Текст книги "Тяжелые звезды"

Автор книги: Анатолий Куликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 47 страниц)

Я и Евгений Максимович Примаков тоже задерживаться не стали. Распрощались с кремлевскими генералами, расселись по машинам и отправились восвояси.

Но лишь только я переступил порог кабинета, сел за стол и раскрыл документы, по президентскому коммутатору позвонил Примаков: «А.С., ты слышал: только что объявили, что от своих должностей освобождены Коржаков и Барсуков? Как это понять?» «Вот так новость! – удивился я. – Надо же… Ведь президент сказал Барсукову, что лишь выводит из предвыборного штаба…» – «Да нет, все произошло, пока мы ехали из Кремля».

Я включил телевизор: новость о смещении со своих постов Коржакова и Барсукова уже передавалась во всеуслышанье.

Как стало известно позднее, сразу после заседания Совета безопасности в приемной Ельцина Анатолий Чубайс поставил жесткое условие президенту: «Решайте: либо вы избираетесь на второй срок, либо не избираетесь и остаетесь с ними!»

То, что указ был немедленно подписан, означает: Ельцин недолго стоял на распутье.

* * *

Наделавшая в свое время много суетливого шума книга Александра Коржакова «Борис Ельцин: от рассвета до заката» в большей степени касалась личных взаимоотношений президента и его охранника, которым, несмотря на добытые в Кремлевском дворце генеральские погоны, по сути, всегда оставался Александр Коржаков.

Мои слова не следует понимать как пренебрежение к людям его профессии: охранять президента – это сложная, опасная, по-настоящему жертвенная работа. Офицер личной охраны, или, как называют себя люди этой профессии – «живой бронежилет» – зачастую становится человеком не только хорошо информированным о жизни охраняемого лица, но и другом, и соратником, с которым ешь из одного котелка.

Есть охрана у меня самого. Я верю этим людям и полагаюсь на их профессионализм и человеческую надежность. Это естественно в кругу офицеров.

Возвышение Коржакова из майоров в генерал-лейтенанты происходило не на моих глазах, и я не вправе комментировать этот отрезок жизни Александра Васильевича.

Его книга тоже осталась лежать недочитанной, но это, скорее, следствие моего безразличного отношения к придворной жизни вообще и к придворным интригам, в частности. Мне показалось, что лучшим комментарием к ней мог бы послужить известный афоризм Шарля Монтескье: «Лакейская – это питомник для будущих вельмож».

Об этой книге я вспомнил, чтобы как-то обозначить характер моих взаимоотношений с Александром Коржаковым, который к моменту моего назначения на должность министра внутренних дел уже давно считался человеком влиятельным. Почти всемогущим. Аудиенций с ним добивались олигархи, политики, военачальники. Гуляли небезосновательные слухи, что Александр Васильевич казнит и милует своей волей и пары его слов на обрывке бумаги достаточно, чтобы одного наделить генеральским званием, а у другого – отнять банк или, например, нефтяную компанию.

Не знаю. Наши пути редко пересекались. Нас ничто не связывало, и я абсолютно ничем не был ему обязан. Неслучайно, в своей книге, в той части, где приведен разговор Коржакова якобы с Виктором Степановичем Черномырдиным, на вопрос своего собеседника: «А как Куликов – наш?», Александр Васильевич отвечает: «Я не знаю, чей он. Не я его ставил». Так оно и было.

Виктор Федорович Ерин рассказывал мне, как лично рекомендовал меня на должность министра. Павел Сергеевич Грачев говорил, что на вопрос Ельцина о моей кандидатуре отрекомендовал меня наилучшим образом. Не знаю, интересовался ли президент мнением Коржакова обо мне, но это и не суть важно. Борис Николаевич часто советовался с чиновниками своей администрации, с членами правительства по поводу того или иного человека, которого намеревался назначить на высокую должность. Вот так однажды и меня самого он застал врасплох вопросом: «Скажите, А.С., есть ли у вас на примете кандидатура нового генерального прокурора?»

