Текст книги "Большая восьмерка: цена вхождения"

Автор книги: Анатолий Уткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 44 страниц)

Глава 1
ПРОВИНЦИАЛЫ НА СЦЕНЕ

Серое здание Президиума ЦК на Старой площади вызывало у знающих подлинный трепет. Здесь вершились главные дела государства, и не было сюда доступа не своим. И все же административной тайны в либеральные послебрежневские времена не утаишь. Наследовавший Брежневу в 1982 г. Андропов действовал по канону: он выдвинул в качестве ближайших помощников двоих преемников – южанина Горбачева и питерца Романова. Но Романов был далеко, в Ленинграде, а пятидесятиоднолетний Горбачев под рукой – это сказалось почти немедленно. Горбачев получил в руки контроль над всей промышленностью (с задачей осуществить здесь реформу), затем идеологию и сельское хозяйство.

Посланный сразу на два «мероприятия» – на похороны Черненко и на первое знакомство с новым Генеральным секретарем ЦК КПСС М.С. Горбачевым, вице-президент США Джордж Буш посчитал необходимым осмыслить происходящее и донести некоторые новые идеи до президента Рейгана. Государственный секретарь Джордж Шульц также запечатлел на бумаге свои впечатления. Рейган не поехал на похороны Черненко, у него не было особого желания знакомиться с новым Генеральным секретарем ЦК КПСС. 12 марта 1985 г. американская делегация прибыла в резиденцию американского посла в Москве Спасо-хаус, где в тот день отмечали день рождения посла Арта Хартмана. Шульцу запомнился орел у входа в библиотеку Спасо-хауса с надписью «Живи и давай жить другим». Визит к Горбачеву должен был дать американцам первое представление о новом хозяине Кремля. Весьма приметного Горбачева сопровождали министр иностранных дел Громыко, помощник Горбачева по внешнеполитическим проблемам Андрей Александров-Агентов и переводчик Виктор Суходрев. Горбачев сразу же поразил американцев неуемным потоком слов. Шульц отмечает, что не слышал еще ничего подобного. Подаваемые им прямые и косвенные сигналы были двусмысленными с самого начала. Во-первых, он поблагодарил за выражения сочувствия. Американская сторона должна исходить из того, что Москва сохранит преемственность. Во-вторых, Горбачев, указывая на старинные часы в кабинете, с улыбкой сказал, что «старые часы неважно определяют новое время». Горбачев отодвинул заранее подготовленные бумаги и разразился словесной бурей. Шульц: «Я внимательно наблюдал за Горбачевым, стремясь понять, что за фигуру он из себя представляет. Горбачев позже признался, что заметил следящего за ним Шульца и подумал, о чем думает этот американец»¹².

Новый советский лидер с самого начала поразил американцев тем, что говорил не об интересах собственного государства, которые он призван был охранять, а выступал в некой роли Христа, пекущегося «о благе всего человечества». Что это, попытка дипломатически обойти Америку? Или неуемное эго дорвавшегося до высшей власти политика? Небольшой, но высокопоставленной американской делегации не так уж часто приходилось встречаться с политиком, который как бы не любил все мелкое и готов был тратить свое время лишь на глобальные решения.

И что удивительно, он с самого начала как бы извинялся. Он не задавал вопросы, что американцы делают на всех континентах и во всех океанах, что делают США на базах, окруживших весь Советский Союз. Напротив, он словно оправдывался за величину своей огромной страны. «У СССР нет экспансионистских амбиций. У него есть ресурсы на многие столетия – людские, естественные ресурсы, огромная территория». Не правы те американские деятели, которые «сваливают все на Москву. У нас нет территориальных претензий к Соединенным Штатам даже в отношении Аляски и Русского Холма в Сан-Франциско».

