Текст книги "Дальняя гроза"
Автор книги: Анатолий Марченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)
«Аркадий Аристархович! Настал момент, когда я, хотя и призываю на помощь все свое благоразумие, не в силах более таить от Вас нетерпеливое желание встретиться с Вами. Уже давно, с того дня как впервые увидела Вас, сдерживаю себя от того, чтобы мои откровения и тайна моей души стали известны Вам. Но вчера, страдая от тоски, я вновь перечитала «Евгения Онегина», и особенно прелестное письмо Татьяны, и поймала себя на мысли, что не смогу остановить себя, не последовав ее примеру, столь смелому, но и столь же целомудренному. И ежели Вы сами не подаете к тому повода, то я, даже рискуя вызвать Ваше осуждение, решаюсь объясниться первой с той степенью доверительности, которая, надеюсь, останется между нами. Смею рассчитывать на понимание Вами того, что я остаюсь безраздельно преданной человеку, которого боготворю, и что мое искреннее расположение к Вам не нарушит нынешней ситуации и Вы должным образом оцените мое чувство и не истолкуете превратно это письмо. Я ни за что не решилась бы на столь небезопасную для меня, как, впрочем, и для Вас, откровенность, если бы не знала о Ваших чувствах ко мне и о том страдании, которое, как я догадываюсь, Вы испытываете, не находя с моей стороны ответного зова. С тем чтобы наши желания не остались лишь красивой, но несбыточной мечтой, приглашаю Вас на пикник, который имеет быть завтра в полдень на берегу Кубани, близ хутора. Место избрано с таким расчетом, чтобы наша встреча происходила на лоне природы, чарующей своей красотой. Дабы это рискованное предприятие, на которое я решаюсь лишь ради Вас, не стало предметом злословия и возможных подозрений, приезжайте не один, а вместе со своими офицерами, что будет и веселее, и безопаснее, а главное, лишит возможных доносчиков всяческих предосудительных доказательств. Прошу Вас настоятельно и о том, чтобы Вы не откладывали ни на один день нашего замысла, надеюсь, Вы и сами догадаетесь, в силу каких причин. Обстоятельства ныне очень благоприятны, и кто знает, не изменятся ли они вскорости совершенно в противоположном направлении. Ксения.
P. S. Письмо это передаст Вам моя верная подруга Анфиса Григорьевна Дятлова, на которую Вы можете полностью положиться. Ей же сообщите и Ваше решение, которого я жду с нетерпением и трепетом. Письмо же ради моего и Вашего спокойствия верните Анфисе Григорьевне».
По мере чтения письма безмерная радость горячими волнами окатывала Чаликова, он лишь сожалел о том, что до встречи с этой, по всему видать, доступной Ксенией нужно ждать еще целые сутки, в то время как он готов, бросив все дела, мчаться к ней незамедлительно.
«Да, да, – твердил он себе, – именно сейчас, когда барон в отъезде, мы и можем встретиться. Однако же какова фурия! Она влюблена в меня, в этом теперь нет ни малейшего сомнения. И как, бестия, продумала диспозицию! Если бы ее фаворит умел вот так же искусно разрабатывать план наступления».
Хотя Ксения и заверила его в письме о надежности Анфисы, Чаликов, памятуя о конспирации, не подал и виду, что совершенно ошеломлен таким неожиданным подарком судьбы. Он неторопливо, как бы в раздумье, и почти равнодушно свернул листки, вложил их в конверт и, слегка улыбаясь, сказал:
– Передайте милейшей Ксении Николаевне мой сердечный привет и скажите, что я вполне разделяю те мысли, которые она изложила в своем послании. А вас, Анфиса Григорьевна, я от всей души благодарю за столь умелое выполнение возложенной на вас миссии.
Чаликов говорил, а правый глаз дергался в нервном тике, делая его и без того свирепое лицо устрашающим. «Пбегит, куды он теперь денется? – радостно думала Анфиса. – Теперь ты в наших силках будешь трепыхаться, как суслик в капкане».
– Чрезвычайно польщен был лицезреть столь очаровательную посланницу от Ксении Николаевны, – встал со стула Чаликов.
