Текст книги "Большая восьмерка: цена вхождения"

Автор книги: Анатолий Уткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 44 страниц)

Успокоение

С огромным удовлетворением американская администрация удостоверилась в том, что против мятежной Литвы, объявившей в марте 1990 г. о своей независимости, у руководителей Советского Союза нет ни воли, ни плана контрдействий. Объявив об экономическом бойкоте, Горбачев не знал, что делать дальше. Экономическое давление на Вильнюс не принесло результатов. Что далее? Изнутри на Горбачева оказывалось давление с целью побудить действовать против Ландсбергиса решительно, но самолюбивый и слабый лидер погряз в нерешительности. В конечном счете он стал ждать решения вопросов в переговорах с американцами в мае 1990 года. Все более становилось ясно, что у руля советского государства стоит нерешительный капитан, не знающий, каким курсом плыть. И предпочитал игнорировать рифы, на которые шел его корабль.

В эти дни Горбачев бросался в разные стороны, ища панацею в самых неожиданных местах, не желая при этом уступить свое место более государственно ориентированным политикам. Все это вводило Советский Союз в состояние невиданной смуты. Наступал жесткий политический кризис.

Обратите внимание, что проблемы Прибалтики американские дипломаты обсуждают с членом Политбюро Александром Яковлевым в его же офисе, и с другим членом Политбюро – Шеварднадзе во время недельной поездки последнего в Вашингтон. Этот визит помог решению «главной» для Горбачева цели: была определена дата следующего саммита. На этот раз Горбачев прибудет в США в конце мая – начале июня 1990 года.

А уральская Немезида продолжала свое движение. 4 марта Борис Ельцин, выступая с платформой свободнорыночной экономики, получил на выборах в Верховный совет более 70 процентов голосов избирателей. Теперь его целью становилось президентство в Российской Федерации (следовало вытолкнуть оттуда горбачевского ставленника Виталия Воротникова). После этого у него появится возможность бросить вызов самому Михаилу Горбачеву. Ельцин крушил Горбачева и с прибалтийского фланга. Ощущая поддержку московских демократов, 11 марта 1990 г. литовский парламент единогласно проголосовал за «восстановление» потерянной страной пятьдесят лет назад независимости. Ландсбергис провозгласил: «Мы ни у кого не спрашиваем разрешения на этот шаг». Вот если бы у Горбачева любовь к отечеству (а не к планетарному гуманизму) напоминала соответствующее чувство Ландсбергиса! Но нет. Наш герой плавал в глобальных водах, его соотечественники и их судьба были для него второстепенным обстоятельством. Горбачев уже не подвергал сомнению деяния раскольников, теперь он потребовал от Литвы за предоставление независимость 34 млрд. долл. компенсации. Осмелевшие литовцы потребовали не меньшую сумму «за причиненный ущерб».

Горбачев узнал о провозглашении литовской независимости в тот момент, когда отмечал пятилетие прихода в верховную власть. И снова один шаг противоречил следующему. Горбачев пообещал не вести переговоры с Ландсбергисом: «Переговоры ведут с иностранными державами». Жест Вильнюса – «незаконный и ущербный». Но, с другой стороны, Горбачев уже не знал, как отвечать. Вообще говоря, Горбачев, судя по всему, думал прежде всего о том, что через несколько дней он станет президентом СССР. Пройдя процедуру вступления на пост президента, «Горби» несколько смягчился: он будет вести с Вильнюсом «взаимоуважительный диалог».

Далее еще один поворот: 16 марта 1990 г. в своем первом президентском послании (адресованном Ландсбергису, которого Горбачев неизменно называл «пианистом») содержался ультиматум: отказаться от декларации о независимости. Вертолеты летали над крышами Вильнюса и разбрасывали листовки, называющие Ландсбергиса «орудием тех, кто однажды уже владел буржуазной Литвой и судьбами ее граждан, продавал ее землю и заводы иностранному капиталу – стоил Литве сотни тысяч рабочих мест».

Во время встречи в Кремле с председателем Объединенного комитета начальников штабов – адмиралом Уильямом Кроу, министр обороны маршал Дмитрий Язов сказал, что многие командиры полны решимости двинуть вперед свои танки. Советская армия готова сокрушить Литву. «Если хоть одна республика покинет Союз, Горбачев потеряет власть. И он обязан применить силу, он дошел до края». Маршал преувеличивал решимость своего главнокомандующего. Горбачев помнил обещание, данное на Мальте Бушу. И сделал шаг назад: дал Литве срок «одуматься» до 19 марта 1990 г.

