Текст книги "Человек находит себя (первое издание)"

Автор книги: Андрей Черкасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

Заметив, что Алексей наблюдает за ней, Валя сконфузилась и покраснела, Алексей улыбнулся и продолжал прерванное дело, Может быть, от этой улыбки и зародилось у Вали то новое для нее чувство, которое после часто заставляло ее хоть ненадолго задерживаться где-нибудь неподалеку от карусельного фрезера, как будто по делу. Она втихомолку наблюдала за Алексеем, за точными, уверенными движениями его рук…

Новое чувство овладевало ею все неотступнее, все более властно влекло ее к Алексею, с которым она даже не была еще знакома.

Познакомились они в выходной день. Кончался июль. Жаркий, безветренный, с застоявшейся, парящей духотой, он сушил травы, мелкими трещинами рассекал землю, серую и пыльную. Далеко за желтоватой дымкой горизонта бродили грозы, может быть, шли дожди, а поселок изнывал от жары.

Валя ушла к реке. Елонь, отступившая от берега, обнажила мыски, сердито ворчала на перекатах, не то пугала, не то звала к себе. Валя выбрала место, где лозняк был погуще, положила под кусты книгу, маленький букетик ромашек, разделась и, убрав волосы под ярко-желтую косынку, вздымая снопы сверкающих брызг, шумно бросилась в воду. Она не подозревала, что рядом над книгой сидит Алексей, защищенный спасительной тенью высоких кустов.

Он слышал всплеск неподалеку, а потом на середине реки увидел над водой голову девушки. В желтой косынке она напоминала большую, небывалых размеров, кувшинку. Девушка плыла к заводи. Вскоре она вышла на противоположный берег и стояла там в черном купальном костюме, стройная, блестевшая от воды и солнца.

Алексей отложил книгу и долго любовался Валей.

Потом она поплыла обратно. Алексей слышал, как она выходила из воды и, должно быть, одеваясь, напевала что-то вполголоса.

Вдали, под серым облачком, глухо прогремело, и Алексей ясно различил тихо произнесенные Валей слова:

– Вот бы гроза сейчас налетела, а то до чего сухо… – Помолчав, она добавила: – Просто даже сердце высохло!

Валя поднялась наверх, накинув на плечи влажную желтую косынку, и пошла по пыльной дороге к старой вырубке.

Нагретая трава щекотала ноги. По серым растрескавшимся пням суетливо ползали пауки. Валя легла на траву. Где-то тяжело гудел шмель. Легким порывом налетел ветер, встряхнул метелки трав и замер. Солнце жгло Валину руку. Читалось плохо. Валя опустила книгу на грудь. Наверху застыло спокойное, горячее и нестерпимо синее небо. Откуда-то набежала тень. Валя подняла голову. Перед нею стоял Алексей. Девушка поспешно села, не понимая, чему он улыбается и как будто чуть-чуть насмешливо.

– Отдыхаете? – спросил Алексей.

– Немного, – тихо ответила Валя, поправляя платье.

– После купания хорошо, – продолжал Алексей.

Русые прядки Валиных еще не просохших волос шевелил ветер. Он дул теперь без перерыва, не сильно, но настойчиво. Валя почему-то покраснела.

– Откуда вы знаете, что я купалась? – спросила она, вставая.

– Видел, как вы к заводи плыли, – сознался Алексей и, нагнувшись, поднял с травы книгу. – «Анна Каренина»… хорошая вещь. – Он полистал страницы, захлопнул книгу. – В той стороне не купаются, омутов много. В них вода холодная.

Валя не ответила. Ей было тревожно и радостно от того, что Алексей рядом, что никто не мешает ей стоять возле и слушать его.

– Вы к поселку? – спросил Алексей.

– Да, – машинально ответила Валя, хотя вовсе не собиралась домой.

