Текст книги "Очерки по истории русской церковной смуты"

Автор книги: Анатолий Краснов-Левитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 57 страниц)

Злоба разочарованных обвинителей обрушилась на следующего свидетеля, профессора Егорова, человека спокойного, немного американской складки. Когда Егоров заявил, что соглашение состоялось по почину «Пом-гола», Смирнов яростно заявил, что свидетель соучастник митрополита Вениамина, и потребовал, чтобы Егорова перевели в разряд подсудимых. Защитник митрополита протестовал. Трибунал, посовещавшись, постановил возбудить отдельное дело против свидетеля Егорова, а пока – заключить под стражу. Егоров предвидел возможность подобного исхода и яви;? ся на заседание суда с толстым портфелем – в портфеле были подушка, одеяло, белье, яства и другие необходимые вещи.

Революционный трибунал, выслушав свидетелей обвинения, просто «упразднил» свидетелей защиты, заявив, что объявляется перерыв, а через тридцать минут начнутся прения сторон. Защита протестовала, но тщетно Драницын с греческими цитатами доказывал, что с канонической точкя зрения митрополит Вениамин несомненно подлежит смерти. «Мой отец, сказал он как-то защитнику митрополита Я.С.Гуровичу, – был сельский священник, а вы – еврей. Я буду требовать для митрополита смертной казни, а вы будете его защищать. Как играет история!»

Красиков изложил всю историю русского духовенства, как сословия, всегда поддерживающего реакционные связи. Что касается митрополита Вениамина, то он, безусловно, повинен в контрреволюционной деятельности – он хотя и не признал постановлений Карловацкого Собора, но он и не заявлял официально о своем отношении к советской власти.

Смирнов требовал в своей речи 16 голов. Часть зала, заполненная специально избранной публикой, зааплодировала. Смирнов несколько раз повторял свою фразу о 16 головах.

Начались речи защиты. Жижиленко доказывал отсутствие состава преступления, которое влекло бы приговор к высшей мере. Контрреволюционной организации нет, а поэтому и смертной казни быть не может.

Гурович в своей защитительной речи разбирал шаг за шагом все хитросплетения Красикова. «Русское духовенство, – говорил Гурович, – плоть от плоти и кость от костей русского народа. Красиков ни одним звуком не обмолвился об огромной заслуге духовенства в области народного образования, что духовенство самоотверженно служило делу образования. В дни процесса Бейлиса именно духовенство было против процесса. Эксперты свящ. А.Глаголев и проф. Духовной академии Троицкий решительно отвергли употребление евреями христианской крови. Я, – говорил Гурович, – еврей, счастлив и горд засвидетельствовать, что еврейство всего мира питает уважение к русскому духовенству и всегда будет благодарно последнему за позицию, занятую русским духовенством в деле Бейлиса». В зале послышался плач, некоторые, подбежав к защитнику, обнимали его, целовали. Наконец он получил возможность продолжать речь. «Пережитое волнение, – сказал он, – может быть, прообраз единения всех народов. Митрополит Вениамин немудрый сельский «попик», кроткий, смиренный. Он не похож на гордого «князя церкви». Но это сила, – продолжал он, – перед которой нельзя не склониться. Разве не понятна игра с митрополитом Вениамином, которая здесь велась? Разве не понятно, что ему предлагалось маленькой уступкой купить жизнь? Вы можете его убить, но не можете отказать ему в одном – в уважении к нему, в преклонении перед его моральной красотой. Доказательств в виновности нет, фактов в сущности нет, нет и обвинения. И все же – ужас творится, впереди – пропасть смерти, куда влекут этих людей, и чья-то рука подталкивает их. Процесс исторический. Что скажет история? Было изъятие церковных ценностей. Оно прошло с полным спокойствием, и тем не менее советская власть нашла необходимым посадить на скамью подсудимых петроградское духовенство во главе с митрополитом. Ваш приговор будет записан историей. Основной принцип, подчеркиваемый вами – польза советской власти. Если вы этот принцип примените к этому процессу, весь процесс получает характер зловещей комедии. Решая все с точки полезности, нужно хорошо и очень хорошо все взвесить. Живой митрополит вам кажется опасным, но мертвый он во сто раз опаснее для вас. Не станет ли он стягом, кругом которого объединится вся церковь? Не забывайте, что на крови мучеников растет церковь – не творите же мучеников».

