Текст книги "Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков"

Автор книги: Андрей Еремин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
«Да будут все едино»

К цензуре, насилию и подавлению прибегает только тот, кто в глубине души не верит в свою идею.

о. Александр Мень

1

о. Рене Вуайом, малая сестра Клер, о. Аександр Мень. Италия, 1989 г.

о. Александр Мень, о. Тадеуш Федорович. Италия, 1989 г.

Сегодняшняя действительность, по мнению отца Александра, характеризуется стремлением к единству, к всечеловеческой солидарности, к решению глобальных проблем. И в этом процессе особое место по праву принадлежит верующим в Того, Кто разрушил преграду между Израилем и язычниками, отдал Свою жизнь, чтобы рассеянных чад Божиих собрать воедино, и заповедал созданной Им Церкви подлинное человеческое братство.

Но пока христиане не согласны между собой, они не могут исполнять свою миссию. К счастью, в XX веке ненормальность этого разделения всё более осознается не только богословами, но и массами верующих. Возникло искреннее желание преодолеть все недоразумения и расхождения во взглядах. Найден путь к взаимному пониманию – путь смиренной любви и раскаяния в грехах против единства, путь совместной молитвы (ибо «невозможное человекам возможно Богу» (Лук 18.27)) – путь экуменического диалога.

В одной из лекций отец Александр говорил:

«На первый взгляд, эта проблема проста. Для тех из вас, для кого она неясна, я использую элементарную притчу. Вот, скажем, умирает какой‑то человек. Его дети безумно любят его. И расстаются с ним со слезами. Они говорят: “Отец, какая твоя последняя воля? Всё, что ты скажешь – мы выполним”. Это естественно и совершенно закономерно. И он говорит им: “Дети, у меня к вам только одна просьба, чтобы вы жили в единстве между собой, чтобы вы не оскорбляли друг друга, чтобы вы не отделялись друг от друга, чтобы вы сохранили эту семью”. Отец умирает. А у детей находятся объективные причины, может быть, вполне серьезные… И вот все они перессорились, они ненавидят друг друга, они не хотят знаться друг с другом.

Время от времени кто‑то из них вспоминает, что отец заповедовал им другое. И вот тогда‑то дети видят, что они его оскорбили, нарушили его завет, его волю.

Предсмертный завет Христа нам, христианам, хорошо известен. Любой в Библии прочтёт эти слова, сказанные, когда Господь Иисус молился перед смертью: “Да будут все едино, как ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино”. Вот мысль Христа. Это Его завет, и этот Завет нарушен. Нарушен совершенно очевидно. По объективным причинам. Все виноваты, каждый по–своему. Люди Запада говорят, что больше виноват Восток в своей гордыне. Люди Востока говорят, что виноват больше Запад в своём властолюбии и т. д. Но то, что Завет нарушен, – это уже очевидно» [111]111
  Мень А. Мировая духовная культура, христианство, Церковь. Лекции и беседы. М., 1995, с. 419


[Закрыть].

Вот почему, «если Церковь проходит через испытания, – писал отец Александр, – то причина этого в нашей измене Завету. Одна из важнейших Его заповедей: “Да будут все едино”. И она была нарушена ещё с апостольских времён. Поэтому проблема единства – не мода XX века, а непреходящее требование, обращённое ко всем нам (а не только к иерархам и ответственным лицам). Следовательно, для всех нас, рядовых священников и верующих, вопрос этот всегда актуален и жизненно важен» [112]112
  Мень А. Переписка с Всеволодом Рожко. – «Вестник РХД», 1992, № 165, с. 58.


[Закрыть].

С другой стороны, в том же Новом Завете есть слова: «Надлежит быть и разномыслиям между вами» (1 Кор 11. 19). «Что это означает? Это означает, что христианство, единое по духу, единое по корню своему, единое по своей богочеловеческой, мистической основе – на уровне человеческом, интеллектуальном, социальном – многообразно».

Действительно, человечество развивается не одинаково, каждый народ создаёт собственную культуру. И Церковь, в которой обряд связан с культурой, может как Богочеловеческий организм иметь множество ликов. Христианству изначально свойственно многообразие. «Но человеческая узость и ограниченность, которые, может быть, не будут преодолены и через 1000 лет, – говорил батюшка, – оказываются способны раскалывать Церковь из‑за проблем совершенно эфемерных – форма обряда, форма облачения, форма крестного знамения и так далее».