Пока я советовался в министерстве с генералом Кожевниковым – ведь знал я далеко не всех прокуроров в России, особенно таких, кого бы мог лично рекомендовать, – Ельцин принял решение о том, что генеральным прокурором станет Юрий Ильич Скуратов. Его я не знал. Впервые познакомились после его назначения.

Что касается Коржакова, то он всегда вежливо здоровался со мной, когда я был командующим войсками и тепло поздравил меня с переездом на Житную улицу, в министерство. Как я уже упоминал, звал в Президентский клуб и обещал выписать членскую карточку.

То, как он исполнял свою работу, оставаясь на людях преданной тенью президента Б.Н. Ельцина, не могло не вызывать у меня чувство уважения. Думаю, он добросовестно исполнял свою основную обязанность. Жаль, что в сухом остатке его генеральской службы оказалась только вот эта мстительная книга – «Борис Ельцин: от рассвета до заката», и больше ничего.

Но Коржаков не имел бы славы сильного человека, если бы не попытался влиять на деятельность такой могущественной структуры, которой являлось МВД Российской Федерации. Несколько раз он просил оперативные материалы, и мне докладывали, что есть устный запрос на то генерала Коржакова.

Не думаю, что он чем-либо у нас разжился, но из Генеральной прокуратуры, я знаю, он кое-что получил.

Один только раз он появился у меня вместе с неким Стрелецким. Их интересовали некоторые факты коррупции в милицейской среде, в том числе материалы по Солдатову. Все, что они приводили в доказательство, показалось мне тогда неубедительным: «Вот там Солдатов замешан…» Я попросил: «Скажите конкретно, что у вас есть на руках?» Коржаков со Стрелецким отделались общими фразами и никаких доказательств коррумпированности этого генерала не предъявили.

Впоследствии, летом 1996 года, когда уже был снят Коржаков и на основании иных материалов Солдатов был уволен со службы, но дело не в этом. Важно то, что Коржаков понял: без достаточных оснований я людей не буду ни выгонять, ни отдавать под суд.

До марта 1996 года Александр Васильевич относился ко мне совершенно лояльно.

Но после 18 марта 1996 года, когда я воспрепятствовал разгону Государственной Думы и запрету компартии, в наших отношениях почувствовалось отчуждение. Здороваться-то мы здоровались, но было видно: Коржаков недоволен. Что-то очень важное я поломал в его политических планах.

Может быть, он рассчитывал на то, что я приватно буду информировать его как человека, близкого к президенту? Но я имел прямой доступ к Ельцину и не нуждался в услугах посредников. Правда, советовался, когда речь шла о безопасности президента, и понимал, что к моим доводам Борис Николаевич может и не прислушаться.

Перед полетом Ельцина в Чечню убеждал Коржакова: «Отговорите!» Александр Васильевич ответил мне с некоторой обреченностью в голосе: «Не послушает. Меня, вроде того, от тела – оттирают… Там уже не я – там другие люди влияют на президента».

* * *

Дальше Лебедь в поисках очередной эффектной акции берется за борьбу с преступностью в Москве.

Откровенно говоря, я даже обрадовался: ну вот, слава Богу, есть на кого опереться, и во время нашей очередной встречи сказал Александру Ивановичу Лебедю, что поддерживаю его начинание.

Мы провели несколько совещаний у мэра Москвы Юрия Михайловича Лужкова. Вскоре выяснилось, что Лебедем вынашивается несколько совершенно бредовых идей. Чего только стоило планируемое им создание специальных сил для борьбы с преступностью, под его, Лебедя, руководством или арест подозреваемых без санкции прокурора – на основании всего лишь оперативных данных.

Но поскольку в московской мэрии было много грамотных юристов, замыслы Лебедя были раскритикованы еще на уровне идеи. И вскоре он убедился, что кавалерийским наскоком сделать ничего нельзя.

В последних числах июня от Лебедя опять последовал телефонный звонок. Опять с просьбой срочно прибыть в Совбез в связи с «серьезностью обстановки».

