Текст книги "Человек находит себя (первое издание)"
Автор книги: Андрей Черкасов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)
Андрей Черкасов
ЧЕЛОВЕК НАХОДИТ СЕБЯ
Роман
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
На станции Северная гора Таня сошла одна.
Красный фонарь последнего вагона быстро уплыл вперед и исчез. Над лесом повисло облачко паровозного дыма. Вскоре оно растаяло, и Тане показалось: вместе с ним исчезло последнее, что связывало ее с Москвой.
Было раннее июльское утро. Тускло желтели вдоль путей огни стрелок. Поодаль темнело станционное здание. Рельсы, мокрые от обильной росы, влажный песок с пятнами мазута, черные на фоне рассветного неба столбы – всё выглядело неприветливым и чужим. Вокруг не было ни души. Таня стояла возле двух своих чемоданов, и чувство одиночества все больше и больше овладевало ею.
Неподалеку от путей белела деревянная будка с дощатой дверью и крохотным, в радужных переливах, оконцем. За нею возвышался навес, под которым свалены были ящики, бочки, рогожные кули.
«Наверно, там сторож», – подумала Таня, подходя к будке. Нужно было у кого-то узнать, как попасть на мебельную фабрику. Таня потянула дверь за ржавую скобу. Дверь подалась и… сорвалась с петель. Девушка испуганно отскочила. Гремя железной накладкой, дверь рухнула на влажный песок. Таня беспомощно оглянулась и вздрогнула от неожиданности. Позади нее, почти рядом, стоял высокий молодой человек в рабочем комбинезоне и кепке. На большой прямой лоб его выбились вьющиеся русые волосы. Карие глаза под резко очерченными и очень подвижными бровями были прищурены. Губы сложились в насмешливую улыбку.
– Ясен вопрос! – с деланной строгостью произнес незнакомец, запуская руки в карманы. – А я-то смотрю: кто там у склада орудует? Ладно, подоспел вовремя.
Он замолчал, окидывая Таню изучающим взглядом. Во всем ее облике: в стройной фигурке, в выражении лица, в больших и немного усталых серых глазах – была растерянность. Она поправила пеструю косыночку, из-под которой виднелись тугие светлые косы, уложенные кольцами на затылке, и, поеживаясь от утренней сырости, одернула рукава тонкого серого плащика.
– Товарищ, вы не скажете, как мне найти мебельную фабрику? – спросила она, чуть заметно улыбнувшись уголками губ.
– Вы с московского, что ли? – не очень любезно вместо ответа спросил незнакомец. – Чемоданы ваши?
– Мои. Пристроить бы их куда-то на время. Одной не унести. Я думала: в будке сторож, – виновато заговорила Таня.
Незнакомец по очереди приподнял оба чемодана, покачал головой:
– Шариковые подшипники везете? Хорошо! Это хозяйство у нас на фабрике постоянно требуется.
– Там книги, – не обращая внимания на иронию, ответила Таня. – Вы разве с фабрики?
– Так точно. А вам туда зачем?
– Я инженер-технолог, на работу приехала.
– Вот оно что! Ясен вопрос. Ну что ж, инженеры нам нужны, – сказал незнакомец таким тоном, будто именно он решал судьбу приезжей девушки. – Месяца два-три поработаете, если раньше не съедят.
– У вас что, людоеды водятся? – усмехнулась Таня.
– Людоеды – не людоеды, а так… В общем, дамский персонал в нашем производстве не ко двору. Не подумайте, что запугиваю, сами увидите. В вашем положении один только запасной ход – неженатых парней в поселке хоть отбавляй.
Таня вспыхнула.
– Вы на фабрике штатной гадалкой или свахой по совместительству? – с холодной строгостью спросила она. Лицо незнакомца оставалось серьезным и даже, как показалось ей, немного грустным. Таня успела заметить, как резко у него меняются настроение и тон разговора. На этот раз он ответил просто и почему-то задумчиво:
– По механической части я… Багаж-то понесем? Куда, вам его? – спросил он и шагнул к чемоданам.
– У вас, наверно, общежитие есть?
– Общежитие? Там теснота! Вам на квартиру надо бы…
– Ну какая у меня здесь квартира?
