Текст книги "Городок"

Автор книги: Анатолий Приставкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

– А как видите,– произнесла молодуха и стала на их глазах не спеша прибирать постель.

– Вы что же, на работу не ходите?

– Я в декрете.

– А муж, простите, кто?

– Сварщик, в Гидромонтаже.

– Как фамилия? – спросил Шохов. В Гидромонтаже он знал всех.

– Шегунин,– ответила женщина и ушла во вторую половину комнаты. Оттуда раздались детские голоса и вместе с матерью появились двое детишек, девочек, одна – едва начинала ходить, а другой – не было и года.– Тихо! – крикнула она детям.– Сейчас кормить буду!

– Шегунина я знаю,– подтвердил Шохов. – Он у меня на участке работает.

Женщина занималась детьми и не обращала на гостей никакого внимания.

– Подождите, я вам помогу,– сказала Галина Андреевна и взяла ребенка в руки. Пока Шохов оглядел времянку (построена наскоро, но обставлена добротно: телевизор, холодильник, ковер), женщины нашли общий язык и о чем-то доверительно разговаривали.

Письмо хозяйка прочитала не очень-то внимательно, лишь поинтересовалась: «Так, думаете, снесут?»

– Неизвестно,– сказала Галина Андреевна.– Будем надеяться...

– А чего нам надеяться? У нас и очереди на квартиру нет...

– Почему? – спросил Шохов.

– А он у меня такой, растяпа... Кстати, как та женщина, что отвезли в родилку?

– Поля-то? Родила. Девочку, – сказала Галина Андреевна.

Молодуха покопалась в комодике и достала цветную распашонку:

– Вот, отдайте.

– Но вам и самим... Скоро...

– Я с запасом купила, – произнесла молодуха и снова занялась своими делами.

Во времянке номер двадцать – тоже молодая хозяйка, худенькая, тонконогая, и тоже двое детишек. Но постарше, чем у предыдущей. Времянку купили за восемьсот рублей. Сама хозяйка, как объяснила, кончила радиоучилище по морзянке, но работает в детском саду. Из-за детишек. Муж бульдозерист, в автоколонне, а очередь у него на квартиру двухсот семидесятая: на сто лет вперед!

Она с охотой все это выложила и с любопытством ждала, что ей скажут гости.

– А где раньше-то жили? – спросил Шохов.

– В Новожилове, – ответила она.– Дралась с его родней...

Галина Андреевна на прощанье попросила Шохова:

– Запишите его фамилию. Нам бульдозерист в городке пригодится...

Женщина произнесла вслед:

– Соседний дом пустой, не ходите. Там Громовы живут, молодые. Это у него вторая. Но тоже дерутся. Она к матери сбежала. Ему-то двадцать, а ей и того меньше. На мотоцикле любят гонять.

– А где он ее взял?

– Привез с того берега. Всю ночь тут на мотоцикле трещат, детишек пугают...

В следующей времянке (номер 30, а куда все промежуточные делись, да и были ли они, неизвестно) средних лет женщина, невысокая, красивая, черненькая. Предложила сесть, о себе сказала коротко. Времянку построил муж, он столяр, но сейчас штукатур. Приехали с Украины, потому что дочке велели сменить климат. И правда, вроде бы север, холод, а болеть перестала. Мебель не покупают, копят деньги, надеются получить квартиру. А племянник работает на телефонном узле, так он телефонный шнур сюда через Вальчик перебросил, и можно звонить.

– Тоже запиши,– попросила Галина Андреевна Шохова.– Телефон!

– Дрова – проблема,– продолжала женщина.– Так что ж, огородик развели, теплицу. Но мой сынишка все в чужой огород норовит залезть.

– Чужое всегда слаще,– сказала с улыбкой Галина Андреевна. А женщина быстро подхватила:

– Ага. В чужом огороде и своя жена слаще...

Все засмеялись.

– А как Поля-то? – спросила вдруг хозяйка. Видать, она знала Полю лично.

– Родила. У нее девочка, два с половиной килограмма.

– Поздравьте от меня. Скажите, от Лиды.– Она стала заворачивать какой-то сверток...– Вот! Одеяльце ей. «На зубок» – скажите.