– Спасибо, – расцвела Анфиса. – А письмецо вы, уж будьте так ласковы, возверните.
Чаликов неохотно протянул ей конверт, и Анфиса выскользнула за дверь.
Пока Анфиса была с визитом у Чаликова, Ксения отдала все необходимые распоряжения интенданту, и тот, прекрасно сознавая, что фаворитке барона лучше угодить, чем не прислушаться к ее капризам, подготовил все для того, чтобы пикник удался на славу. Скатерть-самобранку, полную вин, яств и цветов, расстелили на полянке под густой чинарой. Отсюда, с крутого каменистого берега, хорошо было видно далеко окрест.
Дни стояли еще по-летнему теплые, и только редкое золото листьев в зеленых кустарниках напоминало о том, что осень не за горами.
Ксения и Анфиса прикатили на пикник в фаэтоне. Едва кучер натянул вожжи, сдерживая нервных, горячих коней, как трое молодых офицеров, стоявших под чинарой, устремились к женщинам, помогли им сойти с фаэтона на землю. Все уже собрались и ждали лишь прибытия полковника Чаликова, чтобы начать пикник.
Ксения шумно выражала свое неудовольствие тем, что Чаликов позволяет себе опаздывать. Офицеры наперебой пытались успокоить ее, объясняя задержку полковника чрезвычайными служебными обстоятельствами.
– Я немедленно уезжаю! – гневалась Ксения. – Обещание, данное даме, принято исполнять неукоснительно. Это по меньшей мере неприлично!
Однако офицеры не дали ей говорить – подхватили на руки и понесли к чинаре. Ксения заливисто хохотала.
– Вы наша пленница, и мы вас не отпустим! – кричал долговязый прыщеватый поручик. По всему было видно, что он уже успел откушать «смирновской». – Неужто вы покинете общество, готовое преклонить перед вами колени? Ничто не может помешать нашему веселью!
– Вы правы, поручик! – согласилась Ксения. – И я повелеваю немедля начать трапезу, не ожидая тех, кто позволяет себе приехать после дамы.
На белоснежных скатертях, расстеленных под чинарой, громоздились жареные поросята и куры, форель, помидоры, огурцы, охапки пряной зелени, арбузы и дыни, гроздья винограда. Тут и там красовались бутылки «смирновской», крымских вин и шампанского.
У такого угощения трудно было сдерживать нетерпение проголодавшихся, жаждущих крепко выпить и плотно закусить молодых, отнюдь не страдающих отсутствием аппетита офицеров.
К счастью, на изгибе полевой дороги заклубилась пыль, и вскоре показались два всадника, скачущих во весь опор. То был Чаликов с адъютантом. Подскакав едва ли не к самой чинаре, Чаликов резко осадил взмыленного коня и ловко, как на джигитовке, спрыгнул на землю. Небрежно кинув повод подскочившему денщику, он стремглав, скрывая хромоту, бросился к стоявшей поодаль Ксении и, порывисто схватив ее руку в длинной – до самого локтя – белой лайковой перчатке, прильнул к ладони мокрыми губами.
– Сударыня, простите великодушно, я так спешил к вам, что одного коня запалил на полдороге, пришлось возвращаться, менять коня, и вот я перед вашими прекрасными очами... – Он выпалил все это гортанно, на едином дыхании.
Ксения изобразила на томном неприступном лице явное неудовлетворение запоздалыми извинениями полковника.
– Нет, нет, ваши оправдания не могут быть признаны сколько-нибудь удовлетворительными. И в наказание с этой минуты вы обязаны исполнять все мои капризы, даже если они вам покажутся неисполнимыми и сумасбродными. Таков вам мой приговор, Аркадий Аристархович.
Чаликов ловко изогнулся в поклоне, изобразив на свирепом лице полнейшую преданность и повиновение.
– Слушаюсь и счастлив быть вашим рабом! – пролаял он, и Ксения милостиво подставила ему локоть.
Чаликов повел ее к месту пикника. За ними дружно устремились все остальные.
