Текст книги "Человек находит себя (первое издание)"

Автор книги: Андрей Черкасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

– Плохо, Авдей Петрович, – ответила Таня глухим голосом. – Я ведь по-прежнему совершенно никто…

– Ничего, ничего, – успокаивал он, – дерево под полировку после пилки да строжки тонюсенькой стружечкой доводят, чтобы душа в нем просвечивала. Из-под топора и корыто готовым не выходит. Терпеть надо.

И Таня терпела. В словах и советах Авдея Петровича она угадывала давнюю крепкую любовь к своему ремеслу, которое стало искусством. Чем-то светлым и чистым веяло от этой влюбленности в простое дело. По вечерам Таня тайком вытаскивала из ладоней занозы и вздыхала по поводу того, что «сердце к делу прифуговывается так медленно», что стружечки такие «тонюсенькие», что и разглядеть почти невозможно…

Вскоре случилось так, что Танина станочница заболела среди смены. К станку поставили Таню. Она очень боялась, но смена прошла хорошо. Вечером Авдей Петрович удивился ее радостно блестевшим глазам.

– Сама со станком управлялась, – сказала Таня, – и, кажется, сильно проголодалась. – Она улыбнулась первый раз за последнее время.

– А ну, покажи ладошку! – прищурился старик.

Таня протянула руку.

– Ага, есть начало! – довольно проговорил он, рассматривая волдыри свеженьких мозолей у оснований пальцев. – Настёнка, приказ поступил: в ужин выделить нашей станочнице добавочную порцию! – Он довольно рассмеялся.

На другой день у Тани появилось первое серьезное затруднение: нужно было настроить станок на строжку очень ответственной детали, да еще с фигурными ножами. Она побежала к Насте.

– Сейчас Федю пришлю, – успокоила ее подруга.

Федя был дежурный слесарь их смены. Таня знала его, частенько видела у станков и особенно у Настиного фрезера, куда он заглядывал что-то уж слишком часто. Наверно, поэтому Настя имела над ним особую «неофициальную власть». Федя помог Тане настроить станок, показал, как выверять на головках ножи, как регулировать прижимы и направляющие линейки… Станок заработал «с места» без всяких капризов.

«Обязательно изучу свой станок до последнего винтика!» – решила Таня.

Недели через две она не пришла домой после смены, Вернулась только в час ночи.

– Ты, Яблонька, что, в трубочисты поступила? – с шутливой ехидцей спросил Авдей Петрович, прищуренным глазом разглядывая грязные масляные пятна на ее лице.

– Слесарям помогала станок разбирать, – ответила Таня. – Авдей Петрович, милый, родной вы мой человек! Какое вам спасибо за все… за ваше… за ваше…

Обессиленная Таня опустилась на стул.

9

В начале мая на фабрике открылись подготовительные курсы для желающих поступить в лесотехнический институт. Третьей в списке стояла фамилия строгальщицы Татьяны Озерцовой. В августе она выдержала экзамен, и ее зачислили на вечернее отделение. Вихрем понеслось время. Таня работала, четыре раза в неделю ходила на лекции, занималась дома. Постоянная нехватка времени спасала от мучительного углубления в себя. «Так легче, – говорила она, – не знать ни минуты покоя, не иметь времени оглянуться назад, видеть только то, что впереди, и бояться одного, что не успею сделать в срок все, что сделать необходимо…»

Бросив музыку, она продолжала любить ее с каждым днем все сильнее, а свое новое дело, которому училась теперь и которое делала ежедневно, не полюбила еще до сих пор по-настоящему. Но она знала, что обязательно заставит себя полюбить его.

Однако, чем больше постигала Таня секреты своей профессии, чем больше узнавала, тем страшней и невосполнимей становился разрыв между ее сегодняшней жизнью и жизнью вчерашней – той, которая, погаснув, продолжала светить, остановившись, продолжала двигать ее вперед, вырастая в то, что называется долгом.

А навстречу ей по дорогам жизни мчались новые бури.

Фабрика получила специальное задание. С первых дней захлебнулись строгальные станки. На одной очень сложной детали они не справлялись даже в три смены. Таня пропустила несколько лекций, чтобы помочь цеху во второй смене. И тогда появилась мысль: что, если строгать по две детали сразу и разрезать потом вдоль здесь же – в станке?

