Текст книги "Городок"

Автор книги: Анатолий Приставкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 31 страниц)

– Но ясно же, что всем жилья не хватит!

– Верно. Но существуют общежития, коммуналки, подселения...

– Не очень ли жестоко?

– Тут север. Каждый, кто сюда ехал, знает, на что он шел. Здесь и так можно в сто раз быстрей жилье получить, чем в любой центральной области России. А Вор-городок – поселение временное, незаконное... Воровское и есть...

– А почему бы его не узаконить? Люди хотят жить в своих домиках, разве это плохо?

– Гриша, вспомни индивидуальные поселки, там, где мы с тобой прежде работали... Минимум удобств, бездорожье, и никто ими не занимается.

– Так нужно заниматься! Ты посмотри, что выходит. Население закрепляется намертво в новых районах – раз. Строится своими средствами – два. Огородики, они сами себя частью снабжают. Они рабочие кадры...

– В идеале бы ничего. Но на практике иное. Считается, что затруднение с кадрами дело временное, а спроектированные удобные большие города, такие, как Зяб, в конце концов решат эту проблему.

– Когда решат! Даже ты... Ты, который это все говорит... живешь во времянке! Или... у тебя ключи в кармане?

– Ты угадал. Я годик без малого прожил с вами... Нет, не с вами, рядом! В этой вот халупе. А когда мне летом предложили квартиру, я уступил ее рабочему с тремя детьми. Кстати, хороший рабочий, из нашего с тобой треста.

– Ты гуманист... А домики-то будешь рушить, не оглянешься!

– Ну, а чего эту гниль жалеть? Да и, кстати, это будешь делать ты.

– Я?!

– Конечно!

– Этого-то ты от меня не дождешься. Я скорей уеду, чем трону пальцем хоть одно бревнышко.

– Куда ты уедешь?

– Не знаю. Но ты же меня сам гонишь! Вторично!

– Не гоню. Наоборот. Хочу на этот раз тебе помочь. Будем снова вместе работать.

Шохов молчал.

– Подумай о жене. Она устала от твоих переездов, у нее молодость пропала за твоей беготней по стройкам. Тебе ее не жалко?

Шохов молчал.

– Вовка твой практически без тебя вырос. Мальчишка только начал привыкать, что у него есть отец, а не легенда... Ох, Гриша, смотри! Неужели ты думаешь, что где-то тебя ждет обетованная земля, где за две недели, за месяц, за год ты сможешь обрести жилье? Да неизвестно какое.

Шохов молчал.

– Что от тебя останется к тому времени? От тебя, от твоей семьи? От твоих близких?

Шохов прорвался, как отодвинул все наговоренное:

– Снесут нас, а может, еще и не снесут. Но у тебя я работать не стану...

– Не хочешь ломать – не ломай,– предложил Третьяков миролюбиво.– Возьми отпуск и сиди дома, пока другие это сделают...

– Пока они мой дом... Это самое, да?

– И мой, и твой.

– Твоим ты сам распоряжайся, он тебе ничего не стоил. А мой ты не трогай. Я за него еще поборюсь! До свидания!

– Счастливо,– произнес вслед Третьяков. И уже вслед: – После праздников зайди ко мне, сразу только. Я приказ подготовил о назначении тебя начальником участка...

Шохов даже не обернулся.

– Это на сто сорок рублей больше!

Через два дня Шохова как уже официального представителя строительного треста пригласили на комиссию исполкома, где решалась проблема сноса временного поселка.

Но еще по дороге, когда Шохов сходил с автобуса на центральной площади, его окликнули.

Маленький седой человек, в огромных темных очках, в дубленке и добротной меховой шапке, рысцой направлялся к Шохову, делая на ходу призывные знаки:

– Простите, Григорий... Григорий... Забыл вас по отчеству...

– Григорий Афанасьич,– представился Шохов, ему показалось, что он знает этого человека, возможно, где-то они встречались. Но где, когда, не смог вспомнить. Да и настроение было не такое, чтобы вспоминать.

– Вы меня не узнаете, Григорий Афанасьич? – спросил человек и снял темные очки.

– Мы виделись, да? – произнес Шохов неуверенно.

