Текст книги "Тяжелые звезды"

Автор книги: Анатолий Куликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 47 страниц)

Моя стычка с генералом Е. была примером вот таких, не всегда гладко складывающихся отношений внутри нашего небольшого учебного коллектива. Произошла она по незначительному поводу, но стала всем нам уроком.

Надо сказать, что академия, оставаясь военно-учебным заведением со строгой дисциплиной, довольно либерально относилась к тому, что я называю «большим допуском самостоятельности». Он предполагал, что во время самоподготовки иногда можно было не по-мальчишески, а по-генеральски, с достоинством улизнуть в театр, в гости, а иногда – и в пивную. Особенно когда наши товарищи, оставшиеся в гарнизонах, передавали с оказией, например, свежий балык с Севера или воблу – из Астрахани. Происходило это далеко не часто, но если происходило, то достаточно написать, что во время самоподготовки ты занимаешься в спортзале, и можно было со спокойной совестью идти по своим делам.

В один из дней вместе с моим другом генерал-майором Алексеем Дмитриевичем Нефедовым мы решили прибегнуть к этой маленькой хитрости. К завтрашним занятиям мы были готовы и по дороге домой хотели зайти в один из буфетов гостиницы «Комета». Он славился свежим «Останкинским» пивом и был отлично известен большинству слушателей академии. Там часто обмывались очередные офицерские звания и даже устраивались банкеты по поводу выпуска. Нормальное заведение, куда нестыдно зайти с друзьями.

Я так и написал на доске: «Нефедов, Куликов – спортзал». Однако неожиданной оказалась реакция стоявшего поблизости генерал-майора Е. В нашей 10-й группе было три генерала, включая меня и Нефедова, но именно Е. был назначен ее командиром. Это, видимо, обязывало его смотреть на нас с Алексеем чуть-чуть свысока. Мы простодушно надеялись, что наши намерения будут истолкованы с пониманием. Мы не делали тайны: да, мы идем пить пиво!..

Однако Е. счел нужным вмешаться. С упрямством, достойным унтер-офицерских курсов, но уж никак не Академии Генерального штаба, он заявил: «Нет, в спортзал вы не пойдете!»

Я спросил его ошарашенно: «Почему?» Ответ Е. потряс меня до глубины души: «А потому, что ты и позавчера записывался в спортзал, а тебя там не было. Я проверял…»

Тут уж я рассердился не на шутку: «Ты меня, генерала, ходил проверять?! Да как тебе такое пришло в голову?! На чем основаны твои сомнения? Если я готов к завтрашним занятиям, то пойду туда, куда захочу. В спортзал. В театр. И даже – если посчитаю это возможным – пить пиво. Тебе не надо волноваться: академию я закончу не хуже других!» Окончив монолог оскорбленного недоверием генерала, я развернулся, и мы пошли с Нефедовым туда, куда собирались.

Пока мы пили пиво, Е., видимо, терзался сомнениями. Формально он был прав, однако мелочная опека не красила его самого. Еще через трое суток он созрел и высказал нашему парторгу мнение, что Куликов его оскорбил и требуется вмешательство начальника академии, для того чтобы меня приструнить.

Встревоженный парторг потребовал от меня объяснений. На что ему ответил: «Я согласен извиниться перед Е. Но только в том случае, если вся наша группа скажет, что я был неправ».

Такая постановка вопроса показалась парторгу справедливой.

Когда мы собрались все вместе, я привел свои аргументы. Сказал, что академия не является местом, где в кругу слушателей должны приветствоваться щелканье каблуками и чинопочитание. Что мы должны доверять друг другу. Особенно если нет настоящего повода для принципиальных оценок морального поведения.

Вот так и сказал. Довольно резко, тем более что вся группа уже успела оценить особые традиции академии, среди которых одна была весьма примечательной: на случай дня рождения или, допустим, воинского праздника в шкафу учебного класса всегда хранилась посуда и рюмки на всю группу. Если есть серьезный повод, отчего в свободное время не посидеть немного в дружеской офицерской компании? При этом даже начальник факультета не считал нужным кого-то контролировать. Напротив, если надо ему зайти – тактично постучит. А если на стук не ответят, развернется и уйдет – в запертую дверь ломиться не станет.

По неписаным правилам это позволено только в Академии Генерального штаба.

