Текст книги "Большая восьмерка: цена вхождения"

Автор книги: Анатолий Уткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 44 страниц)

Смысл уступок

Впервые советская сторона согласилась включить в число сокращаемых тяжелые советские ракеты СС-18. Поздно ночью маршал Ахромеев сделал эту существенную уступку, которая не могла не быть согласована (или санкционирована) Горбачевым. В то же время советская сторона согласилась (как отметила американская сторона, неохотно) исключить из числа засчитываемых и сокращаемых американские системы передового базирования, способные нанести удар по территории Советского Союза. Почему? Заслужить благорасположение?

Еще одна уступка Горбачева, представленная Ахромеевым: срок выхода из договора по недопущению создания национальных противоракетных систем был снижен с пятнадцати до десяти лет. Ахромеев отказался от прежнего требования запретить саму разработку космической оборонной системы США. Просьбой осталось ограничить разработку лабораторными испытаниями.

Еще: в отношении ракет средней дальности Ахромеев отказался от традиционного прежнего требования включить в число зачитываемых британское и французское оружие, замораживая при этом их численность. Был предложен нулевой советский и американский уровень в Европе.

Еще одна важная уступка: советская делегация согласилась обсуждать лимит советских ракет в Советской Азии визави американских ракет.

Ахромеев отказался от прежнего советского призыва завершить ядерные испытания, активизировать переговоры, ведущие к полному запрету на ядерные испытания. На самом деле изменение твердости советской позиции вызвало подлинное ликование американской стороны. С американской точки зрения новые договоренности были просто потрясающими. Горбачев признал принцип равенства и низкого уровня ракет средней дальности и предложил рассматривать эти квоты глобально. Он – невероятно – согласился сократить тяжелые ракеты советского арсенала на 50 процентов (с 308 МБР до 150 единиц), что американская сторона не могла не рассматривать как свою величайшую победу. А инспекции? Стоило ли Советскому Союзу десятилетиями сопротивляться инспекциям на местах, чтобы внезапно, буквально в одночасье, согласиться с этой американской идеей.

Полученное Горбачевым взамен было (даже по американским оценкам) эфемерным. Как пишет посол Мэтлок, «Горбачев прибыл в Рейкьявик с идеей не допустить развертывания системы стратегической обороны Соединенных Штатов. Но, поскольку лабораторная работа на этом этапе была более важной, чем испытания в космосе, Соединенные Штаты могли позволить себе некоторые ограничения, не нанося ущерба всей программе»¹⁰³.

Отступления советской стороны сделали возможным прежде немыслимое: ракеты средней дальности будут ликвидированы как класс уже в следующем – 1987 году. Готовые – в стали и электронике и ядерных боеголовках – ракеты Советского Союза (лучшие твердотопливные СС-20) были обменены на бумажные (в проекте) американские «Першинги-2».

Еще раз подчеркнем, что американцы были поражены советскими уступками¹⁰⁴. По мнению Шульца, Рейкьявик был для американской стороны самой плодотворной встречей на высшем уровне; Рейкьявик был для американцев «подлинным прорывом». Поражены были специалисты переговорного процесса и в Москве. В посмертно опубликованных воспоминаниях маршал Ахромеев пишет, что намеревался уйти с поста главы Генерального штаба из-за горбачевского решения согласиться на равные уровни стратегического оружия, сохраняя при этом американские системы передового базирования, способные нанести удар по Советскому Союзу¹⁰⁵.

Но у главных переговорщиков, стоящих по разные стороны СОИ, – Горбачева и Рейгана продвижения вперед не наблюдалось. Оба они теперь пользовались плодами бессонной ночи переговоров, в ходе которых уступчивость Ахромеева изменила всю переговорную картину. Теперь Горбачев дал поручение Шеварднадзе, который приступил к переговорам с Шульцем. Рейкьявик мог многое дать, если бы американская сторона согласилась ограничить работу над Стратегической оборонной инициативой (SDI) лабораториями. Но американцы были тверды в отстаивании своего желания выйти с оружием в космос. Именно здесь коса нашла на камень, разрушивший невероятные уступки советской стороны.

