Текст книги "Тяжелые звезды"

Автор книги: Анатолий Куликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 47 страниц)

Но одно можно сказать совершенно точно – это был не случайный взрыв, а очень хорошо подготовленная акция. Не исключаю, что ее организовали люди, сидевшие с нами за столом переговоров. Во всяком случае, анализируя впоследствии беседу с одним из переговорщиков, который на наше сообщение о том, что Романов ранен, ответил: «Пусть теперь не ходит воевать…», я пришел к выводу, что эти слова были не просто радостной эмоцией бандита, а содержали совершенно понятную мне информацию. Они не убили его потому, что за свою жизнь боролся он сам: Романов отличался завидными физическими данными и был атлетически сложен. Они не убили его потому, что за него боролись его войска: сразу после взрыва военный фельдшер умело поставил своему командующему спасительную капельницу. Отсутствие хотя бы одного из этих условий означало бы, что мы бессильны перед лицом беды. Но мы не бессильны, потому что умеем сражаться до конца.

Я тотчас доложил о произошедшем президенту. В словах Ельцина чувствовалось глубокое сожаление. Он приказал: «Делайте все, чтобы генерал остался жив!» Мы подняли на ноги всех, тут же отправили во Владикавказ «Скальпель» (Самолет-госпиталь Министерства обороны России. – Авт.). Почему-то я был уверен, что Романова удастся вытянуть… Моя Валентина тут же поехала к жене Анатолия Романова, Ларисе, чтобы поддержать ее в самые первые часы и минуты, когда худшей бедой является неизвестность.

Позднее, когда с момента взрыва в тоннеле прошло много месяцев и стало ясно, что поднять на ноги Анатолия быстро не удастся, я попросил президента России оставить Романова заместителем министра внутренних дел России. Ельцин с этим предложением согласился, за что я всегда буду ему благодарен. Анатолию Александровичу Романову было присвоено воинское звание «генерал-полковник». Он был удостоен высшей награды нашей страны – звания Героя Российской Федерации. Я по-человечески благодарен всем тем, кто на протяжении многих лет делает все возможное и невозможное для спасения его жизни. И сам не перестаю надеяться на чудо.

В одном из журналистских очерков, написанных через много лет после покушения на Анатолия, я прочитал слова, которые, на мой взгляд, очень точно характеризуют отношение российского общества к генералу Романову: «Кажется, что взрывная волна, рожденная этим октябрьским взрывом, будто так и осталась блуждать в этом проклятом тоннеле и не будет ей конца, пока не будет получен ясный ответ на вопрос – кому это было нужно? И не потому, что безнаказанным остается само преступление: ну кто, скажите, нашел или ищет виновных в гибели Виктора Поляничко, попавшего в засаду в Осетии и на тот момент являвшегося по должности вице-премьером правительства России?.. А потому, что взрыв этот удивительным образом вписал имя Романова уже в какие-то иные страницы русской летописи. В его особенные, чистые страницы, понятные русскому человеку, россиянину уже в силу хранящейся в каждом из нас исторической памяти. В ней давняя неприязнь к восточному вероломству (стремился к миру, ехал на переговоры), и любовь к военной стати (княжеское достоинство слов, жестов, поступков), и вечная русская надежда на возвращение солдата, которого уже не числят среди живых. Так ждали сыновей и мужей, пропавших без вести на Великой Отечественной войне, и через тридцать, и через сорок лет не теряя надежды на то, что кому-нибудь из них доведется очнуться в «специальном» госпитале и вспомнить собственное имя».

Разумеется, нами были предприняты самые чрезвычайные меры по розыску преступников, осуществивших этот террористический акт. Как это ни обидно, но поиск бандитов по горячим следам не дал результатов, хотя впоследствии – буквально по крупицам – нам удалось собрать оперативную информацию и очертить круг людей, которые могли охотиться за высшим командованием Объединенной группировкой – охотиться за Романовым, за Куликовым, за Трошевым… Те чеченцы, что симпатизировали Анатолию Романову и не хотели ходить с клеймом террористов, называли и конкретные имена исполнителей теракта. Проверить эти сигналы и завершить расследование преступления поимкой и справедливым наказанием виновных – долг нашего государства.