Но ведь христианская Церковь не есть Церковь культуры, она – Церковь Христа! Христианская вера не сводится к религиозным обычаям. Хотя христиане признают культурные ценности, они знают, что христианство в целом больше любой культуры, глубже любой традиции. Но это не должно быть основанием для стирания различий. Уже в Ветхом Завете мы находим представление о том, что Бог благословляет все народы без предварительного требования установить единство культуры. «Насаждение Евангелия в разных культурных средах невозможно осуществить через внешнее противопоставление церковной веры и человеческих культур», – пишет кардинал Ж. – М. Люстиже [113]113
  Люстиже Ж. – М. Человек без цели. – «Символ», №11, с. 118.


[Закрыть]. А батюшка говорит:

«Нивелировка не годится по той простой причине (экуменизм противоположен нивелировке), что христианство должно выражаться в живых формах индивидуальных лиц и культур. Каждая культура имеет своё индивидуальное лицо. Поэтому должны быть не стёртые черты, а сочные и полноценные именно этой цивилизации. Христианство в Индии должно быть именно индийским, а христианство в России иметь свои формы, и все это закономерно. Пока существуют национальные отличия в психике, языке, культуре, должны быть и национальные Церкви. Но люди, по–видимому, не только этого не понимают, но считают, что их культурный ареал, их этнопсихология это и есть единственный эталон для всех».

Отец Александр как‑то привёл в пример сохранившиеся с раннехристианских времён богослужебные танцы в Эфиопии: «Эти архаические танцы напоминают ритуальные танцы с жезлами древних египетских жрецов, но это означает, что в них жив африканский дух! Другой пример – самобытные храмы на островах Тихого океана. В их стиле также много национального, традиционного, свойственного культуре Океании… Если мы посмотрим на африканские храмы, мы увидим там узоры, свойственные народной традиции африканцев, чёрные лики мадонн, изображения Христа из эбенового дерева. Индийские Церкви, напоминающие пагоды, изображения Христа, сидящего в позе лотоса – каждая культура, включая культуру индейцев Северной Америки и эскимосов, создаёт свой облик Церкви».

Но не только храмы, возведённые в различных частях света, представительствуют от имени христианской культуры. К этой культуре, по мысли батюшки, относятся богословы и поэты, музыканты и певцы, странники и сельские жители. Они очень разные и все они христиане.

А. Любак писал: «Церковь Христа, как полагали Святые Отцы, должна собрать все религиозные порывы человечества. Это значит, что интеграция, о которой идёт речь, содержит в себе два взаимосвязанных аспекта: во–первых, момент очищения, борьбы и даже уничтожения (ибо всякая религия в большей или меньшей степени заражена заблуждениями или злом), во–вторых, момент возвышения, усвоения, преображения. Символом этого может служить видение сухих костей у пророка Иезекииля: эти разбросанные и лишённые плоти части нельзя принять за какое‑то живое существо; только Дух, действующий в Церкви, способен собрать их, сложить и привести от смерти к жизни».

Климент Александрийский прибегает к подобному же сравнению: «Тот, кто собирает разрозненные части и восстанавливает совершенное единство Логоса, пусть ведает, что увидит истину неповреждённой» [114]114
  Любак А. Парадокс и тайна Церкви. 1988, с. 116.


[Закрыть]. Отец Александр был одним из тех, кто восстанавливал единство Тела Христова и видел истину неповреждённой.

Для батюшки не существовало противоречия между национальной культурной идентификацией и вселенскостью Церкви. Более того, он говорил: «Культура не может развиваться в изоляции, это доказано всей историей» [115]115
  Мень А. Радостная весть. М., 1991, с. 250.


[Закрыть]. Он подчёркивал: «Только тот поэт, писатель становится национальным, который включает в себя весь мир, который открыт всему миру». Отец Александр приводил в пример Пушкина, который писал об итальянцах, о немцах и прочих, умея в них перевоплощаться. И напротив, «тот, кто замыкается в рамках национальной культуры, тот не является национальным писателем…»

Христианское творчество, упраздняя взаимную непроницаемость и эгоизм, во все времена способствовало объединению людей. Как писал В. Соловьев о смысле искусства: «Все находят себя в главном, и каждый – во всех других».