Был полдень, и солнце слегка припекало. Тепло его, столь привычное летом, сейчас, в преддверии осени, было особенно ощутимым. Все вокруг – крутой берег реки, надежно укрытый перелеском, дальние поля, огромная раскидистая чинара – замерло, как в ожидании чуда. Ни один листок не трепетал, ни одной тучки не плыло в высоком холодном небе, ни один стебелек в степи не колыхался. Волшебная сила осеннего солнца принудила все застыть в томительном ожидании близкого перелома погоды. Даже река внизу, под обрывом, бравшая приступом обломки серых отполированных скал, приглушила свои обычно грозные звуки.
И только люди, собравшиеся под чинарой, казалось, бросили дерзкий вызов тому покою и умиротворенности, которыми была охвачена вся окружавшая их природа.
Тон восторженному восприятию всего происходящего задал сам Чаликов. Он громче всех произносил длинные, цветистые тосты в честь Ксении. Его панегирики охотно и бурно подхватывали офицеры. Анфиса то и дело подливала им «смирновской». Ксения, вся пунцовая от выпитого вина, воспринимала неумеренные восхваления как должное. Тщеславие распирало ее, ища выхода.
– Господа! – не выдержала она. – То, что говорил здесь Аркадий Аристархович обо мне, – это лишь попытка оценить меня как женщину. Но он совершенно уклонился от того, чтобы рассказать обо мне как о воительнице. Разумеется, ему неведома моя биография, и потому я расскажу о себе сама. Надеюсь, что это придаст господам офицерам доблести.
– Ура! – взвизгнул прыщеватый поручик, плотоядно нацелившись в Анфису полубезумными восторженными глазами.
Его возглас подхватили. Зазвенели бокалы, оживление достигло той точки накала, когда любое слово, порой даже глупое, принимается со смехом и ликованием.
– Просим! Просим, рассказывайте! – вскричал все тот же поручик.
– Извольте, господа. Я откроюсь вам в самой счастливой поре моей жизни. Вы готовы мне поверить?
– Готовы! – нестройно рявкнули офицеры.
– Так вот, извольте. Перед вами – прапорщик из женского батальона смерти. Того самого, которым командовала храбрейшая из женщин прапорщик Бочкарева.
– Ура! – перебивая ее, снова провозгласил поручик, пристраиваясь рядом с Анфисой.
– Да, да, господа, я служила у Бочкаревой! Это удивительная женщина. Муж у нее погиб на германской, и она решила мстить за него. Шесть раз была ранена, заслужила солдатского Георгия. Кто из вас, господа, может сравняться с ней?
– Никто! – услужливо подхватил поручик. – Но в предстоящих боях...
– Докажите это в предстоящих боях, – с вызовом продолжала Ксения. – А пока что я выдам вам один секрет. По виду сия Бочкарева страшненькая, не приведи господь. Ни мужик, ни баба. И несмотря на это, многие офицеры пытались добиться ее благосклонности. Она же с презрением отвергала их, говоря, что, пока мы не одержим победу над немцами, она не подпустит к себе ни одного мужчину.
– Но простите, Ксения Николаевна! – бурно запротестовал Чаликов. – Я решительно против утверждения Бочкаревой. Ну что за вздор! Никто так не воодушевляет мужчин на подвиги, как женщины. Так было во все века.
– Вы могли бы добавить: красивые женщины, – подчеркнула Ксения. – У меня была задушевная подруга – Маргарита, дочь адмирала Скрыдлова. Вот это была красавица! С нее иконы писать. А она с винтовкой – в атаку.
– Выпьем же за женский батальон, но не батальон смерти, а батальон жизни! – провозгласил громадный, дотоле молчавший с мрачным, отрешенным видом офицер с погонами артиллериста.
Его предложение было встречено бурным ликованием.
– Господа, а какие были бои у Сморгони в июле семнадцатого! – все более распалялась Ксения. – Ранило Бочкареву. Взрывом снаряда контузило меня и Маргариту. Но мы не отступили. В тех боях было взято две тысячи пленных. Женщины показали мужчинам, как должно воевать.
– Виват! Слава! – пытаясь обнять и поцеловать Ксению, визжал поручик. – Ксения Николаевна... Ксюша... Выпьем на брудершафт!
– Вы же знаете историю войн, господа. Ни в одной воюющей армии не было женских батальонов, кроме русской.
