Текст книги "Дальняя гроза"
Автор книги: Анатолий Марченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)
ГЛАВА ВТОРАЯ
За два месяца до того, как произошла ее неожиданная встреча с Врангелем, Анфиса Дятлова, санитарка кавалерийского полка красных, была уже близко к полуночи вызвана в штаб. С тех пор как она добровольно пошла воевать, никто из большого начальства ею не интересовался, и потому внезапный вызов привел Анфису в сильное волнение. Она помчалась к станичной площади, где возле церкви, в доме сбежавшего священника, располагался штаб. «Не ровен час, случилось что с Тимошей... Убитый он или раненый? Вот потому ты как ни шукала, а он не нашелся, – распаляясь предчувствием беды, думала Анфиса. – Ежели что – утоплюсь...»
Часовой, вероятно заранее предупрежденный о ее приходе, провел Анфису в самую дальнюю, угловую комнату, где за столом сидели двое мужчин в кожанках. Тусклое, коптящее пламя керосиновой лампы слабо освещало их лица. Анфиса лишь смогла рассмотреть, что один из них еще совсем молод, и если бы не наган у него на боку, то его можно было бы принять за станичного мальчишку.
– Садитесь, Дятлова, – сказал тот, что постарше. Был он высок, узкоплеч, смотрел хмуро и неприветливо.
Анфиса, трепеща, присела на край табуретки.
– Вас зовут Анфиса Григорьевна? – строго спросил старший.
– Ага, – поспешно кивнула Анфиса.
– Вы замужняя?
Анфиса снова кивнула в ожидании услышать недобрую весть. – Фамилия мужа? Как зовут?
– Тимоша... Тимофей Евлампиевич Дятлов зовут, – пролепетала Анфиса и, потеряв самообладание, вскрикнула: – Убитый он?!
– Спокойнее, товарищ Дятлова, – громко и недовольно прервал ее молодой. – Какой же вы красный боец, если вот так, с ходу, – в слезы?
«Не мучайте, говорите сразу. А то еще трошки – и помру», – хотелось сказать Анфисе, но губы не подчинялись ей, она тряслась в беззвучном плаче.
– Живой он, твой Тимофей Евлампиевич, – сказал старший. – Мы имеем данные.
«Ну а чего же спрашиваете, так бы сразу и гутарили, – все еще не веря в то, что этот хмурый человек с жгучими глазами говорит правду, подумала Анфиса. – А то какой умный, – мысленно упрекнула она молодого. – Ишо небось жизни не хлебнул, петушок какой горластый».
– Где же он? – Анфиса жалко улыбнулась. – Я его с самой зимы шукаю. Повидаться бы! Муторно без него.
– Где – отсюда невидать, – уже помягче сказал старший. – Разобьем беляков – повидаешься.
– А зараз никак нельзя? Ну хоть на минуточку!
– Да поймите вы наконец, что это бесплодные мечтания! – опять вклинился в разговор молодой. – Контра со всех сторон света напирает, схватка лютая – кто кого, а вы со своими личными чувствами. Неужели не стыдно?
– А чего ж тут стыдного? – возмутилась Анфиса. – Я ж не чужого мужа хочу повидать – свово, кровного. Откель ты такой грамотный взялся? Сам небось еще и не знаешь, что с бабой делать.
Даже при свете лампы – тусклом и колеблющемея – Анфиса не без злорадства приметила, что щеки молодого залило ярким румянцем.
– Погоди, Илья! – Старший остановил уже было открывшего рот молодого. – Что мы от этой свары будем иметь? А ничего, кроме того, что ушли в нашем разговоре с главной дороги на какую-то поганую стежку. Ты вот скажи, Дятлова, зачем в Красную Армию пошла?
Анфиса с недоумением уставилась на него: и что он за человек такой непонятливый, неужто не ясно?
– Да мне ж Тимошу найтить...
– И все? – вскинулся Илья. – Вот это цель! Грандиозно! Значит, не ради революции, а ради поисков личного счастья? Вы слышали, товарищ Шорников?
– Так воюю же. Бойцов раненых перевязываю. И стреляю, когда приспичит. Из винтовки.