Разделение и отчуждение, по мысли отца Александра, носят этнопсихологический характер и начинают играть заметную роль тогда, когда веру подменяют культурой, т. е. путают содержимое сосуда с его формой.

Смысл национальных воплощений христианства заключается только в том, чтобы делать самобытным человеческое творчество. «Христианская религия, – замечал батюшка, – лежит в основе творчества и отдельных людей, и народов. А творчество народов есть великое призваниеперед Богом. Творить может только определённый народ. Если цивилизация обезличивается, она перестаёт быть творческой. И поэтому в каждой культуре должно создаваться своё преломление христианства».

«На Западе,– говорил отец Александр, – возникла традиция простой, аскетичной Литургии – Мессы. Она очень древняя, очень лаконичная. Сегодня её служат уже только по традиции. После Второго Ватиканского Собора латинская служба исчезла, заменившись Литургией на национальных языках, но недаром и в средние века, и 200лет назад, в любом месте, где существовала Западная Церковь, человек слушал ту же самую латинскую Литургию, кем бы он ни был по происхождению – негром или эскимосом. Исполнялись даже одни и те же напевы. В этом был, конечно, элемент унификации, но он был важен для единства».

Отец Александр считал, что несмотря на некоторое стирание культурных различий, всеобщая латинизация Западной Церкви в то время имела смысл, а плюрализм был опасен, так как общение между народами было затруднено. Существовала угроза, что каждая община, начав развиваться по своим законам, быстро превратится в самодовлеющую еретическую группу, и вместо Единой Церкви получится огромный набор сект, ненавидящих друг друга. Сегодня, когда есть почта, радио, телевидение, христианские общины способны достигать взаимопонимания, несмотря на разные формы обряда.

«Восточная часть, —говорил батюшка, – принадлежащая к грекоязычному региону христианства, – христиане Сирии, Малой Азии и Греции не обладали таким дисциплинирующим и аскетичным духом. Зато восточный дух был глубже, теплее. И хотя, действительно, все ереси возникли на Востоке, но одновременно там же возникла и христианская философия. В конце концов, там билась мысль, как живой родник. А когда есть живая мысль – ошибки неизбежны!»

«Именно на Востоке возникает монашество, оттуда приходит и Священное Писание. Наиболее ранняя христианская литература вся написана на греческом языке. Даже такой писатель, как св. Ириней Лионский, живший во III веке, писал, думал, говорил по–гречески. Также и творения Святых Отцов в большой своей части были написаны на греческом языке».

Таким образом, говоря о вкладе христианского Востока в общую церковную традицию, отец Александр объясняет появление ересей естественнымразвитием христианской мысли в разных географических и национальных условиях. В этом он был последователем Кристофера Доусена, который писал: «Каждая культура имеет основу в географической среде и расовом наследии» [116]116
  Кристофер Доусон. Прогресс и религия. Брюссель, 1991, с. 39.


[Закрыть]. Раз Церковь – живой развивающийся организм, находящийся в постоянном поиске и становлении, все это неизбежно, но вовсе не смертельно! Смертельнымиже для Церкви отец Александр считал бациллы ненависти, которые часто зарождаются там, где каждый отстаивает лишь своё собственное представление об истине.

Говоря о культурном многообразии ранней Церкви, отец Александр не обходил вниманием и восточно–палестинский ареал: «Хотя большая часть христиан–евреев, – говорил он, – растворилась в общей христианской массе, но сохранилось как этническая единица христианство Сирии. И там возникли богатейшие философские, аскетические, поэтические и, как предполагают, художественные традиции. Так, в Сирии, возможно, были созданы первые наброски икон. Там же, в Сирии, жил Ефрем, великий подвижник и поэт. Его молитву православные христиане повторяют Великим постом. Святой Ефрем создал свою традицию и большую школу, которая просуществовала несколько веков.

Итак, Египет… Александрия… Сирия… Иерусалим… Рим как центр латинства, Малая Азия как центр греческого влияния – вот полнота огромной христианской симфонии, которая с каждым десятилетием всё более набирала силу. И только впоследствии, когда первая христианская любовь, т. е. первый порыв к единству (довольно долгий) начал ослабевать, тогда и усилился культурный антагонизм Востока и Запада».

Отец Александр старался показать, что Запад и Восток в первые века христианства не только не противостояли друг другу, не только не исключали друг друга, но с самого начала находились во взаимодействии, дополняли друг друга и создавали в Церкви гармонию двух великих культур.