20 марта Шеварднадзе встретился с Бейкером в Виндхуке (Намибия). Госсекретарь спросил, что намерен делать Горбачев. «Шэви» сказал, что полное описание займет ночь. Но, кратко говоря, сила против Литвы применена не будет. «Мы стремимся вовлечь литовских лидеров в диалог. Кому из нас станет хуже после завоевания независмости? Экономически литовцев ждет коллапс, если мы перестанем качать субсидированную нефть. У нас там важные военные базы. Они не могут просто установить независимость. Мы готовы учитывать их интересы, но и они должны учитывать наши. Мы не используем силы, если только они не нападут на наши гарнизоны». При этом Шеварнадзе как в порядке вещей обсуждал сепаратистские возможности отдельных республик. «Они очень отличаются от грузин. Литовцы – спокойнее. Наши люди – грузины – напали бы на советские гарнизоны уже давно».

Шеварднадзе указал, что советские военные круги занимают по Литве более жесткую позицию, чем по какому-либо другому вопросу. Более того, будучи исключенными из процессов, ведущих к объединению Германии и отколу Восточной Европы, руководство КГБ, руководство вооруженных сил сейчас воспринимают события с гораздо большей эмоциональностью, чем прежде. Об эмоциональности самого министра иностранных дел мы не слышим вообще ничего. Вот что говорит по поводу объединения Германии человек, которому мы поручили защиту наших интересов: «Мы понимаем, что нейтральная Германия являет собой проблему. Мы не желаем нейтральной Германии. Мы хотели бы иметь на ее территории ваши войска». Ясно, что речь идет не о Талейране; перед нами даже близко не Горчаков. Перед нами бесхребетный карьерист, уже думающий о своем закавказском уделе.

На этом этапе Горбачев попытался сыграть в сильного президента. 21 марта 1990 г. он в качестве президента СССР приказал литовцам сдать все огнестрельное оружие. Ландсбергис воспринял это как приказ со стороны «иностранной державы», который может быть реализован только грубой силой. 26 марта Горбачев принял сенатора Эдварда Кеннеди, и тот спросил Горбачева, в каком случае Москва готова применить силу? Горбачев сказал, что «в случае насилия, угрожающего жизни граждан». Кеннеди подчеркнул, что «Тяньаньмынь в Вильнюсе поставит под вопрос американо-советские отношения».

Зная уязвимое место Горбачева, Скаукрофт предупредил посла Дубинина, что в случае применения силы против Литвы, его визит в США в июне не состоится. Вечером 28 марта 1990 г. президент Буш послал президенту Горбачеву личное письмо – первый подобный обмен письмами со времени начала балтийского кризиса. Буш клялся, что верен мальтийской договоренности и не обвиняет во всем СССР. Теперь очередь Горбачева выполнить свою долю мальтийского обещания, и решить проблему, кажущуюся все более взрывоопасной с каждым днем. Джек Мэтлок отвез письмо в советскую столицу.

Читатель, отметь для себя-. 31 марта 1990 г. Горбачев призвал Ландсбергиса к диалогу. Ландсбергис отверг предложение (он только что получил письмо из Вашингтона), но литовский парламент ответил, что его устроит «любой уровень переговоров». Ну а мы отметим, что после многих десятилетий, когда советское руководство отвергало саму возможность американского вторжения во внутрисоветские дела, теперь Москва фактически просила американцев помочь справиться со своенравным Вильнюсом.

17 апреля 1990 г. Горбачев информировал Вильнюс, что в случае несклонности Вильнюса идти на компромисс, поставка естественного газа из России будет прекращена в течение 24 часов, равно как и поступление нефти на литовские перерабатывающие заводы. В тот же вечер в Белом доме собрались, помимо Буша, Бейкер, Чейни и Скаукрофт. Их общим решением было: если блокада Литвы будет сжиматься, США сократят свои торговые контакты с СССР, откажутся заключать торговый договор. (Но продолжатся переговоры по военным вопросам, дающие Западу превосходные результаты).

23 апреля 1990 г. президент Буш продолжал обсуждение ситуации вокруг Литвы в Кабинетной комнате. Бейкер доложил, что двадцать союзных Америке стран отказались ввести санкции против Москвы. Да и советники Буша склоняются к тому, что санкции в отношении СССР будут чрезмерной реакцией. Как сказала Кондолиза Райс, «следует опасаться зажигать спичку в заполненной газом комнате»²⁶⁶.

