремавшими уже кораблями. А далее, на оконечности Чуркина, темнел сквозь дымку силуэт недостроенного ещё высотного дома, и думалось, что его жильцы в будущем смогут озирать весь Тихий океан до самой Австралии...

8

– Здравствуй, Галина.

– Привет, Константин. Цветочки!.. Спасибо... У нас тоже такие растут...

– А может, не такие, чуть-чуть похуже?

– Почему? У нас красивые цветы... Ну что, похоронили Викторию Александровну?

– Похоронили... Я её совсем и не знал ещё... Так неожиданно умерла...

– Меня она не учила. Моя учительница уже на пенсии, за магазинчиком живёт. Мария Геннадьевна.

– Такую не знаю.

– Мой двоюродный брат в Приморске тоже скоро умрёт. Рак. Сказали: от силы две недели ещё... Уже домой привезли: всё равно безнадёжный...

– Да, тут люди мрут, а во всех центральных газетах о гибели кота пишут.

– Какого кота?

– Слышала, у нашего земляка Зорькина отобрали дачу?

– Это судья какой-то? А что, он наш земляк?

– Председатель Конституционного суда. Он из Спасского района.

– Да? Не знала. А при чём тут бедный котик?

– Сотрудники управления охраны убили любимого кота семьи, который наотрез отказался выезжать из Огарёва-3.

55

– Что, кот отказался?

– Отказался-то Зорькин. Да во всём обвинили кота. Получил вышку.

– Де-эла... Там в Москве вообще непонятно, что творится. Я новости никогда не слушаю: глупости одни. То эти чемоданчики у Руцкого какие-то... Всё с ними носились-носились. Теперь за этого Зорькина взялись...

– Ельцин временно отстранил от работы и Руцкого, и Шумейко.

– Да что им будет...

– Конечно, мы смотрим театральную пьесу, и сюжет идёт по законам развития.

Костя увидел, что отвлёк Галину от мрачных мыслей: лицо её посветлело, стало оживлённей, она начала говорить легко, просто, без того отчуждения, которое чувствовалось в первых её словах.

–... Вчера у нас свиснули восемь вилков капусты. Прямо с корнем выдрали. Кроме Петровых, некому. Баба катя – вон напротив живёт – полгрядки картошки не докопала, так ей помогли за ночку. Всё лето у нас и у неё лук воровали.

– Да, зачем держать своё хозяйство, когда есть трудолюбивые соседи...

– И всё лето на лавочке просидели. Вытащатся в одних трусах – зрелище, достойное кисти Репина – и сидят, преют на солнышке. Тётка Верка такая толстая, купальник у неё – класс: на Багамских островах загорать. Да ещё наденет соломенную шляпку. Я с них тащусь. Этот шляпс корова с голодухи не станет жрать. А дядька Колька вытащит свой задрипанный магнитофончик, маленький такой, не знаю, как называется...

– Вот. Воспитывают в себе эстетический вкус...

– А записи какие! У меня таких нет...

– Бах, Моцарт?

– Они таких слов не слышали. Видел, в магазин импортные телеки завезли? Так тётка Верка моей матери хвастает: зарежем свинью, купим телевизор.

– А самим нечего есть?

56

– Конечно, нечего. Детям одежду не покупают. Видел, наверное, ихнюю шпану в школе?

– Нет, Петровых ещё не знаю... А кем они работают?.. Ну, эти, тётка Верка, как ты называешь, и её...супруг.

– Супруг? – Галина прыснула, не догадавшись, что костя намеренно употребил слово высокого стиля. – Говорю же: всё лето на лавочке прозагорали. Она вообще никогда не работала, только детишек рожала. А его выперли из совхоза за пьянку. Баба Катя наняла этого дурачка в свою очередь коров пасти, а он уже в обед выпросил у неё бутылку... Ты, наверное, этого не понимаешь. У нас нет постоянного пастуха, и мы пасём по очереди по дворам. Сколько голов – столько дней.

– И ты пасла?

– Конечно. Два дня наш папа, а три – мы с братом. Ну, а баб Катя уже старенькая и наняла дядьку Кольку за пузырь. У неё корова и бычок. Так он в обеденную дойку надрался, упал в канаву возле колонки, а коровы сами ушли на пастбище да залезли в овёс, потоптали там...

– А второй день пас? У неё ведь два дня за две головы?

– Куда там! Он до сих пор в запое, уже неделю. Таким стоит только понюхать... Баба Катя другого алкаша наняла.

Галина вдруг замолчала, словно выплеснула всё, что было, до последней капли. Она явно о чём-то задумалась, поэтому никак не отреагировала на то, что Костя в охватившей их темноте взял её руку в свою.

"Неужели выговорилась? – подумал он с опаской. – О чём бы ещё спросить?.. Надо же, какую тему ни возьмёшь, всё на какую-то гадость сводится. То смерть, то политика, то пьянка..."

Они шли молча несколько минут. Наконец, Галина, вздрогнув от отдалённого ружейного выстрела, заговорила снова

– Какой-то придурок по собакам палит... Тупая жизнь в нашей деревне. Зря ты сюда приехал, приестся быстро... Кроме клуба, некуда и прошвырнуться. Да и клуб-то...

– Ты думаешь, в городе весело?.. В Приморске, например, танцы тоже

57

только в одном месте.

– Зато хоть людей много. Магазины, базарчик большой... Но Приморск – это так, маленький городок. Ты же во Владивостоке учился?