(Впрочем, слово уже было сказано, и в ближайшие годы американская сторона сумеет зафиксировать отступление «лучших специалистов» Советского Союза.)

В два часа дня Шульц навестил президента Рейгана. Русские требуют ответа на свои феноменальные предложения. «Нам будет трудно отказаться от этих предложений». Шульц напомнил, сколько раз Рейган говорил о своей мечте «жить в мире без ядерного оружия».

Необходимые аргументы уже собирались. Питер Родмэн указал, что ликвидация всего ядерного оружия приведет к нейтрализации Западной Европы, которая затем повернет в сторону⁷ Советов. Ричард Перл громогласно выразился, что «мир без ядерного оружия – тотальная иллюзия» Объединенный комитет начальников штабов полностью солидаризировался с Перлом. Перл же считал предложения Горбачева во всей своей удивительной уступчивости, несерьезными – соревнованием в пропаганде. «Мы не должны воспринимать их серьезным образом. Наихудшая вещь в мире – уничтожение всего ядерного оружия»¹⁰⁶.

Шульц пришел к мысли, что на следующем раунде переговоров он поставит в центр угла проблему ракет средней дальности. Теперь он знал, где слабое место русских, где их прежнее упорство превратилось в идиотизм: «Выдвижение идеи СОИ произвело на свет идеи практического разоружения советской стороны». И еще очень важное. Шульц буквально поет осанну министру иностранных дел Шеварднадзе, главным качеством которого он называет следующее: «Его можно уговорить¹⁰⁷. Вам не стыдно, читатель?

Что же относительно других участников переговоров? Общие американские впечатления суммирует Пол Нитце. «Ахромеев очень хорош. Великолепен. Мы имели очень хороший обмен мнениями. Карпов был удовлетворителен, Арбатов – ужасен. На нашей стороне негативное впечатление сложилось о Рауни»¹⁰⁸.

Шульц думал, что пять лет рейгановского давления начинают давать осязаемые результаты. Он размышлял над тем, «что заставило Горбачева изменить курс внешней политики. Мне представлялось, что дело в твердой решимости США, в их силе, помноженной на представленные Советскому Союзу аргументы, что он сможет выиграть от своих уступок»¹⁽⁾⁹. Наиболее четко выразился главный американский переговорщик Пол Нитце. Вспоминая сорок лет своей аналитической и дипломатической службы, он заявил, что «наступило время умственно переиграть, обхитрить русских»¹¹⁰.

А что же русские? Прощаясь с Рейганом, Горбачев сказал услышанные многими слова: «Мы больше не увидим друг друга». Разнесся слух, что два лидера сломали общую платформу отношений, что Горбачев отныне отказывается видеть американского президента. Рухнула работа многих месяцев. Но со временем стало ясно, что Горбачев говорил о том, что они с Рейганом не увидятся снова в Рейкьявике. Шульц убежденно говорит о «захватывающих дух достижениях». Он очень удовлетворен встречей в маленькой Исландии.

А вот что рассказывает Пол Нитце: «Когда мы прощались с маршалом Ахромеевым в Хофди-хаузе, маршал сказал: «Я надеюсь, что вы простите меня. Я не был одним из тех, кто хотел вас унизить». Ахромеев повернулся к своему переводчику: «Кто-то должен взять на себя ответственность». Александр Бессмертных поправил: «Кто-то должен взять на себя этот крест». Когда я летел в Брюссель на брифинг союзников, я размышлял над словами Ахромеева. Далеко идущие услуги американцам были сделаны под непосредственным руководством Горбачева – и всего за два дня; то не был спонтанный обвал, это были тщательно подготовленные шаги… Я знал, что джинн уже выпущен из бутылки. Уступки, которые Горбачев сделал в Рейкьявике, уже нельзя было забрать назад»¹¹¹.

Конгрессмен Эд Марки сказал, что «русские сделали лучшее предложение со времен продажи Аляски». Шульц – Рейгану: «В Рейкьявике вы выкурили русских из норы, и они сделали самые лучшие возможные уступки. Мы должны зафиксировать эти уступки. Мы должны дать инструкции своим женевским переговорщикам принять данное Горбачевым в Рейкьявике в области ракет средней дальности, испытания оружия, гражданских прав и всего прочего».