В этой связи мне представляется весьма важной информация, распространенная «Независимой газетой» 13 января 1999 года. В опубликованном там интервью известного руководителя бандформирований Зелимхана Яндарбиева, в ту пору чувствовавшего себя в недосягаемости для российского правосудия, проливается свет и на обстоятельства упомянутого террористического акта. Считаю необходимым воспроизвести эту часть интервью по публикации «НГ»: «ВОПРОС КОРРЕСПОНДЕНТА: Возможно, это военная тайна и вы не скажете, но все-таки… Покушение на генерала Романова было спланированной акцией или случайностью? ОТВЕТ ЯНДАРБИЕВА: Это была спланированная операция, и мне непонятен идиотизм и с российской, и с чеченской стороны, существующий уже несколько лет вокруг этого имени. Этот человек пришел уничтожать людей. Он что, рассчитывал, что его должны пожалеть? О каких переговорах можно вести речь, когда российские войска находились на территории чеченского государства, в оккупированном Грозном? Будь там Ельцин или любые другие политики России – всех их надо было пускать в то время в воздух! И мне масхадовский идиотизм, когда он начинает говорить о том, что это был миротворец, непонятен. Какой миротворец? Миротворец должен сидеть у себя дома возле жены и дочери. А он – генерал, который, по нашим сведениям, под псевдонимом Антонов, руководил уничтожением Самашек…»

Я не знаю, забыто или нет правоохранительными органами нашей страны вот это заявление Зелимхана Яндарбиева. Прошлое этого человека, исполнявшего после гибели Дудаева обязанности президента Ичкерии, исключает возможность, что его слова о покушении на Анатолия Романова – это просто хвастовство мелкого полевого командира, который хотел бы присвоить чужие диверсионные заслуги. По сути это официальное заявление одного из руководителей мятежной Ичкерии, в котором он извещает Россию, что именно он, либо известные ему люди берут на себя ответственность за совершение террористического акта. Это ничуть не уменьшает горечь наших потерь, но увеличивает наши шансы настичь преступников и на основе российских законов и международного права совершить справедливое возмездие.

Значительно позже, уже в ходе антитеррористической операции на территории Чеченской Республики, начатой в 1999 году, мне стало известно, что Аслан Масхадов поручил организацию этого покушения Аюбу Вахаеву, одному из пяти командиров групп отряда «Герат».

Непосредственным исполнителем террористического акта был Ваха Курмахматов.

Насколько эта информация соответствует действительности, думаю, со временем дадут ответ правоохранительные органы нашего государства.

* * *

И тогда, и позже, когда заходила речь об Анатолии Романове, сам собой возникал вопрос: неужели мощная государственная машина не в состоянии ответить адекватно? Неужели нельзя уничтожить главарей террористических формирований, тем более что они не только шантажируют террором 150 миллионов человек, но и на деле исполняют свои угрозы? В качестве железного аргумента часто приводится принятая в Израиле практика уничтожения главарей террористических организаций и рядовых террористов. «Это не месть, – утверждают сторонники таких методов. – Это возмездие!..»

Что касается главарей чеченских бандформирований и разноплеменных террористов, осевших на территории Чечни – существует неотъемлемое право государства бороться с ними законными способами. Речь идет не об ответных террористических актах, но о задержании, аресте и предании суду преступников, находящихся в розыске за совершенные злодеяния. Или об их физическом уничтожении, если это продиктовано обстоятельствами захвата.

Ничего нового в этом нет, и я всегда выступал сторонником абсолютно законных и юридически безупречных методов борьбы с террористами, когда государство прилагает все возможные усилия, чтобы привлечь их к справедливому суду. Чтобы именно суд, учитывающий все аргументы обвинения и защиты, смог назначить преступнику наказание. Так было в деле Таймасхановой и Дадашевой, осужденных за террористический акт на вокзале в Пятигорске. Так было с группой людей, обвинявшихся в организации взрыва на Котляковском кладбище в Москве. Это нормально. Судебное решение, каким бы оно ни оказалось, свидетельствует, что все обстоятельства дела аккуратно взвешены на весах правосудия, а подсудимый не был ограничен в своем праве на защиту.

Но, как показывает жизнь, даже у сильного государства иногда не хватает возможностей захватить живым того или иного террориста, чьи преступления очевидны, а его пребывание на свободе угрожает жизни и здоровью тысячам людей. Скажем, существует твердая уверенность: этот человек крайне опасен и должен быть ликвидирован во имя интересов человечества. Среди таких нежелательных персон американцы числят небезызвестного Бен Ладена – руководителя организации «Аль Каида», ответственной за террористические акты в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года, в результате которых погибли тысячи человек. Несколько классических операций по ликвидации террористов провели сотрудники израильских спецслужб. В России нет списков террористов, подлежащих уничтожению, но их имена и преступления у всех на слуху.