Горбачев сделал обзор советско-американских отношений за все годы «холодной войны». Его особенно интересовал детант конца 1960 – начала 1970-х годов. Заметим, что американские собеседники не сокрушались по поводу угасшей разрядки напряженности, это делал тот, кого американская пропаганда изображала атакующей стороной, фактическим мировым агрессором. Горбачев в лицо сказал Бушу и Шульцу, что «наступил уникальный момент. Я готов возвратить советско-американские отношения в нормальное русло»¹³. Неудивительно, что после беседы госсекретарь Шульц сказал вице-президенту Джорджу Бушу, что «в Горбачеве мы имеем совершенно особый тип лидера, невиданный прежде».

Новый посол

В администрации Рональда Рейгана не было более значительного специалиста по Советскому Союзу, чем работавший в аппарате Совета Безопасности Джек Мэтлок, которого в конечном счете Вашингтон и направил послом в Москву. Что было на уме у американского посла, когда он видел нового советского лидера и его быстро обновляющееся окружение? Спустя десять лет он напишет: «Хотя я считал реформу советской системы абсолютно необходимой, я признавал, что было бы ошибкой открыто провозгласить такую цель. Исходя из гордости и многого другого, они отвергли бы любые попытки предъявить требования об изменении их системы ради достижения соглашения с нами. Это заблокировало бы переговоры. Должен был быть найден окольный путь. Такой путь стал возможен ввиду растущего давления на советских лидеров открыть страну и децентрализовать контроль над обществом. Я был убежден, что открытые границы, свободный поток информации, установление демократических институтов произведут фундаментальные перемены в советской системе; но любой лидер, который становился на путь реформ, должен будет адаптироваться к большей открытости ради увеличения общественной эффективности. Поэтому мы должны были основывать свой курс на том, что советские лидеры на определенном этапе могут воспринять курс на большую открытость, на понижение «железного занавеса» и введения гарантий некоторых гражданских прав. Такие реформы могли бы стать самодовлеющими – стоило их только начать, – и было бы трудно обратить их вспять без крупных экономических и политических потрясений. Так Советский Союз мог бы, в конечном счете, измениться, даже если это не входило в первоначальные расчеты его руководства»¹⁴.

Что-то показалось привлекательным американцам уже на этом этапе; Буш советовал пригласить Горбачева в Соединенные Штаты. Белый дом последовал совету. Через две недели Горбачев ответил согласием в принципе, но конкретное определение времени визита заняло еще несколько месяцев. При этом Рейган приглашал нового советского лидера в Вашингтон, а тот соглашался на встречу только в Москве.

Именно на этом этапе Запад удивил новый византизм в Кремле. В июле 1985 г. – за день до оглашения согласия на встречу с американцами (в Женеве) – из советской политики был эффективно исключен ведущий советский дипломат эпохи, А.А. Громыко. Номинально он был назначен на более высокий пост Председателя президиума Верховного Совета СССР. Вместо него министром иностранных дел был назначен глава компартии Грузии Э.А. Шеварднадзе, не имевший никакого опыта на международной арене.

Посол Мэтлок отметил в донесении в Государственный департамент, что Шеварднадзе до сих пор отличился лишь в одном: по мере нарастания еврейской эмиграции из СССР в 1970-е годы численность евреев, выезжавших из советской Грузии пропорционально была выше, чем показатели любой другой республики. Эмигранты из Грузии в США и Израиле отмечали, что Шеварднадзе с легкостью давал выездные визы, как бы стимулируя выезд еврейской общины из Грузии. Он был неожиданно мягок в обращении с грузинскими студентами, требовавшими провозглашения грузинского языка официальным языком своей республики. Он был непреклонен лишь в отказе на просьбы абхазцев вступить в Российскую Федерацию.