Противоречия возникли прежде всего на основе психологической непримиримости в отношении к культовым формам.

В эпилоге своей книги «На пороге Нового Завета» отец Александр пишет:

«С давних пор люди колебались между национальной замкнутостью и обезличивающей нивелировкой. Христиане, в свою очередь, стоят перед этой нелёгкой альтернативой. Как совместить слова апостола: “нет ни эллина, ни иудея” с реальной многоликостью культур и психологических типов? Желание сберечь отечественное наследие нередко выливается во вражду ко всему чужому. Истинным часто считают только одно из земных воплощений христианства, то есть своё. Разрушая духовное соцветие церквей, вспыхивают распри, соперничество, расколы. Противоположная уравнительная тенденция ведёт к попытке умалить или игнорировать неповторимую красоту каждого исторического облика Церкви.

В действительности же вселенское христианство подобно горе, опоясанной лесами, кустарниками, лугами и ледниками, которые вместе составляют её цельное одеяние. Нельзя ждать, что свет Евангелия будет преломляться везде одинаково. Проходя через толщу различных народов, он создаёт все новые и новые ландшафты духовности.

Знаменательно, что христианство не породило единой культуры, какую породили, например, буддизм или ислам. Теология Августина и Фомы, русская икона и готика только грани христианского творчества, соответствующие определённой среде и эпохе.

Впрочем, плюрализм не упраздняет и принципа единства, напротив, чем богаче и разнородней становится жизнь Церкви, тем настоятельнее оказывается потребность в связующем её стержне. Эту роль выполняют вероучительные формулы и канонический строй общин» [117]117
  Мень А. На пороге Нового Завета. М., 1992, с. 484.


[Закрыть].

Главное, что необходимо для сохранения такого единства, считал отец Александр, – «это наша добрая воля, чтобы видеть братьев по вере в тех, кто по–иному, чем мы, исповедует Христа Спасителя и Слово Божие, запечатлённое в Библии. Мы должны относиться к ним с доброжелательством и терпением, памятуя слова Блаженного Августина: “В главном – единство, в спорном – свобода, во всём– любовь”. Твердо держась Предания своей Церкви, мы не должны презирать и унижать других, ибо все разделения имеют земное, человеческое происхождение, а в глазах Божиих – все мы Его дети, искупленные кровью Христовой».

Батюшка был уверен, что дистанция между Евангелием и любым фанатиком–инквизитором – бесконечна. И почётные регалии инквизитора означают не больше, чем кресты на крыльях фашистских самолётов. Это только внешний знак, содержание же абсолютно антихристианское.

«Тем, кто выступает против экуменизма, нужно помнить, —говорил он, – что человек, который считает себя церковным деятелем, но идёт против воли Христа, уже не выражает волю Христа и Церкви, он как бы выпадает из неё. Это совершенно очевидно. У него остаётся только название; если он говорит, что во имя Бога можно освящать зло и казнить людей, то такой человек уже вне святой Церкви. Он выражает своё ограниченное, греховное, отягощённое злом сознание, но не сознание Церкви. Это относится и к тем, кто разваливает Церковь».

Когда этнографические и временные факторы ставятся во главу угла, мы неизменно сталкиваемся с жёстким разделением на «своих» и «чужих». Поскольку отец Александр по образованию был биологом, ненависть между людьми, привыкшими к разным культурным формам, он объяснял прежде всего зоопсихологическими причинами. Он считал, что в этих вопросах мы находимся на грани человеческого и нечеловеческого, ибо известно, что животные не любят непривычных вещей и тяготятся незнакомой обстановкой. Заменителем охранительных инстинктов у животных для человека являются статические мифологемы в религиозном сознании. И так как неприязненное отношение к чужому человек унаследовал от своих биологических предков, ему также тягостны чужие нравы, иностранный язык, необычная психология.

Отец Александр подчёркивал, что, чем ниже нравственный и культурный уровеньчеловека, тем труднее ему переносить чуждые формы. И напротив, чем выше «этаж»,тем легче принимаются самые непохожие обычаи. «Человек высокого духовного уровня понимает чужое: чужой стиль, чужую музыку, чужое искусство. Человек примитивный понимает только своё». И то же самое происходит в области церковной. Чем человечней религиозное сообщество, чем оно более открыто, тем спокойней относится к свободе других.