Мои слова легли на подготовленную почву: ребята, которым некоторые методы управления нашей дружной и очень успешной в учебе группой, как и мне, казались солдафонскими – на всю катушку врезали нашему Е. Полковник Дмитрий Герасимов сказал напрямик, по-мужски: «По-моему, вам надо написать рапорт и уйти с должности командира группы».

Из этой давней истории я сделал для себя выводы на будущее. Будучи принципиальным противником офицерских пьянок, которых я сам всячески избегал и не прощал подчиненным, признаю, что вполне допустимы ситуации, когда рюмка водки или коньяку, выпитая по приличествующему поводу, не должна ставиться в вину офицеру. Особенно если это не мешает его службе.

Позорно другое – пьянство во время службы и вместо службы. Пустые бутылки, тайком выносимые из кабинетов, только унижают достоинство офицера. Даже если он и поднял-то одну только рюмку за любимые им танковые войска или за новую звездочку на погонах.

Достаточно вспомнить принятые и чтимые в наших Вооруженных Силах традиции, когда любой офицер не может отвертеться от обмывания нового звания. В Академии им. Фрунзе это означало непременный поход в какое-то полюбившееся кафе. В нашей группе, насчитывавшей 14 человек, все сбрасывались по трояку (виновник торжества – рублей 20–25) и шли в кафе «Крымское», где фирменным блюдом была котлета по-киевски. Где-то на стороне прикупали две-три бутылки водки и дружно сдвигали столики… Если речь шла о присвоении майорского звания, что означало переход его обладателя в когорту старших офицеров, – то скидывались уже по пятерке. В Академии Генштаба, где стипендия слушателя равнялась нашим предыдущим должностным окладам, можно было себе позволить более масштабное мероприятие. Я и полковник Николай Чуркин окончили Академию Генштаба с отличием. Получив по этому поводу дополнительный денежный оклад, мы, как самые состоятельные, закатили банкет в ресторане для всей нашей группы. Но уже после официального выпускного вечера.

Все это нормально. Все в порядке вещей.

Став командующим внутренними войсками, я ввел в Главном управлении командующего правила, которые напоминали те, что я застал в академии. Отныне разрешалось отмечать праздники и дни рождения после окончания службы в офицерской столовой. Открыто, весело, достойно. Без торопливого разливания водки в кустах. Без оглядок на военные и милицейские патрули.

Так и повелось. И я не припомню случая, чтобы эти товарищеские ужины повлекли за собой какие-либо происшествия. Ими как раз не в лучшую сторону отличаются те суетливые попойки, которые начинаются и оканчиваются под забором.

* * *

Поступив в академию, очень скоро я обнаружил, что ее библиотека – одна из старейших в России – содержит редкие и очень важные для военного человека книги. Например, первый печатный экземпляр Устава Русской Армии или «Уроки русско-японской войны» 1907 года издания. Немало было и других книжных раритетов. Однако, если и этих сокровищ оказывалось недостаточно для работы над рефератами, всегда можно было оформить заявку, чтобы нужную книгу доставили из любой военной библиотеки или из библиотеки имени В.И. Ленина.

Но главным достоянием академии являются ее преподаватели, которые с тщательностью и трудолюбием золотоискателей работали с каждым слушателем, пытаясь выявить самые сильные его стороны. Лично для меня очень важным стало знакомство с генерал-майором Германом Кириленко: он сразу же посоветовал мне не замыкаться в рамках академического курса, а искать свое место в военной науке. Особенно там, где она нуждается в прорывном, нестандартном мышлении. То есть найти свою тему и, не теряя времени, подготовить защиту кандидатской диссертации по той дисциплине, которая окажется мне по душе. «У вас это получится!» – заверил меня Герман Васильевич, имея в виду мой интерес к проблеме подготовки людских ресурсов.

Надо сказать, что я довольно хорошо справлялся с обязательной программой и мне не составило труда прибавить себе рабочую нагрузку: в Московском государственном университете имени Ломоносова в то время работал Центр народонаселения, при котором функционировали курсы мобилизационных работников. На них я иногда подменял Германа Васильевича: принимал участие в защите рефератов и даже в выпуске слушателей. Очень скоро стало ясно, что эта проблема, понятная любому военному человеку – проблема мобилизационных ресурсов, требует фундаментальных знаний экономики, демографии, статистики, географии и этнографии. Это был нетореный путь. Поэтому очень заманчивый.