«Баптистский священник»

Дальнейшее западным наблюдателям стало напоминать петровскую неистребимую страсть к ученью, ученым людям и Немецкой слободе как предпосылки великого этапа перемен в русской истории, кремль испытывал недоумение и интерес в отношении новых военных программ президента Рейгана, и Михаил Горбачев произвел неизгладимое впечатление на группу связанных с изучением космоса ученых, равно как и ведущих экономистов страны. Сагдеев рассказывал Хедрику Смиту о необычности поведения самого молодого члена Политбюро: «С нами, учеными, обращаются как с важными фигурами – это было бы невозможно без личного участия Горбачева. Мы объясняли ему значимость «Зведных войн» Рейгана. Наша первая письменная оценка идей Рейгана была сделана в августе 1983 г. Мы собрали совещательную группу в десять-пятнадцать человек»¹⁵.

Помимо «Звездных войн» Горбачева интересовала макроэкономика. Его знакомая академик Ирина Заславская привела вызывавшего трепет члена всемогущего Политбюро в круг академических ученых – Леонида Абалкина и Олега Богомолова, отличавшихся критикой в отношении затормозившей экономики и сиявших новым набором экономических идей. Евгений Велихов, разместившийся как вице-президент в старинном (екатерининских времен) бледножелтом здании Президиума Академии наук, был искренне удивлен непосредственностью, столь необычной у ученика сусловской школы, с которой член Политбюро взирал на новые персональные компьютеры. Велихов вспоминает: «Он был еще только секретарем, ответственным за сельское хозяйство. Я по телефону пригласил его приехать. Была суббота, свободный день. Он провел с нами целый день… После этого мы встречались часто и обсуждали многое, особенно военные проблемы».

Напомним и о том, что, к удивлению американцев, сияющий Горбачев, неистребимо жаждущий признания, потратил во время визита в Вашингтон в 1990 г. пять часов драгоценного времени на получение шести наград пяти общественных организаций (Награда Альберта Эйнштейна, Медаль Свободы Франклина Делано Рузвельта, награда Мартина Лютера Кинга, награда за Ненасильственный мир, награда «Личность в истории», Приз за международный мир. Кондолиза Райс «Представляю, как им там живется в Москве с таким количеством наград». Во время отдыха в Вашингтоне Горбачев проявил себя в метании подковы, за что в очередной раз был награжден к вящему своему удовольствию.

Интеллектуальный калибр

Американцы, судя по их мемуарам, были поражены, «как плохо Горбачев знал и понимал рыночную экономику. Например, он утверждал, что на Западе много коллективной собственности – например, корпораций. У Горбачева было очень туманное представление, а временами абсолютно неверное представление о капиталистической экономике»¹⁶. Невероятные суждения Горбачева периодически ставили в тупик его американских собеседников.

Американцев удивляло отношение Горбачева к критической прессе. Мэтлок. Главный редактор «Огонька» Коротич «постепенно понял, что Горбачев поднимает голос для проформы – чтобы сказать Лигачеву, Язову и Крючкову, что критиканы поставлены на место, но при этом вовсе не ожидает изменения критического тона»¹⁷.

В донесениях в Вашингтон американское посольство в Москве стремилось дать Горбачеву объективную оценку. «Нет сомнений в том, что Горбачев любит власть. Бесспорно и то, что он трепещет от одной мысли о возможности ее потери. Несомненно, что он очень чувствителен к критике и рассматривает даже весьма дружественную критику как измену»¹⁸.

Признанный проницательный наблюдатель – государственный секретарь Джордж Шульц говорил о Горбачеве, что тот напоминает ему боксера, который никогда не был в нокауте. Боксера, преисполненного амбиций и уверенного в себе до крайности.

А посол Джэк Мэтлок отметил, что Горбачев «не мог вынести даже мысли о передаче своей власти кому бы то ни было»¹⁹. Размышляя над судьбой человека с невероятным самомнением, превосходной памятью и оптимистическим темпераментом, американский посол в Москве приходит к выводу: «Личностные факторы брали в нем верх над политической калькуляцией: Горбачев не желал делиться огнями рампы с талантливым коллегой. Он чувствовал себя уютно только рядом с молчаливыми или серыми помощниками – и это один из ключей, объясняющих его поражение не только в борьбе с Ельциным, но в подборе персонала вообще»²⁰.