Я – не злонамеренный и не жестокий человек, но угроза, исходящая от конкретных людей в Чечне, заставляла меня, министра внутренних дел России, ставить перед президентом России вопрос об их нейтрализации. Аргументировал примерно так: «Это дерзкие, опытные, чрезвычайно опасные террористы. Следствием установлено их участие в убийствах, организации диверсий, захватов заложников, в работорговле и наркобизнесе. В интересах нашей операции по восстановлению конституционного порядка в Чечне прошу принять принципиальное решение об их ликвидации и отдать соответствующий приказ. Вызовите Куликова, Грачева и Барсукова. Поставьте перед ними конкретную задачу – обезвредить основных террористов и дайте на ее выполнение конкретный срок». Б.Н. Ельцин буквально отшатнулся от меня: «А.С., прошу вас, больше не говорите мне подобных вещей!..»

Мое право считать это отсутствием воли высшей государственной власти страны. В ту пору только Ельцин и мог принять такое решение, обязывающее руководителей Министерства внутренних дел, Министерства обороны и контрразведки действовать сообща. Ни одно из ведомств не в состоянии выполнить такую задачу самостоятельно. Это можно сделать только в результате совместной комплексной операции по единому плану и под единым командованием.

Можно не сомневаться, если бы президент обозначил срок ликвидации в три месяца, все вышепоименованные министры в срок доложили бы о выполнении приказа или принесли бы прошения об отставке. Сил и средств у них, если действовать согласованно, вполне достаточно и для более масштабных операций. Но самостоятельно – повторяю – никто из них не мог взять на себя роль координатора. Приказ должен был отдать Верховный Главнокомандующий.

Руководители силовых ведомств, каждый по своему направлению, стремились выполнить задачу. Но это не делалось в связке друг с другом, не делалось по единому плану.

Что касается гибели Джохара Дудаева 21 апреля 1996 года, то могу сказать совершенно определенно: МВД страны так и не получило исчерпывающих доказательств его смерти. В 1996 году по этому поводу я разговаривал с Усманом Имаевым, бывшим прокурором в администрации Дудаева, с которым за год до описываемых событий познакомился на переговорах в миссии ОБСЕ в Грозном. Имаев высказал сомнение в том, что Дудаев погиб. Привел небезынтересную на его взгляд деталь: обломки машины, которые ему представили как попавший под ракетный удар автомобиль Дудаева, показались ему наскоро собранными фрагментами совершенно разных машин: то откровенно ржавыми были детали, то цвет крыла не совпадал с цветом крышки багажника… Или что-то в этом роде. В общем, Имаев вел речь об имитации взрыва.

Официальная версия гибели Дудаева в нашем и чеченском изложении выглядит так: вечером 21 апреля 1996 года президент Ичкерии Джохар Дудаев вместе с доверенными лицами, среди которых был и Курбанов, о котором шла речь в предыдущей главе, находился в окрестностях чеченского села Гехи-Чу, чтобы сделать несколько звонков по телефону спутниковой связи. Примерно в 20.00, когда Дудаев разговаривал по телефону с находящимся в Москве политиком Константином Боровым, по машине Дудаева был нанесен ракетный удар высокоточным боеприпасом, который наводился по радиосигналу спутникового телефона. В результате взрыва Дудаев и Курбанов погибли. Похороны Дудаева наблюдали одновременно в четырех населенных пунктах. Впоследствии я спрашивал у Ахмеда Закаева, вице-премьера в правительстве Аслана Масхадова: чем это объяснить? Закаев мне подтвердил, что президент Ичкерии убит, а четыре официальных могилы Дудаева устроены для того, чтобы сбить с толку федералов и не позволить им произвести эксгумацию тела.

Конечно, сразу же после известия о гибели Дудаева я послал в Гехи-Чу своих оперативных сотрудников, которые скрытно сфотографировали место происшествия. Размеры воронки на месте взрыва были следующими: полтора метра в диаметре и пятьдесят сантиметров в глубину. Ракета, которой якобы был поражен Дудаев (а их, как говорят, было две), имеет 80 килограммов взрывчатого вещества и должна была оставить после разрыва куда более серьезную воронку. По расчетам, только ее глубина должна была составить примерно 5 метров. Но такой воронки там нет.