Взявшись за работу, я открыл залежи интересных документов. Статистические отчеты, сводки, справки, совершенно безобидные, когда они находились порознь, при сложении довольно правдиво свидетельствовали об истинном состоянии советской экономики.

Мои размышления и выводы по этому поводу не только вылились в кандидатскую диссертацию по военной экономике, но впоследствии очень помогли мне во время разрешения межнациональных конфликтов.

Уже после окончания академии, будучи начальником Управления внутренних войск МВД СССР по Северному Кавказу и Закавказью, я подготовил для себя необычную карту Северного Кавказа, на которой тщательно указал соотношение населения национальных республик с населением других краев и областей, находящихся в этом регионе.

В результате моих подсчетов выходило, что из 24 миллионов человек, проживающих на Северном Кавказе, 6 миллионов являлись жителями национальных образований. Учитывалось соотношение коренного и некоренного населения. Даже поверхностный анализ позволял сделать вывод, что если межнациональные конфликты возникнут сразу в нескольких местах, то они неминуемо перерастут в кровопролитную гражданскую войну.

Карта заинтересовала прилетевшего в Ростов-на-Дону заместителя министра обороны генерала Грачева, и он взял ее с собой в Москву.

Трудно сказать, пригодилась ли она кому-нибудь на Арбате, но сам я очень часто пользовался этой картой в период миротворческих операций внутренних войск. Никогда не путался, если заходила речь даже о самых малочисленных народах Северного Кавказа.

Правоту моих академических изысканий подтвердила жизнь. Некоторых конфликтов, к сожалению, избежать не удалось. Но куда большие опасности грозили России, если бы пришли в движение и взялись за оружие все народы и народности, населяющие Северный Кавказ. Если бы вспомнили они все свои взаимные обиды – настоящие и мнимые.

Ведь я никогда не забывал о том, что за сухими цифрами численности народонаселения скрываются судьбы живых людей. Людей чрезвычайно гордых, смелых и памятливых. Чувствительных к любой несправедливости. Не забывших расстрелы и ссылку.

* * *

Общевойсковая подготовка, которая была у меня за плечами еще с Академии им. Фрунзе, здесь, в Академии Генерального штаба, имела решающее значение. Тут доминировала именно оперативно-стратегическая программа, обучавшая нас действовать в масштабе «армия – фронт (военный округ)». Так, от курса к курсу подрастали и мы: на первом курсе командовали на армейском уровне, на втором уже играли в масштабе целого фронта.

Общевойсковым командирам в таких командно-штабных играх обычно доставались должности командующего и начальника штаба. Другие слушатели, в зависимости от своей специальности, отрабатывали узкие профессиональные задачи: если ты офицер ПВО – играешь роль начальника противовоздушной обороны армии или фронта, если артиллерист – руководишь артиллерией… Десантники, связисты, летчики, разведчики – каждый из них становился на время начальником своей службы, своего рода войск. Ну, а если темой командно-штабной игры становилась, например, «Контрнаступательная армейская операция на Приморском направлении», то в игру включались моряки и морские пехотинцы. И так по два раза в год. Это не считая учений на картах.

Так как я оказался единственным представителем внутренних войск и был пехотинцем по образованию, в ходе командно-штабных учений на первом курсе я играл роль общевойскового командира. То условно командовал армией, то руководил ее штабом, что на деле означало подготовку документов, работу над картами и принятие командирских решений. Это была хорошая и своевременная школа, в которой мне следовало поучиться. Что, впрочем, я делал почти круглосуточно, стараясь личным примером убедить своих товарищей, что во внутренних войсках служат неглупые и неленивые генералы.

Я уже знал, что на следующий год вслед за мной в академию будут направлены и другие наши офицеры. Мне хотелось, чтобы ими оказались люди, достойные Академии Генштаба. То есть умеющие масштабно мыслить и твердо руководить. Это пожелание я высказал в мае 1989 года командующему внутренними войсками генералу Шаталину и услышал в ответ: «Посылаем в академию двоих – Романова и Шкирко. Оба достойны».

Я тогда и предположить не мог, что через несколько лет, вслед за мной, эти два офицера станут командующими внутренними войсками. Причем в том же порядке, как были названы Шаталиным.