Мэтлок: «Горбачев по своей природе являлся одиночкой, и это делало для него тяжелым создание эффективного консультативного и совещательного органа. У него не было ни официального совета министров, ни «кухонного» кабинета в подлинном смысле. Были, конечно, советы разных типов, члены которых приходили и уходили, встречаясь с ним лишь время от времени. Но они никогда не превращались в эффективные совещательные органы по двум причинам. Во-первых, Горбачев часто собирал вместе людей, которые просто не могли вместе работать, и во-вторых, он никогда не использовал их как настоящие совещательные органы, с которыми постоянно консультируются и мнения которых воспринимают серьезно. Более того, он чаще всего говорил своим советникам, а не слушал их.

Общественная жизнь Горбачева была либо сугубо официальной, либо протекала исключительно в рамках его семьи. У него не было круга близких ему по духу людей, которые могли бы обеспечить связь, пусть даже призрачную, с широкой публикой. Раиса была единственным близким другом, и хотя она обеспечивала ему психологический комфорт, который поддерживал его в условиях постоянного стресса, она не могла обеспечить ширину и глубину подлинного совета, который мог дать более широкий круг советников. Более того, справедливо, что такие сомнительные помощники, как Валерий Болдин, сохраняли свои позиции лишь поддержанием добрых отношений с Раисой, не пытаясь критически подойти к ее суждениям.

Окружающие видели, что у него нет личных друзей за исключением его иностранных коллег. В 1991 году несколько советских официальных лиц говорили мне, что Горбачев чувствует себя более комфортно с иностранцами, чем с собственными гражданами. «Он ближе к президенту Бушу, государственному секретарю Бейкеру, чем к кому бы то ни было из нас. Вы можете говорить с ним более откровенно, чем можем мы. У него нет здесь близких друзей»²¹.

Горбачев назначал на важнейшие посты людей третьего и пятого калибра. По мере того, как его власть увядала, он развил в себе аллергию на всякого, кто мог бы блеснуть талантом в общественных глазах более ярко, чем его тускнеющий образ. В результате он приблизил Янаева и Павлова. Их неэффективность способствовала его падению.

Американское посольство, с восторгом сообщая о диком саморазоблачении, развернувшемся в СССР с 1986 г., отметило, что вождь перестройки не допускает в ставшей феноменально критической прессе только один сюжет: критику самого себя. Не верящие своим глазам граждане читали о Советской Армии как о «гадине» (таким было название огромной статьи о национальной армии в «Московских новостях»), но Горбачев категорически не выносил критических оценок в свой адрес. В октябре 1989 года газета «Аргументы и факты» (детище Яковлева) в предельно краткой статье отметила, что в стране Сахаров более популярен, чем Горбачев. И это в газете, чей тираж взмыл до 34 миллионов экземпляров. Генеральный секретарь был в ярости. 13 октября 1989 года всех главных редакторов вызвали «на ковер» в ЦК КПСС. Главному редактору «Аргументов и фактов» Старкову предложили пост редактора международного журнала в Праге или Бюллетеня Верховного Совета. В 1992 году Старков сказал (тогда уже бывшему) послу Мэтлоку: «Если вы возложите достоинство продвижения гласности на Горбачева, то оскорбите всех тех, кто сражался с ним за эту гласность»²².

С другой стороны, посол Мэтлок с самого начала был уверен в крахе экономического импровизаторства Горбачева. И чем дальше, тем больше. Он так и сообщал свой прогноз в Вашингтон. Мэтлок полагал также, что Горбачев «кажется почти

36

слепым в отношении реальных сил, стоявших за этнической и национальной агитацией… Либо он не знал, либо не хотел знать о проявлениях национальных чувств – русских и нерусских. Он хотел чего-то небывалого: добровольно ему дарованного имперского контроля»²³.

