Текст книги "Человек находит себя (первое издание)"
Автор книги: Андрей Черкасов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
– Ты еще рифму прибавь! – нахмурившись, грозно предложил Алексей.
– Нет, Алёш, тут рифмы не полагается, дело и без нее ясное. Только вот что ты мне скажи: что, если к рыбаку в его омуток еще леску кто-нибудь закинет, а?
– Это смотря кто, – ответил Алексей, сдерживая улыбку.
– Ну, скажем, какой-нибудь выдающийся поэт… Что из этого может получиться?
– А то, что выдающийся поэт отправится головой в омуток учить ершей рифмы подбирать, ясен вопрос?
Алексей хлопнул товарища по плечу так, что тот заметно накренился влево.
– Ясен! Ясен вопрос, товарищ Соловьев! – вдруг торжественно заголосил Вася. – Теперь-то уж вы разоблачены!
Влюблен, влюблен!
И жизнь, как сон… —
начал было он фабриковать рифмованный экспромт, но Алексей резко прервал его:
– Слушай, ты, мешок с рифмами! Замолчи-ка хоть на минуту! Тут дело поважнее! Скажи лучше, где клавишный прижим от шипореза, не помнишь?
– Это который Костылев весной со станка сбросил?
– Тот самый.
– В инструменталке под верстаком. А на что тебе?
– Подбери, приведи в порядок и отдай мастеру, только срочно.
Вася стоял неподвижно, не то соображая что-то, не то ожидая, что Алексей скажет еще. Тот нетерпеливо поморщился:
– Ну! Не понимаешь, что ли?
– Понимаю, понимаю! – прищуриваясь и широко улыбаясь, заговорил Вася. – Есть привести в порядок, товарищ гвардии влюбленный! – лихо козырнул он Алексею и вовремя увернулся от пущенного ему вдогонку бруска.
3
Дверь в цеховую конторку с шумом распахнулась. Таня оторвала взгляд от пачки рабочих листков. В дверях стоял дежурный слесарь Василий Трефелов. Он держал в руках какую-то сложную конструкцию.
– Вот, вам велено передать, – сказал он и, шагнув к столу, положил перед Таней приведенный в порядок клавишный прижим к шипорезу.
Таня обрадовалась.
– Тоже мне слесари… – с напускной строгостью сказала она. – Что же вы до сих пор молчали, что у вас такой клад есть?
Вместо ответа Вася неопределенно пожал плечами. Дескать, клад-то оно, конечно, клад, но вот как бы из-за этого клада кое-кому не икалось завтра при встрече с начальником цеха. Беда, если узнает, что кто-то осмелился воспользоваться этой штукой.
Позже, устанавливая прижим на каретке станка, Вася рассказал о событиях, связанных с его историей:
– У нас тогда так же вот шипорез не справлялся, а сменный мастер возьми да и придумай эту машинку. И делал-то сам; ночами в механичке торчал, нам не доверял. «Мне, говорил, свою мысль своими же руками проверить надо, может, на ходу еще что придумаю». Так и доделал сам. Ночью поставили на станок, так он, шипорез то есть, – хотите верьте, хотите нет – за три часа сменную норму завернул, во как! А утром Костылев пришел, увидел и давай орать, зачем, мол, без его разрешения… Ну и велел сбросить. «Вам тут, говорит, всем руки пообрывает, а я отвечай!» Только дело-то вовсе не в том было. Он до того сам мудрил такую же вот штуку, да только она у него на бумаге так и померла. Мастер тогда на своем хотел настаивать, да дело вовсе не туда потянуло. Костылев придавил. Пришлось заявление писать «по собственному желанию». Так что, вот, можете учесть перспективочки, Татьяна Григорьевна…
Черный Васин зрачок предостерегающе остановился на Танином лице.
– Ну, я заявление писать не буду, Вася, можете не волноваться, – успокоила его Таня. – Дайте-ка мне ключ, я проверю крепление.
Через час после первой пробы шипорез уже работал вовсю, наверстывая упущенное. Таня, время от времени подходившая к станку проверить, как идет дело, заметила, какой радостью светилось лицо Нюры, и ей самой тоже стало радостно. Даже станок, казалось, гудел теперь по-иному, как будто ликовал, что и ему, наконец, позволили показать свою настоящую силу. Когда с соседних станков приходили девушки полюбоваться работой подружки, вид у Нюры становился таким гордым, что можно было подумать, будто она сама изобрела эту замечательную пристройку к станку.