Они вместе зашагали к дороге…

Училась Валя в Свердловске. Ее увлекала профессия врача, но в медицинский институт не удалось пройти по конкурсу. Подружки уговорили идти в лесотехнический. Так началось учение чужому, нелюбимому делу. Она даже пыталась уйти с третьего курса. Отговорила мать: «На строительство пойдешь, что ли? Кирпичи таскать? Куда ты без диплома годишься? Замуж только!». И Валя продолжала учиться: в самом деле, кем-нибудь все равно нужно быть.

Но кем она будет, Вале не приходило в голову. Все напряжение, которое случалось испытывать во время учения, состояло лишь в том, чтобы что-то заучить, запомнить, вызубрить, наконец, но не в том, чтобы узнать что-то.

Когда с трудом и слезами были сданы все экзамены и с грехом пополам защищен диплом, Валя вдруг ощутила какую-то пустоту. Напряжение кончилось. Готовиться ни к чему уже не нужно. Появилось чувство непричастности ко всему, что происходило вокруг.

Только когда на дом принесли билет до станции Северная гора, ощущение пустоты несколько потускнело.

Гололедов назначил Валю технологом. Квартиры ей не дали. Больше недели она спала в конторе на стульях. Потом ей уступил отдельную комнатку бухгалтер материального стола Егор Михайлович Лужица. Домик его стоял на отшибе, в самом конце маленькой боковой улочки. В Валиной комнате было светло и тихо, только при ходьбе уныло поскрипывала одна старая, бугристая половица.

Работа на фабрике Валю угнетала. Она толком не знала обязанностей технолога. Выполняла отдельные поручения Гречаника, плохо иногда представляя себе, что и для чего она делала. Это было скучно и неинтересно, а от того, что не хватало практических знаний, еще и трудно. Она иногда обращалась за помощью к кому-нибудь из мастеров. Нередко ей отвечали: «Ты технолог, тебе и знать, мы-то при чем?» И Валя старалась спрашивать как можно реже. Но еще тяжелей было то, что никто ни с чем не обращался к ней; спрашивали у мастеров, у механика, друг друга – у всех, а ее будто и вовсе не замечали.

…Валя шла рядом с Алексеем, следя за тем, как задетые ногою катились по дороге маленькие высохшие комочки земли, скатываясь в колею или рассыпаясь крохотными облачками буроватой пыли. Алексей расспрашивал про институт, про учение, особенно про математику:

– Трудно, наверно, да? Формулы эти трехэтажные?

– Очень. Они мне по ночам снились.

– Полжизни отдал бы тому, кто в мою голову их вложить смог бы! – признался Алексей. – Да что там половину! Всю отдал бы!

Он говорил, но Валя слушала не слова, а только его голос, мягкий и спокойный. Чувство большой радости все сильнее охватывало ее, наполняло все ее существо…

Ветер подул сильнее. Совсем недалеко загремело. Валя и Алексей оглянулись. Сзади надвигалось облако. Оно было громадным и наверху светилось. В середине цвет его делался пепельным и свинцово-серым – в самом низу. За ним шла туча, лохматая, в закрученных белых космах.

– Гроза будет, – сказал Алексей, прибавляя шаг.

Валя тоже пошла быстрее, хотя от грозы ей уходить не хотелось. Пусть бы налетела быстрей! Взорвалась бы молниями, исхлестала дождем, вымочила обоих до нитки! Они бы укрылись под деревом, укрылись бы именно потому, что нельзя под деревьями укрываться от грозы. Это было бы страшно и… хорошо!

– Вам куда? – уже в поселке спросил Алексей.

– В тот переулок… у Егора Михайловича, – ответила Валя, и собственный голос показался ей чужим, прозвучавшим откуда-то со стороны.

– Ну, пока! – сказал Алексей на углу.

– До свидания, – едва слышно произнесла Валя и быстро пошла к дому по утоптанной тропке, но вдруг непроизвольно замедлила шаг и… оглянулась.

Алексей стоял на углу и, кажется, улыбался ей.