– Вы были у нас дома, в Москве,– сказал человек. – Инну Петровну помните?

Вот когда Шохов вспомнил: Костя! Как же! Константин Федорович, затурканный человечек из большой квартиры, Инна Петровна так и призывала к себе: Костик. Кажется, режиссер.

Сейчас Костик никак не выглядел забитым, затюканным, наоборот. Был деловит и разговаривал по-иному, чем там, около жены. Вот уж странно меняются люди, когда они вне сферы, которая их подавляет...

– Я вас помню,– подтвердил Григорий Афанасьевич.– Какими судьбами?

Человек развел руками:

– Наша работа – ехать туда, где что-нибудь интересное творится. А вы тут устроились работать?

– Да.

– Молодец, что не остались в Москве. Там халтурщиков своих хватает. А я, знаете ли, первый раз в этих местах и потрясен, какой вы отгрохали город!

– Ну, я тут мелкая сошка.– Шохов торопливо посмотрел на часы. Ради вежливости спросил: – Снимать будете?

– Обязательно. Тут же у вас заваривается огромное дело! Слышали небось?

– Слышал.

– Нас возили сегодня на площадку, за город, где эти хибары...

– Хибары? – переспросил Шохов.

– Да, времянки... Там их, кстати, как-то очень смешно прозвали... Городок жуликов, что ли... Мол, тащили стройматериалы... На днях их будут сносить, и мы хотели бы запечатлеть этот факт. Тут со мной,– он указал на машину,– сценарист, редактор, они уже строчат... Эффектно будет выглядеть на экране конец старого, отживающего и начало нового...

– Эффектно...

Шохов передернул плечами, будто замерз. А Костик заторопился, стал прощаться. Бодрой рысцой добежал он до машины с надписью на борту: «КИНОСЪЕМКА» и, оглянувшись, помахал Шохову рукой. Шохов ему не ответил.

Картина крушения их городка, которую Третьяков так бодро выложил позавчера, не произвела такого сильного впечатления на Григория Афанасьевича, как эти несколько слов про хибары да городок жуликов.

Как все обернулось-то! Хибары, времянки – это старое, а завод – новое. А если старое, так чего уж тут раздумывать, даже сожалеть: круши – и дело с концом. А если у кого-то весь его мир при этом рушится?

С таким именно настроением Шохов и появился на исполкоме. Секретарша Риточка, не признав его, да и времени сколько прошло, спросила, по какому он вопросу, и указала на кабинет:

– Потихонечку... Они уже заседают.

Федор Иванович, председатель исполкома, который вел комиссию, тоже спросил Шохова, от какой организации, и одобрительно кивнул:

– Хорошо. Наши помощники!

У Шохова мелькнула мысль: знал бы он, каков помощник явился!

Федор Иванович продолжал докладывать то, что в общих чертах Шохов знал. О подписанном в Совете Министров постановлении, о начале грандиозной стройки, которую с нетерпением мы все ждали (мы? кто это мы?), о немедленном развороте работы на участке, который начнется у самой реки и пройдет вдоль Вальчика, где сейчас времянки, и дальше, в направлении Новожилова. Десяток заводов, выстроенных в технологическую цепочку, плюс ТЭЦ, монтажная площадка, склады, гаражи, ветка железной дороги от ныне существующей линии, ЛЭП и масса подъездных бетонных и гравийных дорог свыше двух тысяч километров.

Цифры – тысячи, десятки тысяч, миллионы,– привычные для шоховского слуха и необычно интересные в другое бы время, сейчас будто скользнули мимо, не затронув его никак, и не остались даже в его сознании, заполненном одной, но все поглощающей мыслью: «конец»...

Никто, ни эти деловые люди, ни жители Вор-городка, ни даже Тамара Ивановна, никто-никто не подозревал, как близок он, лично Шохов, к своему краху.

А милая, неутомимая, доверчивая Галина Андреевна, подождав его вчера и отругав за безалаберность, еще ходит по домам, еще собирает бессмысленные подписи под бессмысленным письмом и верит в какие-то возможности что-то решить и спасти.

Господи, как это далеко от него! Если бы она знала то, что знает сейчас Шохов. Но ведь он молчит – второй день, испугавшись за самого себя и за свою неожиданную двойственность в судьбе поселка.

