Текст книги "Тяжелые звезды"

Автор книги: Анатолий Куликов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 47 страниц)

Из Моздока вылетели на вертолете – я с помощником, командующий Объединенной группировкой генерал-лейтенант Анатолий Квашнин, генерал-лейтенанты Валентин Коробейников и Михаил Егоров – и вскоре приземлились в расположении 81-го полка ВВ, находящегося во втором эшелоне группировки Рохлина в районе станицы Петропавловской.

Уже там пересели на бронетехнику и колонной двинулись на консервный завод. Маршрут проходил по северной окраине Грозного, мимо кладбища, приобретшего за последние две недели репутацию гиблого места: оттуда постоянно стреляли чеченские боевики. И позднее еще довольно долго они промышляли в его окрестностях, понимая, что мы скорее будем терпеть их опасное соседство, нежели решимся на крайность – артиллерийский или минометный обстрел кладбища. Однако при всех очевидных рисках эта дорога, по которой мы ехали к Рохлину, считалась относительно контролируемой. Хотя и представляла собой только набитую в непроходимой грязи колею.

Только наша техника и могла там пробраться, причем самых добрых слов заслужили ярославские двигатели, которые одно время, в связи с пожаром на Камском автозаводе в Набережных Челнах, ставились на БТР-80. Вот эти, ярославские движки, могли вытянуть везде: и в горах, и в распутицу, и под огнем.

Как оказалось, в районе кладбища и нас поджидала засада. Кумулятивная граната влетела в тот БТР, который шел впереди, и он сразу же загорелся. Так как вся колонна двигалась след в след, поневоле пришлось останавливаться и, огрызаясь огнем из крупнокалиберных пулеметов, вытаскивать экипаж. Один из наших военнослужащих был убит, еще один – ранен. Требовалась срочная медицинская помощь. Пострадавших немедленно погрузили в БТР сопровождения и отправили в полк, где были врачи и самое главное – готовый к вылету вертолет.

Я не отношу себя к числу людей трусливых и не теряю самообладания даже в самых тяжелых ситуациях. И в пустом лесу, на охоте, я иду без опаски, и перед злой собакой трепетать не стану. Но только в такие минуты, когда понимаешь, что следующим выстрелом запросто могут убить и тебя самого – доходит до сердца обыкновенный человеческий страх. Нет, не тот, который рождает панику и безволие, а тот, что сидит в каждом из нас, напоминая, как скоротечна и обыкновенна может оказаться смерть посреди грязного, изъезженного бронетехникой поля.

Невольно подумалось, что еще полчаса тому назад, когда мы рассаживались под броню в расположении полка, я должен был посоветовать своим спутникам разойтись по разным машинам. Еще не хватало, чтобы одним выстрелом вместе с экипажем ухлопали четырех генералов! Но не потому, что собственную жизнь я оцениваю выше жизни рядового водителя или стрелка, а затем, чтобы в случае чего кто-то из нас все-таки остался жив и мог полноценно руководить войсками. Такой вот военный прагматизм, такое правило, невольно проигнорированое мной. Не случись этого, сейчас на месте израненного, контуженного, разметанного взрывом экипажа мог бы находиться кто-то из нас или все вместе…

На совещании, куда мы спешили, удалось решить те проблемы, которые позволили в дальнейшем наладить управление войсками и перейти к иной тактике штурма, когда бы полностью исключалось массированное применение бронетехники. Упор делался на переход к классической схеме уличных боев, когда сначала создавались опорные пункты в многоэтажных зданиях и лишь потом начиналось движение вперед, но силами небольших и мобильных штурмовых групп, поддерживаемых снайперами. Огонь танков и ствольной артиллерии, двигающихся следом за пехотой, в соответствии с этой тактикой, корректировался теми, кто вел бой и видел противника собственными глазами.

Обстановка в городе была такова, что на нескольких направлениях наметились предпосылки к успеху. Многие из тех, кто оставался в окружении, сумели закрепиться и перейти к круговой обороне. Железнодорожный вокзал опять находился в наших руках, и следовало как можно быстрее взять инициативу в свои руки и вылепить из побитого, но не павшего духом войска такую армию, которой штурм Грозного мог бы оказаться по силам.