Встретил он меня вопросом: «Скажите, А.С., как у нас охраняется телецентр в Останкино? Шаболовка? Какими силами?» Отвечаю: «Все охраняется. Учли и опыт 93-го года. Захват телецентра «Останкино» исключен». В свою очередь поинтересовался: «Случилось что-то экстраординарное?» Лебедь придвинулся ко мне: «А.С., поймите – президент вырубился… Он в тяжелом состоянии». «Как?» – изумился я.

Александр Иванович развел руками: «Вот так!» То ли уточняя, то ли, наоборот, утверждая, Лебедь задумчиво произнес: «А.С., вы же были на приеме в Кремле?». «Конечно, был, – подтвердил я общеизвестный факт. – Причем вместе с вами. И что же?». «А то, что, – Лебедю не терпелось меня удивить, – Борис Николаевич выпил там пять рюмок водки…»

Я рассмеялся: «Александр Иванович, да будет вам известно, что президенту из водочной бутылки наливают одну лишь воду. И делают это уже несколько месяцев – с того времени, когда у президента появились проблемы со здоровьем. Если Ельцин сейчас, как вы утверждаете, болен, то причины кроются в чем-то ином. Но как, – я испытующе посмотрел Лебедю в глаза, – это проверить?»

Во-первых, мое известие о том, что Ельцин уже давно не пьет на людях ничего крепче воды, ошарашило секретаря Совбеза: он этого не знал и попытался неловко отшутиться: «Надо же, мне показалось, что он выпил больше меня…» Во-вторых, способ, с помощью которого Лебедь предложил мне выяснить состояние здоровья Ельцина, потряс меня своей самонадеянностью. «Ну, вы же – министр, – сказал он. – Поднимите трубку, попросите к телефону президента и проверьте!»

«Нет, Александр Иванович, – решительно возразил я. – Такие методы тестирования президента мне не по душе. Но если ваша информация о тяжелом состоянии Ельцина верна, то должен быть в курсе Черномырдин. Давайте свяжемся с ним?»

В принципе мне уже стала понятной причина, вынудившая Лебедя интересоваться у меня системой охраны телецентра в Останкино: ему мнилось, что теперь, когда президент болен или мертв, самое время не пропустить благоприятный момент и успеть раньше других сделать эффектное заявление в эфире.

На законных основаниях – по Конституции – в случае утраты президентом способности управлять страной, президентские полномочия передаются премьер-министру, а не секретарю Совета безопасности. Закон есть закон, и Лебедь не мог не понимать, что высшая государственная власть не могла упасть ему в руки просто так – за здорово живешь. Ее можно было только добыть. Добыть в обстановке смятения, когда нация особенно нуждается в лидере.

Было по всему видно: Лебедь страстно мечтал об этом. Отсюда грезы о телецентре «Останкино», отсюда мелочная суета человека, боящегося пропустить дележ наследства.

Пляска на гробах – это не в моем характере. Как бы ни сложны были мои личные взаимоотношения с Ельциным или с кем-то иным, я никогда не желал людям зла. Тем более смерти. Запрограммированность Лебедя именно на такой поворот событий вызывала во мне чувство брезгливости.

Бодрый голос премьер-министра, которого я выдернул в буквальном смысле этого слова с какого-то сельскохозяйственного совещания, не предвещал никаких потрясений: «А.С., я два часа тому назад разговаривал с президентом…»

Черномырдин, которому я, сославшись на озабоченность Лебедя, объяснил причину звонка, охотно делился новостями: «Президент немного простыл. Но ничего страшного не происходит. Он даже попросил оставить ему копию моего доклада перед аграриями. Если будет чувствовать себя лучше, то выступит сам. Его окончательного решения я не знаю. После того, как переговорю с ним, обязательно перезвоню тебе».

Виктор Степанович сдержал слово и связался со мной где-то в половине двенадцатого ночи: «Анатолий, все происходит так, как я уже говорил. Я заезжал к президенту. Он приболел. Выступать не будет – сел голос. Нет никаких причин для волнения – в этом ты должен быть твердо уверен».