Оказывается, в контактах с Бушем и Бейкером Горбачева больше всего беспокоило выражение «западные ценности». Советскому президенту было обидно, что бывают ценности, к которым он не приобщен. Идя навстречу этому предубеждению, президент Буш предложил впредь употреблять выражение «демократические ценности»²⁴. Горбачев был счастлив. Именно в это время, оценив мыслительный процесс противника, президент Буш (20 февраля 1990 г.) пишет канцлеру Колю: «У нас появились шансы выиграть эту игру, но нужно вести дело умно». Речь, разумеется, шла о воссоединении Германии.

Фактор толпы

За шесть лет руководства страной Горбачев совершил сорок государственных визитов и посетил 26 стран. Он четыре раза был во Франции, три раза в США и ГДР, два раза – в Италии, ФРГ, Англии, Индии. А ведь дома его ждали воистину неотложные дела.

На Горбачева чрезвычайно воздействовали западные толпы. Почему? У западных наблюдателей возникли на этот счет свои теории. Смысл их сводится к тому, что поведение советской толпы обычно невыразительно – если только толпа не настроена враждебно, тогда ее поведение будет даже слишком выразительно. «Американская толпа совершенно иная. Горбачева приветствовали как героя-победителя, как кинозвезду, выражая все возможные приветствия, улыбки, отчаянные попытки коснуться героя рукой…. Американская толпа не состояла из покорных рабов капитализма, желающих сбросить свои оковы, не представляла собой воинствующих джингоистов… Американская толпа излучала благожелательность, благополучие и добрую волю… Горбачев был человеком, который наслаждался помпой, всеми атрибутами власти и желания общественного признания. У себя дома он начал ощущать, что его популярность определенно уменьшается, он видел в Ельцине противника с большей харизмой, получающего большую поддержку на улицах. В Вашингтоне, а позднее и в столицах государств Западной Европы он получал то, чего ему не хватало дома: мольбу обожающих толп»²⁵.

Установленные дружеские отношения с Рейганом, Бушем, Тэтчер, Колем, Миттераном и другими западными лидерами укрепляли в Горбачеве то чувство, что на Западе его понимают лучше. Фактом является, что в 1989 году, когда власть под Горбачевым решительно зашаталась в самом Советском Союзе, Генеральный секретарь Горбачев купался в лучах всемирной славы – он посетил Лондон в апреле, Бонн в июне, Париж в июле, Хельсинки в октябре, Рим в ноябре. Плюс Китай в мае, а также встречи с венгерскими, чехословацкими, польскими и восточногерманскими руководителями в Москве. По мнению посла Мэтлока, «Горбачев не понимал того, что коммунистические режимы повсюду в Восточной Европе потеряли всякую надежду получить поддержку большинства – не только потому, что были коммунистическими, но потому что были орудиями советского империализма… Горбачев был психологически не готов признать существующую враждебность в адрес коммунистических партий, он был поразительно невежествен в отношении подлинного состояния дел в Восточной Европе»²⁶.

Ослепленный восторгом западных толп провинциал прилагал немыслимые усилия для ускорения переговоров между НАТО и Организацией Варшавского Договора по обычным вооруженным силам, не понимая, что окончание этих переговоров сделает его «неинтересным» для Запада и нелюбимым дома. И это в те дни и месяцы, когда он получал из КГБ доклады и аналитические записки, подчеркивающие «империалистическую угрозу». Общее мнение американцев в первые годы правления Горбачева заключалось в краткой фразе: «У них ничего не получится». Все ограничится поверхностными словесными баталиями. Еще одна российская «потемкинская деревня».

Американский посол в Москве Джек Мэтлок все более солидаризировался с мнением, что «Горбачев не знает, куда направляться… Он привел в действие политические силы, не представляя себе при этом, какой должен быть финальный результат… Я не мог понять его стратегии в решении экономических и национальных проблем – именно тогда, когда они приближались к кризисному пику. Увеличивались доказательства того, что его понимание этих проблем было ошибочным»²⁷. Уже в 1989 году Мэтлок пришел к выводу, что Горбачев едва ли «доберется» до окончания своего срока в 1994 году. Чтобы реализовать открывшиеся возможности, американцам нужно было спешить.

