Текст книги "Очерки по истории русской церковной смуты"

Автор книги: Анатолий Краснов-Левитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 57 страниц)

Ходатайство гражданина Белавина удовлетворить и, руководствуясь 161 и 242 ст. Уголовно-процессуального кодекса, ранее принятую в отношении его меру пресечения от суда и следствия – содержание под стражей – ОТМЕНИТЬ».

(Известия, 1923, 27 июня, № 141, с. 1.)

Еще до того как вышли газеты, всю Москву облетела весть об освобождении патриарха. Верующие и неверующие церковные завсегдатаи и люди, не бывавшие в церкви в течение десятков лет, с одинаковым интересом относились к сенсационному известию. Разводили руками, пожимали плечами, недоверчиво качали головами, и никто не мог сообщить ничего достоверного.

Раньше всего известие об освобождении патриарха пришло в маленький деревянный домик на окраине Москвы, в котором проживал старый московский извозчик Кирилл Иванович, который в течение пяти лет (с 1917 по 1922 г.) возил патриарха. Рано утром сюда явился неизвестный товарищ в кожаной куртке с портфелем в руках и предложил Кириллу Ивановичу быть в 12 часов дня с фаэтоном на Лубянке, у гостиницы «Россия» (там тогда помещалась ЧК). На встревоженный вопрос извозчика посетитель, слегка улыбнувшись, ответил: «Не бойтесь – своего старого хозяина на волю повезете».

Кирилл Иванович, боясь верить, запряг фаэтон. Тут же он послал сказать об этом Яше Горожанкину – пятнадцатилетнему пареньку, который был до ареста посошником у патриарха. (Яков Евгеньевич Горожанкин умер в 1960 г. в Москве. До конца жизни пользовался всеобщим уважением как глубоко религиозный, честный человек.) Его родители известили об этом знакомых. Когда в час дня патриарх прибыл к Донскому монастырю, его встретила довольно большая толпа.

Впрочем, известие об освобождении патриарха просочилось и другими путями: в 12 часов дня у подъезда ЧК уже дежурило несколько столичных репортеров, один из них сделал исторический снимок.

Ровно в 12 часов из одного из подъездов вышел высокий старик, в патриаршем куколе и шелковой рясе. На груди у него сверкала драгоценная панагия. Однако на ногах были старые галоши без сапог. Он по-прежнему держался величаво и прямо, однако заметное дрожание обеих рук и восковая бледность лица говорили о том, что долгие месяцы заключения не прошли даром.

Выйдя из подъезда, он осмотрелся по сторонам, и в это самое время старый картинный кучер Кирилл Иванович, соскочив с облучка, без шапки повалился в ноги старцу – освобожденному узнику Василию Ивановичу Белавину – Тихону, Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси.

Благословив извозчика и трижды облобызавшись с ним, патриарх затем также благословил и облобызался с Яшей и стал усаживаться в фаэтон. В толпе репортеров защелкали аппараты. Люди в кожаных куртках бесстрастно, с каменными лицами, наблюдали эту сцену.

«В Донской монастырь», – тихо сказал патриарх. Кучер тронул лошадей. В этот самый момент за подножку уцепилась какая-то женщина, проходившая откуда-то (видимо, с рынка) с подушкой. «Подушку для Святейшего, – воскликнула она. – Подарок от чистого сердца», – и положила подушку на колени Яше. Святейший издали благословил ее и, улыбнувшись, сказал: «Ну вот, теперь у меня и подушечка есть». Снова повторил: «Поедем, Кирилл Иванович, в Донской монастырь»[42]42
  Все обстоятельства освобождения патриарха Тихона сообщены покойным Яковом Евгеньевичем Горожанкиным.


[Закрыть].