Перед концом смены Таня вдруг услышала песню. Мелодия была спокойная и какая-то особенно светлая: так поют лишь в радостные минуты жизни. Пела Нюра. Временами голос ее пропадал и как будто сливался с гулом станка, но, сливаясь с ним, заставлял совсем по-иному, музыкально, звучать станок, который словно принимал на себя частицу простой человеческой радости.
Таня подошла ближе, Нюра сконфузилась и замолчала: приостановив работу, она виновато взглянула на Таню и нерешительно улыбнулась. Но глаза были радостные.
– Ну как, Нюра, задание не сорвем, а? – спросила Таня, сдерживая улыбку.
Нюра встряхнула головой, смешно выпятив нижнюю губу, подула на заползавшую в ноздри прядку волос, выбившуюся из-под косынки. Лицо девушки расплылось в широкой улыбке.
– С вами сорвешь, как бы не так! – проговорила она и вдруг, спохватившись, снова принялась за работу: – Нажимать надо!.. Меньше часа осталось, а еще двести пятьдесят штук…
Через час, обметая станок, Нюра говорила сменщице:
– Вот гляди, Людка, какую мы с Татьяной Григорьевной штуку сегодня приспособили!.. До чего ловко с ней! За одну смену столько назарезала, сколько раньше и за три не выгнать! Вот гляди, я тебе объясню…
Третья смена уже началась, когда Таня собрала рабочих в цеховой конторке, чтобы объявить им первую, самую радостную новость:
– Мы выполнили сегодня задание, товарищи, да еще сильно увеличенное, – сказала она. – Кто помог нам? Вы должны знать – это станочники: Козырькова, Соловьев, слесарь Трефелов и много других… А больше всех помог нам человек, имени которого я не знаю, ваш бывший мастер. Его не было с нами, но смекалка его, мысль, руки – были здесь. Значит, он сам как бы работал вместе со всеми. А как, пускай Козырькова скажет: согласна она, чтобы завтра снова по-старому?
– Что я дура, что ли! – бубенчиком прозвенел высокий голосок Нюры.
Все засмеялись.
– А теперь договоримся, – продолжала Таня. – Что, если после смены всегда собираться минут на десять? – Нам нужно знать, что помогало работать, что мешало. Согласны?
– Кто же против доброго возражать станет?
– Давно пора!
– Вот и хорошо. И еще давайте подумаем, как бы сделать так, чтобы каждый станок стал работать лучше! Предложения давайте мне или Соловьеву, он у нас член техсовета. Договорились? У кого есть замечания?
Замечаний посыпалось много. В конце этой первой десятиминутки в Танином блокноте оказались исписанными три страницы.
– Вот видите, сколько насобиралось! – сказала Таня. – Ну, спасибо за совет. – Она отпустила всех, кроме Трефелова и второго сменного слесаря, в адрес которых замечаний было больше всего. Остался и Алексей.
– А вы меня зря похвалили все же, – сказал он, – я своего обещания не выполнил пока, на полсмены работы осталось. Что, если подведу?
– Люди назовут меня обманщицей и болтушкой, и только, – спокойно ответила Таня.
– Нет уж, не выйдет! Василий! Давай-ка мне запасную фрезу и еще те, из нового комплекта, знаешь? И на полсмены ко мне в подручные марш! Ясен вопрос?
Вася исчез в инструменталке.
– О вас я заявила авансом, – сказала Таня, когда следом за Васей ушел и второй слесарь. – Знаю, что обещание выполните. Мне кажется, вы человек серьезный…
– Серьезный? Не знаю… может быть… – как бы в раздумье проговорил Алексей и вдруг тряхнул головой, стараясь избавиться от каких-то неотвязных мыслей: – А больше вам ничего не кажется, Татьяна Григорьевна? – Голос его прозвучал взволнованно и глухо.
Таня ответила не сразу:
– Нет, Алексей Иванович, больше мне ничего не кажется, – сказала она спокойно и ушла.