Анатолия Афанасьевича Шкирко я знал и раньше: будучи командирами дивизий, мы встречались с ним на сборах, а об Анатолии Александровиче Романове услышал впервые. В этом не было ничего удивительного: части внутренних войск по охране важных государственных объектов и специальных грузов, где он служил до академии, были закрыты не только от общества, но и чуть-чуть для самих внутренних войск. Считали они себя элитой, что отчасти соответствовало истине: их недаром называли спецвойсками.

Я бы так и оставался в неведении, если бы один знакомый офицер из главка ни высказал мне однажды свое мнение о Романове: «Я с ним учился. Это прекрасный офицер. Хороший, интеллигентный, воспитанный человек с военной косточкой».

В сентябре 1989 года новые слушатели – Романов и Шкирко – появились в Академии Генерального штаба и представились мне, как старшему по званию. Я был генерал-майором, полковником – Шкирко, а подполковником – Романов.

Мы побеседовали, а уже весной 1990 года, накануне штабных стратегических учений, я пришел к их разработчикам с просьбой предусмотреть во время их проведения работу оперативной группы внутренних войск. Чтобы она, включившись в работу играющего фронта, могла отработать свои специфические задачи. А заодно подготовила материалы, которые пригодятся для будущих учений и будущих слушателей.

К тому времени уже было принято решение каждый год направлять на учебу в Академию Генерального штаба несколько наших офицеров.

Я порекомендовал разработчикам учений, чтобы в качестве пробного шара была продумана экстремальная ситуация, требующая привлечения внутренних войск вместе с сотрудниками внутренних дел. Это может быть все, что угодно: мятеж и борьба с террористами в тылах, противодействие диверсантам на коммуникациях, охрана объектов с ядерными компонентами. То есть все те военные и отчасти военно-полицейские функции, которые в случае войны будут выполнять внутренние войска.

Как оказалось впоследствии, я смоделировал ситуацию, напоминающую ту, в которой мы оказались через несколько лет на территории Северной Осетии, Ингушетии и Чечни.

Разработчики охотно согласились. Была, если мне не изменяет память, контрнаступательная фронтовая операция, в которой внутренние войска – я сам ставил задачу нашей группе – выполняли свою эпизодическую роль.

Порой и Академия Генштаба напоминает обычную школу: седые генералы и мужественные полковники ведут себя, словно дети. Также норовят списать, увильнуть, схитрить. И это при том, что некоторые из них участвовали в афганской войне, все были командирами, либо заместителями командиров соединений. В общем, срабатывает психология не бойца, а школяра. Одно дело, если в играющем коллективе тебе отведена роль командующего фронтом, начальника штаба фронта – это самые тяжелые, ответственные должности. Нужно произвести множество расчетов, подготовить предложения. И совершенно другое, если твои должностные обязанности ограничиваются организацией, допустим, радиоэлектронной борьбы. Достаточно подготовить два-три предложения – их хватит на сутки, и ты свободен.

В принципе оперативная группа ВВ могла поступить так же. Тем более, что на первом этапе операции я выполнял обязанности командующего фронтом и вернулся в группу чуть позднее. И вот тогда Романов впервые меня удивил: он блестяще выполнил задачу. Причем те знания, которые были получены им уже в Академии Генштаба, он умело применил к внутренним войскам, что было весьма непростым делом. Я был искренне рад тому, что в академии появился офицер из внутренних войск, способный продолжить традиции честного и ревностного отношения к учебе.

С тех пор мы подружились и не было ни одного дня, когда бы мне пришлось пожалеть о том, что этот человек появился в моей жизни.

* * *

То, что я был общевойсковым командиром по образованию и по складу характера, делало меня равным в кругу армейцев. В них очень силен корпоративный дух, и можно не сомневаться, что они посмотрели бы на меня свысока, если бы я делал очевидные и непростительные с их точки зрения ошибки.

Если бы у них появился хотя бы малейший повод для сомнения в моем профессионализме, вот тогда бы действительно вспомнили внутренним войскам и краповые околыши фуражек, и конвой, и заградительные отряды НКВД в годы войны… Это сейчас выучка частей ВВ нередко оценивается более высоко, чем выучка многих армейских частей, но в конце 80-х годов XX века ситуация была несколько иная, и можно было только мечтать о хорошо оснащенных частях ВВ оперативного назначения, о спецназе, о своей разведке. Многое из перечисленного существовало пока только в самых смелых мечтах, которыми и поделиться можно было разве что с Шаталиным. Ну, может быть, еще с десятком офицеров, которые считали подобную реформу разумной, оправданной и выполнимой.