Как мы уже указывали, у Донского монастыря патриарха ожидала большая толпа. Почему они пришли в Донской монастырь? Патриарх здесь никогда не жил и лишь находился в заключении. Была ли это народная интуиция, или уже заранее просочились с Лубянки какие-то слухи, но факт остается фактом: не успел патриарх подъехать к воротам монастыря, его буквально забросали цветами, почти вынесли его на руках. Послышались приветственные возгласы и рыдания. С монастырской колокольни раздался трезвон. Архимандрит Алексий – настоятель монастыря в сопровождении нескольких монахов подошел к Святейшему под благословение. Патриарх молча его благословил и с ним облобызался. При желании патриарх мог бы ему напомнить кое о чем: ровно тринадцать месяцев тому назад, когда арестованный патриарх тоже подъехал к Донскому монастырю, по его просьбе его подвели к собору. Он хотел помолиться – архимандрит Алексий, однако, категорически отказался открыть двери храма в неурочный час и не вышел из своих покоев.

Теперь двери собора были открыты настежь. Войдя в храм, патриарх приложился к Престолу, опустившись на колени, помолился перед иконой Донской Божией Матери и затем прошел в свои покои, где он в течение года находился в заключении. Здесь стояла веселая суматоха – во всем чувствовался праздник. В передней патриарха встретил толстый, веселый архимандрит Анемподист и патриарший келейник Яков Сергеевич с женой. Это были до ареста самые близкие, домашние люди. С ними патриарх всегда шутил, балагурил и чувствовал к ним горячую привязанность. Когда однажды о. Анемподиста арестовали, патриарх о нем волновался, ездил хлопотать, однако все же не удержался от шутки: «Вот еще одну церковную ценность изъяли – Анемподиста». Вместе с о. Анемподистом навстречу патриарху вышло еще одно близкое ему существо – кошка, к которой он привязался во время своего заключения в Донском монастыре. Патриарх сидел за самоваром, с кошкой на коленях, а вокруг творилось нечто невообразимое: епископы, священники, миряне проходили через крохотные покои сплошным потоком, отвешивая патриарху земные поклоны. Иностранные корреспонденты щелкали фотоаппаратами. Весь монастырь, площадь перед монастырем, прилегающие улицы были переполнены народом. Лишь вечером патриарх, уединившись, начал писать.

Написанное, несомненно, им самим его первое воззвание было напечатано в ближайшие дни в газетах всего мира. Написанное впопыхах, среди спешки и суматохи, оно носит на себе следы той обстановки, среди которой оно было написано. Может быть, именно потому в нем нет той приглаженности и искусственности, которой характеризуются все официальные документы. Больше, чем когда-либо, в этом воззвании чувствуется живой человек.

«Архипастырям, пастырям и пасомым Православной Церкви.

Более года прошло, как вы, отцы и братия, не слышали слова моего. Тяжелое время переживали мы, и особенно эта тяжесть сильно сказывалась на мне в последние месяцы. Вы знаете, что бывший у нас Собор месяц тому назад постановил лишить меня не только сана, но даже и монашества, как «отступника от подлинных заветов Христа и предателя Церкви».

Когда депутация Собора 8 мая объявила мне такое решение, я выразил протест, так как признал приговор/неправильным, как по форме, так и по существу.

По апостольскому правилу 74епископ зовется в суд епископами, если он не послушает – зовется вторично через посылаемых к нему двух епископов, и когда не явится, Собор произносит о нем решение, «да не мнится выходу имети, бегая от суда». А меня не только не ввели на суд, а даже не известили о предстоящем суде, без чего формально и приговор не имеет силы и значения.

Что касается существа дела, то мне ставят в вину, будто я «всю силу своего морального и церковного авторитета направлял на ниспровержение существующего гражданского и общественного строя нашей жизни».