«Красиков старался доказать, что контрреволюционная организация налицо, – это Православная Церковь. Она представляет установление, построенное на принципе иерархии, строгого подчинения низших высшим и следовательно, она контрреволюционна по своему существу. Собственно следовало бы посадить в тюрьму всю Церковь». Кто-то из подсудимых подал реплику: «Будет время – посадят».

«Больше нечего сказать, – закончил свою речь Я.С.Гурович, – но и трудно расстаться со словом. Пока говорят, длятся прения – все еще идет процесс. Подсудимые живы. Кончатся прения, воцарится холод молчания, кончится жизнь».

Прения сторон закончились. Председатель объявил, что приговор будет объявлен завтра в 9 часов вечера, и предоставил подсудимым последнее слово.

Митрополит Вениамин встал. День был солнечный, яркий. Вся фигура митрополита была освещена. Говорил просто, как всегда. Он сказал, что к самому обвинению он относится спокойно, но не может отнестись спокойно к тому, что его здесь назвали «врагом народа». «Народ я люблю и отдал за него все, – говорил митрополит, – и народ любит меня». Потом, забыв о себе, перешел к установлению алиби отдельных обвиняемых. Называя каждого по имени, он говорил: «Распоряжения ему были даны мною. Он должен был подчиниться», «такой-то был в командировке и, следовательно, он не мог принимать участия в том, что ему вменяется…» И все так. Ни звука о себе. «Я, – закончил он, – говорю бездоказательно, но ведь я говорю в последний раз в жизни, а такому человеку обыкновенно верят».

Председатель новым голосом, которого нельзя было узнать, – в нем слышалось большое человеческое волнение, – сказал владыке: «Вы подсудимый. Вам дано последнее слово для того, чтобы вы сказали что-либо о себе. Это важно для революционного трибунала». Митрополит встал и в милом – иного слова не придумаешь, несмотря на весь трагизм положения – недоумении сказал: «Что же могу о себе сказать? Я не знаю, что вы скажете мне в своем приговоре: жизнь или смерть? Но что бы вы ни сказали, я осеню себя крестом и скажу – слава Богу за все».

Новицкий в своем последнем слове сказал, что никаких контрреволюционных выступлений не было. Если же власти нужны жертвы, то пусть будет такой жертвой он один. Ковшаров заявил, что процесс – маскировка действительных намерений власти. Архимандрит Сергий (Шеин): «Инок вне мира, он живет в общении с Богом. Делайте свое дело. Я буду жалеть вас и о вас молиться».

ПРИГОВОР

Революционный трибунал постановил обвиняемых митрополита Вениамина, архим. Сергия, Новицкого, Ковшарова, Ненашевича, Чукова, Богоявленского, Чельцова, Огнева – расстрелять.

Красноармейцы, переполнявшие зал, встретили приговор аплодисментами. Владыка обнял своего защитника, усадил с собой, заставил выпить стакан чаю.

Начались томительные дни. 10 августа в «Известиях» за подписью Красикова появилось сообщение, что ЦИК из 10 приговоренных нашел возможным помиловать 6. Помиловать же остальных четырех – митрополита Вениамина, архимандрита Сергия, Новицкого и Ковшарова было бы преступлением против рабочего класса.

В ночь с 12 на 13 августа они были расстреляны.

Том II

Христианство – религия Свободы! Христианство – религия Правды! Христианство – религия Любви!

Избавляя человека от страха смерти, пристрастия к тленным вещам, оно делает его свободным и смелым. Чего бояться тому, кто презирает смерть? Чего страшиться тому, кто ничего не имеет?