– Революция – она и есть для личного счастья, – наставительно произнес Шорников. – Мы, Дятлова, вот зачем тебя позвали, – как бы отсекая предыдущий разговор от последующего, продолжал Шорников. – Ты, Дятлова, если мы тебя в тыл к белякам зашлем, сможешь нам помочь?
– Так они надо мной измываться почнут! – испуганно, будто вопрос о ее засылке уже предрешен, воскликнула Анфиса. – Не ровен час, дознаются про Тимошу. А он командир эскадрона. Как он будет жить без меня?
– Мы зашлем тебя как сестру милосердия. И документы выдадим по всей форме. Легенду тебе придумаем.
– Вы это шутейно? – Анфиса пыталась понять, что скрывается за словом «легенда».
– Нет, Дятлова, совсем не шутейно. Нам в бирюльки играть недосуг. Нам данные разведки нужны. Для успешных боев. Сколько у Врангеля войск, куда передвигаются, сколько орудий, где ихние батареи стоят, чего там беляки замышляют. Ну и так далее.
– Так разве ж я смогу? – решив ни за что на свете не соглашаться с предложением Шорникова, спросила Анфиса.
– Захочешь, чтоб красные победили, – сможешь. Очень нам это необходимо, понимаешь, Дятлова! А ты кандидатура подходящая. В самый раз, по всем данным.
– А как я все это вам передам?
– На связи у тебя будет вот он. – Шорников кивком указал на Илью. – Товарищ Шафран. Да мы все тебе растолкуем. Нам твое согласие требуется.
– Нет, я вовсе не согласная, – непримиримо отрезала Анфиса. – Не женское это дело.
– Ну, как знаешь, Дятлова. Тебе видней, – после длительного молчания еще сильнее нахмурил мохнатые брови Шорников. – Силком мы тебя, разлюбезная Анфиса Григорьевна, тащить не будем. А только скажу я тебе напрямки, что ты своему Тимофею Евлампиевичу, можно сказать, единокровному мужу, не желаешь помочь.
– Тимоше?! Да ты что, сказился? – накинулась на него Анфиса. – Да я ему завсегда подсоблю, нехай только покличет!
– Вот и подсобляй. Ты сама своей головой рассуди: ты нам сведения о беляках дашь, мы по ихней коннице или батарее – хрясь! И уже та конница на твоего Тимофея Евлампиевича не поскачет. И батарея по твоему, можно сказать, суженому не ударит. И так далее. И беляков быстрей расчихвостим. Теперь соображаешь, что к чему?
Анфиса завороженно смотрела на Шорникова, стараясь понять ход его рассуждений и убедиться в их правоте. Пока он говорил о необходимости добывать данные о беляках – его слова как бы не касались ни ее жизни, ни ее судьбы. Теперь же, когда он заговорил о Тимофее, она поняла, что обязана сделать все, чтобы ему, Тимофею, было легче громить беляков.
– Раз так – посылайте! – вдруг решительно сказала она и почему-то встала, будто нужно было прямо сейчас, из этой полутемной комнаты, идти выполнять задание.
– Вот это – другой разговор, – удовлетворенно произнес Шорников. – Придешь ко мне завтра. А сейчас иди и хорошенько выспись.
– Так разве ж я теперь засну? – улыбнулась Анфиса. – Теперь я глаз не сомкну до самой зари.
Илья Шафран усмехнулся и, подождав, пока Анфиса выйдет за дверь, сказал:
– Не годится. И зачем вы, Василий Макарович, велели ей завтра приходить? Это ж комедия, а не разведчица. Что вы в ней такого ценного нашли, убей меня, не понимаю.
Шорников, наверное, и сам себе не смог бы толком объяснить, почему в те дни, когда решался вопрос о засылке разведчика в дивизию генерала Врангеля, его неотступно преследовала мысль о том, что наиболее подходящей кандидатурой для этой цели будет Анфиса Дятлова. Мысль эта шла в полное противоречие с устоявшимся представлением о том, что женщина в роли разведчицы должна обладать ошеломляющей красотой, обаянием, кокетством, умением быстро сходиться с людьми, расположить их к себе, более того, вызвать у них полнейшее доверие и желание исповедоваться в своих сокровенных тайнах. Что же касается Анфисы, то, будучи, несомненно, красивой женщиной, она была крайне сдержанна, застенчива, скупа на слова, не стремилась к тому, чтобы завязывать знакомства, и была начисто лишена кокетства.