– На какой «зубок»? – усомнился Шохов.

Женщины одновременно рассмеялись.

– «На зубок»! Обычай такой, дарить при рождении ребенка!

В других домах тоже вспоминали Полю и дарили «на зубок». Так что к концу обхода Шохов уже тащил под мышкой солидное приданое для Коли-Поли.

В следующем доме (номер его снова скакнул на тридцать семь) проживал Пестерев, Владимир Никифорович, немолодой уже шофер. Семь человек семья. А матери девяносто три года. На очереди не стоят.

– А чего там стоять-то, бесполезно, – сказал хозяин. Невысокий, щупленький, голубоглазый, очень приветливый. Он и не спросил, по какому такому поводу пришли люди, как нигде не спрашивали: к комиссиям да к властям народ был, видать, привыкший.

– Ну, как же без очереди-то? – спросил Шохов.

– Куда кривая выведет,– махнув рукой, ответил тот.

– А воду-то вам возят? – поинтересовалась Галина Андреевна.

– Да когда привезут, даже несколько раз, а когда ни разу.

– А сами откуда?

– Из Усть-Каменогорска... Уехали, потому что квартиру оставили сыну. Трехкомнатную, но малогабаритную, он женился. Но нам здесь нравится. Здесь воздух хороший. Там-то у нас рядом такой хитрый комбинат, днем чисто, а ночью как газ пустит, так дышать нечем. Мне-то ничего, а жена лежала в больнице по онкологической части. У нее рак желудка...

– Запиши, – сказала Галина Андреевна, многозначительно взглянув на Шохова. Было ясно, что она примет участие в больной женщине. Она спросила: – Сколько вам лет?

– Сорок шесть.

– Как же вы дальше-то?

– Да я ходил... Ходил. Я бы эту времянку хоть завтра в болото! Сам бы за свой счет бульдозер бы нанял. Ну, а зам. председателя в исполкоме говорит, я бы тебе дал, Пестерев, но ты же не прописан нигде, во времянке живешь... Вишь, какой грех! А где жить? – спрашиваю.

У Галины Андреевны глаз наметан. В одном доме углядела сразу, что счетчик не крутится, а плитка горит. Хозяин – молодой, но хваткий парень. Она пригрозила: «За воровство энергии отключим, учти».

На какой-то времянке номер дома прямо в окне, на стекле. Нарочно или нет? А на другой надпись: «Вытиратье ноге».

Навстречу попался человек: нес доски.

– Откуда? – среагировала сразу ухватчивая Галина Андреевна.

– На стол,– буркнул тот, но остановился. Почувствовал, что какая-то, хоть и неизвестно какая, власть.

– Где твоя времянка?

– Вон та...

– А почему доски к чужой времянке сгрузил? Маскируешь?

– Я чего,– сказал, испугавшись, мужчина.– Я к столу... Три досочки.

– Целое царство из трех досочек построили! – резко сказала Галина Андреевна.

В одной времянке пианино. Родители молодые, музыкальное училище кончили, хотя работают не по специальности.

И все говорят едино: уж лучше сюда, чем на подселение да на десять квадратных метров... Вот с холодильником беда. Вечером, когда все ток включают, перестает холодить. А так ничего.

Кто-то у самого края оврага туалет соорудил над пропастью: привязал его к дереву тросами, а идти к нему надо по настилу.

Шохов полез посмотреть.

– Надо же так придумать! Это по-шоховски! – восхищался он вслух.

В одном доме пожилая, но резвая бабешка встретила их как старых знакомых:

– Проходите! Не пугайтесь! У меня ремонт, хата горела.

– Как горела? – насторожился Шохов.

– А бог ее знает... От лампочки, наверное. У меня в прихожей лампочка повешена, ну и доски... Мы-то спим, а соседи стучатся, кричат: «Вы же горите давно». А у нас, слава богу, завезли воду накануне, и я все ведра и тазы залила. Так начала лить и залила...

– Где работаете? – спросил Шохов.

Бабешка уставилась на него вызывающе нахальными глазами:

– Кафе «Ритм», а проще – столовая номер девять...

Покосилась на Галину Андреевну и добавила не без вызова:

– Хоть вы и начальство, а я и не такое видывала! Я у самого начальника стройки коньяк таскала в баню. Так-то!