Борьба за правду – главная жизненная цель христианина, и жгучая боль охватывает его при виде страданий людей. Не бояться! Искать правду!

Таковы основные принципы этой работы. Да проникнутся этим все церковные люди – в этом Преображение Церкви и исцеление ее язв.

Авторы.

24 марта 1961 г.

1922 год. Перед Собором

Он умер; был одно мгновенье В веках; но дел его объем Превысил жизнь, и откровенья Его мирам мы понесем!

Этими словами Валерия Брюсова можно закончить описание каждого года из тех, которые следовали непосредственно за Октябрем. Каждый год был рывком в неведомое, каждый год рушил то, что создавалось тысячелетиями. Антирелигиозная пропаганда 1922–1923 гг. порой дышит подлинным революционным пафосом; когда комсомольцы того времени с энтузиазмом выкрикивают убогие и плоские антирелигиозные лозунги, пламенное воодушевление расцвечивает серую канву, и то, что выглядит комичным, мелким, отвратительным в писаниях нынешних чиновников от антирелигиозной пропаганды, потрясало своей искренностью и силой в устах тогдашних полуголодных и полуодетых безбожников. Так очень большой актер типа Мочалова или Ермоловой может потрясать зрителей, играя в пустой и художественно слабой пьесе.

Нельзя недооценивать огромных успехов антирелигиозной пропаганды тех лет. В эти годы церковь потеряла очень многих людей. Все слабые, неустойчивые, которые по традиции примыкали к церкви, теперь ее покинули. Все те, кто раньше из приличия признавали себя ее сынами, теперь отшатнулись от нее.

Это огненное испытание было необходимо для церкви: только благодаря ему кончился тяготевший веками кошмар, когда в сером тумане официальной церковности невозможно было отличить подлинных православных от тех, кто лишь по паспорту считался таким.

Внешние успехи безбожия производили ошеломляющее впечатление: пустующие церкви; молодежь, для которой кощунство превратилось в привычку; улюлюкание и свист, которые раздавались на улицах вдогонку жалким, робким священникам, – таковы типичные явления тех лет.

Как мы уже отмечали, в первые революционные годы во главе антирелигиозной пропаганды стоял развязный, говорливый и невежественный адвокат Шпицберг. Его непригодность стала, однако, вскоре совершенно очевидной. Беспардонная демагогия, пристрастие к левой фразе и крикливое невежество – таковы основные черты Шпицберга и как человека и как литератора.

«Гипотетически вполне возможно, что христизм, – заявлял Шпиц-берг, сочиняя новые словечки, – имел какую-то отдаленную связь с дохристианским культом солнечного бога Иисуса». (Предисловие к книге Джона Робертсона «Евангелические мифы», издательство «Атеист», Москва, 1923, с. 12). При этом Шпицберга очень мало беспокоило то незначительное обстоятельство, что никакого дохристианского культа солнечного бога Иисуса никогда и нигде не существовало.

В том же предисловии мы находим весьма смелое утверждение, что Л.Н.Толстой был «величайшим ханжой, крепостником и реакционером XIX века, сознательно преследовавшим самые низкие цели».

В 1923 году на антирелигиозном поприще выступают уже другие, гораздо более «солидные» фигуры.

Из них следует назвать прежде всего Скворцова-Степанова, старого революционера, выступившего в это время с рядом антирелигиозных брошюр.

Емельян Ярославский – «патриарх антирелигиозной пропаганды» – начинает в 1922 году свою деятельность. Так как этот человек в течение десятилетий был официальным вождем безбожников, следует несколько подробнее остановиться на его биографии.

Миней Израилевич Губельман, известный под псевдонимом Ярославский, родился в 1878 году в городе Чите и в юности работал аптекарским учеником. Увлекшись революционным движением, он с семнадцати лет подвергался многократным репрессиям, а в период колчаковщины был участником сибирского подполья.