Что касается советской стороны, то надо сказать, что в Рейкьявике Горбачев, при всем единовластии, был все же еще несколько ограничен общей позицией Политбюро. Об этом, в частности, говорит его переводчик Павел Палаженко, ближайший сотрудник Шеварднадзе Сергей Тарасенко, советник Горбачева по внешней политике Анатолий Черняев. Равно как и Ахромеев в посмертно опубликованных мемуарах.

После Рейкьявика

Американцы не могли избежать тяжести оправдания перед западной аудиторией. Так Джордж Шульц посчитал необходимым выступить там, где начиналась атомная эра, – в Чикагском университете, где в декабре 1942 года Энрико Ферми осуществил ядерную реакцию. Он защищал позицию Рейгана (мир, мол, нуждается в СОИ). В документе, которому Шульц предпослал предупреждение «one eye only» (шутливое «только для одного глаза» – государственный секретарь убеждал коллег, что переход от ядерного оружия к обычному был бы безмерно дорогим. И не знать этого может только токующий Горбачев. Без ядерного оружия Соединенные Штаты в Европе будут обречены на отставание от превосходных советских танковых армий. (И это в условиях сурового дефицита американского бюджета.)

Шульц в Чикагском университете: «Многие спрашивают меня, почему после Рейкьявика я выглядел усталым и разочарованным. Ответ довольно прост: я был усталым и разочарованным». При этом Шульц стремился консолидировать все завоеванное в ходе «битвы» в Рейкьявике. И глава американской дипломатии хотел четко определить полученные уроки. Шульц снова и снова поминал дурными словами американскую разведку. Она ничего не знает о советских лидерах, об их слабых сторонах, об их пристрастиях, о возможности влияния на них.

На Горбачева конечная неудача – из-за неуступчивости американской стороны в вопросе о СОИ – произвела глубокое впечатление. Полное уничтожение ядерного оружия за десять лет – и золотой пьедестал в мировой истории (а вместе с ним и историческое бессмертие) – казались ему такими возможными! До согласия оставалась самая малость. И Горбачеву все более нравилось представать этаким непредсказуемым архангелом Гавриилом, несущим миру нечто совершенно неожиданное и хорошее. Благую весть.

Как вспоминает Добрынин, на заседании Политбюро, посвященном Рейкьявику, Горбачев заявил, что наша сторона, «во-первых, показала всему миру, что советское руководство готово к серьезным переговорам по разоружению; во-вторых, Рейган неожиданно продемонстрировал свою готовность к сокращению ядерных вооружений, что можно будет использовать в дальнейшем; в-третьих, Рейкьявик внес разногласия в НАТО»¹¹². Представляется, что на заседании Политбюро 14 октября 1986 г., одобрившем линию поведения Горбачева в Рейкьявике, Генеральный секретарь окончательно освобождается от сдерживающих «цепей коллегиальности». Отныне он уже не просит полномочий, он их просто берет. Вчитайтесь: «Будет фатальной ошибкой не использовать исторический шанс в деле достижения кардинальных решений проблем войны и мира. Все должно быть сделано ради использования этого шанса». Этим «все» скоро станет и навязываемая Западом система, которая развалит великую страну.

Советская сторона сделала еще одну важную уступку в том, что согласилась – впервые – считать проблемы нарушения гражданских прав необходимой темой обсуждения двусторонних отношений.

В азарте неожиданного отступления советской стороны от прежних твердо установленных позиций, американская сторона стала требовать большего. Она исходила из фактического обещания Горбачева уничтожить все ядерное оружие до 2000 г., из неожиданной готовности русских ликвидировать свое самое совершенное тогда оружие – твердотопливные ракеты средней дальности СС-20. Горбачев предлагал ограничить ядерные испытания только лабораториями, но как двустороннее решение это не устраивало американскую сторону.