Когда все было решено, тут же, неподалеку от КП Рохлина, мы собрали для короткого совещания уже только «эмвэдэшных» офицеров, чтобы уточнить наши специфические задачи. Среди них был и генерал-майор Виктор Васильевич Воробьев, трагически погибший четыре дня спустя в центре города. Его я хорошо знал и относился к нему с уважением. Напоследок перекинулись двумя-тремя словами и разошлись. Но шагов сто или чуть больше успел я отойти от того места, где мы только что стояли, как прямо туда влетела и разорвалась 120-миллиметровая мина. По счастью, никого не задев. Кто-то запоздало пригнулся, кто-то выкликал, нет ли раненых. А мы с Квашниным, Коробейниковым и Егоровым между собой ненароком переглянулись. Было отчего: второй раз за день нам улыбнулась судьба.

* * *

Тут самое время сказать, что генеральские опасности на войне, как бы реальны они ни были, все же не сравнимы с теми испытаниями, которые выпадают на долю солдат и младших офицеров, находящихся под огнем почти постоянно. Надо только представить себе обстановку, сопутствующую штурму, чтобы понять, как ежесекундно, без единой паузы, в городе что-то стреляет, грохочет и рвется. Как гулко бьют орудия и как с воем проносятся над головой снаряды и мины. Как сухими щелчками хлещут вдоль улицы пули снайпера. Где невозможно предугадать, где и как догонит тебя твоя смерть…

В те дни я помню каждую из них. Не свои – гипотетические и несостоявшиеся, – а те, что безвременно и безвозвратно уносят наших солдат и офицеров. Достаточно назвать фамилию и дату и вспомнить, что, да: именно 14 декабря 1994 года первым среди военнослужащих внутренних войск погиб в Чечне прапорщик Владимир Трифонов. Потом рядовые Николай Шарков, Александр Мучкин, Данил Агадуллин и Сергей Самохин.

20 декабря и в ночь на 21-е – тяжелейший бой под станицей и в станице Петропавловской. Сначала смертельно ранен командир роты старший лейтенант Юрий Струков. Посланный за ним санитарный вертолет Ми-8 на подлете сбит из гранатомета. Погибли командир экипажа майор Александр Гасан, второй пилот старший лейтенант Олег Смирнов, борттехник капитан Анатолий Савчук, военный врач подполковник Сергей Похлебин, смертельно ранен старший лейтенант медицинской службы Владимир Ермолов. Вечером того же дня попадает в засаду в самой Петропавловской и ведет бой в течение всей ночи мотострелковое подразделение внутренних войск. Убиты младший сержант Александр Конин, рядовые Александр Савин, Константин Калабин, Сергей Толстоноженко, Алексей Кутырев, Николай Макаров, Павел Макаров, Евгений Сиротин, Стефан Аскольский, Евгений Шпехт. Многие ранены.

31 декабря в центре Грозного убит рядовой Радий Бектимиров, 1 января погиб на посту рядовой Александр Канунцев, 2 января погибли рядовой Алексей Кнуров, ефрейтор Руслан Хайбулин, рядовой Сергей Павлов, 3 января – подполковник Сергей Петрушко, старший сержант Сергей Тарабановский, ефрейтор Сергей Струков, рядовой Юрий Мусаткин, рядовой Алексей Никулин, ефрейтор Роберт Бабаян, рядовой Василий Вышлов. В этот мартиролог следует внести еще одну фамилию – майора Вячеслава Афонина, еще 10 декабря попавшего в плен под Хасавюртом и увезенного аккинцами в Грозный, «в подарок Дудаеву». Он погибнет несколько месяцев спустя – в неволе, но в череде потерь его мученический подвиг значит ничуть не меньше, чем тот, что совершен в бою.

Всего же за полтора месяца боев, начиная с того дня, когда мы вошли в Чечню и до 26 января 1995 года, когда я принял командование Объединенной группировкой федеральных войск, внутренние войска МВД России потеряли убитыми 56 человек. О том, как высока была человеческая проба этих людей, свидетельствует подвиг замечательного разведчика ВВ, подполковника Сергея Петрушко, который, наткнувшись в ходе поиска на крупную банду боевиков, не дрогнул и принял бой, хотя бойцов в его группе было меньше десятка. Подполковник погиб, но, жертвуя собой, оттянул время и силы противника и тем спас всю разведгруппу.

Приведенный мной список утрат свидетельствует с жесткой прямотой: настоящий бой держится на рядовых солдатах, сержантах и лейтенантах. Именно им приходится собственной жизнью расплачиваться за ошибки своих генералов. Без них даже самый умный и талантливый полководец – не более чем кабинетный сочинитель замыслов.

