Текст книги "Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков"

Автор книги: Андрей Еремин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

3

«Царский режим, – утверждал отец Александр, – причинял Церкви только зло», «например, Николай I всеми силами тормозил издание первой Библии». Единственная традиция, которая сохранялась, – это традиция поддержания порядка. Казалось бы, это благо, но такая традиция, основанная на связи с царским режимом, привела к тому, что «вся Церковь страшно растерялась, когда рухнул царизм… Она как бы не могла выжить, и выжила просто чудом».

Отец Александр говорил, что Собор Русской Православной Церкви, который мог бы внести коренные изменения в её жизнь, надо было провести в начале XX века. Если бы он был вовремя созван, не было бы революции; но Николай II не разрешал его начинать, и он собрался только после февральской революции. Однако было уже поздно. Крещенный, но непросвещённый народ пошёл за теми, кто поманил его скорым благоденствием, обещанием социальной справедливости и рая на земле. Решения Собора так никогда и не были воплощены в жизнь.

После революции лик Российской империи, до 1917 года державшей Церковь в узде и носившей маску православного благочестия, видоизменился: в нём уже явно обнаружилась личина апокалиптического «зверя» (антихриста), ибо имперская гордыня – знак одержимости злым духом. Диктатура большевистских вождей объявила Церкви открытую войну. «Государственный атеизм ввёл новую веру. Место Церкви в обществе заняла политическая организация со своими квазирелигиозными заповедями и ритуалами. Одно единомыслие сменилось другим, и малейший намёк на несогласие с этой квазирелигией грозил каждому жестокой расправой» [11]11
  Красиков А. Назад к единомыслию. – “Континент”, № 105, 2000, М., с. 282.


[Закрыть].

В годы Советской власти было убито около 200 тыс. и репрессировано около 500 тыс. священников. На грани уничтожения была сама Православная Церковь и вообще христианство на Руси.

Именно поэтому так быстро и легко насаждались в советском обществе различные псевдорелигиозные культы – культ Родины, вождей, государственной мощи и государственных свершений… Но этих эрзац–культов не хватало, чтобы утолить потребность простых людей в душевных переживаниях. Недостаток эмоций компенсировался массовым пьянством, ведущим к физической деградации народа.

Конечно, алкоголизм был распространён в империи и раньше, хотя и не в таких масштабах. Духовная причина этого явления лежит в неправильном отношении Церкви к пророческой харизме, дарованной христианам в день Пятидесятницы, а также в отчуждении людей друг от друга. Святость в миру всегда была в России непредставима, молитвенная жизнь считалась уделом исключительно монахов. Мирянам оставалось изредка (постами) посещать богослужения (в которых люди, как правило, ничего не понимали), а в остальное время каторжно работать, живя в нечеловеческих условиях, и заливать тяжесть жизни водкой. Когда же Церковь и вера были официально исключены из жизни общества, пьянство стало национальным бедствием.

В одной из бесед отец Александр говорил, что православное христианство вытесняет в России любую другую религию, но когда и оно уничтожается, как это было при Советской власти, появляется такое анонимное язычество, как пьянство.

Прослеживая развитие народных псевдорелигий в послевоенные десятилетия, отец Александр видел, что на смену поклонению вождям и тяге к наркотическому опьянению (а иногда параллельно), приходит стремление к обывательским, мещанским ценностям, как он говорил, – «маммоническому монизму, грубому и корыстному». С другой стороны, он отмечал изредка встречающееся стремление к высоким целям. Тут и вера в «светлое будущее», в науку и прогресс, в образование и просвещение.

Все это происходило на фоне дальнейшего ослабления влияния Церкви на общество. Послереволюционная эпоха стала временем роста апокалиптических ожиданий и создания многочисленных сект, чаще всего подпольных. Во дни Второй мировой войны они стали представлять идеологическую угрозу советскому режиму. И тогда Сталин принял решение о восстановлении структуры Русской Православной Церкви, но под контролем государственных чиновников, как было и при царях. Конечно, в основе решения Сталина было несколько причин. Но одна из них, несомненно, – страх перед бесконтрольным (со стороны государства) функционированием большого количества подпольных кружков и сект.

Воссозданная под негласным покровительством Сталина, но лишённая своих лучших представителей Церковь продолжала демонстрировать качества, способные лишь оттолкнуть образованных людей. Сохранившиеся священники, как правило, подтверждали утвердившиеся в обществе представления о мракобесии и невежестве церковнослужителей.