Резко повернувшись, Валя продолжала путь, стараясь прогнать неотвязные мысли, а лицо с немного насмешливыми карими глазами неотступно стояло перед ней. Она закрывала глаза, но в бурой мгле было то же лицо. Спотыкалась о камень, открывала глаза, а лицо не исчезало.

Налетел вихрь. Над домами заклубилась желтая пыль. Туча мгновенно закрыла все небо. Стало темно. Ослепительная молния с фиолетовыми краями распорола мглу, и все кругом загремело: воздух, земля…

Егор Михайлович затворял окна. Валя ворвалась в дом и, не глядя на хозяина, пробежала в свою комнату, не затворив за собою дверь. Она бросила книгу на стол и, раскрыв ее на первой попавшейся странице, начала читать вслух, шепотом произнося слова. Буквы сливались, и вместо них возникали те же глаза, единственные, затоплявшие все, и, казалось, спрашивали: «Ну что? Куда ты теперь денешься?»

Егор Михайлович, старичок с сердитым лицом и выпяченными вперед из-под щетинистых усов губами, словно он постоянно дул на что-то очень горячее, прислушавшись к Валиному шепотку, спросил:

– Это, Валюша, что? Турецкое заклинание по вопросу грозы?

– Книга очень интересная, – отозвалась Валя, – оторваться никак нельзя.

– А-а… – понимающе протянул Егор Михайлович, – Так, так…

Валя вдруг встала, захлопнула книгу и настежь распахнула окно. В комнату с дождем и пылью шумно ворвался ветер. Захлопали окна. Испуганный Егор Михайлович бросился на шум:

– Валя, ты что это? Этак ведь створки поотрывает!

Он торопился закрыть окно. Створки вырывались из рук, хлопали. Фиолетовая вспышка ослепила глаза. В невероятном треске, казалось, надвое раскололось небо, Из штепсельной розетки посыпались голубые искры. Ветер спутал Валины волосы.

Изловчившись, Егор Михайлович закрыл, наконец, окно. Лицо его было серым от испуга, а губы выпятились сильнее обычного.

Валя виновато опустила глаза.

– Вы не сердитесь, Егор Михайлович, здесь душно, а воздух во время грозы такой чистый… Я хотела…

– Хотела, хотела… – бормотал старик, отдуваясь.

Туча опустилась низко и стала серо-зеленой. Гремело теперь непрерывно со всех сторон. Отдельные дождевые струи слились в один сплошной поток. Небо за ним совсем исчезло. Дома, деревья, заборы расплылись серыми пятнами. Их озаряли ослепительные вспышки молний. Навстречу потокам ливня взлетали с земли каскады грязевых брызг. Грохот не прекращался. Удары слились в оглушительный рев. Временами, как щелчки гигантского бича, всхлестывали короткие, сухие удары – молния вонзалась в землю где-то рядом.

Ливень внезапно стих. Туча сдвинулась влево, но сразу же следом за нею, наваливаясь, как груда темно-серых камней, подошла другая. Грохот прекратился ненадолго; точно гроза выбирала место поудобнее. Хлынул ливень, но опять перестал, сменившись мелким дождем. Ветер ослабел, а гроза возобновилась с удвоенной силой. Молнии вспыхивали ежесекундно и били из разных мест тучи в одну и ту же точку на горе – в середину прижавшегося к ней, насмерть перепуганного леска, как будто громадные изогнутые и раскаленные добела прутья вонзались в него. Тучи уходили, на смену им приходили другие. Гроза, казалось, не хотела прекращаться.

Но вот на горизонте посветлело. Ветер стих. Валя распахнула окно. В комнату хлынули запах мокрой земли и пахучая свежесть тополей. В тишине с едва уловимым звоном лопались на лужах пузыри. Чей-то голопузый мальчонка выскочил на улицу без штанов и с визгом врезался в лужу, вздымая фонтаны мутной воды.

