Текст книги "Тяжелые звезды"

Автор книги: Анатолий Куликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 47 страниц)

Вскоре мы согласовали все детали, и уже через день, захватив в качестве сопровождающего помощника военного атташе при посольстве России в Великобритании, я был в гостях у госпожи Бенигсен. Она не делала секрета из того, что является сторонницей генерала Дудаева и независимости Ичкерии. Более того, эту убежденность она вынесла после встреч с самим Дудаевым, и теперь ей хотелось понять, насколько права она, высказав поддержку этой справедливой, по ее оценкам, национально-освободительной борьбе. В словах Марии Бенигсен, вполне корректных по форме, явственно ощущалось беспокойство, свойственное всему британскому обществу. Действительно, как относиться теперь к России, когда в сообщениях с Северного Кавказа вновь реанимируются призраки «ограниченных контингентов» и «героических моджахедов» – всего того, что после войны в Афганистане вызывает на Западе аллергию ко всему русскому и российскому?

Я сразу понял, что правнучка российского генерала относится к тому типу людей, чье книжное воспитание сформировало свои представления о справедливости. О том, как следует поступать честному человеку, если кто-то, по ее мнению, оказался в беде. В основе таких ощущений лежит благородство и самые чистые порывы души. И если люди на них не зациклены, трезвые оценки очевидцев всегда открывают им глаза, как и любая иная информация, если она не тенденциозна и свободна от предубеждений.

Надеюсь, что не потерял ни своего, ни чужого времени, откровенно рассказав госпоже Бенигсен о ситуации в Чечне. Еще один человек понял, что на другой чаше весов, на которых и следует определять меру справедливости, лежат судьбы многих тысяч людей – обобранных, униженных, изнасилованных и убитых в Чечне. Что свобода чеченского народа и свобода бандитской Ичкерии в моих глазах не являются синонимами. Что никто из нынешних российских генералов не является последователем тактики «выжженной Чечни», которую в обстоятельствах своего времени применял современник ее далекого деда Бенигсена другой генерал – Алексей Петрович Ермолов. Что сам я, А.С. Куликов, вовсе не являюсь врагом чеченского народа, а как раз напротив – убежденный интернационалист. Потому как вырос в многоликой кавказской среде и могу ругаться на всех ее языках, включая греческий… И я рад, что мои аргументы показались ей убедительными. В конце нашей многочасовой встречи Мария Бенигсен уже не казалась столь категоричной, и распрощались мы почти друзьями. Напоследок она улыбнулась: «Кажется, господин генерал, я готова разделить вашу точку зрения…»

Вот эти нравственные искания едва знакомых мне британцев напомнили мне о важном правиле человеческого общения: если ты не в силах убедить одного человека, то тебе не дано убедить и общество. Это касается наших сугубо домашних проблем, особенно тех, что прямо или косвенно касаются обязанности государства и его чиновников разъяснять гражданам собственные поступки.

В предыдущих главах я очень подробно рассказал о том, как внутренним войскам МВД России еще в 1993 году было отказано в опубликовании материалов, которые касались истинного положения в Чечне. Именно этими соображениями было вызвано и то, что руководителю президентской администрации Филатову и вице-премьеру Шахраю я не раз говорил о целесообразности создания мозговой группы – всего несколько человек, – которая могла бы загодя готовить общественное мнение в России в расчете на то, что когда-нибудь вопрос о наведении конституционного порядка в Чечне станет для страны первостепенным. Надо было показать антигуманную, бандитскую суть этого режима, а пропагандистские приемы, которые для такого случая имеются в запасе любого уважающего себя государства, должны были расставить точные акценты.

Это не означает ограничения свободы слова или ограничения прав журналистов на распространение информации. Это означает, что пропаганда твердой и однозначной позиции президента и правительства России тоже имеет право на существование, как и всякий иной информационный продукт. Если, конечно, он не содержит призывов к насилию, не сеет национальную и религиозную рознь. В этом отношении я за цивилизованный подход, который выработан в государствах с устойчивыми демократическими традициями.