Зараженные изоляционизмом, они избегали работы с интеллигенцией. Одни её не любили, другие – боялись. Интеллигенция, со своей стороны, также воспринимала верующих как почти что неполноценных людей. Это было время, когда стыдно было носить крест или сказать, что ходишь в храм. Священников, способных окормлять интеллигенцию, в XX веке в России можно пересчитать по пальцам (в 20–е годы такими были, например, оптинский старец Нектарий, отцы Алексей и Сергий Мечевы, в 50–70–е годы – отец Николай Голубцов, старец Таврион, отец Владимир Смирнов, отец Всеволод Шпиллер и несколько других. И, конечно, отец Александр Мень).

Уставническое, бытовое православие всегда было в России той почвой, на которой произрастали сорняки языческого мировосприятия. Но если до революции язычество было ассимилировано христианством, то после революции оно (под видом атеизма) стало в конфронтацию с ним.

Однако ассимиляция язычества, по мысли отца Александра, для христианства более опасна, чем откровенный атеизм. Таков опыт Западной Церкви, верно это и для России. На закате советского строя, в конце 80–х годов, Церковь вышла из состояния конфронтации с государством. Но когда кончились гонения и атеизм перестал пользоваться государственной поддержкой, Церковь под видом бытового православия опять усвоила языческие черты. Возможно потому, что все эти годы не было в структуре Русской Православной Церкви институтов, призванных упорядочивать христианское образование, миссионерскую деятельность и преподавание Библии. Обретенная свобода не только не исправила положение, но в чём‑то оказалась даже неполезной для Церкви. Это неумение и нежелание христиан пользоваться свободой отразилось в плачевном духовном состоянии нашего «переходного» общества, когда люди, сбросив оковы, не знали, что делать дальше. «Свобода нелёгкий дар, – предупреждал отец Александр, – её называли даже даром страшным, но без неё невозможно осуществление подлинного человека» [12]12
  Мень А. У врат молчания. М., 1992, с.194.


[Закрыть].

Узость мышления, неприятие творческой деятельности и достижений науки, национализм, непрекращающийся раздор между конфессиями, самовосхваление и социальная пассивность – все эти атрибуты церковной жизни всегда вызывали у думающих людей непонимание и отторжение.

На этом фоне отец Александр выделялся и широтой мировоззрения, и невероятной эрудицией, и настоящим библейским, христианским видением мира. Мало кто мог, как батюшка, разрешать вопросы, волнующие современных богоискателей; он отвечал на них, используя весь духовный багаж Церковного наследия, почерпнутый у Отцов Церкви, из современной христианской философии, из русской религиозной литературы, а также из художественных и научных книг.

4

Понимание, сколь тяжело его современникам найти ответы и помощь у священников, в немалой степени способствовало решению отца Александра стать пастырем интеллигенции.

Батюшка глубоко чтил память отца Сергия Булгакова. В 70–80–е годы в его приходе духовно окормлялась монахиня Иоанна (Рейтлингер), известный иконописец. До 1950 года она жила во Франции, была духовной дочерью Сергия Булгакова и даже присутствовала при его кончине. Приехав в Россию, она через какое‑то время стала прихожанкой отца Александра.

Живя в Ташкенте, она постоянно переписывалась с батюшкой, имела с ним удивительное духовное общение; пока позволяло здоровье, каждое лето приезжала в Москву и тогда старалась как можно чаще посещать его службы. Она чувствовала, что у отца Александра было много общего с отцом Сергием Булгаковым.

Именно Булгаков сформулировал мысль, ставшую отправной точкой в служении отца Александра. В своей книге «На пиру Богов» С. Булгаков писал: «Без интеллигенции Русская Церковь не выявит того, что она призвана выявить». А ещё прежде В. Соловьев обращал внимание на то, что «Церковь должна вновь привлечь и притянуть к себе “лучших людей” из образованного общества, отдалённых от истины христианской тем образом мертвенности и распада, который эта истина приняла в нынешней учащей Церкви» [13]13
  Флоровский Г. Пути русского богословия. Ymca‑Press, 1983, с. 319.


[Закрыть].

И отец Александр связывал свои надежды на изменение духовного климата в России именно с приходом в Церковь интеллигенции. Во–первых, потому что её представители могут перерасти стадию патриархального коллективизма – серьёзное препятствие на пути личного преображения. Во–вторых, потому что предназначение интеллигенции – формировать и устанавливать идеалы.