– Если хотите, найдется. Могу хоть сейчас отвести. – В глазах парня не было и тени насмешки. – У нас тут в поселке музыкальный мастер живет, Иван Филиппович Соловьев. У него комната сдается. Вам вполне подойдет. – Он дернул за козырек свою кепку, надвинув ее на лоб. – Ну, решаете? Впрочем, могу и в общежитие проводить, – уже безразличным тоном заключил он.
Таня колебалась недолго:
– Ну что ж, ведите к музыкальному мастеру, если время у вас есть.
– Времени у меня вагон, – незнакомец взглянул на ручные часы. – Сейчас пяти нет, а на работу к восьми надо. Я ведь так, ребятам третьей смены помочь пошел… Ну, двинемся?
Он разом поднял оба чемодана, но тут же снова опустил.
– Постойте, девушка, на квартиру-то я вас приведу, а кого привел, не знаю. Имя – фамилию вашу скажете? – Парень приподнял брови и улыбнулся.
– Моя фамилия Озерцова. Татьяна Григорьевна, двадцати четырех лет. Биографию рассказывать? А вас я тоже еще не знаю, ни фамилию вашу, ни должность. Вдруг вы какой-нибудь «людоед» по специальности?
– В людоедах век не бывал. А зовут Алексеем. Биографию рассказать не стыжусь: самый что ни на есть рабочий класс, в стружках родился. Все рассказывать?
– Ладно уж, идемте, – улыбнулась Таня, – а то на работу опоздаете.
2
Таня едва поспевала за Алексеем. На переезде у шлагбаума он поставил чемоданы, чтобы размять затекшие пальцы, потом снова подхватил багаж и свернул в сторону от проезжей дороги. Через низкорослый березнячок, через огороды они вышли на главную улицу большого поселка. Утро омыло край неба, зажгло поднимавшиеся из-за леса облака. Над рекой плыла, струилась молочная полоска тумана. Бездымным алым пожаром пылали окна дальних домов. Из-за невысоких изгородей выглядывали подсолнухи. Петухи голосисто орали по дворам. Из труб тянулся в небо розоватый дымок.
Свернув в переулок, они подошли к домику с палисадником и зеленой крышей.
На крылечке, вытирая полосатым фартуком таз, стояла пожилая женщина. Алексей поставил чемоданы и рукавом вытер лоб.
– Квартирантку привел, – коротко сказал он, как будто все было условлено заранее.
Женщина поставила таз на перила крыльца, вытерла руки о фартук и, сказав радушное «милости просим», отворила дверь в дом.
Поднимаясь на крыльцо, Таня не видела, как Алексей за ее спиной приложил палец к губам, загадочно прищурив правый глаз. Пройдя в дом, она остановилась у порога. Алексей внес чемоданы и, ничего не сказав, вышел. Таня не могла услыхать, как он старательно объяснял:
– Ты, мама, приготовь комнату, только не говори, что я… Ну, в общем, я сказал, что знаю квартиру. В общежитиях у нас уж больно тесно… Если проговоришься, не останется еще, пожалуй. Ясен вопрос?
– Да уж кто, кроме меня, Алешенька, твои чудеса понимает, – с глубоким вздохом сказала женщина. Добродушное лицо ее стало грустным. Она хотела сказать еще что-то, но Алексей осторожно отстранил ее и прошел в кухню, затворив за собою дверь.
Ну вот, теперь все в порядке, устраивайтесь, а я пошел. На фабрике, возможно, встретимся, – негромко сказал он, обращаясь к Тане, и уже собирался уйти, когда из соседней комнаты донесся старческий, но довольно бодрый голос, в котором слышались нотки раздражения:
– Ты, Алексей, пластинки для циклей мне когда-нибудь обдерешь? Или опять прикажешь самому подпилком елозить? Экой ты беспамятный стал; пустяковое дело для отца выполнить не можешь!
Алексей сразу как-то съежился: неожиданно и с треском лопнул его маленький заговор.
– Сделаю сегодня, отец, к обеду у тебя будут, – проговорил он растерянно.
Из сеней вернулась хозяйка и засуетилась около Тани.