Валя прерывисто и часто дышала. Гроза прошла, а сердце стучало взволнованно, горячее, неуспокоенное.

6

Так началась любовь. Но одновременно начались и несчастья.

Валя напутала в режимах склеивания – двести шкафов оказались браком. Она получила выговор, Неделей позже то же повторилось с отделкой. Валя ошиблась в рецепте грунтовки. На третий день лаковая пленка начала отставать отвратительными серыми клочьями. Начальник цеха вызвал Валю. Она увидела испорченную мебель и похолодела. Приглашенная к главному инженеру, она понуро стояла перед ним, уставившись на графин с водой.

– Чего же стоит ваш диплом, товарищ технолог? – Голос Гречаника прозвучал мягко и даже несколько грустно, и Вале от этого сделалось ужасно стыдно. Она не ответила, потому что понимала: ее диплом не стоит ровно ничего.

Решение директора Гололедова испугало неожиданным милосердием:

– Пойдете мастером в станочный цех, – объявил он.

Мороз пробежал по Валиной спине. «Сменным мастером!..» Это было еще страшнее, это была гибель наверняка!

А вечером в Валино окошко постучал Алексей. Она увидела его и обомлела от страха. Неужели он узнал о ее позоре и пришел соболезновать?

Но Алексей пришел совсем за другим. Он вошел в комнату с растерянным лицом, держа под мышкой сверток чертежей. Долго молчал, потом, развернув чертежи, попросил:

– Мне бы тут расчетик один, Валентина Леонтьевна…

– Что это? – спросила Валя.

Алексей объяснил. Он пришел просить ее сделать кое-какие расчеты по его предложению – проекту небольшой полуавтоматической линии. У самого не получится, а Горн слишком занят.

– Я-то сам, понимаете, как темная бутылка в математике, – проговорил он, – чуть посложней – и заело…

Валя растерялась. Это было в тысячу раз ужаснее всего, что произошло с нею. Так хотелось помочь ему, Алеше, милому, желанному и, наверно, самому хорошему на земле человеку, но она понимала, что не сможет помочь ровно ничем, а признаться было стыдно.

– Оставьте, пожалуйста, чертежи у меня, – еле проговорила она, – я посмотрю и сделаю, что в моих силах.

– Да для вас тут сущий пустяк! – с радостной уверенностью сказал Алексей, горячо пожимая Валину руку.

Валя закрыла глаза, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Он верит в нее, в беспомощного человека, в инженера-пустышку!

– Я принесу вам это завтра, Алеша, – назвала она Алексея по имени и ужаснулась своему неожиданному нахальству.

…Валя до полуночи просидела над чертежами и записями Алексея. Она перерыла конспекты, перелистала учебники и не сделала ровно ничего. От нудной стучащей боли разламывалась голова. Валя снова без конца листала учебники, не находя ничего нужного и ничего не видя перед собой, кроме лица Алексея.

– Вот тебе и «сущий пустяк»! – упрекала себя Валя, и слезы бежали по ее щекам. Она бросилась на кровать и уткнулась лицом в подушку.

Наплакавшись вдоволь, Валя поднялась, сгребла в чемодан бесполезные учебники и конспекты. Бережно свернула в трубку чертежи и долго держала их в руках, как будто прощалась.

Легла она не раздеваясь. Слышно было, как за стеной храпел Егор Михайлович.

Пять лет почти подневольного учения, страхи перед экзаменами, «везение» на счастливые билеты, которому так завидовали многие подруги, позорный провал, пересдача и милостивая тройка под конец – все это обернулось сегодня такой непоправимой горечью.

Валя вспомнила слова профессора на студенческом вечере. О, эти слова! Они жгли, стучали в висках.