В 1922 году, перебравшись в Москву, он избирает своей специальностью антирелигиозную пропаганду. В начале 1923 года, начиная с 5 января, на четвертой странице газеты «Беднота» начинает печататься его известная работа «Библия для верующих и неверующих», выдержавшая с тех пор огромное количество переизданий. Это произведение бойкого и не лишенного литературного дара недоучки задумано как хлесткий памфлет против Библии – в стиле энциклопедистов XVIII века. Совершенно лишенная претензий на какую-либо научность, критика Ярославского сводится к дешевому зубоскальству, рассчитанному на дурной обывательский вкус. Однако как памфлетист автор слишком груб и неуклюж – у него совершенно отсутствует изящная легкость и тонкое остроумие памфлетистов XVIII века. Смеясь над Библией, Ярославский, видимо, не замечает того, что его собственные остроты и рассуждения совершенно карикатурны и производят впечатление литературной пародии.

Так, рассказав о сотворении мира, Ярославский вполне серьезно рассуждает о преимуществах пролетариата над «ветхозаветным Богом»: «Да будет свет! – говорит пролетариат и поворачивает рычажок, выключатель, штепсель». (Ярославский Е. Библия для верующих и неверующих. М., 1958, с.22.)

Подобные рассуждения, которые кажутся заимствованными у какого-нибудь персонажа «Двенадцати стульев», рассыпаны по всей книге.

«По еврейскому и христианскому вероучению, – заявляет Ярославский на с. 57, – ангелы занимаются тем, что всю ночь напролет поют славу Богу. Шум от этого, должно быть, стоит такой страшный, что старый Бог давно оглох и не слышит воплей раввинов и верующих, которые несутся к нему». Тут же он с апломбом заявляет, что «ангелы безграмотны», пророка Моисея Ярославский упрекает в том, что он женился на «поповской дочке» и т. д. и т. п.

Как известно, это произведение до сих пор является классическим образцом для нашей антирелигиозной пропаганды. Как не вспомнить тут Пушкина:

Фаддей роди Ивана, Иван роди Петра. От дедушки болвана Какого ждать добра.

В 1923 году выходит также перевод книги американского епископа-безбожника Вильяма Монтгомери-Брауна «Коммунизм и христианство» с сенсационным подзаголовком «Гоните богов с небес и капиталистов с земли!». Несмотря на скандал, вызванный этим выступлением Брауна (на это, главным образом, и бил автор), книга ни на Западе, ни у нас успеха не имела: демагогический и совершенно бездоказательный характер ее утверждений был слишком очевиден для всех. Никто не сомневался в искренности и добрых намерениях автора, и никто не придавал его «аргументам» никакой цены.

Усиление антирелигиозной пропаганды в 1923 году, между прочим, выражается в значительном увеличении антирелигиозной литературы: если в 1922 году было выпущено 15 антирелигиозных книг и брошюр, то только за первые три месяца 1923 года было их выпущено 27. Особым постановлением Наркомпроса издание антирелигиозной литературы было сосредоточено в издательстве «Красная новь» (ЭльцинБ. Год работы. «Журналист». – М., 1923, № 6, с. 31).

Антирелигиозная пропаганда бушевала на столбцах периодической печати. Особенно отличались провинциальные газеты в дни Пасхи, которая в 1923 году приходилась на 8 апреля. Газета «Калужская коммуна» вышла в этот день с ярко расцвеченной первой страницей. В центре был помещен броский плакатный рисунок, на котором рабочий парень властно перечеркивал надпись: «Христос Воскресе!». Под рисунком аршинными буквами лозунг: «Долой богов!» Затем набранные жирным курсивом строки:

«Тысяча лет господствовала над миром черная поповская рать. Пасха была днем торжества церковной косности и невежества. Сделаем ее днем раскрепощения освобожденного пролетариата и крестьянства от цепей религии».