Хотя отец Александр навсегда останется пастырем интеллигенции, это не означает, что он был пастырем советской элиты. Среди его прихожан было много инженеров, врачей, студентов, учителей, начинающих филологов и философов. Были и настоящие большие учёные, художники, писатели, поэты, музыканты. Но таких было немного. Батюшка говорил, что он не коллекционирует знаменитостей, ему одинаково дорог каждый человек в приходе, и это было правдой.

Среди учеников отца Александра было довольно много людей с техническим образованием. Ему было близко и понятно присущее им научное, строгое мышление, и нет ничего странного в том, что он – священник, историк религии, библеист – прекрасно разбирался в проблемах современной биологии, психологии, физики. Это позволило отцу Александру написать «Истоки религии» – книгу, направленную против известного советского тезиса о противоречии религии и науки. Вот пример замечательного высказывания в одной из бесед: «Бог, “диффузно” открываясь в природе, в человеческой мудрости, затем открылся личностно в Христе Иисусе, Который сперва локализовался в определённой точке в определённый момент времени, а потом эта локализация взорвалась Воскресением. И сегодня для нас Господь здесь и теперь».

Батюшка считал, что и к Библии, и к природе нужен одинаково научный подход, состоящий в том, чтобы не только видеть поверхностное, бросающееся в глаза, но стремиться постичь за суммой фактов глубинную суть вещей.

В книге «Сын Человеческий» отец Александр пишет: «Призывный свет Царства горит вдали, но в то же время отблески его рядом с нами: в простых вещах и событиях жизни, в радости и скорби, в самоотверженности и одолении соблазнов. Предчувствие его – в звёздах и цветах, в весенней природе и золоте осени, в кипении прибоя и ливнях, в радуге красок и музыке, в смелой мечте и творчестве, в борьбе и познании, в любви и молитве…»

Жизнь устроена так, чтобы мы смогли полюбить Господа. Сначала люди воспринимают все прекрасные стороны жизни: молодость, дружбу, любовь, природу; потом потихоньку начинается увядание телесное, материальное. В это время человек должен понять, что та красота, которую он видел, была отблеском небесной Славы. Ему даётся время, чтобы прочувствовать и осознать сокрытую в природе Тайну, а потом вознести своё сердце к Тому, Кто является Источником всей красоты и любви на земле.

Подлинное научное мышление, по мнению отца Александра, не снимает покровы, но приводит нас из области загадок природы к тайне природы. Отношение батюшки к науке свидетельствует не столько о его эрудиции, сколько, прежде всего, о его непоколебимой вере. Ему была бы близка мысль Эйнштейна: «Я хочу узнать, как Господь создал этот мир. Мне не интересно отдельно то или иное явление, спектр того или иного элемента; я хочу узнать Его мысли. Все остальное детали» [14]14
  Дилтс Р. Альберт Эйнштейн. М., 1998, с. 16.


[Закрыть].

Батюшка испытывал истинное благоговение перед непостижимостью тайн мироздания. Когда человек, не понимая чего‑то, может сказать: «здесь тайна» – это предполагает веру более глубокую, чем у того, кто пытается гностически объяснять отношения между Личностями Святой Троицы. Вера гностика основана на уме, а вера отца Александра зиждилась на чувстве Богоприсутствия.

В лекции, прочитанной в клубе для физиков, он настаивал, что борьба между разумом и верой – это конфликт, разрушающий целостность человека! На самом деле такого конфликта быть не должно. Современный исследователь творчества Эйнштейна пишет: «Функции религии (убеждения и ценности) и науки (знания и технические способности) расположены на совершенно разных уровнях и, следовательно, не могут конфликтовать до тех пор, пока мы ошибочно не разрушим или не смешаем эти уровни (что не единожды случалось в истории человечества).

Если вы можете узнавать эти разные уровни, то очевидно, что эти два процесса скорее поддерживают, чем препятствуют друг другу» [15]15
  Там же, с. 22


[Закрыть]. «Теперь, когда сферы религии и науки чётко разделены, между ними тем не менее существует сильное обоюдное родство и зависимость. Если прерогатива религии – определение цели, то средствам её достижения – в широком смысле – религия научилась у науки. Наука, в свою очередь, создаётся теми, кто вдохновлён стремлением к истине и пониманию. Источник этих чувств берет своё начало из недр религии» [16]16
  Albert Einstein. Science and Religion, p. 26


[Закрыть]. Сочетание знания и веры, как это было у Ломоносова, – вот идеал отца Александра!