Вернулся Вася Трефелов и положил на стол запасные фрезы. Заметив несколько озадаченный вид товарища, спросил:
– Ты чего, Алёш?
– Что чего? – словно очнувшись, спросил его Алексей.
– Да какой-то ты… ну, в общем…
– Похожий на осла, да? – с горькой усмешкой подсказал Алексей.
– Ага, – почти машинально подтвердил Вася, продолжая разглядывать глубокие морщинки на лбу товарища.
Алексей негромко рассмеялся.
– Ставь-ка, Васяга, фрезу да подтащи детали с шестого фрезера. Я пока настройкой займусь, ясен вопрос? Все остальное после.
Вася послушно начал снимать отработавшую фрезу, искоса поглядывая на друга и не понимая, что это за таинственное «остальное», почему оно после и после чего именно…
4
Кончив заполнять рабочие листки. Таня зевнула и подперла рукой голову. От усталости слипались глаза. В красноватой мгле плыли тысячи маленьких солнц, а в теле возникло ощущение легкого, приятного покачивания. Доносившийся из цеха шум станков становился все глуше, все слабее…
Неожиданно Таня вздрогнула и открыла глаза. Перед нею стоял Ярцев.
– Спокойной ночи, Татьяна Григорьевна, – сказал он и тихо засмеялся. – Спать-то нужно домой ходить.
Таня потерла глаза пальцами и устало поднялась.
– Никуда мне сегодня что-то не хочется идти, Мирон Кондратьевич, – сказала она, – так бы и выспалась тут прямо на столе. К утренней смене нужно здесь быть, а уйду домой – обязательно просплю.
– Опять двухсменная вахта? – с напускной строгостью спросил Ярцев.
– Нет, просто хочу посмотреть, как начальник цеха отнесется к одному новшеству, которое мы применили сегодня.
– Что за новшество?
– Показать?
– Обязательно! А как же вы думали?
– Тогда пошли в цех.
На шипорезе уже работала станочница третьей смены.
– Вот, смотрите…
– Кто соорудил эту замечательную штуку? – спросил Ярцев. – Почему вы раньше ничего не говорили, Татьяна Григорьевна? Ну что за тайны, что за индивидуализм?
– А вот и не индивидуализм вовсе, товарищ парторг! – весело ответила Таня. – Я сама до сегодняшней смены ничего не знала… Выйдемте из цеха, здесь шумно. Я все расскажу.
Они вышли и медленно пошли по Двору, залитому светом электрических фонарей. По земле, обгоняя идущих, то сокращаясь, то вытягиваясь, бежали их качающиеся тени. Начинался ветер. Он налетал порывами, и тогда фонари на столбах вздрагивали и тревожно раскачивались. Казалось, их встряхивают наверху чьи-то невидимые руки.
Таня рассказала Ярцеву все. И о раздутом задании Костылева, и об отысканном в инструменталке прижиме, и об истории, услышанной ею от Трефелова, и о песне Нюры.
– Вот ведь пустяк, выходит, нужен человеку, Мирон Кондратьевич. Ну много ли прибавилось? Просто легче и удобнее стало работать, а радость какая! Праздник и только! Вплоть до песни… Нет, нет! Обязательно дождусь Костылева! Пусть он только попробует сделать что-нибудь! Сама я еще терпела, но чужую радость не отдам ни за что.
Заметив в голосе Тани воинственные нотки, Ярцев сказал:
– К сражению, значит, готовитесь? Ну, ну. А все же я советую, Татьяна Григорьевна, шли бы вы отдыхать.
– Я? Отдыхать? – Таня даже остановилась от удивления. – А Костылев утром…
– Утром ровно ничего не случится, вот увидите.
– Вы думаете?
– Полагаю… Ну, а допустим, Костылев даже вмешается и запретит это; сможет он что-то изменить?
– Ну, конечно, нет. Теперь это уже прочно наше.
– Вот именно. Так что извольте идти домой и спать.
Ярцев повернул к проходной. Таня послушно пошла с ним.