Как из подземелья, доносились до Шохова слова, едва ли достигая сознания:

– Все осложняется недостатком рабочих... Люди знают, что их на улицу не выкинут, потому и строятся. Уж как мы держали в секрете о том, что планируется завод... Правда, мы и сами не все как следует знали. Боялись, что хапуги и ловкачи бросятся строить времянки, чтобы скорей получить квартиру... По некоторым слухам, такая тенденция есть.

Это последнее и для Шохова было новостью!

– Так куда их переселять? Может, отвести участки и всех перетащить?

– А как вы будете переносить времянку? У многих там подвалы, бани, теплицы.

– Хозяйство хозяйством, а место-то незаконное? Захотят, так построят на новом месте. А саму времянку оттащить с нашей техникой не проблема.

– Не проблема? Тут один посреди Нового города в гараже устроился, и то целый месяц решали, как с ним быть...

– Это все наша мягкотелость. Сто девяносто пятая статья: уголовная ответственность за незаконный захват земли!

– И что же, все полтыщи судить?

– А кто возьмет на себя заботу об этом перевезенном поселке?

– А кто вообще об индивидуальных поселках печется?

– Никто. А у исполкома своих забот хватает.

– Несколько бы человек осудить да в газете пропечатать. Тогда бы и другие поняли...

– Ездили по этому поводу в Москву. Было решено на каждые семь пусковых квартир одну выделять для временных...

– Но это насколько же растянется? Тем более, что план ввода на этот год не выполнен?

– Сто пятьдесят тысяч метров, а сделали только семьдесят!

– Вот-вот.

– Вы лучше скажите, а все ли там «временные»? Даже поверхностная прикидка говорит, что многие имеют общежития, их называют: «мертвые души». А у иных и квартира, и времянка вместо дачи... А есть такие, что сдают на время, а себе новую строят.

– Выселять надо всех, о чем тут говорить. Часть уйдет в общежития, часть на подселение. Для наиболее ценных работников по подразделениям выделен многоэтажный дом.

– А если не захотят выезжать?

– Самым жестоким образом... Во времянках есть и не рабочие кадры. Пусть ими поинтересуется милиция.

– Это, товарищи, не простой момент, когда подъезжают с бульдозером, а там люди...

– Бульдозеристы, говорят, отказываются туда ехать. Не хотят. Мы уговаривали. И доплачивали, и разряд повышали.

– Хотят или не хотят, у нас нет выхода. Надо сделать так, чтобы хотели. Вы об этом размышляли, товарищ... Как вас, из треста?

Шохов вздрогнул, спрашивали его.

– Сижу и размышляю,– произнес он, привставая.

– Так что же?

Все смотрели на него и ждали ответа. А ему хотелось крикнуть: он-то и есть тот, кто заварил эту всю кашу и теперь будет ее расхлебывать. Раньше-то он решал так: шапку в охапку и на самолет. А теперь попробуй-ка реши, если сын подрос и жена устала... Да он и сам, если по правде говорить, уже не верит, что можно куда-то ехать и что-то искать. Везде одно и то же. Вот к чему он пришел. Хорошо там, где нас нет. А вот как здесь, не сходя с этой точки, не уступить свой дом, защитить его от бульдозера, он не знает. Не решил...

– Не решил пока,– произнес Шохов.

– Решайте скорей,– тоном, почти приказным, сказал Федор Иванович. – У вас в резерве не больше недели.

– Знаю,– сказал Шохов.

В эту ночь он не спал. Крутился, несколько раз вставал пить. Под утро, не как сон, а как реальность, привиделось ему чудо-юдо на гусеничном ходу, на котором было написано: комбинат. Он напоминал снегоочиститель. Загребущими лапами, с хрустом перемалывал доски шоховского дома, выплевывая через выхлопную трубу розовенькие рулончики туалетной бумаги.

«Вот и все,– подумал Шохов во сне.– Вот и все».