Это пока были другие внутренние войска.

Не стану оценивать – лучше или хуже нынешних. Просто другие…

Многочисленные конфликты и войны, через которые пришлось пройти внутренним войскам, наглядно показали, что их командное ядро и большинство офицеров должны иметь в основе именно крепкую общевойсковую подготовку, ничем не отличающуюся от той, что получают армейские офицеры. Эксперименты и новшества, целью которых было подчеркнуть самостоятельность ВВ, их особое место среди видов войск очень сильно ослабили вот эту пехотную составляющую. С этой проблемой я впервые столкнулся во Владикавказе, в период осетино-ингушского конфликта, когда увидел, что офицеры (большинство из которых были выпускниками Академии им. Фрунзе), которым я ставил задачу, неуверенно работают с картами. Сам я отлично помнил, как учили меня самого. Спрос был очень жесткий. Впоследствии искренне гордился тем, что мои карты почти всегда признавались лучшими и даже образцовыми.

Убежден, что оперативное мастерство офицера – умение грамотно работать со штабными картами – является одним из самых важных показателей его пригодности к службе. Поэтому с тревогой посмотрел на переминающихся с ноги на ногу, растерявшихся командиров. Эти свои собственные позиции на карте обозначить не сумеют, не то что правильно навести на цель артиллерию или вертолеты…

Если бы речь шла об одном закоренелом «двоечнике», а тут большинство офицеров батальонного и полкового звеньев не знают элементарных вещей!

Стал разбираться и вскоре понял, отчего это произошло. Оказывается, в связи с появлением в Академии имени Фрунзе самостоятельной кафедры внутренних войск была изменена программа общевойсковой подготовки. Ее упростили и сократили, чтобы высвободить время для других, профильных, дисциплин. Сам я, учившийся в этой академии на общевойсковой кафедре, под каток этих новаций не попал и продолжал пребывать в уверенности, что офицеров в стенах моей родной академии учат так же тщательно, как некогда и меня самого.

Пришлось срочно вмешаться, чтобы учебные программы были скорректированы с учетом того, что войска втягиваются в войну. Она потребует надежных знаний. Поэтому стали подтягивать до должного уровня тех офицеров, которые уже служили в войсках. Я неустанно требовал, чтобы тактические диктанты в системе командирской подготовки проводились как можно чаще и день ото дня усложнялись.

Это всего лишь частный случай. Но мне он говорил о многом.

Позднее, когда появились прожекты создания Академии внутренних войск, я выступил их противником. Пришлось убеждать министра внутренних дел Российской Федерации Ерина в том, что подобное учебное заведение принесет больше вреда, чем пользы.

Если это настоящая военная академия – убеждал я министра, – значит, в ней должны быть и кафедра ПВО, и кафедра связи, и кафедра инженерных войск. Потребуются огромные денежные затраты и серьезные усилия, чтобы получить в результате всего лишь слабое подобие Академии имени Фрунзе. Не проще ли, заплатив куда меньшие деньги, выучить нашего офицера в прославленной академии Министерства обороны, где десятилетиями оттачивается практика подготовки специалистов высочайшего класса? Ведь методика принятия решений одинакова и у нас, и в армии. Значит, должна быть одинаковой и сама методика обучения. Жизнь показывает: если офицеры из внутренних войск и армейские офицеры учатся вместе, они и в бою будут разговаривать на одном языке.

Ну какой генерал-армеец, спрашивается, там, в Чечне, где мне пришлось командовать Объединенной группировкой федеральных войск, стал бы воспринимать меня всерьез и подчиняться, если бы не было у меня за плечами ни Академии имени Фрунзе, ни Академии Генерального штаба? Да будь у меня самое блестящее юридическое образование, да будь у меня во лбу хоть семь пядей – никто из боевых генералов не стал бы серьезно со мной разговаривать!