Она две ночи просидела дома над новой идеей. Посоветовалась с Авдеем Петровичем, с Настиным Федей, пошла к начальнику цеха.

Через день ее вызвал главный инженер. Радость пришла неожиданно. Инструментальному цеху поручили изготовить все, что нужно, по ее предложению. Заставили помогать конструкторов.

Несколько дней прошло в непрерывном волнении: «Как-то все будет?»

Наконец все было готово. Окончив свою смену, Таня не ушла из цеха. Федя и еще двое слесарей начали готовить станок к испытанию. Федя взялся вырубить паз в столе, не разбирая станка, – так скорее! Работать было неудобно. Он изодрал в кровь руки, и кровь мешалась с черной металлической стружкой, пылью. А глаза Феди блестели: «Все равно сделаем!» Таня не отходила ни на шаг. Она помогала: подавала инструмент, обтирочные концы. Федя устал. Таня попробовала его заменить. Но каким непослушным в ее руках было все то, что в Фединых составляло как бы продолжение его пальцев. Всего десять минут проработала Таня за Федю, а на руках уже появились кровавые мозоли.

– Дай сюда! – скомандовал Федя и забрал у нее инструмент.

За окном цеха снежной бурей бушевала ночь. Сухой и колючий снег хлестал по замерзшим стеклам, за которыми металась и стонала дымившаяся февральскою стужею мгла.

Таня почувствовала сильную слабость. Кажется, хотелось есть. Но о еде она старалась не думать. А через час у станка уже стояла запорошенная снегом Настя. Ее широкий нос пылал, как у деда-мороза, и на ресницах блестели прозрачные капельки.

– Вот, поешь, Таня, – она протянула закутанные в пуховую шаль алюминиевые судочки.

– Настёночек, милый! По такому морозу! – радостно и с легкой укоризной проговорила Таня. – Федя! Обеденный перерыв!

Наскоро обтерев руки, они все трое принялись за еду, а через десять минут Настя уже собирала посуду.

– Опять мы с тобой, Федор, в кино не попали, – вздохнула она.

– Ничего, будет время!.. – Федя уже работал вовсю.

Только в шестом часу утра Таня приступила к окончательной настройке станка.

Голова слегка покруживалась от бессонной ночи, но спать не хотелось: «Какой тут сон!» Наступил условленный час – семь утра! В цехе появились главный инженер, секретарь парторганизации; сейчас у станка решалась судьба правительственного заказа. Собрались слесари, пришли двое из конструкторского отдела.

– Пускаем! – сказал главный инженер.

Один за другим вздрогнули электромоторы. Станок ожил, загудел довольным, почти человеческим голосом… Рядышком выбежали первые две детали-двойняшки. Таня проверила размеры, убавила стружку с левой стороны. Подкручивая маховичок, она наклонилась, и что-то блестящее выскользнуло из кармана ее халатика на пол.

– Табачок обронили, Татьяна Григорьевна, – шутливым тоном сказал главный инженер. Подобрав, он протянул ей старенькую табакерку.

Таня почему-то сконфузилась. «Наверно, считает глупой девчонкой…» – подумала она, взяла табакерку и сказала, как бы оправдываясь:

– Подарок это… В войну еще танкист один подарил… на память. Случайно в кармане оставила…

Лицо у главного инженера сразу стало серьезным, и Таня успокоилась. От этого стало еще радостнее. Она отрегулировала станок. Вторая пара деталей вышла совершенно точной, за нею третья… четвертая.

Когда главный инженер придирчиво осмотрел последнюю из пробных и произнес короткое и решающее: «С победой вас, Татьяна Григорьевна!», – у Тани подкосились ноги от счастья. Лицо ее вдруг сделалось серым. Она покачнулась. Переутомление брало свое.

Уже начиналась первая смена. Собирались рабочие, пришли Авдей Петрович, Настя. Таня забеспокоилась: ведь это ее смена, нужно начинать работу. Но усталость не дает шевельнуть рукой, как будто все силы отняла неожиданная радость, так похожая на ту, давнюю… от музыки…

Федя попросил у главного инженера разрешения стать к станку вместо Озерцовой: «Пусть отдыхает до обеда!» Ему позволили. Таню увели наверх в пустой красный уголок и уложили отдыхать.