Что случилось в Гехи-Чу на самом деле – неизвестно. Версий много.

Одну из них мне представили сотрудники Северо-Кавказского Регионального управления по борьбе с организованной преступностью, которые неплохо ориентировались в этой среде и знали подоплеку практически каждого громкого события ичкерийской истории. Они утверждают, что гибель Дудаева носила случайный характер. Дело в том, что главарь одного из бандформирований, находившийся в Гехи-Чу, своевременно не рассчитался со своими бойцами. Обманывал, присваивал деньги, которые выделялись ему на организацию сопротивления. Речь шла о крупной сумме в один или два миллиона долларов.

Его соратники решили отомстить и загодя установили в машине полевого командира – это была «Нива» – взрывное устройство из обыкновенной толовой шашки с дистанционным взрывателем. Не решились взрывать машину во дворе дома и ждали удобного случая. Как только увидели, что «Нива» покинула Гехи-Чу и остановилась на пустыре, взрыватель был приведен в действие. То, что в ней оказался Дудаев с Курбановым – для подрывников оказалось неожиданностью. Они погибли по ошибке. И в самом деле Дудаев, никогда не ночевавший в одном и том же доме, мог приехать внезапно, а меры конспирации, которые в таком случае предпринимались неукоснительно, могли ввести в заблуждение и мстителей.

Пока я склоняюсь именно к этой версии, хотя, повторяю, их немало и каждая выглядит не менее правдоподобно. Так что нельзя быть убежденным в смерти Дудаева, пока не будет идентифицирован его труп. Иные и сегодня утверждают, что он жив, но я не располагаю информацией, которая бы указывала на его присутствие среди нас. Дальше я не заглядываю… Дальше область мифов и преданий, среди которых четыре могилы Дудаева и разрушенный город Грозный, некогда переименованный в его честь Джохаром – пока остаются памятниками его человеческой жестокости, авантюризма и политической недальновидности. Именно они стали причиной трагедии, которую пережили все народы, населяющие Чечню. Вот такими могилами и разрухой закончилось время правления Дудаева.

Нет ничего странного в том, что война, которой он жаждал, бесследно и бесславно уничтожила его самого.

* * *

Впервые оказавшись в Великобритании в 1993 году в числе участников международной конференции, я с удовольствием принял предложение ее устроителей посетить лондонский Музей истории войн. Всегда важно узнать иную точку зрения, детали и нюансы незнакомой жизни. История войн – тоже история мира, и в летописи человечества вот эти железные коробки первобытных танков, вот эти полотнища старых боевых знамен значат ничуть не меньше, чем памятники архитектуры и живописи, чем нотные партитуры и славные книги прошлого. Любая война – это очень серьезное испытание для страны, для народа, участвующего в ней. И как всякое экстраординарное событие, требующее от людей крайнего, подчас даже нечеловеческого напряжения ума и физических сил, именно война раскрывает лучшие и худшие черты национального характера.

Мой поход в Музей истории войн был важен еще и потому, что, открывая для себя западное общество после нескольких десятилетий отчуждения, я пытался понять, насколько верны с точки зрения неподкупной истории наши взаимные представления друг о друге. И с удивлением отметил, что весь вклад СССР в победу над гитлеровской Германией в годы Второй Мировой войны отмечен в этом музее всего лишь двумя экспонатами: погоном с плеча маршала Жукова и крошечной – буквально 12 на 18 сантиметров – фотографией Сталина. И больше ничего!.. При этом не меньшее впечатление произвела на меня экспозиция, имитирующая окопы времен Первой Мировой войны. Нет, достоверными в ней были не только мельчайшие детали этой окопной жизни среди разбитых блиндажей и колючих валов проволоки Бруно, но – странно сказать – даже воздух войны, нагнетаемый в музейный зал невидимыми устройствами, был наполнен безотчетной тревогой, запахами жженого пороха и разложением человеческих тел. Это был знакомый запах войны – отчетливый и всепроникающий.

Замысел этой художественной инсталляции следовало понимать и так: независимо от целей, ради которых предпринята любая война – пот, кровь и окопная грязь всегда будут оставаться ее неизменными спутниками. Сколько бы веков ни минуло и каким бы высокоточным ни называли мы свое нынешнее оружие, человеческая природа, как и прежде, соткана из грубых охотничьих инстинктов и наших первобытных представлений о слабости и силе соперника.