Пожалуй, самой популярной комнатой у женщин Гидропроекта был женский туалет. Здесь с чьей-то легкой руки на заре возникновения самой конторы повесили объявление о продаже импортных туфель тридцать пятого размера. Объявление было приклеено к стене около умывальника, и все его прочли. Тут же сообразили и повесили рядом еще одно объявление о потере варежки, потом книги, и – началось...

Теперь любая чертежница, забежав сюда перед началом работы, могла обозреть за несколько минут всю многосложную жизнь своего учреждения и выбрать из полусотни бумажек необходимую.

Продавались кофты, сумочки, помада, шерстяная пряжа, цветные попугайчики, талон от макулатуры на Дюма, джинсовый костюм, детская коляска, резина для «Жигулей», посуда, мебель, цветы, зонтик и так далее, и так далее...

Были объявления о потере диплома и перчатки, пропуска на работу. Были призывы помочь в работе над курсовым проектом и предложения о сколачивании детской группы по английскому языку у частного учителя, а также поиски преподавателя музыки...

Были предложения об обменах: квартир, подписок и просто книг, коллекций деревянных ложек на изделия из Хохломы.

Были предложения о хорошей раскройщице и чей-то неистовый призыв: «Товарищи, надо заниматься йогой, русская женщина толще европейской!» И все в том же духе. Многие из объявлений были не лишены юмора, особенно это касалось мужчин. Так появлялись вдруг обнадеживающие, невесть кем добытые сведения о мужчинах-разведенцах или поступивших на работу холостяках.

Они носили как бы шуточный характер, но и это была все-таки информация немалой важности. Конечно, случалось, что и соперницы сводили на стенке свои счеты и пускали слушок о чьей-нибудь измене... Издержки в целом довольно ценного, как все считали, дела. Начальство, а оно сплошь состояло из мужчин, никак не касалось нелегальной стороны жизни конторы, да и не могло бы ее коснуться... Кто же рискнет приходить в женский туалет и контролировать чистоту стен?

Это могли бы делать уборщицы, но они, если говорить честно, и сами были заинтересованы во многих объявлениях, поскольку без этого хитрого рынка ничего нельзя было в городе приобрести, того, без чего мужчина, возможно, проживет, но женщины прожить никак не могут.

И вот в какое-то утро сразу после праздников где-то рядом с объявлением о продаже сиамской кошки появилась такая нестандартная информация:

«Женщины, деду Макару сегодня исполняется семьдесят! Он наша реликвия! Он наша милочка! Неужели мы не поздравим его?»

Кто-то внизу карандашом приписал: «Даю рубль на банкет! Кто еще?»

Еще оказалось много, и через несколько часов уже вся контора, включая и мужчин, знала о том, что у деда Макара юбилей и что его вечером будут поздравлять женщины, которые собрали больше сорока рублей.

Общественники засуетились, потому что такое мероприятие никак не могло пройти мимо месткома и самой дирекции. Крошечная пирушка, которую пытались сымпровизировать в отделе, разрослась до мероприятия общегидропроектовского, требовавшего солидной подготовки, подарков, грамот, адреса, всяческих поздравлений и речей. И все-таки женщины не сплоховали и купили свой подарок деду, не смешивая его никак с официальным. Они же принесли цветы в горшках и как могли украсили конференц-зал для юбилея.

Когда после работы деда Макара позвали, и посадили в президиум, он был смущен и чуть-чуть растерян. Сидя за широким столом рядом с начальством, он поглядывал то на ораторов, то на зрителей в первом ряду и все протирал скомканным и не очень чистым платочком свое пенсне.

О деде Макаре говорили как об одном из видных ученых, отдавшем свою жизнь изучению сибирских и северных рек и заслуженно в свое время получившем Государственную премию. Все бурно захлопали, потому что никогда и никто не слышал о дедовом лауреатстве.

Деду преподнесли адрес и подарки. От имени руководства конторы был вручен транзисторный приемник «Океан», а от женщин отдела – два комплекта постельного белья в розовый горошек. В отделе от Нельки уже знали, что у деда быт налажен недостаточно хорошо.

Когда потребовалось выступать, дед сперва отказывался и только повторял, что сердечно тронут и всех, всех благодарит за этот неожиданный и радостный праздник. Но вдруг разговорился и сказал, что начало познания Сибири было для него положено его дедом, ссыльным польским революционером, который мальцом привез его на Ангару перед самой первой мировой войной.