Путь до дома по тихой уснувшей улице, свежий ветер, дующий прямо в лицо, звенящий шум тополей – все это отогнало усталость. Поднимаясь по ступенькам крыльца, Таня почувствовала, что спать ей уже не хочется. Она прислонилась к резному столбику и запрокинула голову навстречу ветру. По небу мчались рваные лоскутья туч, глотая созвездия и снова выбрасывая их позади себя. Таня стояла, и на смену радостному возбуждению темное, как ночные тучи, чувство одиночества незаметно стало подкрадываться к ней, обволакивать… «Георгий… увижу ли его когда-нибудь? – думала она. – Дождусь ли снова?… Ждала всю жизнь и… опять одна. Как жить?.. Где брать силы?..» Но налетел какой-то особенный сильный и свежий порыв ветра, Таня жадно глотнула живительный, пахнущий хвоей воздух, и эти мысли стали уступать место другим: «Не раскисать, Татьяна! Не сметь! Нет, нет! Я люблю… на всю жизнь люблю, и силы в этом. Я дождусь! А если очень долго тебя не будет, я снова найду тебя, Георгий, слышишь?»
В переулке послышались чьи-то шаги. К крыльцу подошел Алексей. Он остановился внизу, различив в темноте Таню. Медленно поднялся по ступенькам.
– Татьяна Григорьевна, что это вы?
– Воздухом дышу, – чуть слышно ответила Таня. – Голова такая тяжелая, тяжелая…
Помолчав, Алексей сказал:
– Ну, задание я выполнил, всё теперь.
– Спасибо…
Алексей осторожно взял Танину руку.
– У вас пальцы холодные. Простынете на ветру, – с каким-то особенным участием сказал он.
– Мне тепло, – все так же тихо ответила Таня, осторожно высвобождая руку. – Идите отдыхать, Алексей Иванович, вы ведь устали…
И в этих совсем просто сказанных словах Алексей уловил ту же спокойную строгость, что и недавно в цехе. Ему очень хотелось побыть здесь, возле Тани, поговорить с ней, в конце концов просто постоять. Но осторожно отворив дверь, он вошел в дом.
5
Костылев появился в это утро раньше обычного. Не было еще семи часов. Его крайне интересовало, что у Озерцовой с заданием.
Шпульников, сонный и, по обыкновению, небритый, возился с рабочими листками. Увидев начальника, он сразу посвятил его в ход событий:
– Васька Трефелов с Соловьевым серебряковскую «бандуру» откопали, – торопливо, стараясь объяснить все как можно скорее, говорил он, не сводя глаза с костылевокого лица. – Озерчиха приказала на шипорез привернуть… Так и работаем. Я скинуть хотел, поскольку от вас указания не было, да не посмел. Парторг, ночью был в цехе… А она, эта штука-то, ничего, в общем, складно получается…
– Ну, парторг парторгом, а порядок в цехе сам по себе, – негромко, но с жестяными нотками в голосе сказал Костылев. – Снять при мне, и сейчас же! Пошли.
Он вышел. Шпульников выскользнул следом и, опережая начальника, быстро лавируя между стеллажами, тележками, станками, помчался к шипорезу. За ним неторопливо и твердо шагал Костылев.
Рабочие, мимо которых он проходил, догадывались, что сейчас произойдет, и настороженно смотрели ему вслед: печальная история мастера Серебрякова была известна многим. Но все получилось иначе, чем ожидали окружающие, иначе, чем думал сам Костылев.
Ярцев вместе с предфабкома Терниным появился в цехе получасом раньше. Оба стояли возле работавшего шипореза. Заметив парторга и Тернина, Шпульников замедлил шаг и в нерешительности остановился, пропустив вперед своего шефа. Ярцев улыбнулся Костылеву и поманил его пальцем.
– Слушайте, это же замечательная вещь! – громко, стараясь перекричать шум поющих резцов, заговорил он, показывая на каретку станка с укрепленным на ней клавишным прижимом. – Вы очень своевременно распорядились поставить эту штуку на станок. Смена Озерцовой благодаря вам выполнила, наконец, задание, и довольно объемистое. Молодец, Николай Иванович! Вот это и есть настоящая помощь молодым. Идея конструкции ваша?