Вместо передовой было помещено написанное по специальному заказу стихотворение Маяковского:

Товарищи крестьяне,

вдумайтесь раз хоть:

зачем

крестьянам

справлять

пасху?

На правой стороне – статья «Пасха и 1 мая».

В тульской газете «Коммунар», начиная с 3 апреля, антирелигиозный материал печатался под крикливой подборкой «Штурмуем небеса».

Статьями дело не ограничивалось. В Саратове в пасхальные дни на антирелигиозном митинге железнодорожников «беспартийные рабочие с пением «Интернационала» массами сжигали снятые в своих квартирах иконы» (Коммуна, Самара, 1923, 12 апреля, № 1295, с. 1, «Сожжение богов»).

Нет ничего удивительного в том, что в одном железнодорожном поселке священник говорил верующим: «Прячьте иконы» (Калужская Коммуна, 1923, 1 апреля, No 72, с,5, «Поп-провокатор»).

Следует, однако, признать, что в рядах партийной интеллигенции находились люди, которые настаивали на более глубоком изучении религиозной проблемы. К числу таких людей принадлежал знаменитый историк-марксист М.В.Покровский, являвшийся в то время центральной фигурой в официальной исторической науке.

В феврале-марте 1923 года на страницах журнала «Под знаменем марксизма» протекала острая дискуссия между ним и Скворцовым-Степа-новым. В противоположность Степанову, отстаивавшему банальную точку зрения, Покровский высказывал интересные и своеобразные мысли.

«…Чтобы не работать на холостом ходу, – писал он в заключительной статье, – приходится держаться единственной научной гипотезы, какая была выставлена, что в основе религиозной психологии лежит страх смерти. Если бы не существовало явления, называемого смертью, религия не могла бы возникнуть. Тут в буквальном смысле «мертвый хватает живого». И пока мы реально не преодолеем смерть, до тех пор костлявая рука мертвеца будет лежать на живом плече. Самое большое, что мы можем достигнуть, это доказать, что это мертвец, то есть нечто реально не существующее. Но это индивидуалистический и потому весьма несовершенный способ доказательства: мы это видели на примере российской интеллигенции. Массы верят только фактам, а не словам и словесной аргументации. В этом массы правы: ибо верно сказал тов. Степанов – вначале было дело. Реальное завоевание есть материальное завоевание. Говорить об «умственном» преодолении смерти могут не марксисты, а, в лучшем случае, фейербахианцы. Но, конечно, было бы грубым упрощением говорить, что страх смерти объясняет нам не только возможность возникновения религии, а и самую религию во всей ее сложности» (Под знаменем марксизма, 1923, февраль-март, № 2–3, с.209).

Вряд ли это высказывание знаменитого историка было случайностью. В этой связи нам хочется поделиться с читателем одним фактом, который нам стал случайно известен от крупного московского врача, умершего в 1935 году, Акима Яковлевича Шапиро.

В 1932 году М.В.Покровский, страдавший раковой опухолью и находившийся на излечении в одной из кремлевских больниц, после жестокого приступа под утро почувствовал некоторое облегчение, ему была введена двойная доза морфия. И неожиданно, к изумлению дежурного врача и санитаров, знаменитый марксист воскликнул: «Слава Богу, слава Богу, слава Богу», и трижды перекрестился широким, истовым крестом. Затем смертельная бледность покрыла его лицо. Через несколько минут Михаил Васильевич умер.

В кругах Коммунистического Интернационала наделала много шума статья известного шведского коммуниста С.Хеглунда, вызвавшая бурную дискуссию в Коминтерне.