Галина Андреевна, видать, знала ее. Отвернулась, собралась уходить. Но бабешка никак не хотела отпускать Шохова, а все славословила, все завлекала. А потом пожаловалась вдруг:

– От климата здешнего кожа запаршивела. Стала такой облезлой, что, прости господи, мужик не захочет на такую полезть... Не подымется...– Это уже вслед Шохову и опять с призывом: – Так заходите! Ладно?

Шохов едва выскочил на улицу, не мог прийти в себя. Ошарашенно спросил свою спутницу:

– Что это она... Вы ее знаете?

– Она, по-моему, больная,– сказала Галина Андреевна, поморщившись.– Может, на сегодня хватит, Григорий Афанасьич?

Шохов согласился, но предложил зайти еще в один домик, чтобы сюда уже больше не возвращаться.

Когда они постучались, им показалось, что в доме кто-то есть. Они ясно слышали шум. Но никто им не открывал, и вообще стало очень тихо.

– Эй, – крикнула Галина Андреевна.– Здесь есть кто?

После некоторого молчания за дверью раздались приглушенные голоса, зазвенела щеколда, и дверь чуть приоткрылась. Молодая женщина, почти девочка, черненькая, косенькая, узбечка или татарка. Видно, что смущена.

– Вы к нам?

– К вам.

– Ой, простите, но мы не можем вас впустить...

– Да что случилось-то?

Девушка обернулась, что-то сказала в глубь комнаты, потом распахнула дверь шире: «Видите?»

В комнате плавал синий дымок, и все стены, мебель, потолок и пол были обрызганы чем-то кремовым. Приторный конфетный запах пахнул из помещения.

Галина Андреевна всплеснула руками:

– Что же вы тут наварили? Господи!

– Как бомба,– произнесла смущенно девушка и посмотрела на парня, сидевшего скромно в углу.– А все он придумал...

Выяснилось, что здесь живут молодожены. У них, так сказать, первый месяц. В честь такого праздника они решили сделать торт и для этого поставили варить в кастрюлю нераскупоренную банку сгущенного молока. Доварили до того, что она взорвалась, да еще в тот самый момент, когда постучалась комиссия. Молодожены так перепугались, что решили никому не открывать...

– Какие же вы глупые,– покачала лишь головой Галина Андреевна. И тут же, пока Шохов осматривал строение (сляпано кое-как, к зиме не готово, уж не самохинская ли работа?), она все им про торт и про сгущенку объяснила. Что варить ее надо в воде, но так, чтобы не касалась дна кастрюли, а торт лучше делать с вафлями, которые у нее есть. А если сверху украсить вишнями из варенья, то будет уже не торт, а чудо.– Приходите ко мне, – сказала она на прощание.– Не стесняйтесь!

Ожидая, Шохов подумал вдруг с досадой: такая трата времени и сил. А гараж недостроен... Столько вечеров пропало...

Они вышли на улицу. Ночь была промозглой, черной.

– До завтра, Григорий Афанасьич,– произнесла, поежившись, Галина Андреевна.– О чем задумались?

– О чем? – переспросил Шохов, будто очнувшись.– Да вот размышлял, что у нас за народ здесь: не паникует, не суетится... Я хочу понять, но думаю, что не понял, это – замедленный рефлекс или...

– Или – привычка,– подсказала Галина Андреевна.

– Или – равнодушие? Ведь они даже не спрашивали, кто мы... Пускали к себе в дом, как будто мы имели на это право. А эта женщина даже извинилась... Что же это?

– Мудрость. Вот что. Меня – так больше поразило их долготерпение. Ну, прощайте. До завтра. А узелок давайте, я занесу.

Галина Андреевна простилась, но в дом к себе не пошла. Свернула поперек улицы к маленькой времяночке и постучалась. Ей никто не ответил. Тогда она тронула дверь, которая оказалась открытой, и зашла. Коля, как был в одежде, спал, не расстелив постель, а на столе лежала буханка хлеба с отломанной коркой и початые рыбные консервы: «Салака в томате».

Галина Андреевна положила узел и стала прибирать на столе. Консервы переложила в блюдце, а хлеб завернула в газетку.