Соратники

Посол Мэтлок более благожелательно отзывается о Н.И. Рыжкове, которого он называет «одним из наиболее привлекательных деятелей горбачевского периода; менее чувствительного, менее стремящегося доминировать в личных отношениях, чем Горбачев». В отличие от многих своих коллег, он хотел – его любимая фраза – «создавать, а не разрушать». Увы, столь благожелательных отзывов заслуживали не многие.

1 августа 1985 г., в десятую годовщину подписания Хельсинкских соглашений, американский государственный секретарь Джордж Шульц впервые встретил Эдуарда Шеварднадзе, который открыл встречу словами: «Я новичок в этом деле. Поправьте меня, если я сделаю ошибку». После окончания встречи Шеварднадзе обернулся к советской делегации: «Ну что, много я сделал ошибок?». Один из членов американской делегации воскликнул: «Мы играем в совсем новую игру!»

Другое новое лицо, приведенное к высшей власти Горбачевым, было больше известно американцам. Осенью 1958 г., как пишет Дж. Мэтлок, «американская пресса, университетские власти и ФБР заинтересовались тремя новыми студентами, прибывшими в Колумбийский университет из СССР Одним из них был Александр Яковлев – явный лидер группы». Предметом исследований Яковлева в Нью-Йорке была внешняя политика президента Франклина Рузвельта. Теперь Яковлев возглавлял Институт мировой экономики и международных отношений и был на пути к главенству в советской пропаганде.

Будущий фаворит американцев в 1984 г. в прежние времена никак не обнадеживал американцев. Он писал «убийственные» книги с яростным обличением американского империализма. В вышедшей в 1984 г. работе «От Трумэна до Рейгана» Мэтлок читал: «Американские монополистические хозяева верят в то, что их главенство в мире явится лучшим способом решения проблем международной политики… Они готовы похоронить сотни миллионов людей в руинах городов ради того, чтобы поставить мир на колени. Послевоенные американские лидеры, по существу, вели себя как боевые петухи с атомными каблуками». Книгу Яковлева «От Трумэна до Рейгана», вышедшую в 1984 году, попросту невозможно читать. Даже в 1950 году ее появление знаменовало бы лютый перебор в безумной критике американского империализма. Но в 1984 году она вызвала оцепенение и недоумение всех американистов. В России даже больше, чем в Америке. Столь лютой критики кровожадного месива из монополий – продажных политиков США – Пентагона – акул империализма не видело еще печатное слово. И это писал антиамериканский волк, которому через год ничего не стоило прикинуться «общечеловечески гуманной» овечкой. До известной степени понятным было бы появление этой лютой книги под прессом политического давления, или в силу карьеристской слабости характера. Но Яковлев был главой огромной пропагандистской машины, другом Генерального секретаря. Над ним не довлело и не капало, он попросту был беспринципным политиком. И его коллеги по ИМЭМО видели это воочию.

Чтобы так анализировать американскую внешнюю политику, пожалуй, не нужно было заканчивать Колумбийский университет. Чтобы так оценивать внешнюю политику противостоящей сверхдержавы, нужно было в 1984 г. иметь особенный характер, быть очень крупным лицемером. Или мечтать о карьере любой ценой.

Но разочарованным американским советологам пришлось довольно быстро приятно удивиться относительно «подлинных» взглядов ведущего отныне кремлевского идеолога. На что быстрее всего обратили внимание ведущие и наиболее важные западные наблюдатели, так это на то, что «Александр Яковлев и Эдуард Шеварднадзе стали единственными членами команды Горбачева, которые настаивали на изменении советской политики в пользу увеличения возможностей нерусских национальностей»²⁸.