Ошарашенный Костылев промямлил в ответ что-то невнятное. Этого он не ожидал. Получить сразу две такие оплеухи! Выполнила задание! И это с помощью устройства, которым он запретил пользоваться и которое сейчас преподносят уже как его идею. Его хвалят за то, что он ненавидит, чему завидует, что готов уничтожить, выбросить, исковеркать! Что делать? Отказаться? Заявить, что он здесь ни при чем? Тогда какой же он начальник, если его подчиненные творят все, что вздумается? Сделать вид, что это в самом деле его идея? Ярцев не знает истины. Но рядом Тернин, а он работает на фабрике с первых дней и около года был строгальщиком в смене Серебрякова, он-то знает!
Воспользовавшись тем, что к станку подошел явившийся на смену Любченко и Ярцев обратился к нему, Костылев, круто повернувшись, стремительно пошел прочь, как будто его ждало самое неотложное дело. Он влетел в конторку и плюхнулся на стул. Выдернув чуть не весь ящик письменного стола, он достал папку сменных заданий и, просмотрев сводку смены Озерцовой, стукнул кулаком по столу так, что на счетах звякнули косточки.
Остервенело тыча пером в чернильницу, которая отъезжала поэтому все дальше и дальше, роняя на стол жирные фиолетовые кляксы, он стал заносить в чистый бланк злые, пляшущие цифры. Перо не слушалось. Оно цеплялось за бумагу, разбрызгивая озорные фонтанчики. Он изорвал в клочья испорченный бланк, принялся за второй…
В конторку вошел Любченко. Костылев обратил внимание на его торжествующий взгляд.
– Значит, теперь прижим Серебрякова вы разрешили? – спокойно спросил Любченко.
Если бы зрачки Костылева обладали способностью жечь, переносица Любченко, наверняка, задымилась бы. Начальник цеха выбросил вперед руку со сменным заданием таким жестом, как будто в ней была шпага, которой он пронзал сменному мастеру горло.
– Вот. Возьмите и приступайте к работе, – приглушенным от злобы голосом сказал он.
Пробежав глазами задание, Любченко вышел. Хлопнула дверь.
– Ррразрешил!!! Черт бы вас побрал! – свистящим шепотом произнес Костылев в пространство. – Черт бы вас побрал с вашим прижимом, бездельники!
Вставая, он толкнул стол. Отъехавшая на самый край чернильница упала на пол.
В цехе уже останавливались станки. Оттуда слышались оживленные голоса, чей-то смех.
Прислушиваясь, Костылев тупо глядел в пол, на котором медленно расплывалось чернильное пятно.
6
Костылев ждал, что вся эта история закончится для него обычными в таком случае неприятностями: вызовут к директору или к главному инженеру, взгреют, может быть, запишут выговор в приказе (это было бы самым неприятным) или (по меньшей мере) «поволокут» на фабком и «пропесочат» по профсоюзной линии.
Напряженно размышляя над непонятным поведением Ярцева и сопоставляя его с тем, что возле станка был еще и Тернин, Костылев решил, что все это явный подвох. Пусть даже Ярцев, в самом деле, тогда еще ничего не знал, но ему все равно расскажут историю со всеми подробностями, и тогда…
Но слишком далеко вперед Костылев заглядывать остерегался. Однако на всякий случай он решил изменить тактику. Следовало поослабить давление на Озерцову, временно снять перегрузку, а там видно будет.
– Неправда, все равно согнем! – успокаивал он себя, обдумывая план новой атаки.
Не дожидаясь, когда его вызовут, Костылев «пересмотрел» нагрузку между сменами, распределил ее более равномерно, несколько облегчив, однако, для Шпульникова. Задания для смен Озерцовой и Любченко стал давать одинаковыми по объему. Он ждал вызова каждый день и про запас приготовил «веские» оправдательные объяснения, но, странное дело, его никто не беспокоил.
В цехе бывали и Гречаник и Токарев, часто заходили Ярцев, Тернин; никто из них не обмолвился и словом о случившемся. С начальником цеха все говорили обыкновенно, как всегда. В общем, все было тихо и спокойно. И вот это-то «затишье» и тревожило Костылева больше всего, заставляло настораживаться.
Он не знал, что «история с прижимом» уже известна его начальникам. Ярцев в то же утро рассказал о ней Токареву.
– Я тогда говорил тебе, Михаил, что этот тип мне не нравится, – напомнил Ярцев, рассказав все.