Я, конечно, не выдаю себя за такого поклонника Советской власти, какими объявляют себя церковные обновленцы, возглавляемые Высшим Церковным Советом, но зато я не такой враг ее, каким они меня выставляют. Если я в первый год существования Советской власти допускал иногда резкие выпады против нее, то делал это вследствие своего воспитания и господствовавшей тогда на Соборе ориентации. Но со временем многое у нас стало изменяться и выясняться, и теперь, например, приходится просить Советскую власть выступить на защиту обижаемых русских православных в Польше, в Гродненщине, где поляки закрыли православные храмы. Я, впрочем, еще в начале 1919 года старался отмежевать Церковь от царизма и интервенции и в сентябре того же года выпустил к архипастырям и пастырям воззвание о невмешательстве Церкви в политику и повиновении распоряжениям Советской власти, буде они не противные вере и благочестию.

Посему, когда нами узналось, что на Карловацком Соборе в январе 1921 г. большинство вынесло решение о восстановлении династии Романовых, мы склонились к меньшинству о неуместности такого решения. А когда в марте 1922 года стало нам известно обращение Президиума Высшего Церковного Управления за границей о недопущении русских делегатов на Генуэзскую конференцию, мы упразднили самое это Управление, учрежденное с благословения Константинопольского патриарха.

Отсюда видно, что я не такой враг Советской власти и не такой контрреволюционер, каким меня представляет Собор.

Все это, конечно, мною было бы раскрыто на Соборе, если бы меня туда позвали и спросили, как и следовало, чего, однако, не сделали. Вообще о Соборе ничего не могу сказать похвального и утешительного. Во-первых, состав епископов его мне кажется странным. Из 67 прибывших архиереев мне ведомы человек 10–15. А где же прежние? В 46 правиле Двукратного Константинопольского Собора говорится: «По причине случающихся в Церкви Божией распрей и смятений, необходимо и сие определить: отнюдь да не поставляются епископы в той церкви, которой предстоятель еще жив и пребывает в своем достоинстве, разве сам добровольно отречется от епископства, – то подобает прежде привести к концу законное исследование вины, за которую он имеет удален быта, и тогда уже по его низложении вывести на епископство другого, на место его». А у нас просто устранили и назначили других, часто вместо выборных.

Во-вторых, как на бывшем Соборе, так и в пленуме Высшего Церковного Совета, входят только «обновленцы», да и в епархиальных управлениях не может быть член, не принадлежащий ни к одной из обновленческих групп (параграф 7). Это уже насилие церковное… Кто и что такое церковные «обновленцы»? Вот что говорил и писал о них еще в 1906 году мыслитель-писатель, ставший впоследствии священником, Вал. Свенцицкий:

«Современное церковное движение можно назвать либеральным христианством, а либеральное христианство – только полуистина. Душа, разгороженная на две камеры – религиозную и житейскую, не может целиком отдаться ни на служение Богу, ни на служение миру. В результате получается жалкая полу истина – теплопрохладное, либеральное христианство, в котором нет ни правды Божией, ни правды человеческой.

Представители этого христианства лишены религиозного энтузиазма, среди них нет мучеников, обличителей, пророков. И союз церковно-обновленных – это не первый луч грядущей апокалиптической жены, облаченной в солнце, а один из многих профессиональных союзов, и я убежден, – говорит Свенцицкий, – что настоящее религиозное движение будет не это и скажется оно совсем не так». (Вопросы религии, 1906, вып. 1, с. 5–8.)

И с этим нельзя не согласиться, если обратить внимание на то, что занимает наших обновленцев, что интересует их, к чему они стремятся. Прежде всего выгоды, чины, награды. Несогласных с ними стараются устранить, создают себе должности и титулы, называют себя небывалыми митрополитами всея Руси, архипротопресвитерами всея России, из викарных поспешают в архиепископы. И пусть бы дело ограничивалось бы названиями. Нет, оно идет дальше и серьезнее. Вводится женатый епископат, второбрачное духовенство, вопреки постановлениям Трульского Собора, на что наш Поместный Собор не имеет права без сношения с восточными патриархами, причем возражающие лишаются слова. Будем уповать, что и у нас, как говорится в послании восточных патриархов, «хранитель благочестия есть Тело Церковное», т. е. народ, который не признает таких решений бывшего Собора.