Вьюга утихала. За окном разгорался рассвет. Внизу, в цехе, пели станки. К ним присоединился радостный, праздничный голос еще одного.

А наверху, на клеенчатом диване, забыв про все и положив под голову руки со свежими мозолями на ладонях, спала признанная строгальщица пятого разряда, настоящий рабочий человек – Татьяна Григорьевна Озерцова.

…В дверь постучали. Таня вздрогнула, убрала табуретку. Она зажгла свет и отворила дверь. Перед нею стояла Варвара Степановна.

– Танечка, самовар поспел. Вы бы попили чайку с нами, – сказала она. – Нельзя ж так. Утром голодная уходите, так хоть на ночь-то…

– Устала я, Варвара Степановна, миленькая. Вы не сердитесь, – осторожно перебила ее Таня.

Она снова погасила свет. Легла… И сон опять не приходил. А дождь все шумел, шумел…

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Никакого улучшения в работе Таниной смены не наступало.

– Долго я эту лапшу строгать буду, товарищ мастер? – возмущался строгальщик Шадрин. – На копейку разного! Почему у Костылева в смене так не бывало? Поймите, сегодня на одних перестройках я три часа убил напрочь! Вам хорошо, а моих шестерых пацанов кто кормить будет?

Насупленные брови Шадрина, сердитые складки на недовольном, поросшем черной щетиной лице, басистый голос – все действовало на Таню угнетающе. Понурив голову, она шла к другому станку, заранее зная, что и там ее встретит недовольство. А Шадрин резкими движениями очень раздраженного человека снова принимался за перестройку станка.

Тане стыдно было смотреть людям в глаза. Проходя мимо карусельного фрезера, на котором работал Алексей, она отворачивалась, боялась: вдруг заметит, что она расстроена.

«Неужели я все-таки провалюсь с этой работой? – думала Таня, уходя вечером с фабрики. – Что делать? Кричать о помощи? Стыдно… Сама еще рук по-настоящему не приложила…»

Возле самого дома ее нагнал Алексей.

– Тяжело подается дело, Татьяна Григорьевна? – сочувственно проговорил он, поравнявшись с Таней. В ответ она только кивнула головой.

– Я посоветовать вам хотел, – продолжал Алексей, – людей соберите. Ну; вроде сменного собрания, что ли… По душам-то вы с народом ни разу не беседовали. А толк будет, вот увидите.

Таня задумалась: «Пожалуй, Алексей прав. Надо поговорить».

На завтра, за полчаса до конца смены, она, обойдя все рабочие места, объявила, что в цеховой конторке будет собрание. Но после гудка люди, хмурые, недовольные, начали расходиться.

– Куда же вы, товарищи? – заволновалась Таня, уже во дворе догоняя Шадрина и девушек-сверловщиц. – Куда же вы? Ведь мы договорились собраться!

– Разбегаться впору, товарищ Озерцова, – угрюмо заявил Шадрин, останавливаясь.

Девушки тоже остановились и ждали. Тане показалось, что во взгляде Шадрина она увидела нечто более страшное, нежели досада или сожаление: «Не будет из тебя толку», – как бы говорил он.

Опустив голову, Таня медленно пошла в цех. В конторке сидел единственный человек, Алексей Соловьев. Он сказал с участием:

– Вот, значит, так, Татьяна Григорьевна… Разошлись все до единого, ясен вопрос?

– А вы для чего остались? – с горечью спросила Таня. Она встретила взгляд Алексея и потупилась, но вдруг вскинула голову. – Вы, наверно, думаете про меня: «Вот липовый мастер, даже работать не умеет, а еще инженер!» Думаете ведь, правда? – с обидой проговорила она. – Так я скажу вам, раз уж вы один пришли на это злосчастное собрание. Слушайте меня и – верьте или не верьте – мне все равно! Я умею работать, я могу! Не первый год на такой работе. Сами видите, кручусь целый день без отдыха, присесть некогда! А дома за нарядами, отчетами, сводками по ночам. Каждую ночь слышу, как вы домой приходите. Все спят давно, а я сижу. Отдохнуть некогда, воздухом подышать, на реку или в кино сходить. Единственный раз только тогда, помните, к Ярцеву зашли, музыкой развлеклась немного. Ну хоть бы проблеск какой-нибудь, хоть бы чуточку улучшилось что-то! Всё хуже и хуже… Люди разговаривать со мной не хотят:

– Вот что, Татьяна Григорьевна, – сказал Алексей, – послушайтесь вы меня, побывайте разок-другой в третьей смене, поговорите с Любченко. Мастер он хороший, человек с совестью и кое-что вам расскажет. – Алексей замолчал и, подумав, добавил: – Для пользы дела, ясен вопрос? Я тут которую ночь со своей хитрой машинкой вожусь, настраиваю… так мы с ним говорили. В общем, удивляется он сам себе. Вечно его смена была в отстающих, Шпульников тоже еле-еле управлялся, а тут… как только смену вам Костылев передал, обе остальные в полтора раза больше задание делать стали. Приходите, бросьте на вечерок свою итальянскую бухгалтерию, потолкайтесь в третьей смене, все равно по ночам не спите. Помните, я на станции вас встретил, вы еще смеялись насчет «людоедства»? Ясен вопрос?

В дверях цеховой конторки показались чумазое лицо и цыганские глаза Васи Трефелова. В улыбке обнажились его белые зубы.

– Бил свиданья час, не спугнуть бы вас! – проговорил он и рассмеялся.

Алексей сердито сдвинул брови:

– Не можешь без трепотни? – Он обернулся к Тане. – Так вы учтите, картинка может проясниться…

Вечером Таня сказала Варваре Степановне:

– Я ночью уйду в цех. Дело там небольшое сделать надо. Так вы не удивляйтесь, если утром не окажется меня дома.

Варвара Степановна насторожилась:

– Уж не одной ли хворью с Алешкой моим заболели, Танечка? – в голосе ее звучала тревога. – Смотрите, на кого вы похожи стали! У нас в гроб краше кладут. И что это только творится у вас там на фабрике?

– Ничего особенного, – поспешила успокоить Таня – Просто трудновато в новой обстановке. Скоро все наладится, вот увидите.

Из мастерской вышел Иван Филиппович.

– Что, Танюша, не везет, что ли? – спросил он, сдергивая с носа очки.

– Не говорите, Иван Филиппович.

– Это ничего. Я, пока до звуковых секретов дерева добрался, тоже сколько добра на дрова перевел. Но уж зато, как зазвучала первый раз скрипка по-настоящему, все беды забыл! Все будет хорошо, вот увидите, так что не огорчайтесь… Варюша, а как там насчет ужина? – обратился он к жене.

– Что это с тобой? – насторожилась Варвара Степановна. – Когда так не дозовешься, а сегодня сам напрашиваешься?

– Работа так подошла, перерыв требуется. – Иван Филиппович подошел к окну, где на подоконнике стояли горшочки с комнатными цветами. – А тут, Варюша, на твоем цитрусе опять букашки завелись, – сказал он, поворачивая кустик лимона, – надо их будет дустом поперчить. – И снова заговорил с Таней: – Не знаю я такого дела, Танюша, которое сразу получалось бы гладко. Все с трудностей начинаются. И победа, бывает, через первоначальные поражения приходит.

– А головная боль, Танечка, начинается с дедовой болтовни, – вставила Варвара Степановна, направляясь в кухню. – Садитесь-ка за стол, – добавила она, скрываясь за дверью.

Несмотря на отвратительное настроение, Таня рассмеялась.

Иван Филиппович уселся за стол, жестом пригласил Таню:

– Учтите, что женская мудрость берет свое начало…

– Ты вот что, Иван Филиппович, – перебила его супруга, возвращаясь с миской окрошки, – если будешь Таню за столом разговорами донимать, я тебя в сенях кормить буду, а дверь в дом на крючок стану запирать, понял? – Вооружившись поварешкой, она стала разливать окрошку по тарелкам.

Иван Филиппович подмигнул Тане и показал на поварешку:

– Вот про это самое я и хотел сказать: женская мудрость начинается вот с него, с кухонного предмета, ежели его в правой руке зажмут!

Сказав это, он как ни в чем не бывало склонился над тарелкой. Усы его вздрагивали.

Таня улыбнулась.

– Это что, Иван Филиппович, победа или поражение? – спросила она.