Но произошло то, что и должно было произойти в обстановке безволия, беспринципности и верховенства иллюзий, что наш российский народ опять безропотно проглотит те жалкие информационные корма, которые ему сварили все в тех же котлах на Старой площади… И нечего удивляться, что общество хотело знать, какие все-таки ценности мы отстаиваем в Чечне и стоят ли эти ценности той страшной цены, что была уплачена в новогоднюю ночь на улицах Грозного. Оно не видело рабов, которых годами держали на цепи и превращали в скот, оно не могло примерить на себя горе и безысходность той девочки, которую насиловали полтора десятка боевиков. Россияне просто не осознавали опасности безжалостного террора, который позднее превратит в прах их собственные дома в Москве и в Волгодонске.

Негативное отношение к войне со стороны российского общества и средств массовой информации было болезненно воспринято верховной властью. Борис Ельцин так характеризует этот период в своей книге «Президентский марафон»: «Именно тогда, в 95-м, Россию поразила новая болезнь – тотальная «отрицаловка», полное неверие в себя, в свои силы. Мы, россияне, разлюбили сами себя…»

В словах Б. Ельцина чувствуется искренняя обида на журналистов, поставивших под сомнение правоту его президентских решений. На мой взгляд, все могло быть иначе, если бы диалог власти с обществом по чеченской тематике был построен на фундаменте доверия и правды.

* * *

Именно мне принадлежат те, сказанные в сердцах, слова, что чеченец Мовлади Удугов в одиночку переиграл весь пропагандистский аппарат Российской Федерации. Сепаратисты не ленились каждую нашу ошибку обращать в свою пользу, а их политический пиар был куда эффективнее нашего, потому что всегда доставлялся по адресу.

Впрочем, определенную фору дудаевские пропагандисты все-таки имели: как утверждают израильтяне, не раз убеждавшиеся на собственном опыте, что «ничто не сможет победить простую фотографию, запечатлевшую вооруженного солдата или танк, напротив которых стоит ребенок с камнем в руке…» Элементы тактики палестинской интифады применялись на первых порах и в Ингушетии, и в Чечне. Были ли они собственным изобретением чеченцев или слепком с палестинских образцов – не суть важно: такие фрагменты народного гнева были способны убедить кого угодно и задать скорость течения всей информационной реке.

Противопоставить этому в условиях войны можно немногое. Ссылаясь на слова хорошо знакомого мне Тимоти Томаса, специалиста из американского центра по изучению иностранных армий, во время подготовки и проведения знаменитой операции «Буря в пустыне» к информации, к тому же строго дозированной, были допущены только армейские журналисты. Такой подход к проблеме полностью соответствует сути афоризма, высказанного Уинстоном Черчиллем по поводу того, что «правда на войне стоит так дорого, что ее должны охранять караулы лжи».

Но то, что уместно при столкновении целых государств, вряд ли окажется полезным во время внутренних конфликтов. Другое дело, что мне по-человечески близка точка зрения известного российского журналиста Олега Попцова, как-то сказавшего: «Свобода слова – это не собственность журналистов, это собственность общественности…», и в контексте этих слов подлостью кажутся такие действия журналиста, когда прилюдно он называет братом главаря банды террористов, только что расстрелявшего тридцать заложников.

События на Кавказе – последнее десятилетие войн и раздоров, показали, что в России есть множество талантливых, совестливых и отважных журналистов, хлеб которых иногда труднее, чем солдатский, а работа – связана со смертельным риском. Я отношусь к ним с уважением и благодарностью, отдавая дань памяти тем из них, кто погиб при исполнении своих профессиональных обязанностей.

Думаю, что сложная наука взаимодействия силовых структур с журналистами будет освоена и нами – при условии определения перечня обоюдных прав и обязанностей. Через которые нельзя будет переступать, и в первую очередь там, где интересы силового ведомства и журналистики подчинены гражданскому долгу. Я имею в виду те случаи, когда нам снова придется столкнуться с террористами, выдвигающими свои требования. Мировая практика почти не знает случаев, когда бы террорист или террористические организации получали возможность заявлять о себе через не подконтрольные им СМИ или ставить условия обществу. Обычно это исключается. Но и там, где правда жизни требует телевизионной «картинки», слова бандита никогда не звучат открыто, а сопровождаются комментарием, лишенным пропагандистского пафоса. Это должно стать нормой уже сегодня, потому что главной целью почти любого террориста и любого теракта является общественный резонанс. Как показали события в Буденновске и Кизляре, основной бой шел именно за прямой телевизионный эфир, и я готов признать, что мы его проиграли.