Из постановлений его можно одобрить и благословить введение нового стиля календарного и в практику церковную. Об этом мы еще вопрошали Константинопольского патриарха.

Что касается моего отношения к Советской власти в настоящее время, то я определил его в своем заявлении на имя Верховного Суда, которым я прошу изменить меру пресечения, т. е. освободить меня из-под стражи. В том преступлении, в котором я признаю себя виновным, по существу виновато то общество, которое меня как главу Православной Церкви постоянно подбивало тем или иным ходом против Советской власти. Отныне я определенно заявляю всем тем, что усердие их будет совершенно напрасным и бесплодным, ибо я решительно осуждаю всякое посягательство на Советскую власть, откуда бы оно ни исходило. Пусть все заграничные и внутренние монархисты и белогвардейцы поймут, что я Советской власти не враг. Я понял всю ту неправду и клевету, которой подвергается Советская власть со стороны ее соотечественников и иностранных врагов и которую они устно и письменно распространяют по всему свету. Не миновали в этом обойти и меня. В газете «Новое время» от 5 мая за № 605 появилось сообщение, что будто бы мне при допросах чекистами была применена пытка электричеством. Я заявляю, что это сплошная ложь и очередная клевета на Советскую власть.

Бог мира и любви да будет с вами…

Донской монастырь, 28 июня 1923 г. Патриарх Тихон».

Второй день после освобождения патриарха прошел в каком-то радостном угаре. В этот день патриарх отправился на извозчике через всю Москву на Лазаревское кладбище, к могиле о. Алексея Мечева. Слух о намерении патриарха посетить могилу популярного священника разнесся по Москве еще накануне. Тысячные толпы запрудили кладбище. Обновленческое духовенство было встревожено: как принять патриарха, если он зайдет в церковь. Святейший, однако, прошел мимо храма и последовал прямо к могиле протоиерея. Отстояв панихиду, которую совершал о. Анемподист, Святейший благословил народ и тут произнес свои первые слова к народу: «Вы, конечно, слышали, что меня лишили сана, но Господь привел меня здесь с вами помолиться». И все кладбище огласилось криками:

«Святейший! Отец наш родной! Архипастырь, кормилец!»

Такого взрыва народного энтузиазма не видел еще ни один патриарх на Руси. К патриарху бросилась толпа, его буквально засыпали цветами, целовали его руки, одежду. Весь фаэтон патриарха был завален цветами. В течение трех часов патриарха не отпускали с кладбища, сплошным потоком шли народные толпы к нему под благословение. И тут было впервые объявлено, что Святейший будет служить в воскресенье литургию в Донском монастыре.

В тот же день патриарх принял представителя РОСТа (Российского Телеграфного Агентства) и дал свое первое после выхода на свободу интервью.

«В беседе с сотрудником РОСТа он очень хорошо отозвался о своем содержании под стражей.

– Первое время после ареста, – заявил патриарх, – я находился в Донском монастыре. Никаких стеснений я здесь не испытывал, кроме, конечно, одного – мне, как находившемуся под стражей, не позволяли совершать богослужение. В моем распоряжении находились две комнаты, в одной из которых я жил, а в другой обедал.

Был ли я доволен этой обстановкой, вы можете заключить из того, что теперь, будучи на свободе, я поселился в тех же самых комнатах. Как видите, комнаты хорошо обставлены…

– Свободное от молитвы время, – говорит Тихон, – я проводил в чтении. Следователь приносил газеты.

Так же хорошо Тихон отзывается о своем пребывании в ГПУ, где он

провел 38 дней.

– В заграничной печати, – говорит Тихон, – насчет этого носилась масса нелепостей. Сообщали, что меня пытали на электрическом стуле. Все это, конечно, вздор. Содержание было самое хорошее. У меня была в ГПУ прекрасная светлая комната. По моей просьбе для меня готовили отдельный обед, так как я ничего скоромного не ем. Разрешали мне гулять.