– Я тут ненароком вспомнил одну занятную историю, связанную как раз с этим дедом,– сказал дед Макар, и в зале зашептались, потому что знали, что он занимательный рассказчик и вообще человек неожиданный, остроумный.

Дед Макар посмотрел в зал и помолчал, видимо припоминая нечто действительно занятное, а все заинтригованно ждали. Начальство за столом президиума с любопытством уставилось на него.

– У нас в семье очень любили свежую рыбу, а Сибирь ею, как вы понимаете, была обильна. Так вот временами шла у нас не таймень, не хариус, а обыкновенная щука, как выражаются, сорная рыба. Мой дед самолично разделывал ее, отдавая гостям туловище, а себе всегда брал голову. Вот с этой самой головой он творил чудеса... Он тщательно ее обгладывал, а косточки – вы знаете, как их много в рыбьей голове,– складывал в десять кучек, подбирая их по признакам, одному ему понятным. И тут же, на столе, прямо на скатерти из этих десяти кучек дед на глазах изумленных гостей составлял десять картинок по Евангелию. Называл он их так: десять остановок Христа по пути на Голгофу. Картинки, я сам помню, были как живые, поразительно рельефные и потрясали всех присутствующих. А потом мой дед умер, и никто не помнит, как же надо составлять эти картинки...– Дед Макар сделал многозначительную паузу и добавил, хитро усмехнувшись: – Я не о Библии, как вы понимаете. Даже не о наших в жизни остановках, когда мы, все по отдельности, тащим каждый свой крест к своей Голгофе. Кстати, мой юбилей пусть будет одной из последних и прекрасных остановок на этом пути, потому что, как сказал другой не менее прекрасный старик, Шоу, песок в моих часах иссякает.

Так вот, нынешним молодым я хочу лишь сказать, что, открывая новое, бойтесь потерять навсегда и то, что было до вас открыто. Я, понимаете сами, не про себя лично говорю. Тут обо мне всякого наговорили, а тот же Шоу повторял, что, когда вы читаете биографию, помните, что правда никогда не годится для опубликования...

Все засмеялись и захлопали в ладоши. А дед, стараясь перекричать, закончил:

– Не утрачивайте ничего из прошлого – вот мое слово! Без него невозможно сотворить будущее! Прекрасное будущее, как я верю!

Дед сел, а ему все хлопали. Не все и не всё поняли, тем более про Голгофу, но про косточки история почему-то очень понравилась. А более дошлые вроде бы отыскали в притче какой-то особый смысл и качали головами: «Ай да дед... Остер, остер, нечего сказать!»

Тут в соседнем зальчике накрыли стол и завели радиолу, и молодежь, схватив наспех по бутерброду, бросилась танцевать. Но при этом и деда Макара не забывали, и женщины наперебой приглашали его на танец.

Нелька, сияющая, как именинница (она и вправду много сделала для этого юбилея, и, собственно, от нее и стало известно о семидесятилетии деда), тоже пригласила деда Макара и конечно же у всех на глазах кокетничала с ним. И все это одобряли.

– Макар Иваныч,– говорила она вдохновенно,– отчего бы вам не воспользоваться таким случаем и не попросить начальство, которое все тут, о квартире?

– Простите, милейшая, не понял? – спросил учтивый дед Макар.– О какой квартире? Зачем?

– Ну а как же вы будете без жилья? – поинтересовалась Нелька. – Не в общежитие же вам возвращаться.

Дед Макар слушал партнершу вполуха, потому что всем вокруг улыбался и кивал на добрые улыбки и поздравления.

– В общежитие? – переспросил он. – Но почему же в общежитие?

– А где вы собираетесь жить? – настаивала любопытная Нелька.

Она была очаровательна и ластилась, и немного, совсем немного, прижималась к деду Макару. Кругом это понимали, девчонки хихикали. Но дед-то, он-то как раз-ничего не замечал.

– Как где, милейшая? В домике! В том самом, который помогали строить и вы с Васенькой!

– Так ведь его снесут, Макар Иванович!