Обиженный самолюбивый Ландсбергис сказал, что он – жертва второго Мюнхена, что его продали Москве. 2б апреля Миттеран и Коль прислали Ландсбергису письма, в которых просили отложить провозглашение независимости и начать переговоры с Москвой. Премьер-министр Казимира Прунскене поддержала эти предложения, и только Ландсбергис стоял на своем. Но американский конгресс потребовал изъятия у СССР торговых привилегий до тех пор, пока будет сохраняться блокада Литвы. 3 мая 1990 г. Прунскене была принята президентом Бушем в Овальном кабинете Белого дома. Прунскене не одобряла образ «второго Мюнхена». Литовский премьер была за «отложенную независимость» и за переговоры.

Беседуя с Бейкером по поводу Литвы, Шеварднадзе сказал: «Это только ввиду особых отношений, сложившихся между нами, мы можем обсуждать эту тему. В другие времена и в других странах вам бы сказали, что вы вмешиваетесь во внутренние дела». Редкое прозрение. Бейкера, собственно, удивляло практическое безразличие Шеварднадзе в отношении Литвы. Этот «советский патриот» фактически уже похоронил цельность и неприкосновенность своей страны. Его помощник Тарасенко признал, что оно так и есть²⁶⁷.

Глава 13
ГЕРМАНСКИЙ ВОПРОС

Эти политические лидеры очень спешат, словно их что-то подгоняет, но, похоже, у них нет какого-либо конкретного плана. Они постоянно находятся в поисках каких-то инициатив, лишь бы были инициативы.

Дж. Бейкер,1995

Лихой авантюризм

Поражает отсутствие у руководителей великой страны перспективного видения. Подлинно скалозубовско-ноздревская бесшабашность видна во всем – от стиля до игнорирования существа дела. Самый яркий пример отсутствия стратегического видения – ход объединения Германии. Сам подход к проблеме удивляет бесшабашностью.

Когда экс-советник по национальной безопасности Збигнев Бжезинский сказал замершей аудитории Дипломатической Академии, что «единый европейский дом означает единую Германию», то недоумение советской избранной аудитории породило странное представление: а думали ли советские дипломаты о геополитических последствиях своих бесшабашных лозунгов?

Как могли архитекторы советской внешней политики представить себе спокойствие на межгерманских границах после крушения Берлинской стены? Они ли положили свои жизни ради безопасности отечества на пути к межгерманской границе в 1945 году? Как можно было с такой бездумной легкостью обесценить миллионные жертвы Советского Союза во Второй мировой войне? Какое историческое сознание нужно было иметь, чтобы одним махом оскорбить все могилы наших жертвенных предков. В любой стране мира эти люди были бы названы предателями национальных интересов и государственными преступниками. Да они сами наказывали своих подчиненных и за стократ меньшие упущения.

Поразительнее всего лихое невежество. Еще до роста тяги к германскому объединению, сразу после встречи на высшем уровне на Мальте, министр иностранных дел СССР Шеварднадзе как бы приглашает восточноевропейские страны «двинуться на Запад»: «При любом стечении обстоятельств сила не будет применена». Шеварднадзе удивляла приверженность новых (пришедших вместо прежних, преданных) лидеров ГДР своему восточногерманскому государству. Мысль о помощи Восточному Берлину не приходила в голову профессиональному милиционеру, усевшемуся в кресло Горчакова и Чичерина.

Не без ехидства посол Мэтлок пишет о последних неделях 1989 года: «Только сейчас творцы советской политики начали постигать ту страшную истину, что стоят перед неукротимым потоком, ведущим к германскому объединению. Слом Берлинской стены в ноябре и открытие границ между ГДР и Западной Германией вызвали поток эмигрантов, не оставлявший сомнения в том факте, что суверенному восточногерманскому государству не существовать. Перед самым Новым годом я встретил Валентина Фалина, тогдашнего главу Международного отдела ЦК КПСС и лидера среди советских специалистов по Германии. Тот сказал: _ «Мы надеялись, что германское объединение – вопрос отдаленного будущего, но уже ясно, что это объединение уже с нами»²⁶⁸. Есть ли более красноречивое признание «партийных специалистов» в своей некомпетентности, в своей дремучей вере в «авось да небось»?

И этим людям отдавшая за победу всю свою молодежь в 1945 году страна доверила свою судьбу. Они предали ГДР, несмотря на то, что это был первый экономический партнер страны. Не будем уже говорить о том, что миллионы немецких друзей России и СССР стали жертвами своей веры в восточного союзника и партнера. Deutsche Treue («немецкая верность») не встретила ответной русской верности. Кремлевские Чичиковы ни на секунду не задумались над сломанными судьбами своих друзей, союзников и коллег, виноватых только в том, что опрометчиво поверили в оказавшуюся несуществующей русскую верность.