Тихон подчеркивает в беседе, что он решительно отмежевывается от внутренней и заграничной контрреволюции.

– Я целиком стал на советскую платформу. В то же время я думаю что церковь должна быть аполитичной, и в своей деятельности я буду твердо стоять на этом. Я проверю сведения о контрреволюционной деятельности Антония Храповицкого и других заграничных иерархов, я предложу им прекратить контрреволюционную работу, как несогласную со званием пастыря. Я думаю, что они меня послушаются. Ведь они меня еще признают… Ну, а если меня не послушаются, я их предам церковному суду.

– Что вы думаете делать в дальнейшем?

– Мне предоставлена свобода и, следовательно, право совершать богослужение. Я буду служить в Донском монастыре и в других местах куда меня пригласят верующие. Если народ захочет, он будет ходить ко мне на молитву. Если же не захочет, ничего не поделаешь – буду молиться один. Если у меня найдется достаточное количество приверженцев, то наше церковное объединение примет какие-нибудь организационные формы.

Решение поместного Собора о лишении его патриаршего сана Тихон не признает, считая его неканоничным.

– Собор осудил меня за контрреволюцию, но он этого не мог сделать, ибо судить меня за контрреволюцию может только Советская власть, и она будет меня судить. Кроме того, согласно апостольским правилам, при осуждении епископа церковный суд должен посылать за ним трех епископов по три раза, и только после отказа епископа явиться на суд последний может быть осужден заочно. А меня Собор даже не уведомил о том, что он будет обсуждать мою деятельность.

Я не верю искренности некоторых епископов, подписавших постановление поместного Собора. Как я могу верить, что Пензенский епископ Борис является искренним сторонником левейшей обновленческой группировки СОДАЦ, когда я знаю, что он в Государственной Думе был в числе националистов[43]43
  Обновленческий епископ Пензенский Борис (в миру протоиереи Владимир Иванович Лентовский, член IV Государственной Думы от партии П.А.Столыпина). Рукоположен во епископа Пензенского в 1921 г., в 1923 г. официально присоединился к обновленчеству. До своей смерти в 1926 г. был епископом Пензенским. Личность бесцветная и лишенная каких-либо дарований, епископ Борис никакой роли никогда не играл.


[Закрыть].

На вопрос сотрудника РОСТа – имеет ли обновленческое движение большое количество приверженцев, Тихон ответил, что сведений об этом пока не имеет, но полагает, что приверженцы имеются. Ведь теперь все епископы переженились. У каждого есть тесть или теща, свояки, девери. Все они, конечно, обновленцы.

В заключение Тихон говорит, что из всех постановлений Собора он согласен только с переходом на новый стиль». (Известия, 1923, 29 июня, с. 5.)

Последние три дня недели, четверг, пятницу и субботу, в Донском пастыре шли лихорадочные приготовления к первому богослужению пат-пиарха в воскресенье 1 июля 1923 года.

Сразу же после освобождения к патриарху явился епископ Иларион, который сразу становится в полном смысле этого слова правой рукой Патриарха в первые месяцы после его освобождения. Епископ Иларион Троицкий принадлежал к числу талантливейших образованнейших деятелей Русской Православной Церкви. Замечательный богослов, своеобразный и оригинальный писатель, иеромонах, а потом архимандрит, Иларион получил широкую известность в церковных кругах еще в дореволюционное время. Будучи инспектором Московской духовной академии, архимандрит Иларион проявил себя как энергичный и тактичный деятель, который умело смягчал непримиримо консервативную линию ректора Академии епископа Феодора. Сам архимандрит Иларион был умеренным консерватором. В своих статьях он разработал особую теорию согласно которой основой общественного развитии является сочетание двух противоположных тенденций – прогресса и преображения. Прогресс – это понятие, с точки зрения христианства, отрицательное – оно ведет к выращиванию материальных ценностей, к опошлению и огрублению человеческой души. Преображение – нравственное обновление – является, наоборот, явлением, с точки зрения христианства, положительным, и церковь должна всеми силами ему способствовать.