Наверное, поэтому Шорников не раз спорил со своим молодым, бесшабашным и любящим риск сотрудником Ильей Шафраном, который откровенно высмеивал его желание послать в тыл противника именно Дятлову.
– Неужели, Василий Макарович, вы это совершенно серьезно? – атаковал его Илья, вздергивая и без того вызывающе вздернутый нос. В его вопросе звучало нескрываемое отчаяние, проистекающее оттого, что Шорников столь упрямо стоит на своем и не прислушивается решительно ни к каким его доводам, хотя он считал их вескими и неотразимыми. – Хотел бы я знать, как ваша Дятлова станет своим человеком у беляков. Это же просто смехота! Казачка, никакого интеллекта, дикая и необузданная. И вы думаете, что офицерье откроет ей свои тайны? Нет, она далеко не Мата Хари!
– Какая еще там Хари? – Шорников хмуро и даже опасливо покосился на Илью. – Что ты мне мозги забиваешь?
– Так то была шпионка, если б вы знали! – воскликнул Илья. – Совершенно неотразимая! Сколько выудила секретов! Правда, ее расстреляли.
– Вот видишь! – восхищенно сказал Шорников. – Расстреляли. А нам живая разведчица нужна. Чтоб до самой полной победы. Анфиса чем хороша? Характер у нее – таких режь, жги – не выдаст. Ей верить можно в полной мере. И не будет привлекать к себе особого внимания. Таких казачек на Кубани – тьма. Пойдет в поварихи или сестры милосердия – все узнает, услышит, увидит. И так далее.
– Но в офицерские круги ей не пробиться, – упорствовал Илья.
– Как знать, еще и замуж выйдет. За какого-нибудь поручика. А что? Фиктивный брак, а для дела – явная польза.
– Во-первых, она замужняя, – не разделяя оптимизма Шорникова, напомнил Илья. – Дойдет сия весть до Тимофея Дятлова – вот вам и конец семейной идиллии. А пронюхают беляки, что у нее муж красный, – совсем худо ей будет. Короче – петля на шею. Как ни поверни, все не годится.
– Распутья бояться, так и в путь не ходить, – хмуро изрек Шорников. – В нашем деле всегда так – либо петля надвое, либо шея прочь.
– Я вынужден закругляться в этой неравной дискуссии, – уже спокойнее сказал Илья: его всегда обезоруживали пословицы и поговорки, которыми словно бы выстреливал Шорников, когда терпение его иссякало или же он считал, что длительный разговор не принесет никакого ощутимого результата.
– Нам с тобой решать, – поправил его Шорников, делая ударение на слове «нам». – И ты не прикидывайся сторонним наблюдателем. Даю тебе неделю сроку на подготовку Дятловой. И выходить она будет через наших людей на тебя. А уж ты изволь всю информацию, которую она добудет, немедля в штаб.
– Задача ясна, товарищ Шорников.
– Вот так и порешим.
Однако, хотя Шорников и настоял на своем, сомнения в правильности выбора не покидали его. Но он не хотел признаться в этом своему молодому помощнику. «Еще рановато ему обедню служить, – внушал он самому себе. – Отпусти вожжи, так он вразнос понесет».
Но что-то в облике Анфисы Дятловой привлекало его, более того, вызывало теплое, радостное чувство. Наверное, то была ее непосредственность и даже наивность, прочно соединенная с ранней жизненной мудростью. То ли особая, вызывающая восхищение целомудренность Анфисы, которая даже в позволяющем многие вольности и слабости фронтовом быту оставалась сама собой, держалась с тем достоинством и независимостью, которые не оставляют мужчинам надежды на легкую победу. А скорее всего, причиной тому было то чувство, испытываемое мужчиной, вдруг озаренным именно тем идеалом женщины, который он лелеял в своих мечтах. Лишь потом, когда судьба Анфисы Дятловой останется для него под покровом неизвестности и даже тайны, он в порыве откровенности признается Илье Шафрану, что при первой же встрече с Анфисой Дятловой враз и навсегда полюбил эту необыкновенную женщину и, опасаясь, что это, смертельным недугом охватившее его чувство свяжет его по рукам и ногам, парализует волю и не даст ему целиком, без остатка отдаться делу защиты революции, решил, что лучший способ наступить себе на горло – это отдалить ее от себя и послать в тыл к белым. Конечно, оправдывался он, то была не единственная и не определяющая причина его выбора, но тем не менее и она сыграла свою далеко не последнюю роль в принятии решения.