Американский посол в Москве Джек Мэтлок делится своим мнением: «Если бы советские люди понимали, что потеря Восточной Европы ослабляет их безопасность, они бы не были столь пассивны. Обнажение советских границ могло вызвать страх войны… Но «новое мышление», творимое Шеварднадзе и Яковлевым, уже проникло в глубины… Горбачев не ожидал столь быстрого развала, но внутренние проблемы отвлекали его. И он мудро решил сделать достоинство из необходимости и принять неминуемое»²⁶⁹.

А в Германии увидели возможность невозможного. 14 мая 1990 г. канцлер Коль отказался от своего прежнего утверждения, что следующий, 1991 год будет оптимальным для всегерманских выборов. Теперь он желал провести эти выборы «где-то уже в текущем 1990 году». На региональных выборах, проведенных днем раньше, христианские демократы потеряли главенствующие позиции в ряде мест; Коль стал бояться того, что военная элита СССР «опомнится» и отодвинет с исторического пути «глобальных гуманистов». А Геншер просто обнажил проблему: «История не повторяет своих предложений».

Как сохранить расположение горбачевской команды? В тот же день помощник Коля Хорст Тельчик прошел в Кремль и пообещал Горбачеву, что федеральное германское правительство будет оплачивать пребывание 360 тысяч советских солдат на земле Восточной Германии на протяжении нескольких лет, а затем построит им дома в Советском Союзе. У Тельчика сложилось определенное впечатление, что Горбачев готов пойти на более раннее объединение Германии, если канцлер Коль уговорит западных лидеров оказать помощь Советскому Союзу. Поистине греческая трагедия: Горбачев разрушил работавшую систему экономики в СССР, а теперь за милостыню Запада отдавал стратегические преимущества, обеспеченные миллионными жертвами Великой Отечественной войны. Тельчик в лучшей германской традиции желал развить тактический успех и превратить его в стратегичкский. Он вспомнил о приглашении Горбачева Колю посетить его родной Ставрополь. Встреча тет-а-тет была бы сейчас чрезвычайно кстати.

На следующий день, 15 мая 1990 г. в Москве государственный секретарь Бейкер встретился с Шеварднадзе. Стоял милый московский май, но Бейкеру знаменитый особняк на Спиридоновке – некогда резиденция наркома Молотова – казался мрачной имитацией Средневековья. Этот самый май уже принес фактическое отделение от СССР Эстонии и Латвии, и Горбачеву никак не удалось остановить это движение – даже за счет обещаний «непрочных» связей этих государств с Советским Союзом.

Американцев волновало одно: повернет ли Горбачев назад? Шеварднадзе убеждал Бейкера, что нет. Горбачев привязан к своей перестройке, ему нет пути назад. Американцы обратили внимание на новую мантру Горбачева: «Регулируемая рыночная экономика». Своего рода гибрид между рыночной экономикой и социалистической системой. Советский Союз, сказал министр, нуждается в 20 млрд. долл. кредитов. Бейкер сделал все возможное, чтобы не зародить у Шеварднадзе немотивированных ожиданий. На США можно рассчитывать только в плане экспертизы и технического сотрудничества.

Обедали у грузинского скульптора, присоединился Примаков. Шеварднадзе говорил о своей усталости и возможности своего ухода из МИДа. Бейкер воспринял Примакова как возможного преемника. Бейкер рассказал присутствующим об удовлетворенности Горбачева беседой с Прунскене. Чтобы вдохнуть новые надежды в этих странных русских, Бейкер махал морковкой торгового соглашения с США.

А Горбачев на тропе к историческому забытью в родной стране продвигался к своему Рубикону, к своему Стиксу: «Я думаю, что требование независимости прибалтов – это их ошибка, но мы не собираемся предотвращать ее»²⁷⁰. При этом Горбачев указал на письма со всего Советского Союза, требующие остановить сецессию и защитить права русских в Прибалтике. Сам же Горбачев уже далек от таких эмоций. Он только с горечью указал, что президент США никогда не позволит ни одному из пятидесяти штатов выйти из Союза, созданного Франклином и Вашингтоном и восстановленного Авраамом Линкольном. И альтернативой всегда будет гражданская война – об этом со всей ясностью напоминает мраморный монумент Линкольна в столице. Что же остается ему, Горбачеву?