Хотя, как я узнал позднее, у Ельцина в тот день действительно прихватывало сердце, версию Черномырдина я принял как нормальный человек, с облегчением, и все – слово в слово – утром повторил Лебедю. Он поблагодарил меня тихим удрученным голосом и положил трубку.

* * *

Первые встречи с Александром Лебедем убедили меня в том, что с этим человеком следует вести себя крайне осмотрительно. Ложный навет – вообще-то не редкость в Кремле, но бездушие и беспощадность Лебедя, сумевшего на моих глазах сфабриковать «дело о втором ГКЧП» и доложить его президенту в выгодном для себя свете, наводили на мысль, что у бывшего командарма не все в порядке с совестью.

Жертвами ложного навета стали несколько генералов, среди которых, как я уже упоминал, были и мои однокашники по Академии Генштаба. Странным казалось и то, что Лебедь, чьи курсантские и офицерские годы прошли под очевидной опекой Павла Грачева, теперь не без удовольствия пинал своего утратившего влиятельность командира. Грачев был снят с должности, а на его место назначен генерал Родионов. Считалось, что на такой замене настаивал Лебедь, пытавшийся «подтянуть» в силовые министерства верных ему людей.

Я не знаю, какие виды имел на меня секретарь Совета безопасности, но до поры до времени он относился ко мне вполне лояльно.

Хорошо помню нашу третью встречу, на которой, кроме Лебедя и меня, присутствовал генерал-полковник Игорь Родионов, недавно назначенный новым министром обороны.

После заседания рабочей группы в Совете безопасности, где обсуждалась ситуация в Чеченской Республике, Александр Иванович попросил нас задержаться для разговора в узком кругу.

Новая инициатива Лебедя была выдержана в его духе и так же, как и все предыдущие, не носила следов длительного умственного труда. «Как вы посмотрите, – сказал он, когда мы остались втроем, – если сейчас сформировать «Российский легион» численностью в 50 тысяч штыков?»

Мы с Родионовым недоуменно переглянулись: что за ерунда? В Министерстве обороны и в Министерстве внутренних дел счет штыкам идет на миллионы, и нет никакой необходимости в новых формированиях. Что еще за «Российский легион»? В ответ я Лебедю сказал следующее: «Александр Иванович, для начала нам хотелось бы понять, а с какой, собственно, целью должно создаваться это вооруженное формирование? Что должен делать легион? Кому будет подчиняться? Скажите откровенно. Без этой информации мы не в силах дать квалифицированный совет».

Лебедь выложил карты на стол: «Поймите, этот кулак нужен мне! Сейчас мы возимся на Кавказе, и конца этому не видно. Будь у меня под рукой такая сила, я бы быстро задушил Чечню! Я сделаю все, что нужно!»

Объяснения Лебедя сразу же показались мне неискренними. Этот легион к Чечне был пришит белыми нитками. Я готов был дать руку на отсечение, что новоявленное войско, будь оно действительно сформировано, никогда бы не покинуло границ Москвы.

На прощание секретарь Совета безопасности протянул мне и Родионову по пакету с бумагами. Корректно пояснил: «Это заготовки. Посмотрите. Если это приемлемо, прошу вас высказать свои соображения…»

На выходе, у лифта, Родионов не вытерпел и, наклонившись ко мне, спросил с тревогой: «Ты понял, к чему он клонит?» Я кивнул головой: «Ну, конечно!»

Обнаружив во мне союзника, теперь Родионов и не думал скрывать свое отношение к инициативе Лебедя: «Никаких ему легионов! Так?» «Конечно, так! – улыбнулся я. – О какой пятидесятитысячной группировке может идти речь, если нет ясности, куда ее сажать и где брать деньги на ее содержание. Сначала надо привести в порядок те части, которые уже имеются…»

Я очень уважаю генерала Родионова. Но в тех обстоятельствах не счел возможным говорить более откровенно. Обозначил позицию – и достаточно… Учитывая особые отношения Лебедя и Родионова, я, честно говоря, не сбрасывал со счетов возможность сговора секретаря Совбеза и министра обороны. С одной стороны, я не хотел обидеть Родионова недоверием, с другой стороны, было еще неясно, как дальше станут разворачиваться события.