Если члены Церкви не признают за другими равных прав на существование из‑за непривычной формы обрядов для совершения тех же таинств, то это слабость и ограниченность. И это идёт со времён средневековья, когда, по словам отца Александра, нация была тождественна вере.

Верить в свою конфессию, любить её – естественно. Но это не должно вооружать нас против других, потому что все, кто верует во Христа, принадлежат только Ему. Значит, разделения человеческие, исторические, психологические – условны.

Две тысячи лет назад человеку было дано великое богатство – возможность выйти из своей «клетки» навстречу Любви, которая соединила всех людей, открывающих ей своё сердце. В первые века Дух Божественной любви был настолько силён в Церкви, что существование в каждой стране местных обрядов и церковных обычаев, собственных понятий и правил никого не смущало. «Но потом, – говорил отец Александр, – охладела любовь между христианами, и начались споры и распри. “Мой устав лучше, он истинный, а остальные ложные”, – доказывали члены общин друг другу. И если в III веке люди разных племён и христианских традиций ещё считали друг друга братьями, то в VIII и IX веках отчуждение было уже очень глубоким, и это повлекло за собой серьёзные последствия для всей мировой истории, для всей культуры, для России, для Европы, для всего мира – колоссальные!»

8

Часто люди, далёкие от настоящего Православия, оправдывают свою ненависть к Западной Церкви ссылками на Святых Отцов. Однако отец Александр, прекрасно знавший святоотеческое наследие, утверждал, что пока существовала традиция Святых Отцов, Запад с Востоком жили в мире. И обе части Церкви – Восточная и Западная – называли себя кафолической Церковью или в латинском произношении «католической», что значит «совокупная из разных народов», ВСЕЛЕНСКАЯ. И одновременно эта Церковь называла себя ортодоксальной, т. е. ПРАВОСЛАВНОЙ. Таким образом, православию противопоставлялось не католичество, а ереси! Отрицание ортодоксальности означало еретический уклон. А отрицание кафоличности (католичности) приводило к превращению в секту, которая выпадала из мирового христианства.

«Но в истории с терминами, – говорил батюшка, – происходят удивительные превращения. И через ряд веков Православие и Католичество стали как бы противостоять друг другу». О том, как это произошло, отец Александр рассказывал в своих беседах:

«Христиане раскалывались на различные группировки неоднократно… Поводы были догматические, но все‑таки до X в. Церковь оставалась единой и неразделённой. Хотя всюду были свои главы Церквей: папа в Александрии, папа в Риме, глава Церкви в Константинополе, в Антиохии; были и другие крупные центры. <…>

В эпоху средневековья культуры Запада и Востока развивались довольно своеобразно и в изоляции. В это время на Запад обрушились кочевники, варвары, гунны. Рим пал, и Италия была разорена. Единственно несокрушимым остался престол Святого Петра. Только церковная власть сохранила свою структуру. Она и стала источником духовного развития – все остальное было погружено в хаос.

На Востоке же сохранилась абсолютистская императорская власть. Сохранились все старые структуры. И церковное руководство, церковная община, церковная структура находились под жёстким контролем государства. Эта была участь Восточной Церкви на протяжении полутора тысяч лет.

А на Западе Римская Церковь ощущала себя независимой от государства, потому что государства как бы и не было, а были возникающие варварские королевства, которые воевали между собой, рушились и снова возникали. И Западная Церковь стала мужественной, воинственной.<…>

Поэтому Римский первосвященник стремился быть главой Запада и не хотел вмешательства византийского императора, который мечтал подчинить себе Рим. Конфликт длился долго и в результате, в 1054 году, он кончился тем, что патриарх Константинопольский отлучил папского легата, а папский посланец отлучил патриарха, и это считается формальным началом разделения Церквей. <…>

И только в 1964 году Папа Римский встретился с Константинопольским патриархом, они сделали копии отлучительных документов того времени и торжественно сожгли их одновременно в Риме и в Стамбуле, бывшем Константинополе. Фактически схизма была ликвидирована, но за истёкшие столетия столь велико оказалось различие – в догматах и в управлении, – что проблема христианского единства остаётся и до сих пор очень сложной.<…>