* * *

Первые бои в Чечне и штурм Грозного очень скоро выявили группу деятельных и не теряющих присутствия духа генералов, имена которых вскоре будут на слуху у всей страны, а их воинские звания по заслугам будут предваряться эпитетом «боевой». Это генералы Иван Бабичев, Владимир Михайлов, Константин Пуликовский, Лев Рохлин, Вячеслав Тихомиров, Геннадий Трошев, Владимир Шаманов, Леонтий Шевцов – из армии и генералы Виктор Воробьев, Владимир Колесников, Михаил Лабунец, Павел Маслов, Вячеслав Овчинников, Анатолий Романов, Иван Храпов, Анатолий Шкирко – из внутренних войск и аппарата МВД.

С одним из них – генерал-лейтенантом Львом Яковлевичем Рохлиным, я был знаком по Академии Генштаба: учились на разных курсах, но жили в одном доме. Об осторожной, продуманной тактике этого военачальника, являвшегося командиром 8-го гвардейского армейского корпуса, уже говорилось, но к этому следует прибавить, что в иных случаях Лев Яковлевич совсем не медлил, а, положившись на интуицию, мог отхватить единым махом хороший кусок города или целый завод. Она, как правило, его не подводила. Сказывался боевой опыт, полученный в Афганистане, и навыки управления войсками, что были приобретены на высоких командных постах комдива и комкора. Ко всему прочему, весьма импонировал его прямодушный стиль общения. Это в документальном фильме Александра Невзорова Рохлин предстает этаким душевным генералом в трогательных роговых очках… На самом деле, увидев меня, он тут же настойчиво потребовал отдать ему весь спецназ МВД, который находился в городе. Стал выяснять – зачем?.. – «Штурмовать высотные здания!» Я ни в какую: «Лев Яковлевич, это милицейский спецназ. Он этому не обучен».

Это не ведомственный раздрай, а моя собственная осторожность, проявленная, кстати, совершенно вовремя. Еще не знаю, что задумал Рохлин и как намерен распорядиться спецназом. Я – противник лобовых атак, и пока мы не согласуем каждую деталь – никому ничего не отдам.

Так знакомимся с Рохлиным, понемногу привыкаем друг к другу, а потом воюем плечом к плечу.

* * *

Уже после его смерти попалась на глаза книга Андрея Антипова «Лев Рохлин. Жизнь и смерть генерала». Один из ее эпизодов напрямую касался событий, имевших место в 1994 году, и не обходил стороной мое имя. Часть приведенного ниже текста – лишь версия автора, но вкрапленные в нее воспоминания Льва остановили мой взгляд. Привожу отрывок текста целиком, без исправлений, оставляя на совести А. Антипова ошибочное написание топонимов и многое другое:

«…И колонна пошла… в обход. Начав движение в противоположном направлении – через ставропольские степи. «Красная звезда» тогда писала, что генерал «исчез с оперативных карт Генштаба и разведсводок дудаевских боевиков. Его колонна, протяженностью 20 километров и в составе более 500 машин, ночными маршами, скрытно, в режиме радиомолчания преодолела более 500 километров бездорожья, не вступая в боевые столкновения, обходя засады и вытаскивая самые безнадежные с технической точки зрения машины». Рохлин не сразу принял решение идти в обход. Первоначально предложенный командованием группировки войск в Чечне маршрут должен был пролегать совсем в другом направлении – через поселок Хасавюрт. На этом настаивал Анатолий Куликов, впоследствии министр внутренних дел, командовавший в то время силами МВД в Чечне. Комкор не мог взять в толк: почему его подразделениям предлагают пойти через крупный населенный пункт? Это противоречило всем мыслимым правилам движения войск в условиях противодействия противника. Не на парад же шли войска. И не с цветами встречали их местные жители. Лучшего места для засады, чем поселок или город, не найти…

Не принимать же всерьез рассуждения о невозможности демонстрировать опасения относительно лояльности местных жителей…

…А ларчик открывался просто. Настояния Куликова диктовались отнюдь не тем, что он разделял идею подобных рассуждений. Анатолий Сергеевич руководствовался куда более прозаическими соображениями. В районе Хасавюрта чеченские боевики блокировали полк внутренних войск. И генерал рассчитывал, что войсковая колонна отвлечет на себя противника и позволит его людям выйти из блокады. Открыто попросить помощи будущий министр, похоже, не решался.