Война в Чечне, как и любая другая война, просто высветила все лучшее и худшее, что в нас было. И как это ни горько признавать, но самым серьезным человеческим пороком, способным разложить самую крепкую воинскую часть, по-прежнему остается пьянство. Неважно, что выпивку объясняли то желанием расслабиться, то желанием воодушевиться перед боем – эту нашу национальную черту приходится учитывать любому русскому командиру: и взводному, и полковому.

Сам я нормально отношусь к алкоголю. Люблю вино, люблю посидеть с семьей за одним столом. Это нормально. Другое дело, если человек путает выпивку с работой. Таких в кругу моих друзей нет и не будет. Может, оттого, что не видел я в детстве примеров разгульной жизни: жили небогато, никто не шиковал. Даже если и выпивал отец, я не припомню, чтобы он терял голову.

Но, к сожалению, всему миру известны наши нетленные афоризмы: «Вагон водки продать, а эти деньги пропить», «Заработаем полтину, рубль пропьем»… Вернувшийся с Отечественной войны отец, бывало, рассказывал фронтовые истории, в которых наши солдаты и офицеры живописались, прямо сказать, не самыми светлыми красками. На военной службе в советские времена я не сталкивался с подобными фактами и, дожив до генеральских погон, не мог поверить, что среди нас возможны такие вещи, как мародерство или убийство ни в чем не повинного человека.

После взятия Берлина, – вспоминал отец, – компания наших офицеров устроила попойку на квартире, хозяйкой которой была немка. Допились буквально до скотского состояния. Чего уж они вытворяли – неизвестно, но в конце концов даже немка, собрав остатки мужества, крикнула им в лицо по-немецки: «Русские свиньи!» Не исключаю, что эта фраза как раз очень точно характеризовала состояние, в котором находились упоминавшиеся отцом офицеры, но конец у этой истории был печальным. Оскорбленный капитан или майор не спустил обиду. Достал пистолет и на правах победителя без лишних слов расстрелял беззащитную женщину.

Отец упоминал, что было возбуждено уголовное дело. Чем оно закончилось, я не понял, но этот рассказ показался мне настолько неправдоподобным, что я по наивности своей даже возмутился: «Папа, ты, наверное, что-то путаешь?.. Не мог советский, русский офицер застрелить женщину, которая была безоружна. Даже если она, допустим, и сказала что-то обидное, это ведь не повод, чтобы ее убивать. Ведь сама-то она не стреляла…» Отец покачал головой: «Нет, сынок, это было именно так». Этот офицер был командиром его артиллерийского дивизиона, и отец мне ручался, что все произошло именно так, как он описывал. И хотя всю жизнь этот некогда рассказанный мне фронтовой эпизод крутился в моей голове, я не хотел верить в его подлинность. Просто не хотел, потому что это опрокидывало мои представления о доблестных солдатах великой войны и представления о том, каким должен быть русский солдат, отважный и великодушный солдат-освободитель.

Даже и не припомнить, чтобы кто-то из выдающихся полководцев России – Суворов, Кутузов или Багратион – налегали на водку даже в самых отчаянных ситуациях. Я знал о том, что вообще не пил маршал Советского Союза Конев. И считалось событием, если по случаю великого праздника поднимет стопку легендарный командующий внутренними войсками генерал армии Иван Кириллович Яковлев.

Сам я не против того, чтобы посидеть в товарищеской компании. Но среди моих друзей нет выпивох, нет горьких пьяниц – они отсеялись давным-давно.

Но, к сожалению, на войне пришлось вести очень серьезные разговоры по этому поводу даже с генералами, с моими заместителями по Объединенной группировке. И в очень жесткой форме предупреждать, что я не потерплю пьянок на войне, где каждый человек в каждую минуту должен оценивать обстановку адекватно. Особенно тот, от чьих решений – правильных и неправильных – зависит солдатская жизнь. Надо сказать, что уличенные мной генералы реагировали на слова командующего правильно и не пытались проверить меня на прочность.

Лишь однажды, услышав, как «плывет» во время доклада голос одного из генералов, я был вынужден уволить его со службы.

Мне очень тяжело досталось это решение: ведь это был мой друг, надежность которого я никогда не ставил под сомнение. Мы знали друг друга несколько десятилетий. Это прекрасный офицер. Возможно, один из лучших, которые встретились мне в этой жизни.