В 70–е годы, которые принято называть периодом «застоя», духовный фон в обществе стал ещё страшнее. В это время отец Александр очень сетовал, что в стране пропал всякий (даже языческий) идеализм. В научной сфере энтузиазм карьеры и степеней превысил все мыслимые пределы. Батюшка искренне сожалел о том, что уже не встретишь учёных, готовых пожертвовать личным благополучием ради своего любимого дела. Хотя идеалистический культ науки был чужд его вере, но он был понятен его душе как что‑то человеческое, возвышенное и чистое.

Про науку он говорил, что «это подвиг, который требует от человека многих сил и горячей заинтересованности. Всякий подвижник, всякий человек идеи, который воплощает свою мысль в деле, должен вызывать у нас восхищение». Но в науке, как и в вере, не должно быть профанации, заниматься наукой можно только, если сам процесс мышления рассматривается как обучающий и доставляющий истинное наслаждение.

Отец Александр всячески поощрял занятия наукой, если видел подлинный интерес к ней, и, напротив, предлагал изменить свой жизненный путь тем людям, которые использовали работу в науке как престижное средство заработка. Он весьма скептически относился к трате времени на защиту диссертаций, если это было лишь ступенькой в карьере, средством улучшения материального благосостояния. Когда человек вступал на этот путь, батюшка полагал, что он, как минимум, занимается не своим делом. Более того, считал, что человек, который так поступает, неминуемо окажется в духовном тупике. Тут у него была твёрдая позиция.

Конечно, из этого не следует, что отец Александр поощрял всякий идеализм и сам был идеалистом. Нет, просто в его иерархии ценностей идеализм стоял выше материализма, выше цинизма и скептицизма. Вершиной же этой иерархии был богочеловеческий идеал, преображённая и обоженная Плоть – Христос.

Таким образом, батюшка не вёл своих духовных чад по проторённой дороге. Он понуждал взойти на новую и трудную ступень, необходимую для формирования духовного осознания, которое можно будет передать следующим поколениям.

При этом он считал важным находить золотую середину – сочетать самое лучшее, что есть в наследии Церкви, ничего не отбрасывать из достижений традиции, и одновременно идти дальше, освобождаясь от оков статической религиозности, возвращаясь к чистоте Евангельского смысла.

Однажды в юности с отцом Александром произошёл такой случай. В лесу, на болоте он вышел на едва заметную тропинку, по которой только и можно было пройти. И у него родился сходный образ духовного пути: надо идти, не оступаясь ни вправо, ни влево. Сколько у батюшки было соблазнов: уйти в науку, в политику, в искусство…. Или заняться чистым богословием, переводами. Можно было и наоборот: кинуться на амбразуру – вместе с диссидентами выступать против притеснения верующих. Но идти по срединному пути – труднее всего. На батюшку всегда нападали и «левые» и «правые». Позже он написал в своём шеститомнике по истории религий: «Положение умеренных, как и во все критические эпохи, было наиболее шатким… И сегодня крайние позиции являются наиболее удобными психологически».

Если бы он занял какую‑либо крайнюю позицию, это было бы предательством по отношению к его призванию; в нём погибло бы то, чего хотел от него Господь. Значит, надо было идти очень аккуратно, не сходя с избранного пути. Как может человек идти по этой дороге, не оступаясь? Батюшка говорил, что он не должен идти в темноте. Он должен идти осторожно и твёрдо. И при свете.Свет – от Слова Божия. Отец Александр углублял свои знания о нём постоянно. И так же наставлял своих учеников – руководствоваться светом Священного Писания.

5

Отец Александр как яркая личность с детства притягивал к себе множество людей, но о своей вере он свидетельствовал, прежде всего, своею жизнью. Его любили все, с кем ему приходилось общаться. Даже идейных врагов он умел разоружить своей доброжелательностью, простотой, искренностью, душевной красотой, искрящимся добрым юмором. Будучи студентом, он не избегал шумных компаний, весёлых студенческих вечеринок, ходил с друзьями в дальние походы, пел шуточные студенческие песни, многие из которых сочинял сам; играл на гитаре.

Однако его товарищи по институту чувствовали, что есть в нём нечто особенное, отличающее его от сверстников. Его студенческие доклады ставили иногда в тупик опытных профессоров. Мало было предметов, которые он знал бы хуже своих преподавателей. И в то же время между ним и товарищами никогда не возникало дистанции. Он уже писал книгу «Сын Человеческий», но его сокурсники не догадывались о масштабе его личности. Он был для них просто другом. Подражая Христу, он должен был скрывать своё призвание до времени.