Короче, ситуация была вполне банальной.

В условиях отсутствия единого командования, – говорит Рохлин, – подобное поведение начальников объяснимо. Каждый печется только о своих. И если готов разделить ответственность с соседом, то совсем не поровну. Позднее Рохлин еще не раз столкнется с этим. А некоторые представители МВД попытаются впоследствии обвинить его во всех смертных грехах, начиная с ошибок, по их мнению, в управлении войсками в целом и заканчивая якобы неправомерными требованиями в решении отдельных задач. Впрочем, хулителей генерала и без этого будет в избытке. Но появятся они лишь после того, как он скажет правду о проблемах армии и порочности системы управления силовыми структурами.

…Когда наконец обнаружилось, что колонна идет совсем в другом направлении, те, кто следил за ее движением, не могли взять в толк, что происходит… Когда же генерал со своими войсками появился у станицы Червленная и начал подготовку к переходу моста через Терек, примчались гонцы от МВД. Выяснилось, у них новые проблемы: 81-й опон (оперативный полк особого назначения)… попал в сложную ситуацию. Дудаевцы, по их сведениям, сосредоточили большие силы для нанесения удара по полку.

Из полка передают, – рассказывает Рохлин, – что противник превосходит их в шесть раз. Я к ним не успеваю. Была ночь. Принимаю решение: развернуть артиллерию. Что значит развернуть ночью артиллерию, может оценить только тот, кто этим занимался. Артиллерия привязывается к позициям. Ждем. Из полка кричат: «Помогите, началась атака!» «Как помочь?» – спрашиваю. «Пришлите танковую и мотострелковую роту на БМП». Послать ночью танки и БМП значит заведомо обречь их на уничтожение. Они слепые как котята… Выходит на связь Куликов: «Лев Яковлевич, помоги…» Я говорю: «Дайте мне координаты противника, помогу артиллерией». Дают координаты. Начинаю разбираться по карте – это центр полка. Спрашиваю Куликова: «Туда бить?» Он просит: «Разберись сам». Выхожу на связь с полком. Беру отступление на километр… Артиллерия дает предупредительный выстрел. От радости 81-й полк зашелестел: «Туда, и побольше, и побыстрее!» Атакующие разбежались. Спасение полка окончилось. Нас встречали как героев…»

Полемизировать с оценками генерала Рохлина, особенно когда сам он лишен возможности что-либо возразить – я не стану. В конце концов любая война каждому из военачальников видится по-своему и как любое коллективное дело не может обойтись без противоречий и субъективных точек зрения на те или иные ее эпизоды. Иначе бы жанр полководческих мемуаров попросту вымер, не оставив потомкам ничего, кроме сухих планов военных кампаний, груды штабных карт и списков безвозвратных потерь. Поэтому мои комментарии к страницам книги «Лев Рохлин. Жизнь и смерть генерала» не следует рассматривать как попытку переиначить жизнь Льва Рохлина, а только как аккуратные поправки на полях этой книги, особенно там, где не чувствуется редакторский карандаш самого генерала…

Авторская версия А. Антипова противоречит одному очень важному факту: через дагестанский город Хасавюрт никто в Чечню входить не собирался. В первоначальных планах это направление движения войск еще присутствовало, но позднее мы от него отказались: еще хорошо помнились стычки с проживающими в этих местах чеченцами-аккинцами еще в 1990 и 1991 годах. Еще тогда, блокированные населением Герзель-аула войска, уходящие из Грозного, практически не смогли пройти в сторону Новолакского района Дагестана. Я сам отказался от идеи, предполагавшей ввод войск со стороны Хасавюрта, а значит, не мог на ней настаивать, как это утверждает А. Антипов. Впрочем, об этом подробно я рассказал ранее, в той части своей книги, где повествование идет о планах войны и ее первых днях.

Там же следует искать причины, побудившие Рохлина «исчезнуть с оперативных карт Генштаба»: заместитель командующего Северо-Кавказским округом внутренних войск МВД России генерал Михаил Лабунец уже разведал маршрут через буруны, провел по нему 63-й полк оперативного назначения и следом за ним пошли войска Льва Рохлина. Я просто обязан расставить все по своим местам, чтобы не отнимать у того же Лабунца принадлежащие ему заслуги. Именно он, находясь на марше, запросил у меня разрешение изменить маршрут, и это является таким же фактом, как и действия Рохлина, проникнутые ответственностью за выполнение поставленной задачи и жизнь подчиненных ему солдат и офицеров. И внутренние войска, и армия прошли через буруны без потерь!