Что касается протестантизма, —продолжал отец Александр, – то разделения с ним возникли так же, как и у католицизма с православием, на национально–географической почве. Протестантизм был здоровой реакцией народов определённой культуры, преимущественно северно–европейских, на средиземноморское, романское христианство. Реакцией очень мощной и продолжающейся до сих пор…»

Некоторые катехизисы, говоря о последствиях раскола протестантского движения с Римским католицизмом, считают, что аскетический характер протестантского богослужения способствует развитию мрачного характера у северных народов. Но отец Александр все объяснял как раз наоборот: для него этнопсихологические различия и есть главная причина раскола между протестантами и католиками. О реформации он говорил, что она познаётся географической картой. Против Рима восстали северные народы, для которых достаточно жизнерадостное, но с элементами светскости, латинское христианство было эмоционально неприемлемо.

Батюшка также считал, что протестантский аскетизм родился из опыта душ, уязвлённых страхом Божиим. «Человек, – говорил он, – начал сознавать, что справиться с грехом невозможно, что сегодня мы каемся, завтра опять грешим, потом опять каемся, и, в конце концов, начинало рождаться ощущение какого‑то тяготеющего над тобой неизбывного проклятия. И тут для Церкви было необходимо вернуться к словам апостола Павла о том, что мы спасаемся верой, благодатью Божией».

Но как все первооткрыватели, вернее переоткрыватели, Лютер, по мысли отца Александра, тут перешёл уже некоторые границы. «Есть такое свойство у первооткрывателей в области Духа и в области науки: они начинают пытаться своим ключом открывать все замки. Но если бы они вошли в Церковь, они бы были необходимым её дополнением… Что мешает? – Мы сами мешаем!»

Таким образом, для отца Александра большинство христианских расколов связано не с вероучительными расхождениями, а с различиями этнопсихологического характера. Как‑то раз он с усмешкой сказал: «Что эти готы понимали в Единосущии? Для них была важна своя Церковь и свои еретики. А другим было приятновидеть этих еретиками – вот и все!». При этом батюшка оговаривался, что бывали, конечно, моменты, когда противостояние приобретало форму полной религиозной несовместимости. Например, «когда персидский дуализм (который, кстати, не являлся христианским по сути), претерпевая всякие превращения, ворвался в виде учения катаров и альбигойцев на юг Франции и захватил там все».

Одно дело, когда речь идёт о настоящих ересях, совсем другое – внутрихристианское противостояние, когда из‑за духовной самостивсе с чувством собственного превосходства и правоты поносят друг друга. Есть враг – все просто, не нужно решать свои внутренние проблемы.

Отец Александр поэтому с большой настороженностью относился ко всяческим размышлениям о так называемых догматических различиях между христианскими конфессиями. Большинство из таких различий он просто не признавал настоящими вероучительными расхождениями, например, положение об особом статусе Папы, вызывающее ожесточённые споры.

Учение о папском примате (верховенстве) было сформулировано только на Первом Ватиканском Соборе в 1870 году. До этого никакого вероучительного определения не существовало. Тем не менее, разделение между Церквами длилось уже почти 1000 лет.

«Почему возникло представление о первоиерархе? Вовсе не потому, —говорил батюшка, – что западные церковные учителя вдруг впали в какое‑то заблуждение. Или, как некоторые думают, их заело властолюбие. Когда начинают объяснять такие вещи просто грехами, это всегда самое неудачное объяснение. Ведь грехи– категория международная. Можно подумать, что на Востоке не было властолюбцев,– ещё больше было властолюбцев! Именно потому там власть была всегда более деспотичной, неограниченной».

Причину декларации папского верховенства в Церкви отец Александр видел совсем в другом: в том, что в Западном мире в результате нашествия варваров и великого переселения народов были разрушены все социальные структуры, кроме Церкви. Она стала единственным центром, связующим духовно все многообразие населения прежней империи. Но, не имея соперников в лице императоров, церковная власть Рима сама стала напоминать светскую власть.

То, что Ватикан сейчас является самостоятельным государством, по мнению отца Александра, вовсе не означает, будто Папа обуреваем государственной гордыней. Мы должны признать естественным нежелание главы Церкви быть подданным какого‑либо государства. Папы не хотели, чтобы светская власть могла оказывать на них какое‑либо давление и иметь контроль над епископатом.