Бумаги Лебедя я отдал специалистам для того, чтобы они подготовили грамотное заключение о целесообразности формирования «Российского легиона». «Кулак», о котором говорил Александр Иванович, – это явствовало из документов, – задумывался как вооруженная структура под эгидой Совета безопасности. Там недвусмысленно определялось, что управлять ею должен секретарь Совбеза.

Конечно, присутствовала и дымовая завеса – громкие фразы про Чечню и борьбу с бандформированиями, но было понятно, что Лебедь, заскучавший по командирской работе, вознамерился создать карманное войско – армию преданных штурмовиков, способных в случае смуты, взять под контроль ключевые объекты в Москве и в других городах России.

Разумеется, об этом не было сказано и полслова.

Признаюсь откровенно, мне хотелось, чтобы эта идея как можно скорее утонула в болоте канцелярской тягомотины, в согласованиях и в переписке. Сталкиваться с Лебедем лбами мне не хотелось по одной простой причине: у меня не было уверенности, что мне удастся настоять на своем. Но боялся я не отставки, а того, что вместо меня в министерство назначат более сговорчивого или близкого Лебедю человека. Поэтому своему первому заместителю генералу Павлу Голубцу, которому было поручено заниматься этим делом, я отдал распоряжение: «Подготовьте письмо в Совбез, что части ВВ оперативного назначения, укомплектованные и обеспеченные на 100 %, способны выполнять задачи, возложенные на них законом «О внутренних войсках».

Тут же позвонил Родионову: «Игорь Николаевич, я готовлю вот такой ответ…» Министр обороны, рассмеявшись, признался: «А.С., мои аргументы точно такие же. В общем, считаем формирование легиона нецелесообразным».

* * *

Еще какое-то время Лебедь носился с этой идеей, но, сообразив, что так у него ничего не выйдет, решил изменить тактику. Им был подготовлен проект президентского указа, определявший прямую подчиненность Совету безопасности «частей и соединений, выполняющих задачу в интересах Чеченской Республики». Причем проект этот, когда я его впервые увидел, уже был завизирован руководителем административного департамента правительства РФ Сергеем Степашиным и министром обороны генералом Игорем Родионовым.

Точно также предлагалось и мне – особенно не вчитываясь и наскоро расписавшись – выполнить эту пустую формальность. Что тут особенного? Мои войска и сотрудники милиции, находящиеся в этом регионе, и без того находятся в подчинении командования Объединенной группировкой. Логично было предположить, что Совбез берет на себя тяжелую миссию по координации действий всех силовых структур в Чечне. Нормальный человек за это только спасибо скажет. Совет безопасности в этом случае получает полномочия, почти равные тем, что имел в дни Великой Отечественной войны Государственный комитет обороны.

И меня персонально этот будущий указ вроде бы не обходит стороной – я там фигурирую в качестве будущего руководителя будущего оперативного штаба. Все очень почетно. Красиво. Значительно. Остается только поставить подпись – и дело с концом…

Но я не тороплюсь доставать ручку.

Что-то настораживает.

И мгновенно соображаю что… Вот как казуистически выстроена фраза: «Подчинение частей и соединений, выполняющих задачу в интересах Чеченской Республики».

Теперь мне все понятно – и я отодвигаю проект указа в сторону: «Этот документ я визировать не буду. Не буду по двум причинам. Во-первых, в нашей стране почти все части и соединения выполняют задачу в интересах этой республики, потому что меняют на войне друг друга или сделают это в будущем. Этот документ, – тут я обратился напрямую к Лебедю, – дает вам полномочия управлять практически всеми имеющимися в России частями и соединениями Министерства обороны, МВД, а также остальных силовых структур. Во-вторых, управление оперативным штабом подразумевает мое подчинение вам, Александр Иванович. С этим я согласиться не могу!»