Отчего-то я очень хорошо запомнил тот день, когда, будучи капитаном и слушателем Академии имени Фрунзе, в ходе обычных командно-штабных учений на Черниговском полигоне получил вводную, суть которой состояла в том, что после ядерного удара от моего воображаемого полка практически ничего не осталось. Но с этими, условно выжившими людьми, я должен был отразить нападение сильного и очень уверенного в себе противника. Было понятно: на карте я должен принять бой, надо полагать, последний в моей жизни. Лечь костьми, но отстоять Отечество.

Игра игрой, однако, получив приказ, я испытал очень сильный эмоциональный стресс: словно наяву пронесся перед моими глазами мой разом погибший полк, из остатков которого теперь предстояло собрать хоть что-то, что можно было бросить навстречу врагу. Вот так – жесткой командирской рукой – из каждой бывшей роты собрать взвод, из каждого батальона – сводную роту, а из всего полка – сводный батальон. Сама по себе это обычная учебная задача. Ничего особенного, и вряд ли стоит вдаваться в технологические детали этого процесса, когда он исполняется только на бумаге. Тем более, что руки и голова все это сделали быстро и четко. А вот работа души досталась мне куда тяжелее!.. Честное слово, почти до слез мне стало жаль вот этот, сгоревший в огне полк, как будто это я сам подбирал – человек к человеку – его пехотные роты и помнил в лицо каждого офицера. Живые люди – не пешки, которых легко смахнуть с игровой доски…

На реальной войне, если не отрываться от штабной карты, конечно, можно как бы отстраниться от реальности и утешиться тем, что твои полки, судьба которых в буквальном смысле подчинена движению руки – в обезличенном состоянии тоже представляют собой лишь определенное количество бронетехники, минометов, автоматов Калашникова, солдатских шинелей и рукавиц, достаточных для выполнения приказа… Отсюда и пошли эти понятия: «пять тысяч штыков», «сотня сабель» и т. п. Но никогда – никогда!!! – я не позволял себе забыть, что за броней этих бэтээров и бээмпэшек сидят живые, любящие и любимые кем-то люди. И что за каждым из них, словно горы за холмами, стоят сотни и тысячи других, которые по закону родства или по Божьему закону расценят их гибель как вселенскую катастрофу. «Жизнь кончилась», «жизнь потеряла смысл», «эту потерю ни с чем не сравнить» – вот так пишут в своих письмах матери и отцы, жены и дети, братья и сестры павших на поле боя солдат…

Поэтому главным своим долгом я считал тот, что предписывал беречь жизни своих солдат и офицеров. Конечно, абсолютной правдой является то, что войны без жертв не бывает. Но точно так же права и житейская мудрость: если воевать по уму, то потерь обязательно будет меньше. И хотя я был уверен в выучке внутренних войск, когда принимал окончательное решение на проведение той или иной операции и ставил свою утверждающую подпись в углу карты, всегда оставалась опасность, что мы что-то не учли, не досмотрели или недооценили противника. И, пожалуй, ни за что иное я не взыскивал так строго со своих офицеров, как за потери личного состава, особенно если их можно было избежать.

На что уж мы друзья с Анатолием Романовым и понимаем на войне друг друга с полуслова, за потери спрашиваю и с него… Особенно жестко в один из дней, когда, выслушав его доклад по телефону, понимаю, что причиной гибели людей в одном из эпизодов войны является грубая ошибка находящегося под началом Романова офицера. Тот не выставил боевое охранение и проморгал нападение боевиков.

Если уж говорить честно, то прямой вины генерал-лейтенанта Романова в том не было. Тем более, я знал, как тяжело переживает сам Анатолий любую случившуюся у нас потерю и как мучительно трудно ему докладывать сейчас об убитых и раненых в последнем бою. Но в тот раз я ему никаких скидок не сделал и потребовал очень решительно: «Анатолий, ты должен принять самые серьезные меры… Анатолий, ты не дорабатываешь…» Да, это жесткие слова. Да, Романов их не заслуживает. Но я хочу, чтобы каждый наш шаг на этой войне был выверен и не оплачивался кровью наших людей.