– Вы, голубушка, раздевайтесь. Давайте пальто ваше, на вешалку его… Ох! да у вас ноги-то мокрехоньки! Где это вам помогло? – всплеснула она руками, увидев мокрые Танины чулки и туфли. – Снимайте всё, подсушим…
Не обратив внимания на растерянный вид Алексея, сна сказала с нарочитой вежливостью:
– Вы бы, Алексей Иванович, чемоданы-то в сторонку отодвинули, а то неловко, поставили тут на самой дороге.
– Ладно уж, мама, отменяется сеанс, – хмуро проговорил Алексей. – Разоблачил батя нас с тобой. – Он отставил чемоданы и, сняв кепку, набросил ее на гвоздь у дверей и уселся на табуретку в стороне.
– Вы проходите в комнату… не знаю, как вас по имени-отчеству, – обратилась к Тане хозяйка.
– Называйте просто Таней. А с квартирой я постараюсь сегодня же устроиться. Я совсем не предполагала…
– Да нет, что вы это? Зачем же, – решительно перебила Таню женщина. – Разве только не поглянется вам у нас.
– Не в этом дело, я не капризная, только хлопоты ваши…
– Полноте! Какие там хлопоты, – стала уверять хозяйка. – До войны семья большая была, привыкли к хлопотам. – Она вздохнула и дотронулась до глаз краешком своего фартука.
Радушие женщины тронуло Таню. Она не стала настаивать на своем.
Хозяйку звали Варварой Степановной. Узнав это, Таня удивилась и обрадовалась. Это было имя дорогого для нее человека: имя ее матери, погибшей в самом начале войны.
…Забыв про ранний час, Таня сразу же собралась на фабрику, но Варвара Степановна заявила:
– И не думайте, голодную не отпущу, не ссорьтесь лучше со мной и порядок в хозяйстве не нарушайте, с меня этого чудушка довольно, – сказала она в сторону Алексея.
Он, как бы очнувшись от раздумья, встал, шагнул к двери, сдернул с гвоздя кепку.
– Куда же ты, Алешенька? – спросила Варвара Степановна. – Хоть бы разок вместе со всеми позавтракал. Да и Таню заодно на фабрику проводил бы.
– Пойду, мама. Дело у меня, – бросил он на ходу и, толкнув носком сапога дверь, вышел.
– Вот каждый божий день так, – сокрушенно вздыхая, сказала Варвара Степановна и направилась к русской печи. – Вы уж не сердитесь на него, чудной он… но уж зато честный. А с квартирами в поселке в самом деле плоховато, – говорила она, гремя посудой.
Таня хотела помочь Варваре Степановне, но та и слушать не стала:
– Сама, сама управлюсь, не в диковину! Вы лучше в комнаты пройдите, с дедом моим познакомьтесь. Иван Филиппович! – окликнула она мужа. – Выглянул бы на минутку, гостья к нам.
В ответ из задней комнаты, отделенной занавеской, раздался голос Ивана Филипповича:
– Повремени минутку, Варюша, бросить никак нельзя – клей…
– Ну тогда у себя принимай, – сказала Варвара Степановна и подтолкнула Таню вперед. – Проходите, Танечка, не стесняйтесь, он у меня дед общественный.
3
«Общественный дед» сидел за столом спиною к двери и заканчивал какую-то сложную операцию. Таня остановилась у порога. В лицо ей пахнуло чудесным знакомым запахом древесной стружки, нагретого дерева, клея, острым ароматом спиртового лака и еще чем-то приятным и теплым, но чем именно, она не могла разобрать.
Комната, в которую вошла Таня, служила Ивану Филипповичу мастерской. В простенке над столом висел портрет Горького в простой липовой рамке, под ним, в рамке поменьше, – какая-то грамота. На стене слева были развешены скрипки, готовые и разобранные, смычки. В углу стояла этажерка с кусками дерева разных пород, над ней висела полочка с инструментами. Возле стола – шкаф со стеклянными дверцами, через которые виднелись бутылочки и флаконы с лаком. Но самым интересным в комнате был стол Ивана Филипповича со множеством небольших рубанков непривычных форм и тонких, похожих на разные хирургические инструменты, подпилочков. На столе же стоял ящик с набором камертонов, лежали детали скрипок: обечайки, шейки с улиткообразными завитками головок, деки…
Подойдя ближе к столу, Таня залюбовалась руками Ивана Филипповича. Не отрывая глаз от работы, он брал нужный инструмент или деталь. Длинные, узловатые в суставах пальцы его действовали как пальцы хирурга: быстро, без торопливости, без лишних движений.