– Пока победа, – ответил он, протягивая за солонкой руку. – Поражение будет после, когда вы уйдете. Явления меняются местами, в семейной жизни частенько такое бывает, так что, Танюша, рекомендую: никогда не «женитесь».

После ужина Таня прилегла без всякой надежды заснуть, но, против обыкновения, через пять минут сон уже сомкнул ее веки. На миг возникло ощущение, будто она погружается в темную, тепловатую воду. Из мглы выплыло улыбающееся лицо Ивана Филипповича. «Победа!» – проговорил он одними губами и, прищурившись, подмигнул Тане.

Когда в половине двенадцатого зазвонил будильник, Таня удивленно подняла голову. Ей показалось, что она едва успела заснуть.

2

Ночью, увидев Таню в цехе, Любченко удивился:

– Что это вы, Татьяна Григорьевна, не в свою смену пожаловали? Я бы на вашем месте спал да сны разглядывал.

– А мне вот не спится. Сюда в цех потянуло, хочу перенять ваш опыт.

– Мой опыт? – удивился Любченко.

– Да. Сейчас я вам объясню… Мне Соловьев посоветовал. – И Таня коротко рассказала о причине своего прихода.

– Понятно. – Любченко нахмурил брови. – Пошли!

Он повел свою гостью по цеху. Все станки работали. Цех был наполнен ровным спокойным гулом. Сухо шелестела стружка. Работа шла размеренно; ни в чем не чувствовалось ни суеты, ни бестолковщины.

Таня ходила рядом с Любченко и в душе завидовала. Ведь это тот же – ее цех, те же – ее станки, только люди другие и обстановка совсем не та. Пока Любченко занимался с нею, никто не подошел к нему; видно было – каждый занят своей привычной работой.

Из-за шума говорить в цехе было трудно. Любченко повел Таню в цеховую конторку.

Они сели у стола. Любченко рассказывал, покатывая ладонью косточки на счетах, и та обстановка, в которую с первых дней попала Таня, прояснялась для нее все больше и больше.

– Наши-то две смены по одному, по два изделия гонят, а все остатки, все «концы» вам достаются, да вам еще и свое задание выполнять надо. Пока Костылев первой сменой сам командовал, все «концы» мне доставались, редко когда Шпульникову, ну а теперь… Да вот сами смотрите…

Любченко взял со стола листок со сменным заданием и показал Тане. Там было заполнено только пять строк, пять номеров деталей платяного шкафа обрабатывались на станках в его смене. Ни в одной партии не было меньше шестисот штук. Да, тут можно было хорошо наладить работу!

– Вы на себя нашу судьбу приняли, – сказал Любченко, заканчивая свой рассказ. – Все «концы» вашей смене достаются. Да и основное задание Костылев дает вам – будь здоров! Все, что труднее, что хлопотнее, то и ваше! Честно сознаться, я просто удивляюсь, как это вы еще тянете. На вашем бы месте пять профессоров со второго дня зашились бы.

– Анатолий Васильевич, а вы не хотите; отдохнуть немного? – спросила Таня после длительной паузы.

– Как это?

– Очень просто. Позвольте мне две-три смены поработать за вас. Если не доверяете, оставайтесь здесь же, присматривайте за мной.

– Валяйте! – оживляясь, сказал Любченко.

Они снова вышли в цех. Любченко подробно знакомил Таню с работой смены. Она заметила: рабочие с недоверием, настороженно поглядывают на нее.

У одного из фрезеров станочник, пожилой, с морщинистым бритым лицом, обратился к Любченко:

– Вы чего это, Анатолий Васильевич, никак смену передаете? – В голосе его слышались тревожные нотки.

– Да, – неосторожно пошутил Любченко, придавая лицу самое серьезное выражение. – Можете познакомиться с новым мастером.

– Ну уж нет, это вы бросьте, пожалуй! – сверкнув глазами, густым голосом ответил рабочий. – Недавно только наша смена выправилась, так нешто обратно под склон пихнуть ее надо? – Он устремил острый взгляд на Таню и, не скрывая неприязни, язвительно спросил: – Свою-то смену напрочь уже завалили?

Таня вспыхнула. У нее возникло такое чувство, как будто она только что провалилась на экзамене.