Концепция архимандрита Илариона была положительно встречена в среде богоискательской интеллигенции. Мысли архимандрита Илариона были очень близки ко многому из того, что в то время писалось и говорилось идеологами символизма. Нечто подобное, в частности, провозглашал А. Блок в одной из своих статей, в которой он столь же четко разграничивал понятия культуры и цивилизации. Под цивилизацией он подразумевал примерно то же, что архимандрит Иларион под прогрессом. В понятие культуры он вкладывал то же значение, что архимандрит Иларион в понятие «преображение».

О. Иларион был ярким сторонником преображения Церкви – освобождения ее от оков казенной опеки и восстановления патриаршества.

На Соборе 1917–1918 годов молодой архимандрит был одним из самых ярых защитников идеи патриаршества: «Богохульный Петр кощунственно столкнул Священный Престол российских патриархов, – пламенно провозгласил он на Соборе, – наш Священный Собор должен восстановить и утвердить навеки этот Священный Престол».

После избрания патриарха Тихона архимандрит Иларион становится его секретарем и главным консультантом по богословским вопросам. В 1921 году, за несколько месяцев до раскола, он был рукоположен во епископа Верейского, викария Московской епархии. Во время раскола, держась в тени, епископ был вдохновителем автокефалии.

Трудно было придумать для патриарха Тихона лучшего помощника, чем епископ Иларион. Великолепный, пламенный проповедник, умевший говорить просто и эмоционально, ревностный служитель алтаря, владыка Иларион пользовался огромной популярностью среди московского духовенства и буквально обожанием народа. Самая внешность – богатырский рост, белокурая борода, иконописные тонкие черты лица – импонировали своей величавостью, строгим изяществом, своеобразной картинностью. «Вот настоящий русский святитель», – невольно приходила мысль каждому, кто видел Илариона.

Быстро поняв новую позицию патриарха, епископ сразу стал ее активным проводником. Он в эти дни переговорил с сотнями священников, мирян, монахов и монахинь. Он договорился с приходами о чине их присоединения к патриарху, разработал чин покаяния, принял тут же десятки обновленцев, пришедших к патриарху с покаянием.

Благодаря неукротимой энергии этого человека церковная организация в Москве была восстановлена в два дня. И что самое главное – епископ Иларион взял на себя тяжкое бремя переговоров с Е.А.Тучковым. После трехчасовых яростных споров было выработано следующее соглашение: патриарх издает еще одно воззвание к верующим, в котором должно яснее и громче прозвучать его раскаяние в политических грехах, осуждение церковной эмиграции должно быть высказано в более категорической форме, чем в первом воззвании. Однако Е.А.Тучков пошел на большие уступки: он согласился на издание «разъяснения» к инструкции 1 июня, которая фактически сводила на нет самую инструкцию. От принципа «регистрации» епископ Иларион категорически отказался, и Е.А.Тучков на ней не настаивал. Наконец, Е.А.Тучков согласился на значительное уменьшение налогового бремени, которое несли храмы и духовенство.

Обе стороны имели все основания быть довольными результатами переговоров: епископ Иларион тут же засел за сочинение нового воззвания, а Е.А.Тучков, приняв Красницкого, удостоил его краткой официальной пятнадцатиминутной аудиенции, сущность которой сам Красницкий через 11 лет характеризовал следующим образом: «Наш разговор, молодой человек (один из авторов этой работы тогда был действительно еще молод), можно охарактеризовать следующим образом:

Он был титулярный советник, Она – генеральская дочь. Он вздумал в любви ей признаться, Она прогнала его прочь».