– Я никогда не думал, что вы вообще можете полюбить женщину, – задумчиво произнес Илья, ошеломленный этим признанием. – И знаете, как называется поступок, продиктованный вашим личным чувством?
– Ну, говори.
– Трусостью, даже предательством, – резко отчеканил Илья. – И самым жалким эгоизмом. Вот как это называется, товарищ Шорников.
– Бей наотмашь, заслужил. – В голосе Шорникова слышалась самая неподдельная искренность. – Да я и сам себя казню – никому не желаю такой казни.
Но этот разговор был позже, а теперь Илья Шафран, выполняя установки Шорникова, с рвением, которое всегда было ему присуще («Ты ровно динамитом начиненный», – любил говорить ему Шорников), принялся готовить Анфису Дятлову к выполнению нелегкого задания.
Подготовка эта, дабы не вызывать всевозможных кривотолков, шла в основном в ночное время. Илья сговорился с Анфисой, что они будут встречаться в доме, где лежали раненые бойцы и куда Анфиса могла приходить выполнять свои обязанности санитарки.
Самое сложное состояло в том, что Илья, оставаясь с Анфисой наедине, стеснялся ее и, чтобы не выдавать свою застенчивость, говорил с ней грубовато, занозисто, ерепенясь по делу и без дела.
Начали они с определения места перехода фронта. Илья разложил на столе полевую карту, аккуратно разгладил ее ладонью, придвинул поближе керосиновую лампу, которая, как на грех, отчаянно коптила, и оттого на карте все было окрашено в коричневатые тона.
– В картах разбираешься? – тоном сурового экзаменатора спросил Илья.
– В картах? – удивилась Анфиса, вздымая на Илью удивленные и оттого еще более красивые глаза. – В подкидного могу. Только не люблю, времени жаль. И в дурачках не люблю оставаться. Дюже мне не везет.
Илья остолбенело, уставился на нее.
– Я спрашиваю вас не об игральных картах, – сердито сказал он. – Вот о такой карте спрашиваю, – показал он на стол.
– В таких ничуточки не разбираюсь, – смущаясь призналась Анфиса. – Да я такую отродясь и в глаза не видела. Не знаю, с чем ее едят.
– Как же так? – возмутился Илья. – Это же элементарно! Карту каждый человек обязан знать. Тем более на войне.
– Дак откуда ж мне знать? Ты меня, что ли, учил?
– Странно вы рассуждаете! – Илья никак не мог осмелиться назвать ее на «ты». – А как же вы, не зная карты, проберетесь в тыл белых?
– А очень даже просто, – невозмутимо ответила Анфиса. – Я здесь, миленький, каждую станицу, каждую стежку наизусть знаю. Вот завяжи мне глаза – и найду.
Илью внутренне передернуло, когда она назвала его «миленький». От этого словечка за версту несло фамильярностью. Его, помощника самого Шорникова, называют «миленьким», как какого-то мальчишку. Еще чего!
– Ну, в таком случае я буду показывать вам на карте место наиболее благоприятного перехода, а вы уж полагайтесь на свою память.
– Хорошо, миленький, – тотчас согласно отозвалась Анфиса. – Память у меня цепкая, как репей. Вот тебя в аккурат до самой смертушки запомню.
Илья грозно и недовольно посмотрел на нее. Смотри-ка, чего себе позволяет. Неужто до нее не доходит, что слово «миленький» корежит его и мешает вести серьезный разговор.
– Вот, смотрите. – Он провел по карте карандашом и остановил его острие у маленького кружочка, обозначавшего станицу.
Анфиса покорно склонилась к карте. В глазах зарябило от множества извилистых линий, кружочков, надписей, цифр... Как же можно тут что-нибудь понять?
– Читать-то хоть умеете?
– Читать? – переспросила Анфиса. – Читать могу.
– Вот, прочтите. Что здесь написано?