– А я, помнится, не заявлял, что без ума от его качеств, – ответил Токарев, записав кое-что из услышанного в свой блокнот. Он решил: пускай Костылев пока останется на своем месте.
– Определить действительную ценность этого человека, – сказал Токарев, – мы можем, лишь рассмотрев его хорошенько со всех сторон, это самое главное. А решить, что с ним делать, на это труда много не нужно…
Вполне возможно, что, если бы этот разговор стал известен Костылеву, все последующие события в смене мастера Озерцовой приняли бы иной оборот.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Во второй половине августа на фабрике создалась особенно напряженная обстановка.
Правда, к исходу первой декады сырьевая проблема была почти решена. Бригада Горна, хоть и основательно задержалась в Ольховке, дело свое сделала: вторая лесопильная рама была, наконец, пущена. Платформы, груженные досками, с лесозаводской ветки стали регулярно поступать на фабричную территорию. На лесобирже закипела жизнь. Сушильные камеры заработали с полной нагрузкой. Раскройный цех трудился день и ночь. Запасы заготовок для станочного цеха увеличивались… Сложность обстановки была в другом: в цехах начали вводить рабочий контроль.
Токарев считал, что систему надо вводить сразу во всех цехах и сменах.
– Не по чайной ложечке, как микстуру, глотать, – заявил он на совещании руководителей участков, цехов и смен, – а на операционный стол, и всё. Сразу переболеть.
Гречаник, наоборот, стоял за постепенное введение контроля, за проверку его на опыте какого-либо одного цеха или даже смены.
Его поддержал Тернин:
– Черт его знает, товарищи, – нерешительно проговорил он, – не запороться бы нам враз-то, а? Главное, насчет заработков боязно; сдельщикам это моментально по карману стукнет, жалобы пойдут. В одной бы смене вначале надо, считаю…
– Осторожность, Андрей Романыч, дело хорошее, – вмешался Ярцев, – только со смыслом. Во-первых, по карману стукнет только бракоделов. А во-вторых, разве тебе не кажется, что, если система будет введена везде, можно такое соревнование за качество между цехами и сменами организовать, что любо-дорого! Как скажешь?
– Да так-то оно так, – согласился Тернин.
Мнения разделились. В конце совещания Токарев объявил, что право скомандовать остается за ним, и отпустил людей, а Ярцева попросил оставить коммунистов.
– Прежде чем мне издать приказ, критикуйте мою позицию, – сказал он. – Взвесим еще раз. Вначале я сам думал начать с одной смены, даже Озерцову, помнится, предупредил, а позже обдумал и решил по-другому…
Говорили еще довольно долго, и большинство согласилось с Токаревым. Приказ он издал в тот же день.
Вечером изрядно подвыпивший Ярыгин, встретив на улице Степана Розова, который шагал под руку с Нюркой Боковым, остановил его и, поймав высохшими пальцами малиновый галстук Степана, пригибал его голову к самому своему лицу, дышал на него парами политуры и пророчествовал заплетающимся языком.
– Ты при всем при том, друг-товаришш, Ярыгина после помянешь, хе-хе… Додумалися тоже. Сово-бо-ра-зи… ли – выговаривал он по складам никак не получавшееся слово. – Со-об-ра-зили, докумекалися, хе-хе… Вот погоди, друг-товаришш… выпрет им этот самый самока-а-антроль боком, хе-хе… – И сворачивал совсем на другое: – Ты при всем при том ко мне заходи… политурки уделю…
Он никак не хотел отвязаться от Розова, а тот вел себя на удивление спокойно, хоть и сам был «на взводе». В конце концов даже Нюрка потерял терпение. Он толкнул Ярыгина своей гармонью, от чего она издала какой-то жалобный звук.
– Убери клешни, старый пестерь! – рявкнул Боков.
Ярыгин отцепился, испугавшись не столько голоса Нюрки, сколько шума, произведенного гармонью. Розов с приятелем ушли, а старик долго еще, пошатываясь, стоял у края дороги, пучил покрасневшие глазки и бубнил себе под нос:
– Ты при всем при том Ярыгина помяни, хе-хе…
2
Если бы Илья Новиков после обеденного перерыва проверил ограничители копировального шаблона, брака не получилось бы. Но Илья этого не сделал. Почему? Он и сам не мог объяснить. До обеда проверял несколько раз, а после – ни разу.