«Не забывайте, друзья мои, – говорил тогда профессор, – иные из вас, вступая в жизнь, склонны рассчитывать на „счастливый билет“. Их ждут горькие разочарования. Нет у жизни таких билетов! Но нет и более строгого экзаменатора, нежели она сама. Один билет ждет вас – творческий труд! Ему вы должны отдать все три ваших богатства: голову, руки, сердце, сто процентов себя! Но не забывайте, к этим ста процентам нужно приложить мечту! А человек плюс мечта – это тысяча процентов. Такими должны вы быть!»

– А сколько же процентов я? – спрашивала себя Валя. – Что я могу и чего я стою? До чего же мало. А моя мечта? О! Это тысяча недоступных процентов, которых я не достойна. Разве полюбит он, Алеша, такого жалкого человечишку, как я? Нет! Никогда! Слышишь ты, Валька?

Это Валя уже крикнула, да так, что за стенкой проснулся Егор Михайлович.

– Кто там? – сонно спросил он, помолчал и повторил вопрос: – Кто, говорю?

Валя не ответила.

На другой день после смены она возвратила чертежи Алексею:

– Не смогла я, Алеша… Алексей Иванович… Вы извините меня…

– Мне прощения надо просить, Валя, – необыкновенно ласково и с нотками сожаления ответил Алексей. – Это я не вовремя вчера сунулся к вам с этой чепухой. Если бы знал, что стряслось с вами, я бы… Но вы не огорчайтесь, со всяким может случиться…

Вале хотелось сказать, что все ее неприятности ни при чем, что просто сама она такой инженеришко, что не справилась с пустяком.

Но Алексей неожиданно предложил:

– Сегодня картина хорошая, пойдемте в кино. Забудетесь хоть немного.

В кино Валя чувствовала себя на седьмом небе. Серый, неуютный барак, который временно, пока строился клуб, занимали под кинопередвижку, показался ей едва ли не лучшим кинотеатром мира. Они сидели рядом, ее локоть касался руки Алексея, и от этого было так хорошо!

После они бродили по поселку. Алексей взял Валю под руку. Он рассказывал о себе, о том, что заполнило его жизнь, – о любимом труде. О том, как тяжело все дается ему и как хотелось бы сделаться инженером, чтобы работать у станка «на все сто!», чтобы уметь не только придумывать, но и осуществлять до конца всё.

– Алеша, а в чем, по-вашему, счастье? – неожиданно осмелев, спросила Валя.

Алексей ответил не сразу. Они стояли на углу в потоке яркого света, падавшего из окна обшитого тесом домика. Алексей видел, как блестят у Вали глаза.

– Я не знаю, как лучше объяснить, – ответил он. – Ну, понимаете… – Они медленно пошли дальше. Алексей долго собирался с мыслями. Наконец, он сказал: – Это когда человек свое место в жизни нашел, так я думаю… Нужно, чтобы… ну как это лучше сказать… чтобы человек врезался в жизнь, как сверло в твердый металл, и чтобы нагревался так же, и чтобы и трудно ему было, и радостно, и больно, и все это враз, понимаете? И всем чтобы от него горячо делалось… Может, и неладно и объяснил, только это я вам говорю, каким сам хотел бы быть хоть когда-нибудь, пусть за час до смерти!

– А любовь? – осторожно и едва слышно спросила Валя.

– Это само собой.

– А если места не нашлось человеку?

– Место для каждого есть.

– Ну, а не нашел если… не смог найти места, как тогда? Имеет он право любить?

– Кого? – спросил Алексей. – Кого такой любить будет? Самого себя только?

Проводив Валю до калитки, Алексей пожал ее руку. Он чувствовал, как впились в его ладонь ее пальцы.

«Славная она, – думал Алексей, засыпая в эту ночь, – только потерянная какая-то. Впрочем, возможно, это от неудач».

Валя долго не могла заснуть. Сон пришел тревожный, непрочный. Она все время просыпалась и всякий раз задавала себе один и тот же вопрос:

– Неужели я люблю только себя?

Засыпая, видела путаные сны. Под утро, когда сон пропал окончательно, она вновь задала себе тот же вопрос и ответила вслух, шепотом:

– Нет, себя я, кажется, ненавижу! – и расплакалась.