– Не снесут, не снесут...– отмахивался он и пытался кружить свою партнершу, и это у него так ловко вышло, что кругом зааплодировали.

– Макар Иваныч,– твердила Нелька с улыбкой,– на следующей неделе будут ломать все дома. Весь городок. Разве вы не знаете?

– На следующей? – повторил дед Макар задумчиво и впервые взглянул на свою партнершу серьезно.– Откуда, уважаемая, у вас такие сведения?

– От мужа. Он назначен в трест, который будет ломать, а потом строить завод.

– Григорий Афанасьич ничего подобного не говорил!

– Григорий Афанасьич не говорил? Так ему и поручено ломать...

– Бросьте, Неля, вы что-то путаете,– сказал дед Макар без улыбки.

– Ничего не путаю,– обиделась Нелька,– Шохов назначен начальником участка, и на следующей неделе он приступит к сносу городка. Уже и постановление есть...

Все это Нелька выпалила скороговоркой, вгорячах не заметив, что дед Макар давно уже не улыбается и взгляд его стал настороженным и пугливым. Он даже танцевать перестал, а отошел в угол, как бы выпить воды, но и стакана не донес до губ, а застыл, над чем-то напряженно раздумывая. Про Нельку он не вспомнил.

– А я думала, что вы все знаете,– произнесла та немного разочарованно, все еще следуя за дедом Макаром.

– Что? – спросил он.

– Я думала, что вы знаете... Что Шохов вам рассказал, что...

– Ах, Шохов? – произнес дед Макар и опять задумался. И далее в течение всего вечера он оставался молчалив.

Он и ушел раньше других, и подарков своих не забрал. Женщины лишь посмеялись над такой забывчивостью деда Макара и заперли их до завтрашнего дня в сейф.

А дед Макар вернулся домой в очень тревожном состоянии и тут же направился к Галине Андреевне. Той не оказалось дома. Соседи сказали, что она собирает подписи под письмом и ее будто видели на улице Болотной.

Не разбирая дороги, разжиженной оттепелью, грязь со снегом, он в тех же праздничных туфлях напрямик пошел по улице и около одного дома наткнулся на Галину Андреевну. Она, в обычном своем плащике, сапожках, стояла возле какого-то рабочего и внушала ему что-то. Завидев деда Макара, тут же энергично позвала его:

– Макар Иваныч! Я вас вспоминала! Вы хоть объясните этому чудаку, что женщину нельзя держать взаперти... Он, понимаете, ее ревнует и не отпускает на работу. Как вам это нравится?

– Да, да,– поддакнул жалко дед Макар.– Надо отпускать, милейший. Надо отпускать.

На большее его не хватило.

– Вы будете мне помогать? – спросила Галина Андреевна, не замечая состояния деда, она была настроена, как всегда, по-боевому.– Я за сегодняшний день обошла больше половины. А Григорий Афанасьич меня забросил. У него какие-то дела.

– Я не могу вам помочь, уважаемая...– промямлил дед Макар.– Я, видите ли, смущен одной новостью... Я не знаю, как ее принимать...

– Макар Иваныч! Что с вами? – воскликнула Галина Андреевна, только теперь в свете чужого окошка разглядев, что тому явно не по себе.

– Ничего, милая. Но я... Понимаете...

И дед Макар выложил не очень внятно услышанную новость.

Галина Андреевна соображала недолго и панике не поддалась.

– Надо идти к Шохову,– предложила она, помолчав.– А пока не будем паниковать. Мы знаем цену Нелькиным сплетням. Если всем им верить, знаете...

– Да, да,– кивал дед Макар, но подавленность, нервозность его не прошли.

У Шоховых горел свет, но самого хозяина дома еще не было.

– Посидите, он сейчас придет,– сказала радушная Тамара Ивановна.– Я Валеру чаем угощаю. Присоединяйтесь и вы...

Гости разделись, присели за стол. Сперва чаевничали молча, лишь Тамара Ивановна укладывала Вовку спать, а он канючил, ему хотелось еще побыть вместе с Мурашкой.

Галина Андреевна спросила Валеру, правда ли, что он работает в подразделении Шохова.

– Я работаю в бригаде монтажников, – сказал тот, занимаясь чаем.