Менее удачной была встреча патриарха Тихона с архиепископом Феод ором Поздеевским.

Архиепископ Феодор считался в те времена оплотом церковного консерватизма и строгого православия. Еще в дореволюционное время, будучи ректором Московской духовной академии и епископом Волоколамским, Преосвященный прославился своей нетерпимостью. В 1918 году он тотчас после Февральской революции ушел на покой и с тех пор жил в Даниловом монастыре, замкнувшись в суровой отчужденности. Строгий монах и безупречный аскет, знаток святоотеческого богословия и канонического права, владыка пользовался большим уважением его бывших учеников – архиереев, в числе которых было много ревнителей церковного благочестия.

Архиепископ Феодор во время своего свидания с патриархом предостерегал его против слишком больших уступок власти и против каких бы то ни было переговоров с обновленцами. (Епископ Иларион считал нужным оставить этот вопрос открытым.) Архиепископ остался недовольным свиданием: патриарх показался ему недостаточно твердым и властным. Самая манера говорить, свойственная патриарху, часто прибегающему к юмористическому тону, раздражала сурового монаха. «Все хи-хи, ха-ха, и гладит кота», – ответил он одному из своих приверженцев на вопрос о том, как он нашел патриарха.

Это первое свидание архиепископа с патриархом определило дальнейшую роль архиепископа Феодора: до самой смерти патриарха Тихона Данилов монастырь играл роль оппозиции справа. Его сторонники были во много раз более «тихоновцами», чем сам патриарх Тихон.

В это время в патриарших покоях появился еще один неожиданный посетитель – А.И.Боярский, экстренно приехавший из Петрограда и выразивший желание вступить в переговоры с патриархом. Визит А.И.Боярского, однако, не был успешен. О. Анемподист, выйдя к нему из патриаршего кабинета, вежливо ответил, что патриарх просит его извинить, но ничего общего он с «Живой Церковью» не имеет и потому вынужден отказать себе в удовольствии видеть ее лидеров.

Наконец, в воскресенье состоялось долгожданное первое служение патриарха. Желая дать наиболее объективное описание патриарших богослужений того времени, мы прилагаем здесь рассказ двух очевидцев, принадлежащих к двум враждебным лагерям.

«В воскресенье 1 июля б. патриарх Тихон совершил в Донском монастыре первую службу после освобождения своего из-под стражи, – писал сотрудник «Известий». – Служил он с двумя епископами. Ожидания «непримиримых», что народ после «повинной» Тихона и заявления его об отмежевании от внешней и внутренней белогвардейщины отшатнется от него – не оправдались.

Верующих пришло на службу много. Храм, коридор и паперть, и весь монастырский двор были усеяны народом.

Так как в церковь прошла только незначительная часть верующих, то по окончании обедни Тихон отслужил молебен на монастырском дворе, после чего в течение нескольких часов благословлял верующих.

В церкви Тихон обратился к собравшимся с кратким словом. Он говорил о необходимости для церкви совершенно отмежеваться от политики, считая крупной ошибкой то, что представители церкви не смогли сделать этого раньше.

– Теперь я освобожден от ареста и получил возможность снова совершать богослужение. Задача церкви – сеять учение Христа о мире, братстве, всепобеждающей любви. Взбаламученное страстями море человеческое теперь особенно в этом нуждается. И церковь должна выполнить эту основную задачу.

Касаясь церковного Собора, Тихон говорит о незаконности его постановлений, в частности, постановления по вопросу о низложении его как патриарха, ссылаясь на каноны, правила. Несколько иронических фраз Тихон бросил по поводу постановления Собора о женатом епископате.

В заключение он выразил радость, что верующие собрались на первое его богослужение в таком большом количестве.

В алтаре храма находились представители некоторых иностранных миссий и иностранные корреспонденты, которые производили фотографические снимки с отдельных моментов процесса облачения Тихона и его службы, говоря, что снимки предназначаются для заграничных иллюстрированных журналов.