– Да.

– Пять лет там жил?

– Пять лет в общаге с перерывом на год войны.

– Какой войны?

– Армии.

– А-.а... С кем вы там воевали? Друг с другом?.. А что же ты не остался во Владике? Не было распределения?

– Не знаю, не интересовался, честно говоря... Город так опротивел мне за эти годы, что теперь меня туда ничем не заманишь... Нищие и алкаши на углах, крутые ребята на тачках и лозунги "Обогащайтесь!" вместо старых "Даёшь коммунизм к концу недели!" Я там всегда чувствовал себя каким-то неотёсанным крестьянином, деревенщиной... Не потому, что глупее, а...их образ жизни не мог освоить, что ли...

– Владивосток – чёткий город. Не то, что какой-нибудь Приморск или даже Уссурийск.

В словах Галины прозвучала неожиданная мечтательность, она даже немного стиснула Костину руку. Он бы с радостью отнёс это на свой счёт, но по характеру не был самонадеянным и потому остался в недоумении.

– Я хотела бы жить во Владивостоке.

– А ты куда собираешься поступать?

– В Дальневосточный технологический институт... Вот готовлюсь по вечерам. Так что свободного времечка мало. Это сегодня решила немного развеяться, а то ум за разум заходит.

– Надо чередовать разные занятия...

– Если я поступлю, то в эту деревушку уже никогда не вернусь. Пусть тут всякие дурачки друг друга лупят и спиваются...

58

– Что-то у тебя мало любви к родному селу. Такое тихое и мирное место...

– Мирное?.. Что, не слышал, как только что палили из ружья?

–Так ты ж говорила: по собакам...

– Могут и по людям. Думаешь, тут не убивают? Нажрутся самогонки. Потом носятся по улицам с ружьём или топориком.. Давай посидим на нашей лавочке. Подожди только, я свою собаку уговорю не лаять на тебя, а то папа всполошится. Он теперь постоянно будет воров ждать.

"На лавочке – это хорошо. Я и не рисковал предложить где-нибудь посидеть... обязательно поцелую... Хм, какие у неё глупенькие представления о городе... Ничего, поживёт там с месяц, сама разочаруется.. Вот человеческая натура: хорошо там, где нас нет..." – поток разнородных мыслей пронёсся в Костиной голове, не создав единого русла какого-либо размышления.

Через пару минут Галина кликнула его. Она была в кофте и держала в руках пиджак для Кости.

– Наверное, маловат пиджачок, но всё равно накинь: холодно уже.

– Спасибо за заботу. Вообще-то я никогда не замерзаю.

– Что, закаляешься?

Костя сел рядом, обнял Галину за талию, сказав "я думаю, что так тебе будет теплее", и ответил на вопрос:

– Обливаюсь холодной водой дважды в день...вот уже седьмой год. По системе Порфирия Иванова.

– Хорошо быть таким правильным. Я тоже хочу жить правильно... Ничего, вот поступлю учиться, выйду замуж. Не сразу, конечно... Тут, в деревушке, все торопятся. Двадцать лет дурочке – уже боится, что не выйдет... Вот когда буду знать, что точно получу хорошую специальность, тогда можно... У моего мужа будет квартирка со всей мебелью, машина... Во Владивостоке ещё есть эти, катера, да?

– Ты собираешься за старика?

– Почему за старика? Обижаешь.

59

– Тогда за вора. Это за границей люди женятся, и у них всё сразу есть: дом, машина... Потом лет двадцать платят рассрочки. У нас обратная система. Молодой может иметь всё, только если надувает людей или государство. Или всех вместе.

– Не обязательно за старичка выходить. Сколько сейчас молодых в бизнесе, поднимаются. Крутятся. Есть же среди них и порядочные, чтоб по бабам не таскался, не закладывал за воротник, как наши местные мужички.

– Не будешь сухим в воде. Это особый слой, и порядочные туда не попадают. Хотя, конечно, уровня машина-квартира любой может достичь. А вот выше ушей не прыгнешь: крылышки подрежут... Поедешь – сама увидишь, какие там законы. Сразу в родное село захочется... Здесь хоть и стреляют, но по дурости, а там – расчёт, там знают, что они всегда готовы убить человека, и живут себе спокойно... О детях заботятся, жёнам машины покупают, а сами с красивыми малолетками катаются...

– Глупая я была, в школе плохо училась. Вбила себе в башку, что буду продавцом. Такая гадкая работа... Потеряла время. Вот теперь только в девятнадцать лет поступлю. Если поступлю ещё... Трудно было тебе поступать?

– Сейчас кажется, что легко. А тогда... С историей у меня проблем не было. В восемьдесят седьмом ещё всё было просто: на всём красный цвет коммунизма. А вот сочинения боялся, готовился серьёзно...

– И что, у вас все в учителя подались, как ты?

– Не все, но многие.

– Ничего. Учителя нормально получают. По сравнению с совхозниками. Тем зарплату последний раз давали по весне, а теперь ждут с урожая.

В тоне девушки скользнуло презрение, и Костя уточнил:

– А твои родители не работают в совхозе?

– Нафиг он им нужен! Воровать зерно или комбикорм и дрожать, что приедут домой с проверкой?.. Папа пахал, как проклятый, получал грамоты, а жили нищими. А теперь они с мамой торгуют, так белыми людьми себя почувствовали.