– Коля,– позвала она тихо.– Коля...– И тронула за плечо.

Парень вздрогнул и открыл глаза. Несколько минут лежал, что-то соображая, потом вскочил.

– Коля, пойди умойся, вода у тебя есть? А я вскипячу тебе чаю. А потом ляжешь, как положено, и будешь спать. Ты понял? Ну, иди, иди.

И пока он, медленно приходя в себя, ополаскивался в прихожей, Галина Андреевна подмела пол и успевала еще произносить громко, чтобы он слышал:

– Нельзя себя запускать так, ты же теперь отец. Поля придет, а у тебя должен быть дом в порядке. Больше чем в порядке... И чистота кругом. И сам ты должен быть мужчиной, своим видом внушать жене уверенность во всем. Понял? У тебя много белья накопилось? Сложи, я завтра заберу. А теперь садись и рассказывай, что там в роддоме происходит и как наша дочка...

Под самые Ноябрьские праздники произошло два события. Одно касалось Нового города, другое же лишь Вор-городка.

Это второе – возвращение Поли из роддома. Ее встретили цветами, невесть где добытыми Галиной Андреевной, и на машине по дороге, которую к этому времени закрепило морозцем, подвезли до самого дома.

Ребенка, пока что безымянного (ждали совета родителей), никому не показали, соблюдая стерильность, но крестины сыграли очень шумные в доме самой Галины Андреевны. Ее же нарекли крестной.

На этом празднике перебывал чуть ли не весь городок, а молодым от всех жителей (собирали по рублю с дома) была преподнесена коляска и к ней памятная грамота. В грамоте, составленной опытной рукой остроумного деда Макара, писалось, что коллектив поздравляет Колю-Полю с первенцем, гордится молодым новоселом, который, как они надеются, будет воспитан в лучших традициях Вор-городка: добрым, отзывчивым и оптимистичным...

Поля крестин, можно сказать, и не видела, прибежала на несколько минут, пока ее подменяла Тамара Ивановна. Коля же ходил счастливый и пьяненький, рассказывая всем, какие голубые глаза у его дочки.

Второе событие касалось Григория Афанасьевича Шохова и имело к его работе непосредственное отношение. В самый канун праздника досрочно был сдан государственной комиссии водозабор и станция очистки воды.

Шохову пришлось сопровождать высоких гостей из министерства. Водозабор прошел без замечаний, а на станции очистки воды было обращено внимание на голубей, которые на зиму поселились под куполом огромного, похожего на зимний бассейн здания. Не будут ли эти голуби загрязнять воду?

Начальник эксплуатации станции, замученный тощий человек, по виду язвенник, стал жаловаться, что с голубями идет настоящая война, их пытались выселять, даже стреляли из духового ружья, но все бесполезно. Есть вариант до пуска попробовать их травить, но неизвестно, разрешат ли им...

Комиссия ничего не ответила и убралась восвояси. Она торопилась в ресторан, чтобы отметить приемку водозабора.

К Шохову неожиданно подошел Третьяков, он был среди начальства.

Деликатно поздравил со сдачей объекта, с премией. Но Шохов уже понял, что Лешка подошел вовсе не для этого, и ждал начала.

– Вы там с письмом затеяли? – будто ненароком вспомнил он.– Ну, которое в Москву... Зря время теряете.

– Почему же зря?

– Приходи после работы, скажу.

Шохов раздумывал. Он понимал, что означают такие слова. Лешка приглашал его к себе домой. Приглашал, хорошо зная, что Шохов никогда бы ради любопытства или добрых отношений не переступил его порога... Но ведь тема-то не личная, дело касается судьбы всего городка. На это он и рассчитывал. И теперь с видом вроде бы безразличным ждал ответа.

Стройный, всегда подтянутый, спортивный Третьяков за этот год, пока не приехала к нему жена из Челнов, стал попивать и сразу же погрузнел, обрюзг. Поговаривали, что в тресте он с трудом сходился с начальством и подчиненными, дела его шли туговато. Но Шохов по своему опыту знал, что легче сто раз набрать новые кадры, даже в условиях Севера, чем входить гостем в сложившийся годами коллектив, приспосабливаться к нему и подбирать из него своих людей, которым возможно доверять.