– А что вы сейчас делаете?

– Ничего.

– Совсем ничего?

– Ну, у нас реорганизация,– сказал юноша.– Говорят, что будем технику с водозабора перегонять.

– Куда?

Галина Андреевна спрашивала мягко, вовсе неназойливо и поглядывала при этом на молчавшего деда Макара. Вид у него был какой-то смятый.

– Не знаю,– пожал плечами юноша.– Говорят, завод будем строить.

– Какой завод? Где?

Тот опять пожал плечами.

В это время объявился Шохов. В прихожей, пока снимал он сапоги и ругал погоду, Тамара Ивановна сказала, что его ждут.

– Кто? – произнес он, и в голосе прозвучала будто настороженность, даже испуг.

– Галина Андреевна и Макар Иваныч... Да и Валера у нас.

– Ага. Я только умоюсь,– произнес он, и Галине Андреевне опять послышались в голосе хозяина некоторая усталость и досада.

Пожалуй, это встревожило больше, чем переданная дедом сплетня.

Шохов долго умывался, вытирался, все медлил к ним выходить. А когда ступил в комнату, торопливо и, как показалось Галине Андреевне, неприветливо кивнул, присел к столу и уткнулся в бутерброд. Жевал хлеб с маслом, не проявляя любопытства к столь поздним гостям и будто совсем их не замечая. По всему его виду можно было догадаться, что устал, измотан, издерган и, конечно, голоден. Ни к какому разговору он сейчас не расположен.

Но, может быть, он и сам почувствовал неловкую паузу, обратился к Валере:

– Ты чего пришел? Случилось что?

– Нет,– отвечал тот.

– А на работе как?

– Нормально.

– Ночевать... у нас будешь?

– Если не помешаю...

– Не помешаешь.

Все это отрывисто и уткнувшись в чашку.

А Галина Андреевна многозначительно взглянула на деда Макара. Они сейчас одновременно подумали, что Нелька-то права и Шохов просто побаивается их прихода, потому что не знает, по какому они тут поводу, и оттого не определился, как себя вести.

Затевать разговор в присутствии Валеры не хотелось, но выбора не было. Да и какой мог быть секрет от юноши, который завтра сам будет все знать.

Галина Андреевна вздохнула и, отставив чай, произнесла:

– Мы ведь, Григорий Афанасьич, по делу... Поговорить надо.

Шохов оглянулся, слышит ли их Тамара Ивановна. Но, убедившись, что та вышла на кухню, спросил торопливо:

– А что случилось? Что за спешка?

– Случилось, Григорий Афанасьич.

Галина Андреевна посмотрела на руки Шохова, держащие чашку, и увидела, что они дрожат.

– Мы хотели у вас узнать,– «у вас» Галина Андреевна подчеркнула, не сводя глаз с Шохова, с его рук,– правда ли, что есть постановление о нашем сносе?

Валера оторвался от чая и с удивлением уставился на хозяина.

Наклонив голову, тот ответил, что постановление такое есть.

– А кто будет сносить?

– Ну как кто, организация.

– Какая организация? – Галина Андреевна нисколько не повышала голос и была сама любезность. Но от ее вопросов веяло холодком.

– Наша,– выдавил Шохов обреченно.

Валера совсем забыл про свой чай и не отрывал от хозяина пораженного взгляда. Он даже ложечку уронил на пол, но никто не заметил. Дед Макар словно чего-то стеснялся. Одна Галина Андреевна никак не выдавала своих чувств. Голос ее был хоть и тверд, но доброжелателен. И даже нечто вроде сочувствия сквозило в ее обращении к Григорию Афанасьевичу.

– Что здесь будет строиться, завод?

– Да.

– Когда?

– Что когда?

– Я спрашиваю, когда будете сносить?

– Да скоро.

– Когда все-таки?

– На следующей неделе...

– И вы – молчали?

В этот момент в комнату вернулась Тамара Ивановна с горячим чаем – и все немного отвлеклись. Она налила гостям свежего чайку и с улыбкой присела на свободный уголок стола. Она еще никак не догадывалась о том, что здесь произошло. Но Галина Андреевна не собиралась щадить Шохова и потому переспросила:

– Почему же вы молчали, Григорий Афанасьич?