Видимо, в тот момент, когда Романов докладывал мне, рядом с ним находился заместитель министра внутренних дел Михаил Егоров, остававшийся «старшим на борту» в то время, пока я летал в Москву. Видя такое дело, он, вероятно, решил, что я отнесся к Анатолию несправедливо, и очень тактично меня попросил: «А.С., ты с Романова строго не спрашивай. Он и так очень переживает». И министр Виктор Федорович Ерин, которому я был обязан докладывать в каждом случае гибели подчиненных, тоже за Романова заступился: «Ты там не очень-то, значит, строгай командующего группировкой… Что поделаешь, это война…»

* * *

Что поделаешь – это действительно война, на которой, вопреки всем нашим предосторожностям, люди все-таки гибнут и получают тяжелые увечья. Хочешь – не хочешь, но приходится считаться с тем, что во всяком конфликте существует еще и противная сторона, у которой так же, как и у тебя, есть все резоны драться всерьез. Пока существует война как явление человеческой жизни, в ее основе всегда будет лежать состязательность ума, выносливости и хладнокровия. Наш противник – боевики НВФ – в большинстве своем зрелые мужчины с опытом военной службы. Они хорошо вооружены и прекрасно знают местность. Именно на их стороне симпатии мирных жителей, а это означает, что нигде мы не чувствуем себя в безопасности. К месту вспомнилась переписка одного из солдат, воевавшего на Кавказе в позапрошлом веке – со своей женой, оставшейся в российской глубинке. На просьбу жены сообщить – какая на Кавказе погода – солдат отвечает мудро и точно: «Погода тут такая, что на двор без ружья не выйдешь…»

Да и тактика чеченцев мало в чем изменилась с тех пор. Ее отлично охарактеризовал в телефонном разговоре с Супьяном Беппаевым, бывшим генерал-лейтенантом Советской Армии, сам Дудаев, дававший такие вот советы: «Должна применяться наша кавказская горская тактика: удар – отход, удар в спину – отход…»

Трофейные кадры видеосъемки я всегда смотрел с интересом, отмечая, что Аслан Масхадов, бывший некогда офицером Советской Армии, действительно немало сделал для того, чтобы подготовить вооруженные силы Ичкерии. После того, как мы вошли в Грозный, оказалось, что бывшие наши военные городки превращены в учебные центры, а в карманах пленных, либо убитых боевиков во множестве присутствовали литература и конспекты по ведению подрывной и диверсионной работы. О численности боевых отрядов я как-то упоминал. Остается подчеркнуть: еще с 1991 года дудаевцы работали только на войну… Не в том смысле, что производили нечто полезное, но три четверти усилий этого режима и абсолютно все его заслуги совершены только в области организационно-мобилизационной работы…

Думаю, в число очевидных военных способностей Масхадова следует отнести и насыщенность отрядов НВФ противотанковыми средствами, особенно ручными гранатометами. Она вызывала чисто профессиональное удивление: были случаи, когда в ходе первых боев за Грозный иная наша бронемашина несла следы до двадцати поражений из гранатометов. Достаточно напомнить, что из 26 танков Майкопской бригады, вошедшей в город, подбито было не менее 20. А из 120 БМП кое-как выбрались обратно лишь 18 машин.

Мало того, боевики научились использовать гранатометы для обстрела вертолетов: именно из РПГ был сбит под станицей Петропавловской санитарный Ми-8. В последующем чеченцы освоили стрельбу из гранатомета «по-минометному», пытаясь поразить нашу технику по навесной траектории: так случилось ранней весной 1995 года в станице Гребенской при нападении на контрольно-пропускной пункт. И еще в нескольких местах. Так что, если заходит речь об уроках и выводах, в военной аудитории я обязательно говорю об этом, предлагая внимательно изучать данный повстанческий опыт, находить противоядия и даже пользоваться им в своих интересах.

Неожиданными могли показаться и другие приемы боевиков: вхождение чеченцев в радиосети федеральных войск и перенацеливание огневых средств. Сам Масхадов довольно успешно пользовался тем, что на его профессиональный язык и знания в артиллерийской области могли купиться командиры не только отдельных орудий, но и целых батарей. В какой-то момент Масхадов появлялся на нужной радиочастоте, безошибочно называл позывные артиллеристов и давал по карте точные координаты привязки цели. Доверчивость иных бомбардиров не знала границ. Стреляли по этим выдуманным целям: либо просто жгли снаряды впустую, либо по собственным войскам. Масхадов этого и не скрывал, говорил, улыбаясь: «Было такое дело…»