Но абсолютной правдой является то, что в районе станицы Червленной авангард нашего 63-го полка (А не 81-го пона, как это описывается. – Авт.), встретив сопротивление чеченских боевиков, попросил огня у артиллеристов Рохлина. И ничего необычного в этом нет: у ВВ нет иной артиллерии, кроме минометов и станковых гранатометов. В этих обстоятельствах поддержка наших частей и подразделений артиллерийским огнем является прямой профессиональной обязанностью армии, и было бы странно, если бы Лев не откликнулся на мою просьбу. Корректировка огня шла действительно несколько необычно: Лабунец докладывал мне, я передавал данные в центр боевого управления Объединенной группировки начальнику штаба СКВО генералу Владимиру Потапову, а ЦБУ – непосредственно группировке Рохлина. Никакой паники не было, и после нескольких артналетов бандиты были рассеяны. Полк ВВ частично овладел Червленной, выдвинул на берег Терека боевое охранение и взял под свой контроль место будущей переправы через реку. Вскоре инженерными подразделениями Рохлина через Терек был наведен понтонный мост.

Книга А. Антипова в этой ее части создает ложное представление о принципах взаимодействия армии и внутренних войск и пытается исподволь убедить читателя в том, что победы генерал-лейтенанта Рохлина состоялись вопреки проискам «некоторых представителей МВД», а упоминание моего имени призвано только персонифицировать этот собирательный образ.

Отвечу так: поход «кизлярской» группировки под командованием генерал-лейтенанта Л.Я. Рохлина, включавшей в себя приданные силы внутренних войск, явился примером настоящего боевого сотрудничества и взаимопонимания. Если бы строилось это сотрудничество ВВ и армии на истериках, на крике или недоверии – разве удалось бы группировке Рохлина действовать столь успешно? И если уж быть до конца откровенным, его успех на северном направлении был обусловлен грамотными действиями полков ВВ, которые не тянули на себя одеяло славы, но помогали своим армейским товарищам на совесть. И тем, что удерживали мост у Червленной, обеспечивая беспрепятственный приток сил на северную окраину Грозного (63-й полк оперативного назначения ВВ МВД РФ). И тем, что захватили плацдарм на высотах у станицы Петропавловской, открывший перед Рохлиным возможность с ходу взять часть города и укрепиться в районе консервного завода (81-й полк оперативного назначения ВВ МВД РФ).

Умаляет ли это заслуги самого Рохлина? Конечно, нет! Ибо не может уменьшить заслуг военачальника его умение действовать прагматично – используя результаты всех сил, что сконцентрированы на его оперативном направлении. Сжатый кулак – более грозное оружие, нежели растопыренная ладонь. В сжатом кулаке пальцы теряют свои «указательные», «безымянные» и прочие имена и действуют сообща, многократно умножая силу удара. В таких случаях и речи не может быть о каких-то корпоративных интересах: все должно быть подчинено единой цели и командирской воле.

* * *

Видимо, следует напомнить, что с Львом Рохлиным, как и с Иваном Бабичевым, товарищеские и даже дружеские отношения сложились только в Грозном. Заметил, что между этими генералами шла вполне здоровая конкуренция, и в их лице увидел подготовленных, толковых профессионалов, которые требовали от командования четкой разграничительной линии и всех деталей взаимодействия. После этих встреч осталось чувство уважения к каждому из них и ощущение боевого братства, хотя мы, конечно, не бросались друг другу в объятья и не клялись в вечной дружбе. Это была наша работа, мы разговаривали на одном языке – и этого было достаточно, чтобы пронести взаимное уважение через годы.

Некоторое время спустя, весной 1995 года, части Рохлина были сначала выведены в резерв, а потом и вовсе – из Чеченской Республики. Сам Лев Яковлевич, обретший в российском обществе вполне заслуженное признание, стал в том же году депутатом Государственной Думы по списку движения «Наш дом – Россия», что показалось мне достойным продолжением его военной, боевой карьеры. Если страна воюет, кто иной, если не ее участник, сможет аргументированно отстаивать в парламенте интересы ее воюющих граждан? Кто иной, если не народный депутат, в состоянии убедить политическое руководство страны в необходимости введения на территории Чечни режима чрезвычайного положения? Закон, в принципе, есть. Чрезвычайное положение налицо. Что же мешает применить закон на деле? Вот так размышлял я сам, пытаясь понять логику верховной власти и желая Льву успехов на ниве законодательной работы.