7

Сменным мастером Валя не проработала и месяца. Попав под начало Костылева, она фактически была предоставлена сама себе. Мебель она знала из рук вон плохо, в деталях не разбиралась, а обращаться к начальнику цеха не решалась, потому что не знала, куда деваться от его презрительной усмешки. Однажды она задала ему какой-то вопрос.

– И ничего-то вы не знаете, ничего-то вам впрок не идет, – Ответил Костылев, позевывая и безнадежно махнув рукой.

В следующий раз он так же спокойно обозвал ее грошовым специалистом, заявив, что на Валином месте со стыда сгорел бы задавать такие вопросы.

Каждый день всё больше выматывал силы. На работе Валя крепилась. Дома по вечерам плакала.

– Не к рукам тебе, Валя, эта инженерия, – стараясь успокоить ее, говорил Егор Михайлович. – Ну зачем ты в это дело сунулась? Видишь, какой компот получается?

– Не такой уж я бросовый человек, Егор Михайлович, – вытирая слезы, оправдывалась Валя. – Если бы помог мне кто! А то одни упреки слышу.

С Алексеем Валя встречалась редко: они работали в разных сменах. Да по правде сказать, она боялась встречаться с ним. Было стыдно за свои бесконечные неудачи. «Что он думает обо мне? – постоянно спрашивала себя Валя. – Вот тебе и место в жизни!»

Вскоре разразилась новая беда. Валя спутала схожие заготовки, пустив их в обработку совсем для другого шкафа. Костылев на этот раз был немногословен:

– Ну-с! На этот раз всё, девушка. Будет с меня.

Он повел Валю к главному инженеру.

– Место этой вот девицы на кухне – картошку чистить, Александр Степанович, – заявил он. – Забирайте от меня куда угодно.

Узнав в чем дело, Гречаник только покачал головой:

– Ну что мне делать с вами? – спросил он. – Я понимаю: вам везде тяжело, трудно, но как помочь?.. Эх, девчата, девчата! Ну зачем вы беретесь за это хлопотливое дело?

Вместе пошли к директору. Гололедов выслушал хмуро. Просверлив Валю маленькими и холодными, словно проковырянными на мясистом лице глазками, он произнес:

– Никчемные людишки!

Валя не выдержала.

– Вы не смеете! – крикнула она, чувствуя, как пересыхает у нее в горле. – Я никчемный инженер, я сама знаю! Без вас, слышите? А никчемным человеком называть меня кто дал вам право? Кто?.. Вам бы только давить… душу по ниточке выматывать! Вам бы только… только…

Горло перехлестнул какой-то липкий жгут. Слов и воздуха не хватило. Валя бросилась на стул и разрыдалась громко, не сдерживаясь.

Она смутно помнила, как ее увели, как пролежала она дома весь остаток дня. Утром ее снова вызвал Гололедов.

– Выбирайте: в цех к станку или в библиотеку, – сухо сказал он.

– В библиотеку, – не задумываясь, сказала Валя. «Только не к станку, – подумала она. – Это такой позор!» Что подумает про нее Алексей, все остальные? Быть у всех на глазах со своим стыдом, со своей неудавшейся жизнью!

Через день она уже принимала библиотеку.

Началась сравнительно спокойная и совершенно бесцветная жизнь. Никто не упрекал, не колол, не дергал… Изредка приходил Алексей. Она подбирала ему книги, журналы, и только это казалось настоящим делом, А он каждый раз тепло благодарил ее.

Однажды Алексей спросил:

– Ну как, Валя, теперь спокойнее?

– Да, – тихо ответила она.

– А к станку идти побоялась?

– Алеша! После института? Но это такой позор!

– К станку – позор? – откровенно удивился Алексей. – Эх, Валя, Валя!