Чаликов, пританцовывая вокруг Ксении на манер горячего коня, жадно ловил каждое ее слово.
– Да, господа, я подтверждаю – кроме русской! – заученно повторил он. – И я предлагаю не далее как завтра сформировать команду женского бронепоезда. И назвать ее «Прапорщик Ксения Варенцова-Гнедич».
– Прекрасная идея!
– Вашими устами, господин полковник, глаголет сама мудрость!
– Это будет самый непобедимый бронепоезд!
– Однако, господа, справедливо назвать такой бронепоезд «Прапорщик Бочкарева», – скромно возвестила Ксения. – Я польщена, но, право, не рискнула бы идти под команду полковника Чаликова.
– Я в полном замешательстве... Ну почему же... – растерянно заморгал длинными ресницами Чаликов. – Неужто я успел зарекомендовать себя как деспот?
– Властолюбие – вовсе не порок, – поспешила успокоить его Ксения. – Вы меня превратно поняли. Мое отношение к вам, Аркадий Аристархович, надеюсь, вам хорошо известно. – Ксения многозначительно посмотрела на Чаликова. – Просто мне жалко моих кос. Однажды, когда я вступила в женский батальон, мне их уже остригли. И вот теперь, когда они отросли, мне вновь предстоит такая же малоприятная процедура.
– Мы сделаем для вас исключение! – пылко заверил Чаликов. – Мы же не варвары, мы цивилизованные люди!
Мрачный артиллерист набычился, зло сверкнул большими, уже налившимися пьяным безумием глазами.
– Цивилизованные! – глухим, как из подземелья, басом, передразнил он. – А что же мы палим друг в друга из пушек? Вешаем, предаем огню, калечим души, насилуем женщин...
– Вы рассуждаете, Савельев, как большевик! – взвизгнул поручик. – Как вы смеете здесь, в присутствии прекрасных дам...
– Какие дамы! – фыркнул артиллерист. – Шлюхи со звериными инстинктами...
Поручик подскочил к Савельеву с кулаками.
– Готов стреляться с вами! – наливаясь яростью, подступил к нему Савельев.
– Поручик, прошу вас, не омрачайте наше веселье, – остановила его Ксения. – Капитан прав. Но то, что он сказал в наш адрес, для меня звучит как высшая похвала.
– Ксюша, – укоризненно шепнула ей Анфиса.
– Да, как высшая похвала! – с вызовом продолжала Ксения. – Для наших доблестных офицеров мы готовы быть и женами, и сестрами, и любовницами!
– Богиня! – облапил ее Чаликов.
Слова Ксении потонули в том беспорядочном шуме, который всегда сопутствует кутежу.
– А кто организатор пикника? – Поручик напрочь забыл о существе разговора и о капитане, переключившись на другую тему. – Как же можно, господа? На пять офицеров всего две дамы! Ведь это сущее надругательство над нашими чувствами и желаниями! Это просто надувательство, господа! И потому я заранее объявляю, что оставляю за собой Анфису Григорьевну!
– Только по жребию! – взревел адъютант Чаликова. – Пусть все решит жребий!
– Заткнитесь! – резко оборвала его Ксения. – Право выбора всегда принадлежало даме!
– Богиня! – с восторгом пролаял Чаликов, тяжелой рукой терзая ее талию. – Мудрейшая! Воплощение совершенства!
– Терпеть не могу комплиментов, – во всеуслышание заявила Ксения и, наклонившись к Чаликову, прошептала: – Я сейчас исчезну. Идите вслед за мной в рощу. Но не сразу. Выждите минут десять. И постарайтесь незаметно.
Она подошла к Анфисе и велела ей занять офицеров игрой в карты, а сама, улучив удобный момент, скрылась в роще.
Чаликов вскоре последовал за ней. Когда офицеры начали горячо пикироваться между собой, пытаясь соединить несоединимые мнения о женщинах, он юркнул в кусты. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, он быстро пошел по тропинке в глубь леса.