Закончив работу, Иван Филиппович обернулся – теперь можно было и поздороваться. Он глянул на Таню поверх очков совсем еще молодыми глазами. На щеках шевельнулись морщинки. Густые усы, нависшие над гладко выбритым подбородком, дрогнули.
«Как он похож на Горького!» – подумала Таня.
Мастер встал и протянул руку:
– Присаживайтесь, присаживайтесь, пожалуйста, вот сюда. Будем знакомы: Иван Соловьев, скрипичный мастер. – Он показал на кресло возле стола. – Располагайтесь…
Таня назвала себя и послушно уселась.
– Вы скрипки чините? – спросила она.
– Да нет, я новые инструменты делаю, – с доброй улыбкой ответил он. – С малых лет деревцем балуюсь.
– И на стене это всё вашей работы скрипки?
– Всё, что здесь видите, своими руками делал, – с гордостью ответил Иван Филиппович и добавил задумчиво: – Люблю я это самое, у матушки природы тайны выпытывать, из деревца душу добывать, чтобы пело по-настоящему. А вы, простите, сами-то по какой специальности?
– Я инженер-мебельщик, – ответила Таня, – на мебельную фабрику приехала.
– Так, так. Значит, мы с вами вроде как бы родственники, – засмеялся Иван Филиппович. – Прямо из института или практику уже имели?
– Я на вечернем отделении училась шесть лет, а работала в Москве на фабрике. Начала подсобной работницей, кончила мастером. Теперь сюда направлена.
– Ну что ж, это хорошо, поживите у нас, на Урале. Хороший здесь край. Прежде-то бывали или нет?
– Всю войну в Новогорске жила, совсем недалеко от вас.
– Да, километров тридцать… А тут не бывали?
– Не приходилось. Скажите, большая здесь фабрика?
– Как вам сказать, вообще-то порядочная, да в полсилы пока работает, непорядки у них. Директор новый, месяц назад заступил. Главный инженер – тот давно работает. Теперь, говорят, не ладит с начальством. Токарев, знаете, директор крутоватый, Алешка мой частенько про него рассказывает…
– Я вас, наверно, Иван Филиппович, от дела отрываю своими расспросами? – вдруг забеспокоилась Таня. – Так вы не обращайте на меня внимание.
– Ну от дела-то меня ничем не оторвать. Я могу и говорить, и работать. А сейчас как раз передышка полагается. В пятом часу сегодня поднялся. А почему, думаете? Бессонница? Ничего подобного! Спать могу по двенадцати часов на одном боку. Времени мало, вот что!
Иван Филиппович запустил пальцы в свою густую белую шевелюру:
– Видите? Солома над чердаком начисто повыгорела, а сделано сущие пустяки! Вот и поторапливаюсь.
– А я время у вас отнимаю, – виновато проговорила Таня, поднимаясь.
– Сидите, сидите! Я ведь совсем не в том смысле сказал.
Иван Филиппович усадил Таню и снова склонился над столом. Укрепил в зажимах нижнюю деку скрипки, выбрал циклю и начал снимать с внутренней стороны деки тончайшую, похожую на шелк, стружечку. Таня долго и внимательно наблюдала.
Наконец Иван Филиппович промерил толщину деки в нескольких местах каким-то особенным кронциркулем, улыбнулся.
– Вы замечали, наверно, – сказал он, снимая очки и зажимая их в руке, – частенько в пути бывает: сперва идешь – все хорошо: и дорога не трудная, и расстояния вроде бы не замечаешь, и поклажа спину не давит. Но вот дорога к концу пошла, с километр, а то и меньше остается, и этакое нетерпение вдруг: «Когда ж дойду?» Дойти бы поскорей, а тут на беду и шажки помельче, и поклажа спину мозолит. Думается, чуть поднажми – и дома! Вот уж и крылечко показалось, а тебе всё еще дальше далекого кажется… И у меня так: почти разгадал секреты звучания скрипки, почти дошел, – крылечко видать, а еще не дома. Считанные метры остались, а дела сколько? Открыть до конца надо, людям передать успеть, чтобы после меня сумели распорядиться.