Из истории России XX в. мы знаем, какое колоссальное влияние на церковную жизнь могут оказывать государственные чиновники, если у них есть возможность назначать епископов и манипулировать ими. Отец Александр ссылался на патриарха Русской Православной Церкви Сергия (управлявшего Церковью с 1925 по 1944 год), который говорил, что «Церковь началась с раздробленных общин. Только во II веке она стала объединяться в епископии. И потом в метрополии. Позднее она начала объединяться в большие патриархата, соответствующие уже целым империям или частям империй. И дальше, ввиду такого процесса централизации, не будет ничего удивительного, если когда‑нибудь Церковь сможет получить единую структуру». Многострадальный патриарх, в полной мере испытавший, что такое вмешательство государства в церковные дела, понимал необходимость сильного и независимого церковного управления.

«Следовательно, – делал заключение отец Александр, – католическую традицию, объединяющую всю Западную Церковь под единым началом, нельзя считать еретической. Более того, если мы признаём, что есть глава или предстоятель Русской Церкви или Грузинской Церкви, то при более едином человечестве, очевидно, может быть глава и общецерковный, и ничего тут антихристианского нет».

По поводу того, что следует считать еретическим, а что нет, отец Александр напоминал, что слово «еретик» обозначает человека, который придерживается некоторого учения, осуждённого Вселенским Собором как несовместимого с христианством. Если же возникает учение, которое не осуждено ещё ни Вселенским Собором, ни вытекающими из его решений постановлениями, ни общей верой Церкви, то это учение (если оно не общепринято) называется теологуменом (богословским мнением).

Смысл второго Ватиканского определения 1870 года относительно Папы сводится к тому, что Папа может авторитетно выступать от лица Церкви, между тем как в Православии от лица Церкви говорит собрание епископов.

Отец Александр призывал православных относиться терпимо и к этому положению Ватикана. Он предупреждал: «…если у Западной Церкви есть точка зрения, что Папа обладает таким авторитетом, а Вселенского Православного Собора, который торжественно провозгласил бы, что это заблуждение, не было, то вопрос этот остаётся вопросом веры».

О прочих вероучительных разногласиях между православными и католиками отец Александр говорил, что разногласия эти являются столкновением двух противоположных человеческих силлогизмов, с помощью которых не понимающие друг друга группы пытаются убедить противную сторону в своей правоте. «Два человеческих силлогизма стоят против друг друга. А на самом деле есть ТАЙНА, которая познаётся только в религиозном опыте».

Так, во всяком случае, обстоит дело с теологуменом о непорочном зачатии Девы Марии (он стал на Западе догматом в 1854 г.), который исповедовал, например, православный святой Дмитрий Ростовский. Все это сфера религиозного опыта, полагал отец Александр, поэтому можно предоставить право верить в непорочность или порочность зачатия Девы Марии в зависимости от того, как человек религиозно ориентирован.

Также он не считал чем‑то страшным или достойным проклятия учение о Филиокве (утверждение, что Дух Святой может исходить от Отца и Сына), ибо это добавление в латинском символе веры существовало задолго до того, как представители Восточной и Западной Церквей стали проклинать друг друга. Да и в Евангелии есть тексты, из которых можно сделать вывод, что Дух исходит и от Сына Божия. «Преподобный Максим Исповедник, – подчёркивал батюшка, – когда ему напоминали, что у латинян символ веры имеет отличия, говорил, что они по своему правы, потому что Дух Божий исходит от Христа, когда Отец посылает Его нам. Слова «от Отца и Сына» надо понимать «от Отца через Сына»». Выражая эту мысль, преподобный Максим говорил, что Господь учит «нас усваивать те блага, которые действительно подаёт один Бог Отец, действуя черезСына – по природе Посредника во Святом Духе» [118]118
  Творения преподобного Максима Исповедника. Кн.1, М., 1993, с. 186.


[Закрыть]. Также святой Иоанн Дамаскин учил, что Дух Святой «через Сына открывается и раздаётся нам» [119]119
  Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры. М., 1992, с. 27.


[Закрыть]. Некоторые православные богословы считали эти высказывания признанных святых восточным теологуменом, не имеющим отношения к сути католического учения о Святом Духе. Но в наше время Папа Иоанн Павел II с определённостью высказывается в пользу именно такого толкования Филиокве [120]120
  Катехизис на аудиенции 7 ноября 1990 г. «OR», СХХХ, 257, 8.11, 1990, с. 4.


[Закрыть].