– Это я пошутил, Егор Егорыч, – поспешил успокоить Любченко. Щеки его, обычно бледные, покрылись ярким румянцем от такого неожиданного оборота шутки.

– Ты, брат, шути, да не зашучивайся, – уже успокаиваясь, предостерег Егор Егорович. – Шутка от ума должна быть. У меня так-то вот братан в молодости «пошутил». Хлебнул лишнюю стопку да и полез впотьмах в подворотню. Хоть бы лез-то дурак спокойно, а он возьми да и залай по-собачьи. И до чего похоже – чистый кобель… Так ему теща полчелюсти зубов коромыслом выщелкала. Не разобралась – думала, в самом деле пёс…

Он еще раз недружелюбно взглянул на Таню и принялся за прерванную работу.

Таня осталась в цехе. Любченко ушел в конторку и занялся нарядами.

Через некоторое время Таня с удивлением убедилась, что ей почти нечего делать. Работа шла как бы сама собой. Только изредка для надежности приходилось проверять размеры да пересчитывать детали. Во второй половине ночи она попросту начала скучать. «Ну, по правде сказать, это тоже не работа, – подумала Таня. – Но какая у Костылева цель так распределять нагрузку? Или он в самом деле намерен меня „утопить“?»

Думая так, она вошла в конторку. Любченко спокойно читал газету.

– Видите, у меня сегодня благодаря вам и вовсе курортное состояние, – сказал он, сладко потягиваясь и откидываясь на спинку стула. – Сижу вот и ничего не делаю. Ну, каково впечатление? Спать, наверно, хотите до смерти?

– Не спать, а ругаться изо всех сил хочу, – ответила Таня. – Не знаю, как утром за свою смену приниматься… Знаете что, «подарите» мне еще две-три смены. Хочу поглубже разобраться в обстановке, да и с людьми познакомиться не мешает. Согласны?

– Вы же свалитесь от этой двойной нагрузки, – предостерег Любченко. – Отдыхать-то когда будете?

– Не бойтесь, вытяну! Не уставая, можно и жизнь проглядеть.

– Ну не скажите!

В конторку заглянул Вася Трефелов.

– Анатолий, айда Лешкин автомат пробовать! Сейчас ставить будем, – позвал он Любченко и, выгнув бровь, продекламировал из Пушкина:

 
– «Но близок, близок миг победы.
Ура! мы ломим; гнутся шведы…»
 

И сразу же позади него раздался голос Алексея:

– Слушай-ка, ты, «победитель», топай в механичку, я там на верстаке ключ на двадцать семь забыл.

Вася скрылся. Алексей вошел в конторку:

– А-а, и вы здесь, – обратился он к Тане. – Что, не спится опять?

– Вам пришла помогать. Принимаете помощников?

– Помощников? – усмехнулся Алексей. Лицо его вдруг стало серьезным. – Если бы кто мне по-настоящему помог! Только нету, Татьяна Григорьевна, такого человека поблизости. Кроме Горна, ко мне и носу никто не совал. А Александр Иванович все еще в командировке. Ну была не была, а пробовать все равно надо! Пошли, Анатолий, – обернулся он к Любченко, – поможешь маленько.

Таня вышла в цех следом за ними. Подошла к станку Алексея. На столе карусельного фрезера лежало какое-то непонятное устройство.

– Что это? – спросила Таня.

– А вот мы сейчас узнаем, что вы за инженер, – ответил Алексей с усмешкой. – Посторонись, Анатолий, пусть погадает Татьяна Григорьевна.

Таня склонилась над столом и стала внимательно рассматривать. Косынка ее немного сбилась; из-под нее виднелись светлые косы, уложенные в два ряда, и белый воротничок блузки под черным халатом. Если бы Таня обернулась, она заметила бы, что Алексей улыбается, и улыбается много теплее, чем это бывает в производственной обстановке.

Когда, закончив осмотр, Таня выпрямилась, выражение лица Алексея было уже самым обыкновенным.

– Ну, как экспертиза? – спросил он.

– Закончена, – ответила Таня.

– И что же это?

– Автоматический переключатель воздушных прижимов.

– Пневматических, – поправил Алексей.

– Я думала…

– Не бойтесь, кое-что из инженерных слов я знаю. – Алексей тихо рассмеялся. – Но в общем, вы инженер ничего; на пять с плюсом ответили.