Он нацепил очки, еще раз промерил деку и, как будто не доверяя кронциркулю, прощупал ее пальцами. Потом склонился ухом к вычищенной поверхности и провел по ней кончиками пальцев, прислушиваясь к чему-то.
Солнечный луч ударил в окно, осветил волосы и лоб старого мастера. В луче засуетились золотые пылинки, а Тане показалось, что это из глаз его брызнула струйка света, тоже золотая…
– Вы, наверно, очень любите свое дело, Иван Филиппович, – тихо сказала она.
– Очень! А вы? Разве не любите свое дело?..
– Конечно, люблю.
– Ну вот. И с профессией, должно быть, по любви сошлись, так ведь?
– По любви! – убежденно ответила Таня. – Только трудной была эта любовь. – Она закрыла глаза, как будто заглядывала внутрь себя.
– А это, знаете, хорошо, когда любовь трудная, – сказал Иван Филиппович, выбирая на столе новую циклю, – у всего трудного корни глубже сидят. Для того и человек живет на земле, что трудного кругом полным-полно, а разобраться, кроме него, некому.
Он продолжал выскабливать деку, то промеряя ее, то прощупывая пальцами. От легких, почти прозрачных стружек исходил тончайший аромат.
Наконец дека была готова. Иван Филиппович освободил ее, отложил инструмент и откинулся на спинку стула.
– Люблю деревце, без меры люблю, – задумчиво проговорил он. – Музыку люблю… Над иной скрипкой, бывает, год сидишь, а думаете, жалко времени? Ничуть! Лишь бы в эту скрипку душа вместилась. Вся, целиком!
Он взял теперь верхнюю деку и начал укреплять ее, продолжая разговор:
– Вот взять вашу профессию, она тоже сродни искусству. Знаете, какие у нас в Северной горе мебельные мастера прежде были! Кое-кто и сейчас на фабрике работает. Позже познакомитесь, порасскажут вам… Только нынешней мебелью да и вами, мебельщиками, я, признаться, недоволен. Ну скажите, почему, если мебели требуется много, ее надо плохо делать? Недавно я у Алексея, у сына, на фабрике был, смотрел мебель. Не признаю я такую стряпню, не признаю!
В голосе Ивана Филипповича послышались гневные нотки:
– И в чем дело, не пойму! Всё, думается, есть: люди, материал, техника! Тут от вас, от специалистов, многое требуется, понять вам надо, для чего вы есть! В том, наверно, и беда, что вы себя только техническими руководителями считаете, а должны быть и художественными еще, вдохновителями красоты должны быть! Да, да!
Гневные нотки становились все слышнее, Иван Филиппович обернулся к Тане и хотел сказать еще что-то, но осекся.
Лицо девушки стало растерянным и чуточку виноватым. Она не ожидала этой маленькой атаки, а может быть, просто вспомнила сейчас лето 1948 года, свою московскую квартиру и похожие слова – о красоте дерева, об искусстве человеческих рук. Было ли это совпадением? «Пожалуй, нет, – подумала Таня. – Даже разные люди о самом любимом и самом больном часто говорят похожими словами».
– Вы на меня не обижайтесь только… Простите, имя и отчество ваше не знаю, – начал было отступление Иван Филиппович.
– Таней зовите…
– Так вот, Танюша, я все это не в ваш адрес, сами понимаете. Просто за мебельщиков обидно. Я к этому делу сам отношение имею, занимался прежде, пока за скрипки не взялся. Отец, покойничек, серьезный мебельный мастер был, да и братья тоже…
Договорить Иван Филиппович не успел, потому что Варвара Степановна позвала к завтраку. Таня снова попыталась отказаться.
– Нет уж, уговор дороже денег, – сказала Варвара Степановна, нахмуриваясь.
Усадив Таню за стол, она поинтересовалась, не «заговорил» ли ее Иван Филиппович, не разболелась ли у нее голова.