Но вместе с тем было у чеченских боевиков и немало слабых сторон. Поначалу были они недисциплинированы, не послушны собственным командирам и даже самовольно покидали боевые позиции. Я помню случай, когда в начале февраля 1995 года, в районе Старых Промыслов, в Грозном, армейские разведчики вышли под утро на территорию, которую, по нашим сведениям, оборонял батальон Шамиля Басаева. Однако там никого не оказалось – все ушли в тыл отдыхать. Разведчики устроили засаду. И только утром – кто на мотоцикле, кто пешком – боевики стали подтягиваться на войну как на работу. Я знаю, Басаев был взбешен и начал наводить порядок в собственных рядах. Чуть позже, на моих с ним «февральских встречах» 15 и 17 числа, он даже предпринял попытку оправдаться: «Мы уже другие! У меня никто с позиций больше не бегает…» Мы оба хорошо понимали, о чем идет речь.

Но вот чего действительно панически боятся чеченские боевики, так это окружения. Как только – я не раз сталкивался с этим – обозначается окружение с флангов, они пулей вылетают оттуда. И страшно боятся любого «котла» и вконец теряют самообладание. Вот этот удивительный феномен, который единственно и заслуживает наименования – «чеченский синдром» – я наблюдал не единожды и готов признать его исключительной особенностью именно чеченских боевиков. В разговоре один на один почти каждый из них достаточно объективно оценивает ситуацию и не прочь удивить раскрепощенностью собственного мышления. Но если перед тобой уже два чеченца, они мгновенно смыкают ряды, не оставляя следа от былого разномыслия: «У нас есть начальник главного штаба. Как он скажет, так и будет… У нас есть Джохар Дудаев. Как он решит, так и поступим…» Причем ты отлично знаешь, что думают они совсем иначе и порознь охотно в этом признаются.

Точно также смыкается строй боевиков, когда доходит дело до стрельбы. Особая сплоченность чеченцев очень ярко проявила себя на войне, одаривая их чувством локтя и способностью противостоять силе, которая превосходила их собственную. Это очень важная черта национального характера. Как и та, что чеченский «строй» мгновенно рассыпается, как только возникает опасность окружения. Оно ведь из того же ряда, что и разговоры один на один: у каждого – своя лазейка, у каждого – собственные интересы.

* * *

Конечно, в уставе боевой службы ВВ нет никаких «блокпостов» и «зачисток». Точный и консервативный язык уставов предусматривает выставление «заслонов», «засад», «контрольно-пропускных пунктов» и «войсковых нарядов». В них определены такие способы проведения специальных операций, как «поиск в блокированном районе» и «поиск по направлениям», а также способы действия – «блокирование», «окружение», «захват»… Новая терминология, мигом подхваченная внутренними войсками – родом из профессионального военного жаргона времен войны в Афганистане. Очень точная по смыслу и емкая по содержанию, она постепенно перекочевывает и в инструкции, и в боевые приказы, и даже в язык репортеров.

По сути своей «зачистка», как она понимается внутренними войсками, это вовсе не карательная операция, в ходе которой нужно истребить любого, кто попадается на пути. Наоборот, в зоне боев, особенно если они идут в крупном населенном пункте, всегда много таких людей, кто вынужден от войны прятаться и убегать – женщины, старики, дети. И даже призывного вида мужчины, которым совесть не позволила встать на сторону бандитского режима. Задача ВВ в такой ситуации – не только отделить зерна от плевел, то есть мирное население – от маскирующихся под него боевиков, но и взять под защиту всех, кто в ней нуждается.

Я не стану кривить душой и утверждать из чувства корпоративной солидарности, что так оно всегда и было, особенно в те дни, когда речь шла только о жизни и смерти и никто никого не жалел. В Чечне велась полномасштабная война, и тот, у кого в руках оказывалось оружие, стрелял, конечно же, не холостыми патронами и убивал противника с ненавистью, со всем хитроумием и умением, на которое только способен человек, желающий остаться живым. И если случался бой за какой-нибудь опорный пункт в городе, то шел он по всем правилам штурма: с применением артиллерии, с метанием гранат в подвалы домов. При этом, конечно, гибли и мирные люди. Так было, и скрывать это нечестно.