– Спасибо за оценку, только не будем тратить время на комплименты. Давайте попробуем это. Хотите я вам помогу?

– Стоит ли пачкаться? Васька с Анатолием помогут.

– Я не белоручка, привыкла гаечный ключ в руках держать. Самой интересно, как получится. Давайте, я пока ниппели отверну; ключ на девятнадцать есть? – И Таня стала рыться в ящике с инструментом.

Вернувшийся из механички Вася Трефелов очень удивился. Девушка, которую он когда-то принял за корреспондента, помогала Алексею отвертывать ниппели воздушных шлангов с ловкостью бывалого слесаря.

3

Станок заворчал, затрясся, набирая обороты, и, наконец, загудел ровным радостным гулом, как бы говоря: «Ну, товарищи, я готов! Давайте пробуйте, посмотрим, что вы там напридумывали!»

Алексей проверил крепление ниппелей на корпусе автомата, уложил в гнезда копировальных шаблонов пробные детали, включил ход стола.

Сердце его билось учащенно и тревожно: «Выйдет ли на этот раз?» Переходя в рабочую зону, один за другим щелкали включавшиеся прижимы. Фреза коснулась первой детали. С треском полетела стружка. Хорошо! Вторая деталь… третья… Рраз! Сухой треск, похожий на выстрел, и деталь со свистом вылетела на середину цеха.

– Опять та же ерунда! – махнул рукой Алексей. Он остановил станок, снял кепку. По лбу его струйками бежал пот, брови сошлись над переносицей в одну прямую линию, – Черт бы его побрал, этот автомат!

– Эх, Алёш, Алёш? – складывая губы в горестную гримасу, сокрушенно вздохнул Вася. – Зря, выходит, мы с тобой ночи не спали. И чего только этой проклятой свистульке надо, не понимаю. Мечты, мечты, где ваша…

– Пошел ты к черту! – резко оборвал приятеля Алексей. – Выключай компрессор!

Трефелов моментально замолчал и поспешно выполнил приказание. Таня принесла деталь, только что выброшенную фрезой, и внимательно разглядывала ее.

– Алексей Иванович, скажите, во время прежних опытов тоже выбрасывались детали? – спросила она.

– Да.

– Вы их не осматривали, не сравнивали между собой?

– Нет. К чему это?

– Жаль! Это ведь очень важно. Вылетают, наверно, не все?

– Конечно, не все.

– А какие чаще, широкие или узкие?

– Кажется, широкие, – помедлив, неуверенно ответил Алексей. – Только не пойму, на что это вам?

– Сейчас объясню. Смотрите, эта деталь с пороком, который называется…

– Крень, – подсказал Любченко, внимательно слушавший Таню.

– Правильно! А если крень не сплошная, ее называют кремниной. Смотрите, какая твердая и плотная здесь древесина! – Глаза у Тани неожиданно заблестели. – А что, если подобрать сплошь такие детали, выбросило бы их все до одной, как вы думаете?

– Сказать по правде, мне в голову не приходило, – признался Алексей.

– Так ведь можно же подобрать, Татьяна Григорьевна, – предложил Любченко. – Давайте попробуем, я уже понял, к чему вы клоните.

Все вместе быстро подобрали несколько одинаковых, похожих на вылетевшую, деталей. Таня сама разложила их по местам. Вася загородил досками опасную зону, куда фреза выбрасывала бруски. Таня сама включила станок. Едва фреза дошла до середины первой детали, раздался треск… сильный удар о дощатый заслон… Вторая… третья… четвертая – детали выбрасывались одна за другой. Таня остановила станок.

– Значит, ваше предположение верное, – сказал Алексей. Лицо его по-прежнему было хмурым, но глаза светились в ожидании какого-то открытия. – Выходит, дело в большой нагрузке, так?

– В недостаточном давлении, – ответила Таня. – Сейчас я по порядку объясню.

Она подобрала обрезок березовой фанеры и начала выписывать на нем, как на листке блокнота, какие-то формулы. Потом достала из карманчика халата маленькую логарифмическую линейку и занялась подсчетом.

Вася Трефелов, приоткрыв рот и надвинув на глаза кепку, из-за Алексеевой спины с любопытством наблюдал за Таней. Умение владеть линейкой представлялось ему вершиной математического таланта.