На переговорах 18 мая 1990 г. у советского президента к Горбачеву, Шеварднадзе и Ахромееву присоединились Примаков и генерал Бранислав Омеличев, быстро занимавший положение второго военного авторитета в СССР. У Бейкера сложилось впечатление, что Омеличев наблюдал за тем, чтобы «щедрый» Горбачев не сделал неблагодарным американцам очередных уступок Возможность проверить эту гипотезу возникла довольно быстро. Речь шла о запускаемой с бомбардировщиков крылатой ракете «Спокойная радуга». Американцы попытались ограничиться малыми уступками.

Это была примечательная встреча. Строго говоря, американцы о ней не могли и мечтать. Советская сторона сделала во время ее основные возможные уступки, начиная с того, что касалось вопроса о крылатых ракетах. Но все уступки не мог сделать даже Горбачев, подпираемый жаждой крупного внешнеполитического успеха («успехом» Горбачев считал все, что попадало на первые полосы мировой прессы). Все же Стратегические наступательные вооружения были прерогативой высшей военной касты страны. Возможно, Горбачев «спинным хребтом» ощутил, что не сделает всех уступок до майской встречи с президентом Бушем. Советская сторона предложила ориентироваться на наличие 760 крылатых ракет морского базирования. «Вместо того, чтобы с благодарностью принять щедрые советские предложения, американские переговорщики, с ободрения Вашингтона, в лучших бюрократических традициях жесткого торга настаивали на признании различия между новыми советскими предложениями (760 ракет) и американскими предложениями относительно 1000 ракет… Так был найден «общеприемлемый» предел в 880 ракет, и советские переговорщики – находящиеся под давлением приказа найти общеприемлемое решение – не могли сделать ничего другого, как капитулировать. Это один из многих примеров, на которые советские военные и гражданские специалисты указывают с горечью, как на примеры односторонних советских уступок на пути к Договору СНВ. И они правы»²⁷¹.

Соединенные Штаты также настаивали на подобных односторонних уступках СССР по крылатым ракетам воздушного базирования, чтобы вывести из-под действия договора вышеупомянутые неядерные крылатые ракеты «Тихая радуга». Подчеркнем: эти уступки Горбачев выбивал из своих военных сам на финальных, предшествующих встрече на высшем уровне встречах в Москве 18–19 мая 1990 года. Эти уступки вызвали отчаянное противодействие советских военных, что даже отложило отлет Бейкера в Вашингтон²⁷². Бейкер настаивал на том, что новую американскую ракету следует исключить из калькуляции Договора по стратегическим наступательным вооружениям. Тогда путь к дальнйшим встречам открыт. Горбачев воскликнул «Договорились!» и с чувством пожал руку Бейкеру.

Но в отличие от прежних лет, военное противодействие фантастическим идеям Горбачева в военной отрасли росло. Год с лишним уже длились переговоры по стратегическим вооружениям. В последний день своего февральского (1990) пребывания в Москве госсекретарь Бейкер нашел советскую делегацию во главе с маршалом Ахромеевым менее расположенной к желаемому Соединенными Штатами компромиссу, касающемуся невключения в договор крылатых ракет морского и воздушного базирования. И, когда американские дипломаты прибыли на Спиридоновку для фиксации договоренности, советская сторона уже выдвинула свои ограничительные оговорки (запрет на модернизацию и превращение обычной боеголовки в ядерную). Бейкер бросился к Шеварднадзе. Тот попросил дать описание технических возможностей «Тихой радуги». Бейкер сказал, что даст описание технических возможностей «Радуги», но не даст никаких обещаний на будущее.

На следующий день Бейкер уладил весь процесс договоренности и вылетел в Вашингтон. Журналистам он говорил, что виновником задержки является Горбачев, но в частном порядке он обвинял советских военных специалистов, оказывающих давление на советского президента.

Справедливость вершилась своеобразно. Каждая сдача позиций Горбачевым сокращала шагреневую кожу его влияния, популярности и власти. Словно по сюжетам великих греческих драматургов тень Немезиды вставала за Горбачевым. 29 мая, накануне отбытия Горбачева в Вашингтон, Борис Ельцин был избран Председателем Верховного Совета Российской Федерации. Горбачев не приложил необходимых усилий для победы своего ставленника, всей душой он был уже с «другом Джорджем». Это его и погубило. Теперь во всех своих внешнеполитических эскападах Горбачев был вынужден оглядываться на внутреннюю арену, все менее благожелательную по отношению к нему. Заметим, что только после подавления консервативного восстания на Двадцать восьмом съезде Коммунистической партии Советского Союза в июле 1990 года Горбачев оказался в состоянии принять западные требования в отношении объединения Германии и пойти еще дальше – подписать договор о сокращении обычных вооруженных сил и вооружений в Европе.