Лебедь негодует: «А как вы хотели?»

Отвечаю спокойно: «А я хочу так, как это записано в Конституции и в законе «О Совете безопасности». Совбез – это совещательный, рекомендательный орган для президента России. Вы – его секретарь. А подчиняюсь я Верховному Главнокомандующему, и вам подчиняться не собираюсь!»

У Лебедя – каменное лицо. Как поступить со мной в будущем, секретарь Совбеза уже придумал. Просит Степашина: «Давай, звони Черномырдину! Пусть он принимает решение!»

Некоторое время спустя нас всех приглашает к себе председатель правительства. Виктор Степанович садится во главе стола. По левую руку – мы с Игорем Николаевичем Родионовым, по правую – Лебедь с Сергеем Вадимовичем Степашиным.

Пока Лебедь жаловался на несговорчивость министра внутренних дел, Черномырдин проект указа раза три глазами пробежал и теперь в мою сторону кивает: «У тебя, А.С., какие возражения?..»

То же самое, что я говорил раньше, повторяю в присутствии ЧВС. Где надо нажимаю, усиливаю: «Обратите внимание на этот пункт… Управление штабом – на меня, а это значит, что я должен подчиняться Лебедю. Это незаконно!»

Черномырдин меня с ходу поддерживает: «Александр Иванович, но Куликов прав! Он подчиняется только Верховному Главнокомандующему».

Лебедь закурил в кабинете Черномырдина, чего никто и никогда себе не позволял: премьер-министр на дух не переносит табачного дыма. И в этом тоже вызов… Лицо у Лебедя багровое. Уже нависает над столом, рычит громогласно: «А я что вам, х…й собачий?»

После этой фразы все вроде как впали в оцепенение: такого еще не бывало! Черномырдин даже головой поник от стыда и тоже молчит…

Есть границы, через которые я никогда не переступаю сам и, соответственно, не позволяю перешагивать другим людям. Никогда не стану унижать и позорить даже очень виноватого человека. Чувство собственного достоинства – это та ценность, которую стоит защищать яростно и бескомпромиссно. От кого бы то ни было. Чего бы этого ни стоило. И будь Лебедь хоть трижды наследником престола, ни ему, ни ему подобным не позволю разговаривать с собой в подобном тоне.

Поэтому спокойно – в гнетущей тишине мои слова звучат особенно отчетливо – задаю Лебедю вопрос: «А вы, почему ведете себя по-хамски в присутствии председателя правительства России и двух министров? Кто вам позволил себя так вести?! Вы что, не понимаете, где вы находитесь?»

Лебедь в кураже скандала кричит мне через стол и брызжет слюной: «Да, я – хам! Я – хам! А что?!»

Я развожу руками. В принципе мне нечего сказать. Понятно, что за человек. Ясно, каков масштаб этой личности. Нестрашно, что нажил себе лютого врага. Страшно то, как проедется этот Лебедь по России, если доведется ему добраться до вожделенной власти… Этот ни перед чем не остановится и никого не пожалеет!..

* * *

Этот яростный поединок в кабинете Черномырдина упомянул и Б.Н. Ельцин в своей книге «Президентский марафон». Но в свое время, в кругу осторожных политиков, мечущихся в своих пристрастиях между действующим президентом и Лебедем, мой вызов, брошенный секретарю Совбеза, расценивался как неуместная и несвоевременная храбрость. Понимали, что Лебедь, человек мстительный и мелочный, вряд ли простит мне подобное восстание, тем более что сам Ельцин, уставший от войны в Чечне, рад был спихнуть на Лебедя все связанные с ней заботы и неприятности.

В оценке человеческих качеств генерала Лебедя я не ошибся: он рвался к власти и, кажется, был готов пойти ради нее на все, что угодно.