– Ми-хай-лов-ская, – радуясь, что хоть по слогам, а прочитала и тем самым доказала этому грозному петушку, что умеет, произнесла Анфиса. – Так я ж туточки родилась! – Она воскликнула с такой откровенной радостью, будто отыскала для себя совсем новый, неведомый еще мир. Она радовалась еще и потому, что ее родная станица, оказывается, обозначена на карте и, значит, не такая уж она простая, эта ее Михайловская.
– Совсем плохо, – насупился Илья.
– Плохо? – расстроилась Анфиса. – Прочитала плохо? Так я ж всего два класса закончила. А потом школу бросила, пошла матери по хозяйству помогать.
– Два класса, а третий коридор, – усмехнулся Илья. То, что по слогам, это не страшно. Страшно другое.
– Да что же страшно-то?
– А то, что в Михайловской родились. Это означает, что вас там могут запросто опознать.
– Так меня, миленький, кругом, сколько глаз видит, здесь каждая собака знает.
– При чем тут «миленький»? – не выдержал Илья. – И при чем тут собака? Оказывается, Дятлова, вы очень несерьезный человек.
– Это я-то несерьезная? – вскинулась Анфиса. – Может, посерьезнее тебя. Ишь какой быстрый!
– Ну хорошо, – уже мягче сказал Илья, боясь, что эта перепалка отвлечет их от главного. – Если вы так хорошо знаете эту станицу, скажите, на какой речке она стоит. Знаете?
– Да как же, миленький, не знать, ежели я в ней с малолетства купалась? И раков ловила. Бывалыча, у платьишка подол задеру, чтоб не намочить, и рукой – в нору. Там этих нор знаешь сколько? Одна на другой. Только раки, стервецы, кусучие. Сунешь пальцы в нору, а он тебя клешней – цап! Все пальцы искусают. А я не боялась. Вот ни чуточки. И то – по ведерку налавливала. Ты, миленький, вареных раков едал?
– Дятлова! – укоризненно прервал ее Илья. – Ну что за ересь вы городите? При чем тут раки? Я с вами решаю серьезные вопросы, а вы о какой-то ерунде.
– Для тебя, может, и ерунда, – противилась Анфиса. – А была б у тебя куча детей, как у моих родителей, так ты по-другому бы закукарекал. В голодное времечко росли, так и ракам до смерти рады были.
– Однако вы так и не ответили на мой вопрос.
– Это на какой же?
– Десять раз вам повторять? Я спрашивал о названии речки.
– Так Чамлык она! Чамлык и есть. Я там сколько раз на островочек переплывала, насупротив хутора. За калиной.
– Вы опять свое? Нам, Дятлова, сейчас с вами не до воспоминаний. Приберегите все это на после войны. Вот тогда сядете за письменный стол и создадите мемуары. В назидание потомкам.
– Как ты сказал? – заулыбалась Анфиса, жмурясь от непонятного слова.
– Мемуары, – сухо изрек Илья. Он, хоть и сам не закончил гимназию, считал себя большим знатоком самых мудреных вещей и явлений. – Но сейчас не до них. Сейчас надо писать историю своими поступками во имя революции.
– А Михайловская не на одной речке стоит. Она хоть и в степи, а водой богатая, – как бы назло Илье сообщила Анфиса. – Хоть у тебя и карта, а я и без нее лучше тебя все знаю. Там еще Синюха течет. Куда Чамлыку до нее! Чамлык – он норовистый, как необъезженный конь. И мутный: берега там глинистые. А Синюха тихая, ласковая, как девка на выданье. И небушко завсегда в нее смотрится.
Все было бы ничего, тем более что Анфиса, судя по всему, отлично знала местность, на которой ей предстояло действовать и выполнять задание. Но Илью искренне огорчало то, что она будет переходить фронт и собирать данные в тылу у белых, не имея никакого понятия о полевой карте. А это уже было, по его твердому убеждению, не по науке, а так, сплошное ремесленничество.
– Вот мы и подошли к главному, – строго сказал Илья. – Здесь, у Синюхи, самое удачное место для вашего перехода. Беляки – на левом берегу, наши – за курганами, на правом. Вот тут, где Синюха приближается к станице, и перейдете.
– Да я в свою станицу на крыльях полечу! Может, с маманей повидаюсь.
– Вот это и не годится, – возразил Илья. – На крыльях, Дятлова, это все равно что очертя голову. А вам надо обдуманно, чтоб комар носу не подточил. Чтоб никаких подозрений! А для этого надо мозгами шевелить.