Но в то же время надо признать, что всегда перед тем, как применить силу или провести специальную операцию, которая совсем не обязательно заканчивается стрельбой, мы обязательно принимали меры к тому, чтобы заранее оповестить мирное население. Обычно мирным жителям предлагалось покинуть дома на время нашей работы, особенно если существовала опасность боестолкновения с кем-нибудь из непримиримых. Но наши призывы касались и тех ополченцев, которые в силу обстоятельств были готовы сложить оружие и выйти вместе со всеми. Так было в Грозном, куда накануне штурма в течение трех дней забрасывались листовки-пропуска, дающие возможность их предъявителю спокойно сдаться федеральным войскам и рассчитывать на гуманное к себе отношение. Так было в Самашках, когда дважды переносилось время начало операции только затем, чтобы дать возможность мирным жителям выйти из села.

Потом было много спекуляций, много лжи, но бесспорная правда подлинных видеодокументов, сделанных на месте событий, не дает ни малейшего повода к их двусмысленному толкованию: вот это звуковая установка, через которую передаются наши предложения, вот это село Самашки, а это точная дата в углу кадра… Поэтому когда утверждается, что выходящих из села людей кто-то расстреливал из пулемета, то я вынужден отнести эти рассуждения к числу мифов, рожденных пропагандой противника. Комиссия Государственной Думы РФ во главе со Станиславом Говорухиным, назначенная по поводу этих событий, случившихся в апреле 1995 года, совершенно точно установила, что было, а чего не было на самом деле. Ничего такого, что хоть как-то напоминало бы сочинения о тридцати детях, якобы повешенных на околице села, о сорока расстрелянных стариках или об 11-летней девочке, которой солдаты отрезали голову.

Как раз вот эти дети, женщины, старики благополучно из села вышли. А потом в Самашках произошел бой с очень серьезной бандгруппой, и мы понесли тяжелые потери: были погибшие и раненые.

С точки зрения закона участие в незаконных вооруженных формированиях считается серьезным уголовным преступлением, а потому целью любой зачистки является не только механическое перелистывание документов, удостоверяющих личность, попавшего под ее гребень человека. Так как почти ничто не мешает боевику многократно мигрировать из образа добропорядочного тракториста в образ бандита и обратно, первым делом проверяются внешние признаки того, что человек имеет или имел дело с оружием. Есть характерные признаки, всегда заметные опытному глазу. У гранатометчиков это может быть ожог правой стороны лица, у стрелка – следы отдачи на плече или что-то еще. К таким людям сразу же проявляется неподдельный интерес, и, как правило, они оказываются в фильтрационном пункте. У «фильтра», как его именует фольклор, только одно назначение – содержание задержанного под стражей, пока объективная проверка не даст положительного или отрицательного ответа по поводу его участия в незаконных вооруженных формированиях или в иных преступлениях, предполагающих уголовное преследование.

Частый гребень зачистки цепляет однажды где-то в районе грозненского молокозавода двух боевиков НВФ. Их ведут куда-то мимо меня – потерянных, смирных, покорных как телята. Останавливаю: «Кто такие?» Оказалось, иностранцы – чеченцы иорданского происхождения. Взяли их с оружием в руках чуть ли не на соседней улице и хорошо, что не расстреляли под горячую руку. Есть документы – это значит, покажем их всему миру и назовем вещи своими именами: Чечня как магнит притягивает к себе самый разношерстный сброд – наемников, религиозных фанатиков и практикантов из самых громких террористических организаций.

Подобно иорданцам, где-то тут с автоматами бродят еще несколько десятков арабов, украинцев из УНА-УНСО и называющих себя моджахедами афганцев, пакистанцев, турок и таджиков. Заметные фигуры дудаевского режима – Яндарбиев и Удугов – позднее это подтвердят, в том числе и правдивость изустных историй о кровожадных снайпершах из Прибалтики. Но вот эти иорданцы – первые «солдаты удачи», что попадутся нам на пути. Желая убедиться, что все-таки не ошибаюсь, задаю вопрос законный, ключевой: «Зачем приехали в Чечню?» Мнутся: «Воевать…» Все ясно, и я даю команду отправить иорданцев в фильтрационный пункт.

Мы заранее знали, что такие люди нам обязательно встретятся: и боевики, и международные авантюристы, и банальные уголовники. Те, что прячутся в Чечне от розыска или разбежались из мест заключения под шумок дудаевского мятежа. Поэтому первые фильтрационные пункты, которые следовало бы называть строго по закону изоляторами временного содержания, поначалу располагались вне зоны боевых действий – в Моздоке, в вагонах, обычно использующихся для перевозки заключенных и по старой памяти называемых «столыпинскими».