«Антирелигиозно ли коммунистическое движение, – спрашивал Хеглунд в своей статье «Коммунизм и религия», – должна ли наша партия проповедовать войну с религией и должна ли она отказывать в приеме людям с религиозными воззрениями? На все эти вопросы мы должны ответить решительно: нет1

Коммунистическая партия не заставляет своих членов объявлять, что они не верят в Бога или в загробную жизнь. Она не требует, чтобы они покидали свои нынешние верования, христианские, буддийские или еврейские. Она не утверждает также, что верование контрреволюционно или является помехой для участия в пролетарской классовой борьбе. Партия требует лишь принятия и разделения программы деятельности и организационных уставов. Но эта программа и эти уставы занимаются лишь вопросами изыскания метода и средств освобождения пролетариата от капиталистического рабства, но не пытаются давать никакого объяснения вечной тайны жизни и смерти. Коммунизм стремится создать для всех достойную человека обстановку жизни здесь, на земле. Установить, какой распорядок будет на небе – это не входит в круг наших задач. Об этом каждый может думать, что ему угодно, лишь бы только забота о небе не мешала его работе по улучшению жизни на земле. Другое дело, что коммунистическая партия непримиримо воюет с обращением религии в классово-политическое учреждение, каким является государственная церковь. Государственная церковь является не чем иным, как духовной полицией правящего класса и не имеет ничего общего с настоящей верой и даже предпочитает расправляться с ней…

И другое дело, что мы протестуем против каждой попытки той или иной религии защитить рабство, эксплуатацию народных масс и несправедливость или, выражаясь библейским языком, освятить религией грехи мира и очески Господни.

Есть люди, ссылающиеся на марксизм как на защиту основоположения, что наша партия должна взяться за антирелигиозную агитацию. Но коммунистическая партия вовсе не требует от каждого сочлена марксистского миросозерцания. Мы требуем лишь, чтобы каждый сочлен принимал участие в революционной борьбе с капитализмом за социалистическую организацию общества. Все дело в практической борьбе, а не в философских или религиозных мировоззрениях». (Молодая гвардия, М., 1923, № 4–5, с.202.)

Не подлежит сомнению, что все эти дискуссии и научные споры политиков и марксистских теоретиков были лишь повторением таких же споров, только простых и безыскусственных, которые велись в то время почти в каждой семье.

Вот, например, перед нами двое молодых сельских интеллигентов, парень и девушка. Во время прогулки между ними неожиданно возникает разговор о религии.

«Сергей взглянул на шагавшую рядом сестренку, повязанную белым платочком, насмешливо процедил:

– Фантазируешь!

– Я часто думаю об этом, закрою глаза, гляжу…

– Куда?

– В будущее… И знаешь, что мне представляется? Громадный, громадный дворец.

– На дворце – флаг?

– Ты только не смейся. Рядом с дворцом церквушка. Маленькая, маленькая, похожая на старуху, повязанную белым платочком.

– Выдумщица! Валерия остановилась:

– Я иногда делаюсь религиозной, иногда ни во что не верю. Почему это?

Сергей посмотрел на маленькое облачко, плывущее над колокольней.

– Религия – предрассудки».

(Неверов А. Гуси-лебеди. М., Молодая гвардия, 1923, № 2, с. 9).

Диспуты, развертывавшиеся в это время по стране, привлекали огромное количество людей. В частности, билеты на диспуты с участием А.И.Введенского буквально рвали из рук, их раскупали по двойной, тройной цене. Следует отметить, что антирелигиозники шли на диспуты скрепя сердце.

«Вообще к устройству диспутов надо прибегать с крайней осторожностью, – писал известный в то время антирелигиозник А.Лукачевский. – Опыт показывает, что они дают обратный результат, например, разжигают религиозный фанатизм. Стоит только вдуматься в сущность религиозного диспута, и нам логически ясно будет видно, сколько предоставляется возможностей, чтобы диспут получил отрицательное значение. В каждом религиозном диспуте приходится оперировать понятиями и данными различных наук: гносеологии, сравнительного языкознания (например, по критике Библии), истории и археологии; критического отношения ко всему этому от аудитории, мало подготовленной, нельзя ждать… Вот почему Московский Комитет РКП в одном из своих циркуляров предлагает всем райкомам и укомам воздержаться от организации диспутов, допуская их лишь в исключительных случаях, не иначе как с согласия Агитотдела МК. Как правило, диспут можно организовать, коТда уже имеется подготовленная аудитория. Например, можно провести диспут при участии учащихся Совпартшколы в виде заключительной главы после лекции по истории материализма и религии». (Агитатор-пропагандист, Владимир, 1922, No 5, с. 12–13.)