Чаликов возбужденно дышал, душа его ликовала. Одно лишь тревожило, окутывая знобящим холодом горячее чувство радости: не дошло бы сие предприятие, избави господь, до Врангеля. Погоны сорвет! И тут же тешил себя успокоительной мыслью: подчиненные не осмелятся, не донесут, ибо расправа с ними будет короткой и беспощадной. О том же, чтобы молчали остальные, вероятно, позаботилась сама Ксения, иначе не решилась бы на такой шаг. Выпитое вино придавало Чаликову ту смелость, которая ломает препятствия, и он перестал думать о возможных неприятностях.
Еще издали он приметил яркое розовое платье Ксении и ее широкополую шляпу. Она устремилась навстречу проворно, раскованно, как бы по воздуху неся свою фигурку, изящными движениями рук отводя от лица ветви, склонившиеся над тропинкой. Чаликов подскочил к ней, судорожно схватил протянутую для поцелуя руку.
– Вы несете мне счастье! – единым выдохом выпалил он, пытаясь определить настроение Ксении по выражению ее лица.
Чаликов виртуозным движением расстелил на полянке свой плащ. Ксения, бегло взглянув на него, игриво усмехнулась:
– Однако, полковник, вы весьма предусмотрительны. Чувствуется немалый опыт. Но откуда вы взяли, что я решусь на столь безрассудный поступок?
– Простите... Но, Ксения Николаевна, я прочел ваше письмо... И сейчас вы сами позвали меня... И я отбросил прочь всякие сомнения...
– И решили, что я буду в вашей воле, – все так же лукаво продолжала Ксения. – Вы не слишком тонкий знаток женской души, Аркадий Аристархович.
Чаликов тупо, немигающе смотрел на нее, пытаясь понять и разгадать странный и причудливый ход ее мыслей.
Ксения, приподняв платье, уселась на плащ и, глядя на Чаликова снизу вверх, капризно сказала:
– Право, мне жаль вас, Аркадий Аристархович. Но жалость часто оборачивается разочарованием для того, к кому она обращена.
«Это как же понимать? – путался в своих предположениях Чаликов. – Что это она вздумала меня за нос водить? Решила поиграть? Нет, дорогая, таких, как ты, надо брать штурмом».
Чаликов стремительно опустился рядом с Ксенией, крепко обхватил ее стан, пытался дотянуться губами до ее губ. Однако Ксения напрягла все силы, уперлась руками в грудь Чаликова и отпрянула от него, изобразив гнев и отчаяние.
– Какой позор! – воскликнула она, и Чаликову показалось, что из ее разъяренных глаз посыпались искры. – Вы не приняли во внимание, полковник, что перед вами женщина из батальона смерти, а не девка из непристойного заведения! Или вы полностью доверились гадкому мнению вашего Савельева?
Чаликов растерянно и оскорбленно смотрел на нее, и в нем закипала злость, готовая проявиться в непредсказуемых и безрассудных поступках.
– Простите, – глухо и мрачно произнес он, дрожа от обиды и гнева. – Но в таком случае, Ксения Николаевна, к чему весь этот спектакль? Вы решили поиздеваться надо мной и тем доставить себе удовольствие? В таком случае примите мои извинения и забудем о том, что между нами произошло. Вернемся к обществу, для которого и без того наше отсутствие покажется по меньшей мере странным.
Неприступное лицо Ксении вдруг преобразилось, на лице засияла нежная, таившая в себе коварство улыбка.
– Какой же вы, право... – пропела она. – При малейшем препятствии сразу же и в кусты? Я о вас думала совсем иначе. И считала, что для вас не существует никаких преград. Может, я хотела вас испытать? Ведь я рассчитывала прежде всего на слова любви и ласки, которыми столь дорожит женщина. Здесь, на войне, среди ужасов и страданий, такие слова дороже золота, выше наград и почестей. А вы – с места в карьер, без слов, без любовных признаний. Неужто вы так очерствели душой, что не можете взять в толк азбучные истины?
Длинная тирада Ксении размягчила Чаликова. Вообще-то он не чувствовал вовсе никаких угрызений совести из-за того, что без всяких прелюдий, которые, по его твердому убеждению, лишь тормозили дело, пошел в атаку. Теперь же он разгадал в словах Ксении готовность к компромиссу и снова поверил в возможность успеха. Перемена же тактики не составляла для него большого труда, так как была делом весьма привычным.