Понятны упреки общества к таким генералам, не выдержавшим тягот войны и груза ответственности за собственные решения. Но по-человечески нетрудно понять, что война потому и называется войною, что не каждому суждено пройти по ней без потерь.

Конечно, мне докладывали, что мой товарищ в трудную минуту начинал искать опору в водке. И я не стал делать вид, что ничего страшного в этом не нахожу. Честно его предупредил: «Либо ты делаешь выводы из нашего разговора, либо мы расстанемся».

Мой друг, как мне казалось, принял правильное решение, но очередная острая ситуация на войне буквально подломила его, и он сорвался. Несмотря на то, что по-товарищески я ему сочувствовал, свое слово все-таки сдержал. Больше мы с N не работали, хотя по сей день продолжаем общаться.

* * *

С некоторыми юношескими иллюзиями пришлось расстаться, когда мне доложили, что один из российских офицеров расстрелял двух чеченцев, чтобы завладеть их легковой машиной. На поверку он оказался пьян, и тут я серьезно задумался о том, что война проявляет не только самые лучшие качества человека, но и самые низменные, темные… Это был не единичный случай. Помню и такой, когда один из приближенных к Руслану Аушеву людей начал выговаривать мне с укором: «Мы задержали военнослужащего, который ограбил женщину…» Я, внимательно выслушав его, и резко, по-генеральски отрезал: «Если это произошло на самом деле, то этот человек заслуживает расстрела!..»

Даже Дудаев, наслышанный о моей непреклонности в подобных случаях, насколько я знаю, говорил так: «Надо же, приняли меры…»

А мы, действительно, их приняли, и уже в феврале 1995 года провели в Грозном, в аэропорту «Северный», большое совещание, на которое были приглашены все командиры частей федеральных войск и представители военной прокуратуры. Выступил я. Выступили мои заместители. Результатом наших тогдашних размышлений стала изданная командованием директива, обязывающая командиров всех уровней пресекать и давать законный ход расследованию каждого факта мародерства, издевательства над людьми, несанкционированного применения оружия, воровства скота и т. п.

Мы отлично понимали: хотя негативные явления вовсе не носили массовый характер, но и то, что было – заставляло нас задуматься о будущем. О репутации собственного воинства, часть которого при любом командирском недогляде норовила утащить барана, содрать денежную мзду за разрешение на проезд через блокпост машины с чеченцами или открыть стрельбу по пьяному делу. Не возьмись мы тогда за эту проблему решительно и беспощадно, позднее это могло обернуться гораздо худшими последствиями. Кроме того, по инициативе заместителя командующего ВВ генерала Станислава Федоровича Кавуна мы подготовили и распространили в войсках обращение военного совета ВВ на эту же тему, и я знаю, как высоко было оценено оно на Западе. Представитель Канады в своем выступлении на одной из международных конференций подчеркнул это особо.

Наша нетерпимость к преступникам в военной форме, однако, могла не стоить и ломаного гроша, когда выяснялось, что мы бессильны применить сколько-нибудь действенные меры к мародерам. Такие случаи были. Я лично задержал одного полковника, вывозящего из Чечни два грузовика с гражданским имуществом. Холодильники. Ковры. Телевизоры. Всего помногу. Действовал этот офицер с размахом, достойным настоящего оккупанта. Сомнений не оставалось: полковник – обыкновенный вор, хотя он и объяснял, что якобы бесхозное имущество везет в свою часть для нужд личного состава. «Вы – подлец, – сказал я ему, – и будете отвечать по закону!»

Но какие обвинения могла предъявить этому полковнику хотя бы и целая армия военных прокуроров? Да никаких… Мародерство? Но эта уголовная статья действует только в условиях военного или чрезвычайного положения, которые не были введены на территории ЧР. То есть факт мародерства налицо, но привлечь человека к ответственности по законам военного времени невозможно. Ну ладно, может, квалифицировать такие действия как кражу? И опять возникает серьезная юридическая преграда. Уголовное дело можно возбудить, если есть заявление потерпевшего. Того человека, у которого украдено это добро. Но взято оно из наскоро покинутых беженцами домов, и понятное дело, никаких заявлений нет и в помине. Офицер, который по нашему разумению достоин скорого суда и расстрела как мародер, только улыбается… Из армии его, конечно, выгнали с позором, но это слабое утешение.