– Да как скажешь, так я и сделаю, – стараясь смягчить Илью, покорно сказала Анфиса.
На следующую ночь Илья учил Анфису тому, как сделать, чтобы после перехода ее не заподозрили белые. С одной стороны, рассуждал Илья, плохо, что Анфиса родом из Михайловской: там наверняка найдутся жители, которые знают Анфису и, что еще хуже, наслышаны о том, что ее муж служит у красных. Но на этот случай она может сказать, что Тимофей переметнулся к белым, увидев, что сила на их стороне. Такие факты, когда казак метался от красных к белым и наоборот, бывали нередко, и Илья о них не просто знал, но, более того, ему приходилось допрашивать вернувшихся с повинной. Надо было выяснить, не заслан ли такой человек со шпионскими целями, хотя определить это было очень нелегко, почти невозможно, если не было прямых доказательств.
Вместе с тем тот факт, что Анфиса была родом из Михайловской, имел и свою положительную сторону. Она может прекрасно приспособиться к знакомым условиям и будет чувствовать себя как рыба в воде. И никто не станет смотреть на нее как на человека со стороны, как на нечто инородное, а потому и подозрительное. Кроме того, для нее не нужно было придумывать какую-либо заковыристую легенду. Своя среди своих – вот и вся легенда.
Какой из этих плюсов и минусов перевешивал, Илья и сам не мог определить. Перевешивало то, что выбор Шорникова пал на Анфису Дятлову, и потому надо было готовить и засылать именно ее.
Со всем этим обстояло легче. Гораздо труднее было научить Анфису правилам хорошего тона и умению общаться с той средой, в которой она должна будет находиться.
– Прежде всего, Дятлова, – поучал ее Илья, – вы должны будете угождать офицерам. И свою привычку говорить наперекосяк забудьте.
– А если я не согласная?
– Даже если не согласная. Будете в роли сестры милосердия. А чтобы вам легче и естественнее внедриться, перейдете на ту сторону во время боя. В самый разгар перестрелки. Перейдете – и туда, где самая свалка. Найдите раненого беляка – и перевязывайте его, как ни в чем не бывало. Лучше, если офицера. Одного, другого. Ваше усердие обязательно заметят. А когда кончится бой, попросите их командира определить вас в сестры милосердия. Так, мол, и так, не могу больше отсиживаться в своей постылой станице, хочу послужить за единую, неделимую Россию. Поняли?
– Понять-то поняла. Вот только душа не лежит.
– А вот на это наплевать и забыть! – резко одернул ее Илья. – Во-первых, никакой души в природе нет – выдумка попов-мракобесов. Во-вторых, если вы считаете, что она все же есть, – подчиняйте ее не чувствам, а разуму.
– Вроде как в тумане твои слова.
– Тогда скажу конкретнее: всю себя подчиняйте только одному – заданию, которое вы получили. Другой цели в жизни теперь у вас нет и не может быть. Понятно вам, Дятлова?
– А ежели Тимоша объявится, ты мне дашь знать?
– Разумеется. Но там, где вы будете, ваш Тимоша – самый закоренелый беляк, порубил не один десяток красных и ждет не дождется, когда на Кубани снова возьмут верх буржуи.
– Это еще что?! – возмутилась Анфиса. – Выходит, я на свово Тимошу клепать должна? Вишь, чего захотел! Что хочешь, только не заставляй меня брехать на Тимошу!
– Ну что вы за человек, Дятлова! – вскипел Илья. – Неужели вам не понятно, что если вы скажете правду о своем муже, то белые вас не пощадят? Да вас тут же, в вашей родимой Михайловской, вздернут на виселицу. Прямо на площади, это я вам гарантирую.
Анфиса задумалась. Вся натура ее была устремлена к правде, она ненавидела ложь и всегда говорила людям то, что думает, порой даже во вред себе. Не умела она ни хитрить, ни ловчить. А вот теперь вынуждена была, чтобы справиться с тем заданием, которое ей поручили, клеветать даже на своего Тимошу.
«И где он, чертяка, выискался на мою голову? – думала она о Шорникове. – А тут еще этот петушок задиристый. Вишь, как кукарекает. Такая уж моя непутевая судьбинушка».