– Ведь теперь о Тихоне говорит весь мир.

Молодой священник, говорящий на иностранных языках, давал им пояснения. Тихон дал обещание принять иностранных корреспондентов. Когда в церкви шла служба, на монастырском дворе верующие, разбившись на группы, оживленно комментировали заявление Тихона в Верховный Суд.

Отдельные лица разделяли ту точку зрения, что заявление Тихона – крупная, непоправимая ошибка. Ставили в вину Тихону, что он свое заявление написал по новой орфографии. Номер «Известий ВЦИК» с факсимиле заявления патриарха переходил из рук в руки, так как были скептики, усиленно распространявшие слухи, что Тихон никакого заявления не писал… В большинстве же кружков, групп слышалось иное. Заявление Тихона считалось в высшей степени своевременным и мудрым актом.

– Посмотрите, сколько здесь народа, подлинной демократии, и все только о том, что Тихон принял целиком советскую платформу. Теперь расхождения между народом и церковью нет. Поверьте, что когда Советская власть убедится, что в лице церкви она не имеет контрреволюционной организации, она совершенно изменит свое отношение к ней.

Тем не менее все же говорили, что некоторые епископы недовольны Тихоном и решили от него отмежеваться, а один из видных профессоров богословия, прочитав заявление Тихона, будто бы разрыдался и сказал:

«Все кончилось», – и уехал на родину, в Смоленскую губернию.

В одной группе ворчали на толстовца Трегубова:

– И что он шатается, только смуту сеет…

Тихон получил ряд приглашений на служение, как в Москве, так и в подмосковных селах – Косино, Алексеевское и пр.

Тихон решительно отказывается служить в храмах «Живой Церкви», считая, что он ничего не имеет с нею общего.

Из кругов, близких Тихону, сообщалось, что он намерен в ближайшее время выпустить «послание к верующим», в котором изложит свое настоящее миросозерцание, выяснит задачи, стоящие перед церковью, и еще раз подчеркнет то, что он сказал в заявлении в Верховный Суд». (Известия ВЦИК, 1923, 5 июля, № 146/1883, с. 5.)

Другие воспоминания принадлежат перу одной из восторженных почитательниц патриарха и отличаются панегирическим тоном. Мы приводим их здесь как характерный образчик настроений, охвативших в те дни значительные круги верующих.

«Я увидала его впервые 26 сентября 1923 года, – начинаются воспоминания, – после моего возвращения в Москву, в день храмового праздника у Славущего Воскресения, что в Барашах. Церковь эта построена в память обновления храма Воскресения Христова, в коем находится гроб Господень. Стоит она в Барашевском переулке у Покровки, где сохранился поныне дом графа Разумовского, с которым, по преданию, императрица Елизавета Петровна в ней венчалась. Подтверждается это, между прочим, тем, что на колокольне красуется золотая корона.

Толпа, собравшаяся около церкви, все увеличивается и постепенно заполняет переулок. Ждут патриарха Тихона, обещавшего служить в этот день. Стоят чинно, спокойно и тихо, никто никого не толкает, чтобы пробраться вперед. Более счастливые, в том числе и я, – размещаются по обе стороны притвора, при входе в храм. Эту толпу, благоговейно и радостно ожидающую своего любимого святителя, я также вижу впервые, и настроение ее передается и мне. Меня охватывает чувство напряженного ожидания, и мне кажется, что как только я увижу патриарха, совершится для меня что-то небывало радостное и значительное…

Утро серое, неприглядное. Моросит дождь. Вот подходит с Покровки архиерей. Ряса его внизу забрызгана грязью, в руке он несет круглую коробку со своей митрой. В толпе снимают шапки, его обступают, и все тянутся к нему за благословением. Но и это, к моему удивлению, происходит тихо и мирно. А владыка старается никого не обойти своим благословением, и лицо его также спокойно и радостно.