Тем не менее тяга публики к диспутам была так велика, что приходилось их устраивать. Они повторялись снова и снова во всех крупных городах РСФСР. Все эти дискуссии развертывались на фоне, который никак нельзя было назвать идиллическим: «не облачки», как в повести Неверова, а черные тучи нависали над колокольнями.

По всей стране продолжалось изъятие церковных ценностей. Это будоражило массу верующих и травмировало духовенство. Дело осложнялось тем, что к Комиссии по изъятию ценностей примазались коррупцион-ные элементы. Наиболее характерным примером является процесс Павлиц-кого – бывшего контролера Гохрана, изымавшего ценности в Рогожско-Симоновском районе Москвы (Известия ВЦИК, 1922, 21 февраля, № 39, с. 5). Как выяснилось в процессе судебного следствия, большая часть ценностей, изымававшихся Павлицким и его товарищами, шла на черный рынок. Жулики в короткий срок нажили миллионное состояние. Если такие факты были возможны в Москве, то что говорить о провинции?

На протяжении зимы 1922/23 гг. по всей территории РСФСР проходили судебные процессы церковников. В это время выработался уже известный шаблон в этих делах: к суду за сопротивление изъятию обычно привлекался местный архиерей в том случае, если он не признавал обновленческого движения. Рядом с архиереем обычно сидело 10–12 человек (несколько почтенных священников и активных мирян).

2 ноября 1922 г. в Москве открылся так называемый «Процесс второй группы церковников», в которую входило 116 человек. Среди обвиняемых находился весь причт храма Христа Спасителя, прот. Арсеньев, настоятель, известный проповедник прот. Хатовицкий, профессора Борисов и Турский. С громовой речью выступил А.Я.Вышинский, который требовал смертной казни главным обвиняемым. Суд, однако, воздержался от смертных приговоров и присудил обвиняемых к кратким срокам заключения, которые, ввиду амнистии, равнялись фактически их освобождению.

Московский процесс дал тон: примерно так же прошли процессы епископов Агапита и Иоаникия в Екатеринославе, Уфимского епископа Бориса, Екатеринбургского Григория, Рыльского Павлина, а также епископов Софрония, Аверкия и Пахомия (Известия ВЦИК, 1923, 27 февраля, № 44, с.6, «Владыки перед судом народа»).

Весной 1923 года прошел процесс орловских церковников (священники оо. Всеволод Ковригин, Павел Светицкий и др.) и процесс калужского епископа Феофана (Орловская правда, 1923, 10 мая, М'102 с. 5; Калужская коммуна, 1923, 4 апреля, № 72, с. 4).

Все это, однако, было лишь увертюрой: весной должен был состояться процесс патриарха Тихона.

21 марта 1923 года в Москве началось слушание дела петроградских католических церковников во главе с архиепископом Цепляком. Этот процесс, по общему мнению, был генеральной репетицией процесса патриарха Тихона. Аналогия, действительно, напрашивалась сама собою: архиепископ Цепляк (после высылки из РСФСР митрополита Роопа) был официальным главой католической церкви в России. Ему, как и патриарху Тихону, инкриминировалось воззвание с призывом не отдавать церковные ценности в руки атеистов, причем католический архиепископ даже ссылался на те же канонические правила, что и патриарх Тихон. Так же, как и воззвание патриарха, послание архиепископа Цепляка повлекло за собою ряд острых инцидентов.