– Я готов предать себя анафеме за столь необузданные действия. – Голос его звучал преданно и влюбленно, как у актера на провинциальной сцене. – Что касается моих чувств, то они вам давно и хорошо известны. За один ваш поцелуй я готов пожертвовать жизнью.
– Говорите, говорите... – Глаза у Ксении были полузакрыты, пушистые ресницы трепетно вздрагивали. – Продолжайте же...
– Аркадий Аристархович! – Голос поручика, раздавшийся издалека, произвел на Чаликова то же действие, какое производит неожиданный взрыв.
– Вас зовут, – обеспокоенно сказала Ксения, пытаясь приподняться с земли.
– Нет, нет! – Ярость захлестывала Чаликова. – Не обращайте внимания!.. К черту!
«Проклятая кокетка! – злобно подумал он. – Если бы не твои глупейшие капризы... А теперь этот пьяный болван...»
– Полковник Чаликов! Аркадий Аристархович! – донеслось уже ближе с явной настойчивостью.
– Какая, однако, скотина! – выругался Чаликов. – Так нагло...
– Однако же что-то случилось, – встревожилась Ксения, вставая. – Вам следует отозваться.
– Эта пьяная обезьяна дождется, что я его пристрелю! – Гнев Чаликова достиг того предела, когда он готов был совершить самый необдуманный поступок.
– Аркадий Аристархович! – Теперь уже кричали со стороны реки, и Чаликов узнал голос капитана Савельева. – Отзовитесь же! Объявлена боевая тревога! Нам приказано срочно выступать!
– После боя я жду вас у себя, – тоном приказа объявил Чаликов.
– Увы, это невозможно, – вздохнула Ксения.
Чаликов окатил ее взглядом, полным ненависти, и, на ходу одергивая измятый китель и поправляя ремни, побежал по тропинке.
Когда Ксения вышла из рощи, она увидела лишь густое облако пыли, вздыбившееся из-под копыт, да Анфису, поспешно убиравшую со скатерти вина и закуски.
– Ой, Ксюша! – испуганно затараторила она, увидев подругу и бросившись к ней навстречу. – Что было, что было! Со станции прискакал вестовой, наши бьются с красными у Курганной, просют подсобить бронепоездом. Гутарил, цельный час не мог полковника Чаликова найтить.
– И когда ты распрощаешься со своими казачьими вывертами? – возмущенно оборвала ее Ксения. – Терпеть не могу! Неужели нельзя по-русски объяснить?
– Не гневайся на меня, Ксюша, – смиренно потупилась Анфиса. – Я завсегда так говорю, когда переживаю. А ты что такая смурная?
– Трус этот твой Чаликов! – резко ответила Ксения. – Трус и мерзавец!
– Да разве ж он мой? Тебе он люб.
– Ненавижу!
– А я тебе что гутарила? Я ж тебе других предлагала.
– Не прощу я ему! А все ты затеяла! – Ксении хотелось сорвать зло на Анфисе. – Пикник, офицерики. Вот тебе и пикник! Пьяные рожи, хамье...
– Так война же, Ксюша, куды денешься? Не шутейное дело. Наша жизня известная – не радуйся нашедши, не плачь потерявши.
– Философ ты доморощенный! – Слова Ксении были полны иронии. – Однако как мы будем до города добираться? Эти подлецы наш фаэтон угнали! А вдруг, не ровен час, Петр Николаевич вернется?
– Со мной не пропадешь! – весело сказала Анфиса. – Шиш маслом им, а но фаэтон! Я его еще попервах на хутор спровадила. Чтоб нас дожидал. Отсюдова две версты ножками дойдем, не дюже устанем. Зато до города враз добегим, с ветерком!
– И все-таки ты у меня умница, – смягчилась Ксения. – Надо же, какая предусмотрительная! А на чем же офицеры уехали?
– А за ними линейка пришла. Чего за них переживать!
Анфиса подхватила сумку, и они резво пошли к хутору, укрывшемуся в садах за поворотом реки. У Анфисы было прекрасное настроение. Она в уме прикинула время, которое было упущено Чаликовым. Выходило, что бронепоезд должен был прибыть в Курганную не меньше чем на три часа позже, чем было приказано.