Наши взгляды совпали и летом 1996 года, когда решался вопрос о выводе наших войск из Чечни. На заседании Совета безопасности – об этом в своей книге пишет и Евгений Примаков – я предложил не выводить войска полностью, сосредоточив их часть на Сунженском и Терском хребтах. Для того, чтобы жестко контролировать Грозный, Гудермес и северные районы Чечни – ту часть республики, где, по моему мнению, можно было наладить нормальную жизнь. Имея такой ресурс стабильности, можно было двигаться дальше, на деле убеждая чеченцев, что восстановление законной власти обязательно влечет за собой возвращение мира, достатка, социальных гарантий и подлинной свободы. Но эти аргументы ни президент, ни министр обороны всерьез рассматривать не стали, и мы ушли из Чечни так, как если бы уходили навсегда. Но это, как говорится, другая история.

Так получилось, что мнение депутата Рохлина не только совпадало с моим даже в деталях, но казалось и более смелым: он предлагал оставить войска в некоторых горных районах. В ту пору Лев несколько раз приезжал ко мне, в Министерство внутренних дел, и делился своими тревогами и мыслями. Позднее стал он куда более закрыт, и было видно, что политическая работа – к тому времени Лев Яковлевич стал инициатором движения в поддержку армии – захватила его целиком. Отсюда его резкая критика политики Бориса Ельцина, его взгляды на отсутствие реформ в Вооруженных Силах, его заявления о коррумпированности ряда высокопоставленных военных чиновников.

У него была репутация бескорыстного человека, его имя было известно практически каждому человеку. Если прибавить к этому известные мне свойства его человеческого характера – совестливость, боевитость, страстность, сам собой складывается портрет авторитетного публичного политика. К такому обязательно потянутся и честные люди, и корыстные сливщики компромата, и политические дельцы. Как Лев их сортировал по полочкам – мне неизвестно, но, будучи «главным милиционером» страны, я не мог не чувствовать, что Рохлина подчас используют в своих интересах куда более сведущие в политике люди. Имя боевого генерала казалось им надежной броней в лобовых политических атаках. За него можно было спрятаться в момент передышки. Лев не очень любил, когда ему открывали глаза, и предпочитал действовать в политике так, как он никогда бы не поступил на войне…

Уже после моей отставки – в конце апреля 1998 года – Лев Рохлин неожиданно позвонил мне на дачу и попросил разрешения встретиться. Я охотно согласился, и мы, как только он приехал, зашли в охотничью комнату. Сразу же бросилось в глаза, что Рохлин несколько возбужден, как бы наэлектризован. Без всяких вступлений он задал прямой вопрос: «А.С., как вы думаете, если армейские части войдут в Москву, будут ли внутренние войска этому препятствовать?» Вот так – не открывая никаких планов, буквально с порога… Но в этих словах было нечто, что заставило меня отнестись к его словам более чем серьезно: не тот человек Рохлин, чтоб пугать меня словесной депутатской пургой. Не те у нас с ним отношения. Значит, что-то произошло. Значит, что-то заставило его примчаться ко мне на дачу за неким советом, который нужен ему позарез.

Что ж, высказал то, что думал. Выдержал его тревожный взгляд и ответил твердо: «Лева, если речь идет о вооруженном мятеже или о попытке устранения нынешней власти с помощью Вооруженных Сил, то скажу тебе прямо – эта идея не имеет никакой перспективы, кроме перспективы гражданской войны. Я уже не говорю о том, что тебе самому придется ответить за это, и ты должен помнить, что от тебя в таком случае будут зависеть тысячи, а быть может, десятки и сотни тысяч человеческих судеб. И сам я – убежденный противник таких методов, и тебе их использовать не советую».