Уже в студенческие годы в нём проявились многие из тех качеств, которые в будущем позволили ему создать один из самых многочисленных в России приходов. Но отец Александр никогда не стремился к быстрому воцерковлению своих институтских друзей, не занимался пропагандой, не давил на людей своим авторитетом, не старался никого «обращать».

Проходило много времени, прежде чем он находил нужным «приоткрыть забрало» и посвятить кого‑то в свою тайну. Не потому, что боялся (он учил нас поступать точно так же, когда проповедь веры стала уже не опасной), а просто он считал, что сначала надо дать время развиться религиозному чувству, углубиться истинному духовному интересу. Он знал, что люди, воспитанные в советской системе, к настоящей проповеди не готовы.

Отец Александр привёл однажды такой пример: «Яживу близ дубовой рощи и часто гляжу на маленькие жёлуди на земле, из них поднимаются огромные исполины. Сколько должно совершиться в природе, прежде чем дуб вымахает вверх. То же самое в истории». И то же самое с каждым человеком.

Человек (и народ) в своём земном развитии проходит разные стадии, и нельзя стать христианином сразу, едва выйдя из первобытного состояния. Каждый должен пройти, как любил шутить батюшка, сначала этап становления человека, потом джентльмена и только потом христианина. А люди, с которыми ему приходилось иметь дело, частенько не дотягивали не только до уровня джентльмена, но и до уровня человека.

Когда батюшка был ещё студентом, он помогал своим друзьям, тянувшимся к вере, раскрыть душу Богу, беседовал с ними, давал читать религиозные книги, хотя их было очень мало. Но одно обстоятельство мешало ему в те годы вести людей в Церковь – приводить новообращённых было некуда.Церковь была рассчитана в основном на окормление пожилых, малообразованных людей. В ней царило такое же невежество, что и вокруг. Отец Александр с горечью вспоминал, как в молодости ему «такую приходилось абракадабру с амвонов слушать…» И все‑таки это его не отвратило. Хотя была опасность, что с уходом пожилых христиан паства у Церкви просто исчезнет.

Конечно, и тогда были добрые и образованные священники. Но ни у когоне было системы для пастырской работы в современном мире. Не было методик, не было пособий и комментариев, необходимых для проповеди Евангелия в наше время. Поэтому отец Александр стал не только священником интеллигенции, он написал книги, заполнившие духовный вакуум в российской религиозной культуре. Его книги – это продолжение пастырского служения.

На моих глазах появились некоторые тома шеститомника по истории религий, комментарии к Библии, «Исагогика», «Таинство, Слово и Образ», «Словарь по Библиологии». Всё, что писал и делал отец Александр, было ответом на вопросы прихода; и приход можно было назвать большой лабораторией, в которой вырабатывалась стратегия христианского возрождения. Но его книги – это не публицистика и не популярная литература; многие из них – настоящие, исключительно сильные богословские и художественные произведения.

Как, например, трогательно и просто пишет батюшка о рождении Иисуса в книге «На пороге Нового Завета»:

«Ясли – кормушка для скота, устланная сеном… Она находилась в пещере, высеченной прямо в скале, к которой примыкал дом. Обычно в ней держали овец и коз, привязывали вьючных животных. Там в сумраке подземелья впервые взглянуло на наш мир дитя, «похожее на всех детей земли». Кто мог ожидать такого? Кто мог думать, что вхождение Сущего в творение совершится столь неслышно и тихо? С первых мгновений жизни Мессия становится братом обездоленных. Никакие рождественские огни не могут заставить нас забыть эту картину: Мать–изгнанница с ребёнком на руках, лишённая человеческого жилья, укрывшаяся в деревенском стойле… Ему не нашлось места. “Пришел к своим и свои Его не приняли”. Таков пролог истории Сына Человеческого, Его борьбы, страданий и конечной победы».

Можно перечитывать эти строки без конца, столько в них поэзии.

«В мир, обуреваемый слепыми страстями, в царство духовного и физического рабства, обманутых толп, демагогии, распутства и бесчеловечности пришла божественная Любовь. Звезда Вифлеема зажглась в небе, когда военные марши заглушали плач матерей, когда мостовые улиц и песок арен заливала кровь, когда одни люди задыхались в каменоломнях и корчились в агонии на крестах, а другие– упивались властью, топтали чужие земли, изыскивали новые способы наслаждений».

Ни одного лишнего слова. Нет ничего, рассчитанного на эффект. Все исполнено глубочайшей мудрости. Так было и в его проповедях. Эта лаконичность – сестра великой мудрости и таланта…