...Полковник Волобуев, узнав об опоздании бронепоезда, пришел в ярость. Он немедля вызвал к себе Чаликова. Тот стоял перед ним с отвисшей челюстью и пытался оправдываться, упирая на то, что не мог позволить себе отказаться от приглашения дам.
– Дам?! – взревел Волобуев. – Вы, полковник, сделали открытие! Оказывается, пока мы будем воевать с красными, вы на своем бронепоезде приметесь гоняться за каждой юбкой! Вы стали в строй доблестных защитников отечества, чтобы уничтожить красных или танцевать с дамами падекатр?
«Почему же именно падекатр? – некстати гнездилось в голове у Чаликова. Он презирал бальные танцы и был поклонником лезгинки с ее свистом и гиканьем. – Какая наглость – обвинять меня в том, что я танцевал падекатр!»
Волобуев еще долго отчитывал Чаликова, нагнетая в себе гнев и низводя провинившегося полковника до положения пособника красных.
Однако же с докладом Врангелю об опоздании бронепоезда и о пикнике, устроенном в честь Ксении, Волобуев не спешил. Более того, взвешивая на чаше весов и пытаясь определить, что для него выгоднее – предать всю эту некрасивую историю гласности или счесть за благо сделать вид, что ничего особенного не произошло (бывали и не такие кордебалеты!), – неизбежно приходил к выводу, что слово – серебро, а молчание – золото. В самом деле, что ему сулит откровенный доклад Врангелю? Известно, что гнев обманутых мужчин обрушивается прежде всего на тех, кто пытается открыть им глаза. Возможен и вариант, при котором Врангель простит Ксению и, вместо того чтобы выдворить ее в окопы, оставит у себя. Что тогда? А тогда уже сам Волобуев может получить пинок в зад или же, в лучшем случае, будет находиться под двойным обстрелом – Врангеля и Ксении. Уж эта фурия не простит ему своего унижения до гробовой доски. Отсюда вывод: намылить шею Чаликову и держать его в постоянном страхе перед возможным разоблачением и, следовательно, превратить его в своего послушного раба, а всю эту неприглядную историю замять, объяснив, паче чаяния, если потребуют, что бронепоезд не смог прибыть к месту боя в положенное время по любой другой причине. Да мало ли! Красные разобрали путь, машиниста заподозрили в измене, и так далее, и тому подобное. Для вящей же убедительности – расстрелять двух-трех виновных из технического персонала или же вовсе со стороны.
На этом варианте Волобуев и остановился, почувствовав к себе еще большее уважение и похвалив себя за умение с блеском выходить из самых сложных и опасных ситуаций. А Чаликов и Ксения пусть дрожат, оставаясь в неведении насчет того, какой очередной шаг предпримет он, полковник Волобуев.
Ксения и впрямь дрожала, с ужасом ожидая возвращения Врангеля. Анфиса как могла успокаивала ее, но та обрушила на подругу весь свой гнев.
– Ты ничего лучше не могла придумать? Зачем было связываться с этим проклятым бронепоездом? – набросилась она на Анфису. – Что, мало офицеров вокруг штаба вьется? Да еще затеяла пикник у черта на куличках!
– Тю на тебя! – отбивалась от нее Анфиса. – Сама же меня просила к Чаликову сходить. Забыла, что ты о нем говорила? Горячий, лихой, как зыркнет – всю до пяток обжигает. Говорила? А теперь я виноватая!
– Ну что ты, что ты! – Ксения обхватила ее за плечи и стала успокаивать. – Я человек справедливый. Верно, Чаликов мне импонировал. А это всегда вдохновляет, хотя внешне он ничего особенного. Ладно, Чаликова я беру на себя. Но кто просил тебя устраивать пикник на берегу Кубани? Ведь если бы мы расположились где-то неподалеку от бронепоезда, все было бы хорошо.
– Не было бы хорошо, – плача, возразила Анфиса. – Они бы и туточки все на бровях ходили!
– Это весьма логично. А посему не будем предаваться унынию, – подобрела Ксения. – Зато урок получили на всю жизнь. Отныне будем умнее. Главное, чтобы обо всем этом не пронюхал Петр Николаевич. А уж Волобуева я знаю, как укротить!