Министр очень внимательно выслушал мое встречное предложение, суть которого заключалась в том, чтобы при Академии МВД создать факультет переподготовки или доподготовки офицеров ВВ. Так как зачастую мы действуем рука об руку с руководителями органов внутренних дел, не будет лишним, если такой офицер в течение нескольких месяцев будет изучать специфику работы оперативных работников милиции, следователей и дознавателей, криминалистов, специалистов патрульно-постовой службы. Пусть хотя бы на время он представит себя начальником районного или областного управления внутренних дел. Это только расширит его кругозор. Ему будет проще наладить взаимодействие с сотрудниками внутренних дел, если он будет знать тонкости их профессии и их психологию.

Виктор Федорович Ерин с моими доводами согласился.

* * *

Весной 1990 года подошел срок моего окончания Академии Генерального штаба и стало ясно, что новые знания мне придется проверять на практике уже в Нагорном Карабахе: предполагалось мое назначение на должность начальника Управления ВВ МВД СССР по Северному Кавказу и Закавказью.

К этому следовало прибавить чрезвычайно сложную обстановку во всех без исключения республиках Закавказья, что делало мою военную миссию чрезвычайно опасной.

Это могла быть и пуля из-за угла. Но хуже всего было то, что человек, наделявшийся полномочиями начальника внутренних войск в этом проблемном регионе, оказывался как бы между молотом и наковальней. Если, конечно, молотом считать Центральный Комитет коммунистической партии Советского Союза, который требовал скорейшего наведения порядка, а наковальней – партийных лидеров национальных республик, пытающихся использовать внутренние войска союзного подчинения в интересах собственной власти.

Впрочем, все эти очевидные опасности доставались не мне одному. В регионе действовал представитель ЦК КПСС Виктор Петрович Поляничко, сменивший на этом посту Аркадия Ивановича Вольского. Эти умные, талантливые и порядочные мужики работали в воюющем Нагорном Карабахе не за страх, а на совесть.

Но в мае 1990 года, получив известие о своем будущем назначении, я мог только догадываться, чем станет для меня Нагорный Карабах.

Я там еще не бывал. А конфликт передравшихся в Карабахе виноделов и пастухов представлялся мне своеобразным аналогом чернобыльской катастрофы. Есть взорвавшийся реактор. Есть зона отчуждения. Казалось, достаточно выстроить и там надежный саркофаг, чтобы уберечь от беды всю нашу страну.

В середине мая меня вызвал для беседы министр внутренних дел СССР Вадим Бакатин. Он поинтересовался, готов ли я к подобной работе, и сделал короткое напутствие.

Еще через несколько дней, в заранее условленный час, я подошел к решетчатым воротам ЦК КПСС на Старой площади со стороны Ильинки и протянул постовому свой партийный билет, который, по заведенной традиции, являлся здесь основным документом для идентификации личности. Говорят, строгие прапорщики КГБ, отвечающие за пропускной режим в Центральной Комитете, запросто могли завернуть человека, если в его партийном билете отсутствовала отметка о своевременной уплате членских взносов.

Как и в тот день, когда я проходил собеседование по поводу своего назначения на должность командира дивизии, меня встретил вежливый работник ЦК. Дожидаясь встречи с Оболенским, заведующим отделом ЦК по работе с административными органами, перелистывал свежий номер газеты «Правда».

Собеседование с самим Оболенским (к сожалению, не помню его имя и отчества) означало высокий уровень доверия ко мне и государственную значимость дела, которое мне поручалось. Сам разговор не занял много времени. Я был собран, точен и искренен в своих обещаниях оправдать доверие партии.

В главке генерал Шаталин и вовсе обошелся без предисловий: «Ты два года отдыхал в Академии Генштаба… Теперь – вперед!» 26 июня 1990 года состоялся прием в Кремле в Георгиевском зале в честь выпускников академии, а на следующий день я обедал вместе с Шаталиным уже в Азербайджане, в Нахичевани, в автономной республике, где сходились границы СССР, Турции и Ирана.

Командующий внутренними войсками прагматично рассудил, что отпуск для генерала – дело наживное и мне пора знакомиться со своими частями, начиная с самого ответственного участка. На военном языке Нахичеванская АССР теперь именовалась южным районом применения войск. А на языке газет и военных сводок – одним из фронтов карабахской войны.

Провожавший меня на подмосковном военном аэродроме «Чкаловский» мой однокашник по академии, генерал Алексей Нефедов, помнится, даже смахнул со щеки скупую мужскую слезу. На прощание пожелал мне удачи. Он хорошо понимал, куда я еду.