Разбирал дело Цепляка Верховный Суд РСФСР, и дело слушалось под председательством Галкина (судьи были, таким образом, те же самые, перед которыми в ближайшее время должен был предстать патриарх). Для довершения сходства обвинителем был Н.Крыленко, будущий обвинитель патриарха, а в качестве защитника Цепляка выступал Бобрищев-Пушкин, о котором было официально объявлено как о будущем защитнике патриарха.

В Колонном зале Дома союзов в 12 часов утра начался судебный процесс, о котором писала вся мировая пресса. Выпрямившись во весь рост, перед судом стоял величавый старик в фиолетовой сутане – архиепископ Ян Цепляк. Ровным, спокойным голосом давал он свои показания. Заявив, что, согласно католическому кодексу, все имущество костелов является собственностью Святого Престола, архиепископ показал, что он не имел права отдавать что-либо из костелов в руки гражданской власти.

Вслед за ним допрашивался прелат (протоиерей) Буткевич. Во время его допроса выяснилось, что он действовал, будучи советским гражданином, в тесном контакте с органами польского правительства.

После трехдневного допроса обвиняемых начались прения сторон. Н.Крыленко выступил с двухчасовой блестящей речью, в которой, однако, как обычно, эмоциональные мотивы заменяли серьезный юридический анализ. Бобрищев-Пушкин выступил в спокойной академической манере. Суд приговорил к расстрелу двух главных обвиняемых: архиепископа Цепляка и прелата Буткевича – настоятеля собора св. Екатерины в Петрограде.

На другой день Президиум ВЦИК заменил Цепляку расстрел длительным сроком заключения (через полгода он был выслан в Польшу). В отношении прелата Буткевича приговор был оставлен в силе, так как прелату инкриминировалась государственная измена.

Сразу после приговора Цепляку началась широкая международная кампания в защиту Цепляка и Буткевича, процесс Цепляка стал международным фактором.

В Сенате Польской республики с беспрецедентно резкой речью выступил польский премьер Сикорский. Вслед за тем в дело вступило английское правительство: Р.М.Ходжсон – торговый агент (дипломатические отношения между Великобританией и РСФСР еще восстановлены не были) обратился в Наркоминдел со следующей нотой:

«Георгию Чичерину Народному Комиссару по Иностранным Делам. Милостивый Государь!

По поручению Государственного Его Величества секретаря по Иностранным Делам, имею честь обратиться к Вам по поводу смертного приговора, подтвержденного ныне Президиумом Центрального Комитета монсиньору Буткевичу с серьезным и окончательным призывом приостановить исполнение приговора. Я должен указать, что исполнение этого приговора не может не вызвать во всем цивилизованном мире чувство ужаса и негодования, что едва ли может быть желательно для Российского правительства, хотя бы с точки зрения его материальных интересов, помимо прочих соображений.

Пользуюсь случаем еще раз выразить Вам свое глубокое уважение.

Р.М.Ходжсон

30 марта 1923 года.

Ответ не замедлил. На другой день г. Ходжсону была вручена следующая нота:

«Милостивый государь!

Народный Комиссар по Иностранным Делам поручил мне в ответ на Вашу ноту от 30 марта указать, что Россия, являясь независимой страной и суверенным государством, имеет неоспоримое право выносить приговоры, согласно своему собственному законодательству, лицам, нарушающим законы страны, и что всякие попытки извне вмешаться в это право и защитить шпионов и предателей России являются актом недружелюбия и возобновления интервенции, которая была успешно отражена русским народом.

Необходимо указать, что одновременно с Вашей нотой г. Чичерин получил телеграмму от представителя Ирландской республики во Франции по тому же поводу, в которой подписавший эту ноту, прося о помиловании Цепляка, указывает, что он делает это, несмотря на лицемерное вмешательство британского правительства, которое ответственно за хладнокровное убийство в Ирландии политических заключенных, где 14 000 человек, в том числе женщины и молодые девушки, подвергаются самому варварскому и нечеловеческому обращению по воле Великобритании, причем контроль британских властей над телеграфом препятствует осведомлению цивилизованного мира об ужасающих деталях этих зверств.