Чтобы исключить любые домыслы, в эти изоляторы, охраняемые подразделениями Главного управления исполнения наказаний МВД РФ, сразу же были допущены представители международных гуманитарных организаций. И в первую очередь – Международный Красный Крест. Чуть позже, когда большая часть Грозного находилась уже под контролем федеральных войск, «фильтр» был перемещен в северо-восточную часть города и за ним прочно, будто ярлык, закрепилось странное название – ПАП-1, которое в нормальной жизни следовало расшифровывать как «Первое пассажирское автопредприятие». Так ПАП-1 стал считаться точным адресом ИВС даже в документах Международного Комитета Красного Креста, а для чеченцев, чьи родные стали его временными обитателями – самоназванием «тюрьмы», о которой сразу же было сложено несколько страшных легенд. О пыточных камерах, о ручьях крови, о трупах, которые сбрасывались в канализационные колодцы…

Комментировать их я не берусь. Хотя бы потому, что дискуссии о воле и неволе между заключенными и их стражей никогда не заканчивались полным взаимопониманием. Это элемент их вечного противостояния. Предмет исследований надзирающего за законностью прокурора и авторитетных гуманитарных организаций вроде МККК. Наверное, только их наблюдениям и выводам следует доверять, чтобы не подменять чистую правду пропагандой, от кого бы она ни исходила. В этих вопросах я за открытость и общественный контроль работы любых пенитенциарных учреждений.

Еще весной 1994 года, во время моей встречи с председателем Международного Комитета Красного Креста Тьерри Мера в Москве, в Главном управлении командующего ВВ, мы с ним договорились о том, что офицерам внутренних войск будет прочитан курс лекций по международному праву в условиях локальных военных конфликтов. В течение двух недель такую подготовку прошли и получили соответствующие сертификаты 14 наших офицеров. Это были очень полезные и своевременные знания, позволившие нам избежать серьезных ошибок и оказать квалифицированную помощь миссии Красного Креста в Чечне. Я потом убедился сам: жалоб на внутренние войска по части соблюдения прав в условиях конфликта было совсем немного. Ну а те, что были, мы изучали оперативно, беспристрастно, и тут же – по горячим следам – принимали надлежащие меры.

Так что ни ОБСЕ, ни МККК к внутренним войскам, пока я находился в Чечне, никаких претензий не имели, и это тоже являлось результатом хорошо отлаженного сотрудничества. И все гуманитарные конвои Красного Креста проходили под нашей доброжелательной опекой: нам сообщался маршрут и время движения конвоя. Я тотчас ставил задачу на сопровождение колонны, и она беспрепятственно шла через любые посты и заставы, но строго под нашим контролем.

Несколько сложнее складывались наши отношения с другой гуманитарной организацией, известной под именем «Врачи без границ». Мы никак не препятствовали их благородной работе, но вовсе не собирались смотреть сквозь пальцы на то, что помощь, которую оказывала чеченским боевикам эта организация, носила несколько специфический характер и не всегда ограничивалась собственно медицинской помощью. Получив однажды сообщение, что вместо гуманитарного груза чеченцам доставлены радиостанции, я поставил задачу оперативно-поисковым подразделениям тщательно ее проверить. Когда убедился, что это правда, пригласил к себе женщину, возглавлявшую миссию «Врачей без границ», и невинно поинтересовался, по какому маршруту проследовал ее предыдущий груз и что он из себя представлял. Свою версию она изложила без запинки, вот только покраснела и сникла, когда мне пришлось открыть ей глаза на истинное положение вещей. На том и расстались.

* * *

В один из дней, кажется, в начале 1996 года, когда по приглашению Лондонского университета я прилетел в Великобританию на международную конференцию, в моем гостиничном номере раздался телефонный звонок. На русском языке с очевидным английским акцентом его обладательница заявила, что является Марией Бенигсен, продолжательницей рода того самого графа Бенигсена, что был описан Львом Толстым в романе «Война и мир». «Я хотела бы встретиться с вами, господин генерал, – сказала она, – и задать несколько вопросов, касающихся темы войны в Чечне». Из ее слов я понял, что эта просьба не продиктована праздным любопытством, и охотно принял ее предложение, попросив, правда, заранее прислать помощника Марии с перечнем тех вопросов, которые она хотела бы обсудить.