Горбачев находился в центре внимания, как переговорщиков, так и прессы. От него уже начинали ждать любого «невозможного». Трудно не подумать, что эти ожидания мощно воздействовали на его адреналин. Он уже не мог не «творить чудеса», жизнь без них становилась для него пресной. Но у других участников встречи в Рейкьявике трезвость не исчезла полностью, и это лишило встречу характера полного видоизменения сторон. Эйфория полудня второго дня встречи стала обращаться в свою противоположность к вечеру этого дня, что было интерпретировано чуткой прессой как почти провал саммита. Ну, как же, стороны не договорились даже о встрече в Вашингтоне!

Совершенно очевидно, что именно в Рейкьявике Горбачев «вкусил» такую дозу международного внимания, что не удивлять мир своими уступками ему становилось все труднее психологически. Он встает на дорогу одностороннего разоружения, которая в дальнейшем вызовет смятение специалистов его стороны и недоумение остальных. А на заседании Политбюро Горбачев клеймит Рейгана и американский империализм, заставляя переглядываться теряющих ориентацию коллег (об этом генерал Волкогонов сообщил Мэтлоку в 1992 г.).

Глава 5
ОСЛАБЛЕНИЕ ОВД

Ситуация с СССР радикально меняется

Джон Уайтхед, февраль 1987 г.

4 января 1987 г. государственный секретарь Джордж Шульц провел у себя дома долгую беседу с новым советником президента Рейгана по национальной безопасности – Фрэнком Карлуччи. Шульц жестко критиковал Центральное разведывательное управление. Именно теперь, когда Горбачев овладел всей властью в Москве, аналитики ЦРУ утверждают, что его примирительные жесты «просто болтовня». Между тем, в Советском Союзе происходят поразительные перемены, и Горбачев готов на все. Он серьезно относится к сближению с Западом. Карлуччи, который только что был заместителем главы ЦРУ, в нужном месте смолчал, но в целом согласился с анализом государственного секретаря. Подобный же разговор Шульц имел 5 января 1987 г. с действующим директором ЦРУ Робертом Гейтсом. По мнению Шульца, ЦРУ еще не увидело новых возможностей в Советском Союзе.

Обреченная ОВД

Ради удовлетворения своего честолюбия и нигде не опробованных схем Горбачев начал внешнеполитический курс, который практически неизбежно вел к развалу Организации Варшавского Договора. 10–11 ноября 1986 года Генсек ЦК КПСС довольно неожиданно призвал в Москву руководителей стран – членов Совета экономической взаимопомощи. Он вызвал немалое их возбуждение, когда призвал руководство указанных стран к «реструктурированию» системы их политического руководства и обретению новой степени легитимности в глазах своих народов. Никто тогда не осмелился сказать молодому советскому лидеру, что он, собственно, открывает ящик Пандоры.

Фактически он сказал присутствующим, что «доктрина Брежнева» мертва и что СССР уже никогда не пошлет свои вооруженные силы для усмирения «еретиков» в социалистическом лагере – базовая перемена в советской внешней политике, произведенная на фоне высадки американцев на Гренаде, в Ливане и пр. Горбачев ни в грош не ставил тот «пояс безопасности», который был создан великой кровью наших жертв во Второй мировой войне. Он начал процесс фактического предательства просоветских сил – наших союзников, которые отказывались уже что-либо понимать в политике Москвы.