Отчасти наши проблемы проистекали из-за постоянной нехватки обученных и проверенных службой бойцов. Был объявлен массовый прием в армию по контракту, так как по нашей бедности многие из частей, еще вчера считавшихся боеспособными и прославленными, сегодня только и могли похвастаться былой славой. Как я уже рассказывал, даже на штурм Грозного, в жестокий бой, требующий высокого профессионализма и чудовищного напряжения сил, шли неукомплектованные танковые экипажи.

Считалось, что среди резервистов найдется немало подготовленных людей, для которых свобода и независимость Родины не является пустым звуком. Были и такие: солдатом-контрактником пришел во внутренние войска Виталий Бабаков, ставший впоследствии офицером и Героем Российской Федерации. Но внушительная часть воинства, нанятого по контракту, представляла собой людей, не реализовавшихся и не нашедших себя в обществе. Встречались откровенные пропойцы и бродяги. Иных можно было сразу же идентифицировать как обитателей мусорных свалок, и оставалось только удивляться неразборчивости военкоматов, которые призвали этих людей на военную службу по контракту.

На наше удивление всегда следовал один и тот же циничный ответ: а много ли вы найдете охотников среди благополучных и устроенных в жизни людей, кто согласился бы подставлять свою голову за сто долларов в месяц или умирать за серебряный орден? Тут ничего другого не оставалось, как вспомнить наши давние дискуссии в Академии имени Фрунзе по поводу удивительных свойств нашего национального характера. Тогда мы пришли к выводу, что наш российский человек достоин удивления. Сегодняшний горький пьяница, бомж, он заглядывает в пивные бутылки, чтобы допить за кем-нибудь остатки, но завтра, при определенных условиях, не моргнув глазом может броситься со связкой гранат под вражеский танк. Что ж, многие свойства русской души остальному человечеству кажутся загадочными, непознанными и необъяснимыми.

Кого-то из новоприбывших контрактников мы отбраковывали сразу, но на лбу у человека не написано, что он – запойный алкоголик, к тому же буйный во хмелю. Бывало и так, что некоторых из них, склонных к беспрестанному поиску выпивки, мы находили на окраинах чеченских сел с перерезанным горлом: так закончились многие походы за водкой и наркотиками. Заканчивались они и пленом, из которого мы старались вытянуть всех солдат до единого, не разделяя их на плохих и хороших. Еще для части контрактников их недолгая служба в армии закономерно окончилась тюрьмой. Все это было, и я не считаю нужным скрывать, каким трудом досталось нам освобождение наших рядов от балласта. Только при мне были преданы суду несколько сот военнослужащих, повинных в уголовных преступлениях.

* * *

Как это всегда бывает на войне, кто-то из наших военнослужащих время от времени попадал к боевикам в плен. В бою это случалось чрезвычайно редко. Раненых, контуженых бойцов их товарищи выносили из-под огня, даже рискуя собственной жизнью, и немедленно, как только представлялась возможность, отправляли в тыл, туда, где им могла быть оказана квалифицированная медицинская помощь. Но, даже оказавшись в меньшинстве – это случается, когда бой принимает разведгруппа или небольшое подразделение солдат, действующее в отрыве от основных сил, – российские солдаты демонстрировали стойкость и редко сдавались в плен по собственной воле.

Во-первых, стойкость у нас в крови. Мне известны случаи, когда, не желая сдаваться в плен в безвыходной ситуации, солдаты и офицеры намеренно подрывали себя последней гранатой или по радио вызывали на себя огонь своих батарей. Во-вторых, многие выбирали смерть, чтобы не подвергнуться мучениям и издевательствам боевиков из НВФ. Часто они заканчивались казнью. Иногда настолько жуткой, что далеко не каждый прокурор или следователь мог досмотреть до конца трофейную видеокассету или стопку фотографий, на которых была запечатлена эта казнь. Чеченские боевики имели обыкновение снимать на видеокамеру расправы над пленными. Отрезали головы, жгли живьем, сдирали кожу, сажали на кол. В ходе специальных операций такие страшные видеоматериалы нам иногда попадали в руки, и мы были вынуждены знакомиться с ними, чтобы узнать судьбу наших пропавших без вести военнослужащих или для того, чтобы провести розыск палачей. Некоторые из них даже не считали необходимым прятать свои лица под масками. Так был разоблачен один из бандитов – некий Темирбулатов, по кличке Тракторист.