Уже в Нахичевани, оглянувшись по сторонам, невольно подумал: где-то здесь, в этих краях тянул свою каторжную лямку мой отец. Будучи заключенным, строил железную дорогу до Мегри. Отсюда, из лагеря, ушел на Великую Отечественную войну. Разве мог он подумать, что почти полвека спустя, будто попадая в его набитый арестантскими сапогами след, я тоже отправлюсь отсюда на свою первую войну.

Вот только окажется она совсем рядом.

* * *

Стоит напомнить, что Северный Кавказ и Закавказье, входившие в зону ответственности моего управления внутренних войск, представляли собой весьма обширную территорию. На северо-западе она граничила с украинским Донбассом, а на юго-востоке – уже с прикаспийскими районами Казахстана. Если на севере и северо-востоке ее рубежи огибали черноземные области Центральной России, то на юге – за Главным Кавказским хребтом – она соседствовала уже с Ираном и Турцией. По меркам сегодняшнего дня это 13 субъектов Российской Федерации и три ныне суверенных государства – Азербайджан, Армения и Грузия, до 1991 года входивших в состав СССР на правах союзных республик. Это 35 миллионов человек. Это удивительная земля, где причудливо перемешаны друг с другом десятки народов, их языки, верования и традиции.

Северный Кавказ – моя родина. Я прекрасно понимаю цену произносимых здесь слов. Знание традиций и интуиция помогают мне найти общий язык с любым кавказцем, будь он представителем горских народов или степняком, казаком или выходцем из иных районов нашей большой страны. Это язык здравого смысла. Он обязан учитывать исторические реалии, народные обычаи, взаимные интересы и противоречия. В то же время, будучи человеком нового времени, я воспринимал Кавказ как территорию, населенную дружественными народами, между которыми нет и не может быть поводов для серьезного раздора. Многолетняя Кавказская война, о которой сегодня так часто вспоминают политики, была для меня в детстве просто далекой историей и иллюстрациями из книг Михаила Лермонтова и Льва Толстого.

Понятно, почему некоторые совпадения с прошлой историей пробудили интерес общества к этим войнам и к именам ее участников. Согласен, что погружение в отечественные записки обычно идет на пользу, хотя, когда речь заходила о современных вооруженных конфликтах на Кавказе, я всегда выступал против прямых аналогий с Кавказской войной.

Забегая вперед, скажу, что в 1993 году, когда во время одной из пресс-конференций, посвященной преодолению осетино-ингушского конфликта, кто-то из добрых побуждений начал сравнивать меня с генералом Ермоловым, я от подобных похвал решительно отстранился. При всем уважении к именам генерала от инфантерии Алексея Петровича Ермолова или имама Шамиля, которые снова у всех на слуху, я думаю, переписывать эти страницы в угоду современности не стоит. Не будет никакой «выжженной земли», но и дикостей прежних не будет. И век нынче иной, и ценности в нем должны быть совершенно другими.

Сам я никогда подобной тактики не применял. Мне это даже в голову не приходило.

Я люблю эту землю и никогда не отказывался быть ее защитником. Но надо понимать, что в это слово я вкладываю нормальный общечеловеческий смысл, подтверждающий мою готовность защищать жизнь и интересы всех соотечественников, не разделяя их на «своих» и «чужих».

* * *

То, что мои размышления не были праздными, в 1990 году, когда я получил новое назначение, доказывала сложная оперативная обстановка на Северном Кавказе и в Закавказье. Один из вооруженных конфликтов – за обладание Нагорно-Карабахской автономной областью (НКАО) – к тому времени уже превратился в настоящую войну между Арменией и Азербайджаном на всем протяжении их совместной границы.

В Грузии назревали сразу два конфликта республиканского центра с провинциями, где доминировало негрузинское население. Каждый из этих конфликтов – с Южной Осетией и с Абхазией – позднее обернулся войнами, унесшими множество человеческих жизней.

Тяжело складывалась ситуация в Чечено-Ингушетии, где националистические настроения некоторых лидеров не оставляли сомнений в том, что Чечня в будущем может стать серьезным фактором нестабильности во всем северокавказском регионе. Уже были посеяны семена раздора в Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкессии, на административной границе Ингушетии и Северной Осетии и в так называемом Лезгистане. Это территория на границе Дагестана и Азербайджана, где компактно проживают лезгины – один из кавказских народов, претендовавших в ту пору на собственную автономию.