Надо сказать, что буквально за день до нашей с Львом встречи прошла информация о том, что часть военнослужащих, в том числе командир Волгоградского армейского корпуса, которым ранее командовал сам Рохлин, отстранены от должности. Кажется, упоминались еще кто-то из его заместителей и офицеров командного состава. Поэтому спросил напрямик: «Не в этой ли связи происходят отставки?..» Лев нехотя согласился: «Да, наверное, в этой…»

Детали были мне неизвестны, но и того, что я слышал, оказалось достаточно, чтобы связать в единое целое и визит Рохлина ко мне, и некие события, взбудоражившие 8-й гвардейский корпус. Не стану утверждать, что именно об этих, некогда подчиненных ему армейских частях, говорил Лев, когда упоминал «поход на Москву», однако не было у меня и причин отметать эту версию целиком. Был со Львом откровенен: «Но ты же сам себя подставляешь!!!» На это он среагировал так, как это свойственно именно публичным политикам: «А.С., я абсолютно ничего не боюсь. И если меня арестуют, это только придаст мне политический вес, и он пригодится на перспективу».

С этим я никак не мог согласиться и принялся его убеждать: «Да, Лев, я знаю тебя как смелого и храброго человека. Но в данном случае ты должен думать не о себе, а о тех людях, которых ты поднимешь. Я не сомневаюсь – ты можешь их поднять, вот только последствия твоего шага могут оказаться для них трагическими, а никакого результата не будет».

На эти слова он ничего мне не ответил, но я понял, что он крепко задумался.

* * *

Надо сказать, что сразу же после моей отставки в марте 1998 года был запущен слух, косвенно обвинявший меня и Черномырдина в подготовке военного переворота.

Эта очевидная ложь должна была сыграть роль контрольного выстрела и, не скрою, поначалу очень сильно задела мое самолюбие. Я – категорический противник подобных антиконституционных мер. Никаких планов, никаких сценариев силового смещения верховной власти не существовало. В то же время я понимаю логику своих недругов: ну как еще опорочить генерала, если не связать его имя с вымышленным заговором?..

Подобный инструмент политической борьбы с военачальниками применяется не первое тысячелетие, но мне попадались люди, которые прочно уверовали в то, что я мог решиться на подобные авантюры. Смешно сказать, даже в лифте Государственной Думы один мой невольный попутчик – очень радикальный политик – как-то разбушевался не на шутку: «Ну почему, А.С., – упрекал он меня, – вы не отобрали власть у Ельцина вооруженным путем?! У вас все для этого было. Вы виноваты в том, что не воспользовались благоприятной ситуацией».

Мне удалось перевести разговор в шутку. Но в марте и в апреле 1998 года, пока не стали известны истинные причины моего смещения с поста министра внутренних дел и вице-премьера правительства, подобные разговоры за спиной очень здорово меня тревожили. Во время моей встречи с Ельциным в апреле того же года первое, что я сказал президенту, чтобы он не принимал всерьез подобные домыслы: «Это же чушь, что мы на пару с Черномырдиным затеяли какой-то переворот!» Ельцин замахал руками: «Что вы?.. Ну, конечно же, нет…»

Сказано это было искренне. А вскоре исчезли и сами кривотолки, так как мундир «путчиста» и «диктатора», сшитый моими политическими оппонентами, никак не вязался с тем, что я делал и говорил до этого, будучи командующим внутренними войсками и министром внутренних дел. Я всегда служил только Закону и всегда соизмерял свои поступки с его требованиями. Закон и приказ для военного человека – это святое! Не дай Бог, через них переступить…

Все это не исключает того, что в некоторых горячих военных головах действительно гуляли мысли о необходимости вооруженного переворота. Иные генералы просто переоценили собственный авторитет в обществе или же находились в плену безнадежных иллюзий. Именно иллюзии подвигли на вооруженное противостояние с законной властью генерала Руцкого и генерала Макашова в октябре 1993 года. Напрасные надежды не давали покоя и генералу Лебедю в 1996 года, когда был заявлен план о создании и подчинении Лебедю, бывшему тогда секретарем Совета безопасности, так называемого Российского легиона.

Будучи в Греции, я поинтересовался судьбой небезызвестных «черных полковников» – тех греческих офицеров, которые несколько десятилетий назад совершили переворот в своей стране. Я почувствовал, что многие соотечественники до сих пор относятся к ним с симпатией. Как сказал, подчеркивая бескорыстие путчистов, мой собеседник: «Они ведь пришли в мундирах и ушли тоже в мундирах…»