Вот только в одном, я верил, не сподличает даже Александр Иванович – там, где речь идет о Чечне. О наших солдатах и офицерах, несущих на себе тяжесть войны. Все-таки за плечами у Лебедя был Афганистан, на груди – боевые ордена, и я полагал, что принципы боевого братства, начисто исключающие предательство, не позволят ему, как офицеру, принимать легковесные или эгоистичные решения. При всех сложностях складывающейся на территории Чечни обстановки ни у кого не было сомнений, что мы способны удержать ситуацию под контролем.

Как известно, ранним утром 6 августа 1996 года многочисленные силы сепаратистов, заблаговременно просочившиеся в город, произвели нападения на военные и гражданские объекты в городе Грозном.

Информация о том, что в городе накапливаются боевики, стала стекаться к командованию федеральных войск из различных источников еще задолго до самих событий. Назывались разные цифры, но речь шла о сотнях боевиков, расползавшихся по всему городу. Было ясно: затевается нечто серьезное. Объединенные общим командованием эти люди дожидались сигнала, чтобы достать из тайников оружие и боеприпасы.

Чтобы предвосхитить их нападение, следовало ввести в республике чрезвычайное положение и провести в Грозном несколько упреждающих операций – так называемых «зачисток», чтобы выявить тайники и проверить прибывающих в город людей на их принадлежность к незаконным вооруженным формированиям.

Но Лебедь, демонстрировавший свою приверженность договоренностям в Назрани с руководством боевиков, ничего иного слышать даже не хотел. Как следствие, армейские части ушли из центра Грозного на окраины – в Ханкалу и Северный. Блокпосты, на которых несли службу военнослужащие ВВ и сотрудники милиции, хоть и были подготовлены к длительной обороне, были все же немногочисленны и отстояли далеко друг от друга.

Такое поведение А. И. Лебедя вызывало у меня по меньшей мере недоумение. Мы столько раз обжигались на том, что чеченские боевики нарушали свои обещания, что вера секретаря Совбеза в их благородство казалась наивностью, сродни той, что позволяет простофилям верить даже в «честное воровское» слово. Я и предположить не мог, что Лебедь, бывший когда-то боевым комбатом в Афганистане, медлит совершенно осознанно, что его назначение уполномоченным представителем президента России в Чечне, как это следовало из радиоперехвата переговоров лидеров НВФ, являлось условием начала боевых действий в Грозном.

В основу плана захвата Грозного легла концепция А. Масхадова. Она предусматривала блокирование частей и подразделений федеральных войск в местах их дислокации и на блокпостах, чтобы исключить их активное участие в обороне правительственных зданий и ключевых военных объектов, которые боевики намеревались взять штурмом, сам штурм и обязательные засады на путях подхода подкреплений. Каждому отряду сепаратистов был «нарезан» свой район действий и поставлена конкретная задача по этапам операции.

Для этого, как это уже рассказывалось, часть своих сил боевики НВФ ввели в город заранее и с началом операции успешно выполнили первую задачу – блокировали части и подразделения федеральных войск. Наша оборона носила очаговый характер, причем чеченцы имели возможность спокойно передвигаться по городу, используя маршруты, которые не были перекрыты блокпостами федеральных войск.

Сразу же пошли потери.

Поминутная, я бы даже сказал – посекундная – хроника первого боевого дня пестрит сообщениями: «Блокированы», «Подверглись нападению», «Были обстреляны», «Идет бой»…

Лишь только пришли первые сообщения из Грозного, я понял, что оправдываются худшие наши ожидания, и немедленно отдал распоряжение главкому внутренних войск генералу Анатолию Афанасьевичу Шкирко направить в Чечню оставшиеся резервы. Всего набралось около двух с половиной тысячи солдат и офицеров из частей оперативного назначения.

И это все. Больше резервов нет! Если не считать специальные моторизованные части ВВ или, как часто их называют – «милицейские батальоны». Но в уличный бой их не пошлешь: нет ни техники соответствующей, ни вооружения, ни подготовки. На войне в лучшем случае могут они охранять тыловые коммуникации, и не более того.