Таня выписала на фанерке несколько цифр, еще раз проверила расчет, убрала линейку.

– Вот смотрите, – сказала она, подчеркивая карандашом одну из цифр. – Усилие резания получается только на самый пустяк меньше, чем давление прижимов. На мягкой древесине, которая режется легко, они еще с грехом пополам держат, а на твердой, вот как эта… понимаете? – Таня подняла злополучную деталь и показала ее Алексею. – Но это не всё. Вы заметили, в какой момент вылетают бруски? А я обратила внимание, что как раз, когда включается очередной прижим. Это значит, что в воздушных цилиндрах остальных прижимов резко снижается давление. Причина может быть в том, что воздух, проходя по каналу золотника, дросселируется… Вам знаком этот термин, Алексей Иванович?

– Понимаю, понимаю, – поспешно подтвердил Алексей, – теряет давление, значит… Ну дальше-то, дальше-то что? – Глаза его загорелись нетерпеливым огоньком.

– А дальше очень просто. Диаметр канала, очевидно, недостаточен, а длина велика; вот во время обработки твердой древесины фреза и выбрасывает деталь, как только давление воздуха упадет…

– Тогда, выходит, высверлить канал большего диаметра, и дело пойдет? – спросил Любченко.

– Я думаю, да, – ответила Таня.

Алексей энергично скреб подбородок.

– Ура! мы ломим; гнутся шведы!.. – заголосил Вася, с размаху хлопнув Алексея по плечу. – Алёш, пойдем сверлить. А? Ей-богу правильно это! Я, когда сверлили, еще сам думал, что маловато будет. Давай! До утра, может, ещё разок испробуем! Да ну!.. – и он снова, теперь уже посильнее, хлопнул товарища по плечу. – Уж близок, близок миг победы!

– Да постой ты со своими «шведами», – одернул его Алексей. – Дай сообразить. – Несколько минут он стоял в раздумье, потом наклонился к столу фрезера и, рассматривая свой автомат, долго соображал что-то. Наконец, выпрямился. Шагнув к Тане, протянул руку.

– Спасибо, Татьяна Григорьевна! За науку спасибо вам! Так оно и есть, наверняка – так! И как это у меня самого черепок не сварил! – Он крепко стиснул тонкие пальцы Тани, но вдруг, словно испугавшись, что может раздавить их, осторожно выпустил. – От души спасибо!

Алексей потрогал свою ладонь; она хранила тепло Таниных пальцев, сберечь которое хотелось как можно дольше.

– Я ведь тут совершенно ни при чем, это науке спасибо говорите, – улыбнувшись, ответила Таня. – К тому же, секрет, возможно, и не в этом. Давайте вместе посмотрим, когда разберете, хорошо?

– Так вы не уходите, мы сию минуту, разберем! – вмешался в разговор Вася Трефелов.

– Разбирайте, – сказала Таня и обратилась и Любченко: – Пойдемте, Анатолий Васильевич, пора мне от вас смену принимать.

Они ушли. Алексей долго смотрел вслед Тане.

– Наука – штука… душа – хороша, – над самым его ухом истекал рифмами Вася.

– Ну-ка ты, штука-наука! – сказал Алексей. – Давай быстро отвертывать эту «лобогрейку». Возможно, теперь окончательно победим!

– Алёш, знаешь, что я думаю? – спросил вдруг Вася, сдергивая с головы кепку и отряхивая с нее приставшую стружку. – Сказать?

– Ну?

– Дивчина-то ведь что надо, а? Гляди, как разбирается! Что твой профессор!

– Да, молодец она, – согласился Алексей. – По правде, я такого не ожидал…

– Вот бы тебе, Алёш, ее… ну, жениться, в общем, – мечтательно глядя в ту сторону, куда ушла Таня, продолжал развивать планы Вася. – Эх! И дело бы у вас пошло… У тебя руки золотые, у нее голова, что кладовка с книгами, вот бы гор-то вдвоем наворочали!

– Васяга, знаешь, что я думаю? – как-то особенно ласково проговорил Алексей. – Сказать?

– Ну?

– Помнишь, не так давно, на этот самом месте я назвал тебя обыкновенным дураком, когда ты про корреспондента врал?