Когда государственный секретарь США Джордж Шульц прибыл в ноябре 1986 г. на сессию Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе, происходившую в Вене, он ощутил, что в ОВД случилось нечто. И американцы немедленно начали использовать новые возможности. Джордж Шульц, Роз Риджуэй и Том Симонс пригласили к себе польскую делегацию с целью укрепить их в решимости начать внутренние перемены и по возможности дистанцироваться постепенно от Москвы. Шульц приказал «поработать» с польской делегацией. «Поляки оказались заинтересованными». Шульц задумался о широкой программе воздействия на Восточную Европу. Перемены в Советском Союзе стимулировали сторонников перемен в восточноевропейских странах. Следовало поддержать сторонников перемен. Представляя эту новую решимость американцев, Джон Уайтхед в феврале 1987 г. объехал всю Восточную Европу и пришел к выводу: «Ситуация меняется»¹¹³. Лидеры восточноевропейских стран теперь дольше встречались с американцами и обсуждали прежде запретные вопросы. Советская сторона, во все большей степени занятая внутренними проблемами, не могла уже мгновенно негативно реагировать на отклонения от коммунистической идеологии в своем блоке. Шульц вспоминает, что у него возникло чувство, что одна-две страны Восточной Европы могут пересечь границу между блоками. Уайтхед докладывает Шульцу, что коммунистические правительства Восточной Европы постоянно улучшают отношения с Соединенными Штатами, что, в конечном счете, обещало их отход от Советского Союза. Особенно перспективной Уайтхед считал ситуацию в Польше, где сближению Варшавы с Москвой противостояла «Солидарность» во главе с Лехом Валенсой. «Он работает на верфи в Гданьске и уже использовал все дни своего отпуска. Если Валенцу не отпустят в Варшаву, я полечу к нему в Гданьск». Разумеется, это было унижением для официальной Варшавы, что высокопоставленный представитель президента Рейгана навестил не президента – генерала Ярузельского, а неведомого (тогда) слесаря из Гданьска. Затем Уайтхед встретился с Валенсой в резиденции американского посла в Польше. Пресса размножила фотосвидетельства этой встречи по всему миру.

Что качается генерала Ярузельского, то с ним американский представитель беседовал три часа. Когда Уайтхед критически отозвался о польском режиме, Ярузельский взорвался: «Мистер Уайтхед, я не могу позволить вам вмешательства в наши внутренние дела. Мы – суверенная нация. У вас своя политическая система, у нас – своя. Я не вмешиваюсь в ваши дела, соблаговолите и вы не вмешиваться в наши. Я знаю, что вы ненавидите меня. Два года назад я был в Нью-Йорке, но мне не разрешили посетить Вашингтон. Ваш государственный секретарь назвал меня «русским генералом в польской униформе». Для меня не могло быть большего оскорбления. Я являюсь поляком во многих поколениях».

По распоряжению Шульца, Уайтхед старался избегать публичных скандалов. Шульц описывает, как они условились о линии поведения в странах Восточной Европы: действовать шаг за шагом, добиваться успеха малыми шагами. Увеличивать влияние постепенно. Расширяя шаг за шагом свою сферу влияния.

Американцы сознательно усиливали шпионскую истерию. Глава Национального агентства безопасности генерал Уильям Одом жаловался на то, что в Москве невозможно найти безопасное место для американских дипломатов. Зато Шульц с большим удовлетворением перечислял те места, где американская дипломатия при косвенном содействии Кремля вернула часть своего влияния: Ангола, Никарагуа, Камбоджа и, главное, Восточная Европа.

Шульц в Москве

Американские дипломаты обычно не летали в столицу Советского Союза прямым рейсом в Шереметьево. Они прибывали в Хельсинки («Финнэйр»), приходили в себя при помощи суточной остановки и только потом отправлялись в советскую столицу. Здесь Шульца уже ждал новый посол в Москве Джек Мэтлок. Проделывалась определенная подготовительная работа по оптимизации встречи с советским руководством. Горбачева нужно было брать «стремительно».

Шульц прибыл в Москву 13 апреля 1987 г. в занесенное свежим снегом Шереметьево. Первым встретил его Шеварднадзе. Вначале они побеседовали тет-а-тет, а потом в составе большой делегации.

После второй встречи с Шеварднадзе, Шульц приехал в резиденцию посла – в Спасо-хауз, надел ермолку и встретился с отказниками, которых не выпускали в Соединенные Штаты. Он говорил об элементарном человеческом праве пересекать границы и знакомиться с иными культурами. «Мы никогда не прекратим бороться с этим».

(Прошло немало лет, ушел в прошлое коммунизм, и Джорджу⁷ Шульцу не грех было бы познакомиться с очередями у американского посольства в Москве. Теперь уже трудно объяснять трудности посещения Америки кремлевскими кознями: бодрые сотрудники американского консульства грудью стоят на пути любого посещения США, стоимость въездной визы куда американцы в 2001 г. удвоили. Редкий пример лицемерия).

Вечера Шульц проводил неизменно с Шеварднадзе, который словами и делами показывал, что именно Грузия «у него в сердце» и не ощутимо в этом сердце России.