– Он у меня это умеет, только попадись ему свежий человек, зальет разговором, как из пожарной кишки.
– Да, да, – ответил Иван Филиппович, – точь-в-точь как ты, Варюша; попадись тебе свежий человек, до потери сознания закормишь ведь, а? – Он рассмеялся и тут же добавил:
– А вообще-то я за женой, как за каменной стеной: и поесть вовремя вытащит, и спать к сроку загонит. А то нам дай волю – всё вверх дном пойдет.
На фабрику Таня ушла в девятом часу. Иван Филиппович обстоятельно разъяснил ей, как побыстрее дойти, и даже начертил на бумаге план, хотя и на дальний путь пошло бы не больше десятка минут.
Тане не повезло. Секретарша в конторе сказала ей, что у директора диспетчерское совещание и что придется набираться терпения и ждать, так как заниматься ею сейчас некому.
4
Директор мебельной фабрики Михаил Сергеевич Токарев с Ольховского лесопильного завода возвратился вчера вечером. Когда запыленный, шумливый «газик» въезжал в поселок, солнце уже зашло. В темнеющем небе тонким рубиновым прочерком догорало над Елонью единственное облако. Было свежо и сыро.
«Газик» остановился у самого крыльца конторы. Отпустив шофера, Токарев поднялся во второй этаж, прошел в кабинет. От пола и стен, нагретых за день солнцем, еще исходило тепло. Было душно. Токарев распахнул широкие створки обоих окон. Сел к столу и, устало откинувшись на спинку кресла, погрузился в раздумье.
Поездка была неутешительной. Ольховский завод поставлял фабрике сырье с большими перебоями, и директор ездил договориться о том, чтобы в августе дали досок больше, иначе сорвется план. На заводе задерживался монтаж второй лесопильной рамы, и, чтобы ускорить его, у Токарева попросили помощи. Значит, нужно посылать туда с фабрики бригаду слесарей вместе с главным механиком, и это, когда своих дел по горло!
Токарев снял телефонную трубку, вызвал квартиру главного механика Горна:
– Алло… Александр Иванович?.. Да, только что вернулся. Опасения оправдываются, придется помогать им… Что?.. Как с монтажом гидравлического пресса?.. Ну что ж, начнем попозже… Я понимаю, но скажите, какой толк будет от нашего пресса, если фабрика остановится без досок?.. Вот именно!.. Так вот: утречком пораньше забирайте людей и на машине в Ольховку, ясно?..
Директор положил трубку и принялся за просмотр почты. Поверх бумаг лежала телеграмма из Москвы. Она извещала о дополнительном задании по выпуску мебели на август.
Токарев покачал головой и нахмурился: «Да, задачи растут с каждым днем, а возможности?»
Просмотрев корреспонденцию, он отодвинул папку с бумагами, взял свежие газеты и уже собрался пойти домой, как внимание его привлек заголовок передовой статьи в областной газете: «Больше удобной и красивой мебели населению». Токарев углубился в чтение.
В статье говорилось о быстром росте населения в области, о строительстве жилищ в городах, о растущем спросе на мебель и о том, что пора мебельщикам понять, наконец, какую продукцию ждут от них.
«…Но померкла, видимо, былая слава мебельщиков Северной горы, – писала газета, – слава мастеров, еще до революции участвовавших на Парижской выставке. Новая мебельная фабрика, недавно построенная на родине мебельной славы Урала, до сих пор вырабатывает мебель низкого качества, грубую, с неряшливой отделкой и множеством дефектов. Недавно в новогорском универмаге забраковали крупную партию мебели, выпущенной этой фабрикой. Это, однако, нисколько не волнует руководителей предприятия: директора тов. Токарева и главного инженера тов. Гречаника. Они все еще не приняли мер к решительной перестройке работы…»
Настроение Токарева испортилось окончательно. Он встал, прошелся по кабинету, по привычке заложив руки за спину. Постоял у открытого окна… Из темноты доносилось гудение станков, взвизгивание пил, постукивание колес катившейся по рельсам вагонетки…
– «Все еще не приняли мер!» – вслух повторил Токарев. Он вернулся к столу и положил руку на телефонную трубку, раздумывая, звонить или нет, потом снял ее решительным, резким движением, вызвал квартиру главного инженера:
– Александр Степанович, прошу срочно прийти ко мне… Да, я у себя в кабинете…
Директором фабрики Токарева назначили месяц назад. Прежнего директора сняли весной, и дела Токарев принимал от главного инженера. Он молча и быстро обошел цехи, пустующую лесобиржу, зато на складе готовой мебели задержался надолго. Внимательно и придирчиво осмотрев мебель, он сказал:
– А вот теперь снова пойдем по цехам и посмотрим, отчего на склад приходит такая дрянь.