Тот покосился на свою жену и лишь вздохнул. Все, в том числе Мурашка, глядели на него выжидающе.

– И о чем вы молчали, Григорий Афанасьич? – с улыбкой спросила Тамара Ивановна, почувствовав какое-то напряжение и желая перевести его в шутку.– Молчание не всегда достоинство, а?

Но никто не поддержал ее и не улыбнулся.

– Но я сам только что узнал, Галина Андреевна! Честное слово.

– Когда же – сегодня, вчера?

– Да!

– Что да?

– Вчера,– сказал он и тут же поправился: – Нет, позавчера... Но эти дни...

– Тамара Ивановна,– перебила его Галина Андреевна и повернулась к Тамаре Ивановне. Та хоть и понимала, что их разговор необычен, но все еще не догадывалась, о чем идет речь.– Бога ради, простите нас за резкость, но речь идет о сносе нашего городка. Я понимаю, что уже поздно. Еще один вопрос – и мы уйдем...

– Сидите, что вы, – отвечала хозяйка растерянно.

Галина Андреевна обратилась теперь к Шохову:

– Григорий Афанасьич, вы... Вы будете сами сносить... Нас?

– Как сами сносить! – воскликнула Тамара Ивановна и посмотрела на мужа.

Тот молчал.

Она испуганно добавила:

– Гриша, скажи им, почему же ты молчишь? Скажи так, как мне говорил... Что мы до конца будем здесь жить, что бы там ни случилось... Ведь правда же?

Шохов снова ничего не ответил, а за него сказала Галина Андреевна:

– Григорию Афанасьичу поручили снос поселка... Я так поняла...

– Гриша, это правда? – спросила Тамара Ивановна.

Он кивнул и отвернулся. Валера привстал, желая что-то сказать, но его перебила Тамара Ивановна.

– Что же мы будем делать, Гриша? Я ничего не понимаю! – в отчаянии произнесла она, сильно побледнев и обращаясь теперь ко всем сразу, в том числе и к деду Макару, который сидел отрешенно, будто посторонний. Несколько капелек пота блестели на его лбу.

Неизвестно, чем бы кончился этот, весьма неприятный для Шохова, разговор, если бы не дед Макар, который двинул рукой как в полусне и опрокинул на себя чай. Чашка же скатилась по его коленям на пол и раскололась пополам.

Женщины бросились помогать неловкому деду, стали собирать осколки, а Шохов воспользовался паникой и вышел. Огорченный дед бормотал извинения, а Тамара Ивановна повторяла, что посуда бьется на счастье и нечего ее жалеть, главное, что чай был уже холодный и Макар Иванович не обварился...

Под шумок исчез и Мурашка. Когда гости прощались, было поздно. О неприятном разговоре никто больше не вспоминал. Поговорили о погоде, о японских зонтах, появившихся в магазине, и, как только убедились, что штаны у деда Макара немного обсохли, распрощались с милой Тамарой Ивановной, которая вышла их проводить.

Галина Андреевна довела деда Макара до самого дома. Дорогой они шутили по поводу подмоченных штанов, но ни слова не было сказано о случившемся. Оба старательно обходили эту тему. Галина Андреевна на прощание сказала:

– С юбилеем вас, Макар Иваныч, спите спокойно. Пусть вам приснятся золотые ангелы.

– Так же и вам,– кивал дед. – Вы уж извините, милейшая Галина Андреевна, что я вас не провожаю. Я сегодня устал...

– Крепче будете спать, – сказала она.

Галина Андреевна постояла мгновение, неясная мысль шевельнулась и пропала навсегда. Это потом, когда что-то случается, мы начинаем придавать последним услышанным словам непомерно большое значение. Она тоже вспомнила это, произнесенное про усталость. Чувствовал ли он или просто было сказано походя – кто теперь скажет...

Она дождалась, когда у деда загорится свет в окошечке, и направилась к себе.

В эту ночь Галина Андреевна спала неспокойно. Несколько раз просыпалась и забылась лишь под самое утро. Проснулась на рассвете от тяжкого и неожиданного предчувствия, поразившего ее в самый момент пробуждения.