Ограничители оказались вывернутыми на два полных оборота; три сотни без малого ножек к стульям пошли в стопроцентный, неисправимый брак. Такого с Ильей не случалось еще никогда.
Кто мог устроить эту пакость? Кроме Бокова, никто. Этот давно обещал рассчитаться с Ильей за подбитый глаз и предупредил, что возмездие будет такое, чтобы Новиков «помнил до седой бороды». Этого Илья и так не забыл. Выговор в приказе за рукоприкладство, заметка в стенной газете, угроза Костылева – отдать «драчуна» под суд – разве это забудешь скоро? Правда, наказали тогда и Бокова, но разве от этого легче?
И вот – еще удар! Подлый удар в спину. Расписываясь у Шпульникова в контрольном талоне на брак, Илья знал, что Костылев отведет на нем душу. Так оно и получилось.
– Мастер Шпульников отказывается держать в смене бракодела, – заявил Костылев Илье на следующее утро. – Вот что значит взаимный контроль – выловили тебя, голубчика. С завтрашнего дня перевожу подручным в смену Озерцовой. Мы здесь баловаться не любим. Вот так!
Новиков слушал, не поднимая глаз, отворачивался. Боялся, что не сдержится, и тогда… О! Тогда ему несдобровать. Он старался думать о другом, о главной беде. Разве страшны ему были издевательства Костылева? Нет! Гораздо страшней было то, что он, Новиков, не испортивший на фабрике ни одного крохотного брусочка, «запорол» чуть не три сотни деталей. Он все старался понять, как могло это произойти…
Откуда было знать Новикову, что Шпульников давно упрашивал начальника цеха перевести куда-нибудь Илью, из-за которого в смене постоянно возникали недоразумения и скандалы и которого сам он втайне побаивался. Не знал Илья и того, что Боков, сговорившись с одним из своих приятелей, Мишкой Рябовым, к которому на станок попадали детали после Новикова, в обеденный перерыв подкрутил ограничители…
Возможно, что Илья не проверил после перерыва размеры потому, что думал о другом…
Недавно, встретив Любу, он поймал на себе ее случайный и какой-то очень жалостный взгляд. Сразу припомнилось все: и начало радости, и неожиданный разрыв… Теперь Люба скоро уже полгода замужем за Степаном Розовым. Тот вечно пьянствует, путается с Боковым и его друзьями, часто бьет Любу… От всего этого стало так тяжело на душе, что он отвлекся… И вот первый раз в жизни напорол брак.
«Теперь опять начнут с работы на работу гонять!» – тоскливо думал Илья, направляясь в смену Озерцовой. В конторке он молча протянул Тане записку: «За допущенный брак направляю в вашу смену подручным до исправления».
Об истории с браком ей еще вчера рассказал Вася Трефелов. О неудачно сложившейся судьбе Новикова Таня знала очень немного. Она вспомнила первую встречу с ним на берегу Елони, его угрюмые короткие вопросы. Сейчас лицо Ильи не выражало ничего, кроме равнодушного ожидания: «Куда-то пошлют?»
– На каком станке работали? – спросила Таня.
– На шестом фрезере, – неохотно ответил Илья и тут же подумал: «И чего спрашивает? Все равно ведь подручным быть».
– А еще раньше на каких? На строгальном, четырехстороннем работали?
– Не рабатывал… Да на что вам это? Тут в бумажке сказано: подручным за брак. Вот и ставьте подручным. Чего выспрашивать без толку? – Новиков отвернул лицо и потупился.
Таня заметила, как дернулись мышцы на его щеке, оттого что он с силой стиснул челюсти.
– Я вас и поставлю подручным, – сказала она, – а выспрашиваю потому, что на строгальном подручному тоже иногда приходится управлять станком. Интересуюсь, сможете ли.
– Смогу, да не буду, – угрюмо ответил Илья, – а то опять бра-ку на-по-рю!
В его словах слышалась досада, и Таня прекратила расспросы. «Не надо озлоблять понапрасну, посмотрим, что за человек».
– Хорошо. Становитесь в подручные к Шадрину, а там видно будет.