Позвонил Лебедю, позвонил министру обороны Родионову. Буквально умоляю: «Дайте два армейских полка!..» Все, что прошу – это чтобы полки из Вооруженных Сил сменили моих людей на блоках и заставах вокруг Грозного. Даже не в городе… В городе я своими силами обойдусь!

Они ни в какую! Не то, что полк – роты никто не дал, пока шли бои в Грозном! Ни мои мольбы, ни прямые указания Черномырдина (Я вынужден был послать ему телеграмму. – Авт.) начальнику Генерального штаба генералу Колесникову: «Отправить и доложить!» – не возымели никакого действия. Никого не отправили и даже не доложили.

* * *

Несмотря на то, что 10 августа боевиками были фактически захвачены центр Грозного, основные улицы и перекрестки, а военнослужащие ВВ и сотрудники милиции на блокпостах, КПП и в комендатурах зачастую были вынуждены вести бой в окружении, появилось ощущение, что силы чеченцев понемногу иссякают. И хотя в город продолжало пребывать их подкрепление, встречный поток, состоявший из убитых и раненых, отнюдь не радовал тех, кто шел им на смену.

Вот свидетельство очевидца, все эти дни находившегося в окружении: «О нападении боевиков на Грозный мы получали сведения, начиная с 1 августа. Вначале считалось, что они пойдут на штурм 2 августа. Потом уточнялось, что у каждого из чеченских отрядов есть пакеты с заданием по действиям в городе, но срок им объявят отдельно. Потом говорилось о 5 или 6 августе. Это были наши данные и данные ФСБ. Мы сразу предупредили всех руководителей, однако серьезного отношения не было.

К 20.00 6 августа обстановка была уже горячей. Мы отбивали здание правительства. Нам обещали помощь. Из штаба Объединенной группировки заверяли по радио: «Идет помощь!» Там колонна… Здесь колонна…. Все это не соответствовало действительности. По зданию правительства лупили ПТУРы, били из гранатометов. Здание удалось поджечь. Я командовал боевыми действиями. Прекрасно проявили себя работники ФСБ, наши люди и питерский СОБР… Из 205-й бригады (205-я мотострелковая бригада Министерства обороны. – Авт.) на одном бэтээре пробился начштаба Бутко и очень помог. Люди воевали прекрасно!

Я сидел на радиоперехвате и поэтому могу твердо говорить, что 10 августа наступил перелом. Меньше стало звучать их позывных. Часть боевиков вышла из города, а охотников входить поубавилось. Начались вопли о том, что боеприпасы кончаются, что нужны грузовики, чтобы вывезти трупы. Ничего экстраординарного в этой ситуации не было. В марте мы уже переживали подобную ситуацию. К 10 августа мы наладили связь с Ханкалой, включая ВЧ. Дух боевиков упал. Я раз двадцать слышал один и тот же их тезис: «Нам из Москвы говорят, что надо продержаться до 14-го».

Они ждали приезда Лебедя…»

* * *

13 августа в некоторых отрядах боевиков из-за значительных потерь и недостатка боеприпасов возобновились упаднические настроения. Учитывая призыв президента России Б.Н. Ельцина вывести из Грозного НВФ и вернуться к выполнению назрановских договоренностей, командующий Объединенной группировкой федеральных войск в Чечне генерал Константин Пуликовский обратился к жителям чеченской столицы с просьбой покинуть город в течение 48 часов по «коридору» через Старую Сунжу.

Он не называл это ультиматумом, но оставлял за собой право в сложившейся обстановке по истечении объявленного срока использовать все имеющиеся силы и средства, в том числе бомбардировочную и штурмовую авиацию, реактивные системы залпового огня и артиллерию для ударов по местам скопления боевиков. Сепаратисты не сомневались в решительности Пуликовского (У него на этой войне погиб сын – офицер. – Авт.) и отнеслись к словам генерала со всей серьезностью.