В цехах он пробыл до вечера. Прямой, широкоплечий, с военной выправкой и твердой грузноватой походкой, Токарев произвел на всех впечатление решительного, волевого человека. Темные щетинистые брови, складки в углах рта придавали его лицу суровость, а обильная, несмотря на далеко не прожитый еще пятый десяток, седина и шрам на лбу говорили о нем как о человеке, видавшем виды.
– Ну, у этого, знать-то, все по струнке заходят – поговаривали рабочие.
Весь первый день новый директор обстоятельно знакомился с технологией, говорил с рабочими, мастерами, особенно интересовался работой цеховых браковщиков.
Вечером он сказал главному инженеру, что пока больше беспокоить его не будет, вначале вникнет еще в хозяйственные дела, а соображениями по производственной части поделится позже.
На другой день Токарев издал приказ о своем вступлении в должность. Он очистил ящики письменного стола, повыбрасывал из-под толстого стекла выгоревшие бумажки годовой давности. Вызвав секретаршу, торжественно вручил ей тяжелый чернильный прибор из серого камня с медведями, резными чашами и шарами.
– Передайте этот монумент кому-нибудь из желающих, – сказал он. – А мне, попрошу, рабочий комплект: чернильницу, ручку и карандаш.
На столе он оставил еще только пепельницу, часы и календарь.
Когда Токарев как следует познакомился с делами, он поехал в обком партии и вернулся оттуда еще более озабоченный и хмурый. «Мебель должна радовать человека, как радуют его произведения искусства, а не отравлять ему настроение», – вспоминал Токарев слова секретаря обкома, который в разговоре особенно напирал на былую славу северогорских мебельщиков.
Слова эти не давали покоя, заставляли думать о том, как бы покруче и получше повернуть дело.
Ясно было одно: причины брака коренятся в станочном цехе. Здесь обрабатывались детали, узлы будущей мебели. Малейшая небрежность рабочего, малейшая неточность приводила после к порче целой вещи.
Внешне в цехе все как будто было на своих местах. В каждой смене, кроме мастера, было два контролера, которые браковали плохие детали. Но они не успевали проверять все, и брак не прекращался. Мастер при этом оказывался в стороне, он отвечал только за план.
И Токарев решил: надо убрать всех контролеров во всех цехах. Пускай мастер отвечает за качество.
Он поделился мыслью об этом с главным инженером. Гречаник схватился за голову. Как это так снять бракеров? Как можно додуматься до этого? Ведь это же прыжок в пропасть!
Токарев доказывал, что если мастер должен будет отвечать за качество, он обязательно позаботится о том, чтобы рабочие не нарушали технологию, будет учить тех, кто плохо знает станок.
– Брак-то ведь рабочий делает, своими руками! Или по неряшливости, или от желания заработать побольше, или оттого, что не умеет делать хорошо. Вот мастер и должен следить за рабочим, учить его.
– Но если не справлялись двое контролеров, то как же, по-вашему, управится один мастер? Наоборот, нужно ОТК усиливать! – убеждал Гречаник.
Не поддержало Токарева и созванное им совещание мастеров и начальников цехов. Еще бы! Столько хлопот взваливать на свою шею!
И Токарев осуществил временную перестройку, назвав ее генеральной репетицией. Он упразднил должности цеховых контролеров, вменил в обязанность приемщику промежуточного склада, куда поступали из станочного цеха детали и узлы, строго контролировать все, что приходит на склад.
– Безжалостно возвращайте мастерам весь брак, – предупредил Токарев, – пускай сами разбираются, кто там у них виноват, это их дело!