Между тем Илья продолжал ее наставлять:
– Прислушивайтесь к их разговорам и, как только услышите какие-либо данные, к примеру о количестве сабель, пулеметов, пушек, короче говоря, любого оружия, накрепко запоминайте. Или о том, в каком направлении, на какую станицу они собираются наступать, какого числа, в какое время. Все держите в голове, любые записи полностью исключаются. Очень важно, если сможете сообщить, где размещаются их полки и даже батальоны. На первый раз достаточно. А что еще потребуется – мы вам дадим знать. Постарайтесь иметь там побольше знакомств, особенно с теми офицерами, которые поближе к штабам. Чем больше у вас будет знакомых, тем больше соберете информации.
– Информации? – удивленно переспросила Анфиса, с трудом выговаривая незнакомое слово.
– Ну, значит, сведений. Вы должны стать нашими глазами и ушами. Как у вас с памятью?
– С памятью? Тимоша говорил, что я дюже злопамятная. Про все, что он, бывалыча, натворит, сто лет помню.
– При чем тут Тимоша? – рассердился Илья. – Тут совсем другое дело.
– Да ты не переживай, – почти ласково промолвила Анфиса. – Все, что тебе требуется, я в голове буду держать. Это все равно как если бы Тимоша меня попросил.
– Вот это другой разговор, – помягчел Илья.
В следующую встречу он рассказал ей, как выходить на связь.
– Сами ничего не предпринимайте. И не вздумайте меня искать. Даже если сведения у вас будут самые распрекрасные. Когда надо, я вас сам найду.
– Да я ж тебя теперь на всю жизнь запомню. Я лица дюже хорошо запоминаю. Если головой – могу и забыть, а если глазами в кого нацелюсь – через сто лет признаю.
– И что это вы, Дятлова, заладили – сто лет, сто лет! Вы хотя бы через неделю не ошибитесь. Тем более что приходить к вам будут от нас разные люди. И чаще всего ночью. А поэтому вы должны как «Отче наш» запомнить пароль.
– Какой еще пароль?
– Пароль – это условные слова, которые служат для того, чтобы убедиться, кто перед вами – свой или чужой. Слушайте меня внимательно. Если тот, кто придет к вам, спросит: «Ты, случайно, не из москалей?» – значит, я его к вам прислал, наш человек. Ему и сообщите все, что вам удалось разузнать. А вы должны ему ответить: «Нет, я кубанская казачка». Тогда он поймет, что это вы и есть и что все, значит, в порядке.
– Ой как интересно! – восхитилась Анфиса. Ей и в самом деле начинала нравиться ее новая роль.
– Запомните, Дятлова, это не детская игра, это не столько интересно, сколько опасно. И поэтому тщательно продумывайте каждый свой шаг, прежде чем его сделать. Малейшая оплошность может стоить вам жизни.
– Да чего ты меня пугаешь? – рассердилась Анфиса. – Я и сама пуганая. А только, если захочу, кого хочешь могу вокруг пальца обвести. Знаешь, как меня Тимоша ревнует!
– Не надо бахвалиться, Дятлова, – остудил ее Илья. – Нам нужны не слова, а реальные дела. Нам данные разведки нужны, и пока вы выполняете наше задание, о личном забудьте.
– Ох, и хотела бы забыть, да разве ж забуду? – сокрушенно сказала Анфиса. – Вот я давно хотела тебя спросить, да все боялась. Скажи, как война кончится, Тимошу найду, жить будем, как раньше, душа в душу. А вдруг он дознается, что я у белых была и живая осталась, тогда как?
– Товарищ Дятлова, я вас категорически предупреждаю: о том, что вы сотрудничаете с нами, никому ни слова, ни полслова – ни мужу, ни брату, ни свату. А мужу можете сказать, что попали к белым в плен, заставили работать сестрой милосердия, а при первой возможности сбежали к своим. Если у него есть голова на плечах и тем более если он вам верит, то все будет в порядке.
– Значит, сызнова мне его обдуривать? – горестно не то спросила, не то сама себе сказала Анфиса. – Не умею брехать, завсегда ему чистую правду гутарю.
– Ну, Дятлова, хватит причитать. Согласились быть нашей разведчицей? Согласились. Осознали, что этим самым поможете Красной Армии, а значит, и своему мужу? Осознали. Вот и действуйте. И поставим на этом точку.