3
Новый метод контроля качества в станочном цехе прививался плохо. Особенно скверно обстояли дела в смене Шпульникова, хотя по милости Костылева нагрузка в ней была меньше, чем у Любченко и Озерцовой.
Шпульников все жаловался Костылеву, что его заела приемка готового, да и Сергей Сысоев теперь без всякой жалости возвращал детали даже с пустяковыми изъянами. Он совал в руки Шпульникову эталон и технические условия и приговаривал:
– Видел? Читал? Понял? Ну вот и все! Забирай и девай, куда хочешь.
На Сысоева не действовали теперь никакие уговоры и увещевания.
А плохо Шпульникову приходилось потому, что он занимался только приемкой готовых деталей, тех, которые прошли уже через все станки. От станочников он взаимного контроля не требовал. На эталоны махнул рукой с самого начала, проворчав себе под нос так, чтобы никто не слышал:
– Кто умеет, и без них сделает, а бракоделу эти игрушки все равно ни при чем.
Не мудрено, что в такой обстановке Нюрке Бокову и его друзьям жилось и работалось превосходно. Они «жали на рубли».
Однако в конце первой недели после совещания у директора, на котором Шпульникову пришлось туговато, позиции следовало экстренно пересматривать. Тогда-то и состоялся ночной и совершенно секретный разговор Шпульникова с Костылевым на квартире у начальника цеха, куда сменный мастер пришел в сумерках с заметно оттопыренными карманами, а ушел за полночь, стараясь держаться поближе к стенам и заборам и подолгу размышляя перед каждой канавой.
4
Появление боковской тройки в смене было для Тани неожиданным. Еще до гудка она увидела возле фрезерных станков, на которых постоянно работали девушки, трех парней. Один из них, широколицый, с неимоверно длинными губами, подошел к ней. Под его левым глазом тускло посвечивало серовато-зеленое пятно – след некогда обретенного синяка. Он улыбнулся правой половиной рта, прищурился и назвался:
– Боков. Мне сегодня какая работа будет, позвольте узнать?
– А вы откуда появились? – недоумевая, спросила Таня. – У меня тут девушки работают.
– Девок черти с маргарином съели, – с деланным огорчением ответил Боков и развел руками. – Ну, а мы здесь по распоряжению начальства. Закон и точка! Знакомьтесь! – сделав театральный жест, он указал на двух остальных парней. Вынул из кармана записку и подал Тане.
«По производственным соображениям в вашу смену переводятся фрезеровщики: Боков Юрий, Рябов Михаил, Зуев Николай. Станочницы… переведены в смену мастера Шпульникова». Внизу была подпись Костылева.
– Что за производственные соображения? – возмутилась Таня.
– Начальство больше знает, – пожал плечами Боков. _– Так чего мне фрезеровать?
Разыскивать Костылева было бесполезно. Смена уже началась, и отправить парней обратно значило бы «завалить» задание…
– Будете фрезеровать спинку к стулу, – сказала Таня.
Оттопырив губу, Боков свистнул:
– Не выйдет номер.
– Это почему? – спросила Таня.
– Заработок на этой детали плёвый, – пояснил Боков. – Я чего – уборщица вам, что ли? Давайте мне щиты или заднюю ножку к стулу. Шпульников мои пожелания всегда учитывал, и вы обеспечьте мне материальную заинтересованность. Закон и точка!
– Вот что, товарищ Боков, – раздельно и спокойно проговорила Таня, – или приступайте к работе, или можете уходить, справимся и без вас. Другой работы не будет. Вот вам и точка, и закон. Поняли?
Решительным жестом опустив сжатые кулаки в карманчики своего халата, Таня ушла к шипорезу. К Бокову «подплыли» его друзья.
– Ну как, Нюрка? Чего она поет? – обратился к Бокову Мишка Рябов, коренастый парень со смуглым лицом и огромным черным чубом, застилавшим весь лоб.
– Чего, чего! – передразнил Нюрка. – Поет натурально, как по нотам. Тоже мне инженерша! – Он сердито сплюнул и нехотя поплелся к своему фрезеру.
– Работы не дает, что ли? – поинтересовался третий из компании, Колька Зуев, худощавый и длинноносый, с маленькими свинцовыми глазками.
– Пес ее разберет, – недовольно отмахнулся Мишка, – жди вот теперь.