Вскоре Токарева вызвали в Москву, откуда он вернулся только вчера, накануне поездки в Ольховку. Он даже не успел проверить, как идет в цехах работа по-новому. И вот, уже попал в газету! «Не принимает мер к решительной перестройке работы!»
5
Гречаник появился вскоре после телефонного звонка, Это был высокий человек с худощавым лицом и тонкими губами. Темные усталые глаза его казались маленькими из-за сильно вогнутых стекол больших роговых очков: он был близорук. Черные волосы, разделенные прямым пробором, такие же черные густые брови, нос с горбинкой – все это делало его похожим на южанина, хотя родился и вырос Гречаник в Ленинграде. В Северную гору он приехал с первых дней пуска фабрики и сразу попал в труднейшую обстановку. Не хватало ни материалов, ни рабочих рук. Приходилось брать на работу людей без квалификации, учить их. Сколько времени и сил уходило на это! Но когда, наконец, магазины Новогорска стали заполняться платяными шкафами – единственной мебелью, которую выпускала фабрика, – Гречаника и бывшего директора Гололедова вызвали в обком партии.
– Где же, по-вашему, наши шахтеры, нефтяники, металлурги будут брать остальную мебель? – задал вопрос секретарь обкома. – Подумайте, единственная в области фабрика выпускает одни шкафы! Ну как же это можно?
– Такая специализация предусмотрена проектом, – оправдывался Гречаник.
– И все-таки профиль придется пересматривать, – настаивал секретарь обкома. – Мы поставим вопрос перед вашим министром. А вы подумайте, как изменить положение.
И производственный план был изменен. Кроме шкафов, фабрика начала выпускать и другую мебель. Вот тогда-то и пришла главная беда. Технология усложнилась, учет запутывался, контроль за качеством стал еще труднее.
Гречаник весь ушел в поиски новых конструкций мебели, но ему все время мешали бесчисленные неполадки на производстве. Бывший директор Гололедов оказался пустым, неспособным руководителем, и вся хозяйственная работа легла на плечи Гречаника.
Когда дела принял Токарев, Гречаник радовался: наконец-то можно будет непосредственно заняться производством, созданием новых конструкций.
Дня Гречанику не хватало. В окнах его квартиры часто по ночам горел свет. Вот и сейчас, отправляясь в контору по вызову директора, он отложил чертежную доску и расчеты.
Войдя в кабинет, Гречаник сразу заметил: у Токарева какое-то особенно озабоченное лицо: щетинистые брови нахмурены, над переносицей вздулся сердитый бугорок, и заметнее сделались складки в углах рта.
– Какие-нибудь неприятные новости из Ольховки? – спросил Гречаник, усаживаясь в глубокое кресло.
– Есть кое-что похуже. Вы читали? – Токарев протянул газету.
Гречаник еще не читал. Он пробежал глазами строки, подчеркнутые директором: «Все еще не приняли мер к решительной перестройке работы». Начал читать сначала. Токарев прохаживался по кабинету. Окончив, Гречаник положил газету на стол и спокойно сказал:
– Я ждал этого.
Токарев круто обернулся:
– В том-то все и дело, Александр Степанович! Вы ждали вместо того, чтобы действовать. – Голос директора прозвучал негромко и сухо.
– Вы же знаете, что я не согласен с упразднением ОТК. Как же мне прикажете действовать?
– Вы мой помощник и обязаны организовать исполнение даже тех указаний, которые вам не по душе.
– Михаил Сергеевич, будем откровенны, вы сами-то верите, что правильно решили?
– Верю! Но этого мало. Надо бороться. Наблюдать со стороны – дело не хитрое.
Брови Гречаника обиженно изогнулись. Он встал.
– Вы ошибаетесь! Я не наблюдатель. Я просто убежден, что в наших условиях годится только одно: строжайший нейтральный контроль.
– Этот нейтральный контроль давным-давно захлебнулся, а вы все еще за него держитесь! Рабочего нужно научить делать хорошо. Кто же как не мастер заинтересован в этом?
– Мастер не справится физически! – повысил голос Гречаник.
– Если вы не поможете! Только с душой, по-настоящему!
Гречаник нахмурился:
– Душа мне плохой помощник в том, во что я не верю.