– Ладно уж, – грустно промолвила Анфиса. – Сама вижу, что куда ни кинь – везде клин. А за меня ты нисколечко не сомневайся. Через огонь и воду пройду, раз требуется.
Так пришел последний день перед тем, как Анфисе идти в тыл к белым. Боязливо вставала над горизонтом утренняя заря, когда к Анфисе, ждавшей в кустарнике на окраине станицы, пришел сам Шорников. Они присели на траву. Ночь скатывалась за курган, и, как бы провожая ее, тревожно щелкали соловьи.
Шорников, глядя куда-то мимо Анфисы, негромко ронял слова:
– Ты вот что, Анфиса Григорьевна... Нелегко тебе достанется. Особенно попервах. Так ты смотри... Учти, что жизнь твоя нам очень дорогая... – Он едва не сказал вместо «нам» – «мне», но пересилил себя. – И ты сама в пекло не лезь...
Анфиса смотрела на него и не узнавала. Что-то жалкое и грустное появилось в этом, казавшемся ей строгим и суровым человеке, не признававшем никаких чувств, кроме чувства долга. Она приметила, что его жесткие, цвета вороненой стали глаза потеплели. Бросив на нее короткий, будто случайный, взгляд и будто ожегшись о что-то, стремительно и стыдливо опускал глаза. И то, что его невозможно было понять, взаправду ли он жалеет ее или же просто для порядка произносит те самые казенные слова, которые принято говорить при прощании, и удивляло и обижало ее.
– И чего ты вздумал меня загодя хоронить? – почти сердито спросила Анфиса. – Никак жаль тебя проняла? Пожалел волк кобылу! Меня в печь, а самому как бы сбечь. Не надо мне никаких твоих жалостных слов. Я за эту последнюю ноченьку так себя извела, так настропалила, что никакие слезы меня теперь не проймут.
– Да не жалею я тебя, Анфиса Григорьевна, – жестко произнес Шорников. – А говорю так потому, что ты нам живая нужна, а не мертвая. И так далее...
Его опять подмывало сказать не «нам», а «мне» и тем самым признаться ей в своих чувствах, но у него не хватило духа. «Оказывается, впервой сказать бабе о своей любви – для этого отчаянная храбрость нужна. Поболее, чем в рукопашной», – с горечью подумал он.
– А не жалеешь, так и хорошо. Прощевай, Василий Макарович.
– Прощай, Анфиса Григорьевна. Может, у тебя какая просьба есть? Я завсегда уважу.
Анфиса склонила голову, подумала и ответила решительно, как бы наотмашь:
– Ты мне, Василий Макарович, Тимошу смогешь найтить? У тебя же, я так своей бабьей башкой кумекаю, везде разведчики расставлены. Не одна же я у тебя. Вот ты им и накажи, чтоб поискали. Век тебе буду обязана...
Слова ее, в которых отчетливо слышалась затаенная, выстраданная искренность, ударили Шорникова в самое сердце. В эти мгновения он окончательно понял всю бесплодность своих надежд на взаимность, и его охватила такая смертельная тоска, что хотелось застонать, как от физической боли. Сейчас, с уходом Анфисы, он прощался не только с ней, но и с тем своим чувством любви, которое испытал впервые в жизни, хорошо понимая, что такого ему уже не суждено испытать до конца своих дней.
Анфиса встала с земли. Поднялся и Шорников.
– И что это они, треклятые, расщелкались? – сердито спросил Шорников, прислушиваясь к соловьям.
– А что им? – повела плечами Анфиса. – Им до нас какое дело? У них жизня своя...
Она повернулась и пошла. Шорников долго, как завороженный, смотрел ей вслед, внушая себе, что еще не поздно, пока она не выйдет из рощицы, остановить ее, схватить в объятия, смеяться от счастья, что она не ушла, и говорить, что и задание, и вся подготовка к засылке в тыл, которую вел в эти дни Илья, – все это лишь придуманная им, Шорниковым, игра, в которой он задался целью испытать ее волю, проверить ее характер, и теперь, когда у него не осталось никаких сомнений в ее верности, он оставляет ее у себя, а для разведки подготовит другого человека, лучше всего – мужчину.