На этот раз, прощаясь, он против обыкновения не протянул руки, а вскоре и вовсе перестал заходить. Валя мучилась тем, что нечаянно обидела его. А любовь ее росла с каждым днем, и она понимала, что это уже навек, что это может умереть только вместе с нею.

Алексей зашел только в октябре, когда библиотека получила новую партию технической литературы.

Та осень была особенно хмурой. Над землей висели низкие размытые тучи, набухшие холодом и дождем. Из них непрерывно трусилась мелкая водяная пыль. Деревья стояли голые и мокрые. Они не качались, а только безжизненно вздрагивали от налетавшего ветра, холодного, промозглого и сырого…

Алексей долго просматривал новые книги. Кроме него и Вали, в библиотеке никого не было; до закрытия оставалось полчаса. Он собрался уходить, так и не выбрав ничего.

– Алеша, – тихо сказала Валя, – у меня к вам просьба, можно?

Алексей удивился, О чем она собиралась просить его?

– Пройдемтесь вместе куда-нибудь, – попросила Валя, и краска залила ее осунувшиеся щеки.

– Но куда? – еще больше удивился Алексей. – Да еще в такую погоду?

– Все равно… может быть, передвижку привезли…

Алексею стало жаль девушку.

– Что ж, сходим в кино, пожалуй. После сеанса Валя сказала:

– Мне нужно поговорить с вами, Алеша… Я прошу вас… Это очень важно.

Они пошли по мокрым осклизлым мосткам. Улица кончилась, а Валя все молчала.

– Дальше некуда, – сказал Алексей, останавливаясь.

Валя вздрогнула. Из низких туч по-прежнему сеялся дождь. Было темно. Как в тумане чернели расплывчатые силуэты низких домов с тусклыми светящимися пятнами окон. Валя не решалась говорить. Алексей поеживался и прятал лицо в поднятый воротник. У Вали сильно закружилась голова. Она пошатнулась.

– Что с вами, Валя? – Алексей поддержал ее за локоть. А она неожиданно уронила голову ему на грудь. Руки ее легли на его мокрые плечи.

– Не могу я больше, Алеша, не могу! – сдавленным голосом проговорила Валя. – У меня нет жизни… Я – люблю тебя, Алеша, милый! И только это жизнь, это всё! – Она подняла голову и приблизила свое лицо к лицу Алексея. Даже в темноте он заметил в ее глазах слезы.

– Валя, не надо. Ты хорошая девушка, но пойми… Это пройдет… – Он взял ее руки.

– Нет, нет! – Валя затрясла головой. – Это не пройдет!.. Никогда не пройдет!..

– Я провожу тебя домой, Валя. – Алексей взял ее под руку.

– Значит… – чуть заметно сопротивляясь, проговорила она.

– Пошли, – сказал Алексей, – смотри, как холодно.

Валя опустила голову и послушно пошла рядом, чувствуя, как холодеет все ее тело. Она перестала ощущать себя, как будто оказалась в какой-то мертвой полосе течения жизни. Где-то рядом с нею, не касаясь ее, безудержно проносилось время, Вспыхивали молнии. Что-то врезалось в жизнь, согревало кого-то. Кто-то стоял у станков, на своем собственном месте, делал любимое дело, радовался…

Валя шагала, едва передвигая ноги, и чувствовала, как вместе с леденящей ночной сыростью в нее проникает холодная, пугающая своей неосязаемостью пустота.

– Я дойду одна, Алеша, – сказала Валя, высвобождая руку.

– Спокойной ночи, – ответил Алексей, пожимая ее холодные пальцы. Он ушел.

Валя слышала его шаги, замиравшие на мокрых досках тротуара.

– Неужели это все? – шепотом произнесла она, прислонившись к искривленному стволу старой березы на углу улицы. Она прижалась к нему щекой, и ей показалось, что холодный ствол вздрагивает и тяжелое ночное небо опускается над землей все ниже и ниже, как будто хочет накрыть эту землю вместе с Валей, с ее болью, которая становится все сильнее… растет… давит…