Не за этим ли вызывал его на разговор Третьяков?

До Шохова доходило, что Лешке дают новый крупный объект, а значит, предстоит расширение штатов. Но если он собирается таким образом купить расположение Шохова, то напрасно теряет время.

Но чтобы выслушать Третьякова, чтобы узнать, что он на самом деле хочет, надо Шохову перешагнуть через себя (да и Тамару Ивановну преодолеть) и прийти к Лешке в дом. Прийти, невзирая на всех в Вор-городке, где точно знали, что Третьяков не свой здесь человек. И все-таки после короткого, но трудного раздумья он решился.

– Я зайду, – произнес, потупясь в землю, чтобы Третьяков не догадался о том, что он переживал.– В праздники... Но точней пока не скажу.

– Чем быстрей, тем лучше для тебя,– буднично заявил Третьяков и заторопился к машине. Он спешил догнать комиссию.

Но главное, он уже чувствовал, чувствовал, и в этом проявлялся его спортивный азарт, что он дожимает, говоря языком борцов, Шохова к ковру. А это было для него сейчас чуть ли не главной задачей.

Дома его ждал еще один праздник.

Дело в том, что Валерий Мурашка, как и остальные рабочие на водозаборе, в связи с досрочной сдачей пускового объекта получил первую в своей жизни премию.

Теперь он счел необходимым, как истый работяга (хоть только ученик), купить бутылку вишневой наливки и демонстративно поставить ее на стол.

Все было в этом жесте: признание семьи Шоховых как близких ему людей и радость по поводу сдачи и получения премии.

Тамара Ивановна тут же соорудила холодную закуску, поставила вариться картошку и подала рюмочки, не сделав никакого замечания по поводу принесенной бутылки.

В другой раз, Шохов знал, она не преминула бы турнуть его с этой бутылкой.

Сейчас Шохов разлил по рюмкам вино (Вовке, который закричал: «А мне, а мне!» – компоту) и поднял, глядя на Валеру:

– Твой отец, Мурашка, поучая меня, молодого строителя, сказал, что у поляков есть поговорка: пан бог создал землю, а все остальное на ней создали мы, строители...

При упоминании об отце юноша нахмурился. А Тамара Ивановна под столом толкнула мужа ногою.

– ...Я рад,– продолжал Шохов,– что ты стал настоящим строителем! Я тебя поздравляю...

– Мы тебя поздравляем,– поправила Тамара Ивановна ласково.

– Да, да. Мы все тебя поздравляем и желаем удачи!

И все выпили.

Мурашка закусывал сосредоточенно и лишних слов не произносил. А сама Тамара Ивановна, пригубив рюмку, посмотрела на мальчика долгим задумчивым взглядом.

– Валера,– спросила она как бы невзначай,– а много ты получил? Я имею в виду премию.

– Сто рублей, – сказал он, не отрываясь от тарелки.

– Что же ты собираешься с ней делать?

Валерий взглянул на нее и опустил глаза.

– Не знаю. Надо подумать.

– Уж будто не думал?

Тут Вовка закричал изо всех сил:

– Валера! Валера! Ты же хотел мотоцикл купить!

– Тише,– приструнила Тамара Ивановна сына.– Правда? Мотоцикл?

– Ну, я не решил... Я думал... Мопед, он дешевле стоит.

– А сколько он стоит? – не отступалась Тамара Ивановна.

– Сто семьдесят пять.

– Они у тебя есть?

– Я накоплю, тетя Тамара,– произнес Валера тоном немножко раздраженным.

– Ты прости, Валера, если я вмешиваюсь в твои дела,– миролюбиво произнесла она.– Но, может, мопед оставить на потом? А сейчас помочь матери?

Он молчал. А Вовка опять влез в разговор:

– Мам, он меня катать будет... Он обещал.

Тамара Ивановна и Шохов смотрели на Валеру и ждали ответа.

– А чего ей помогать? – наконец выдавил тот.– Она пенсию получает.

– Большую пенсию? – сразу спросил Шохов.

– Не знаю...

– А мы знаем. Мало получает.

Так как за столом возникла тяжелая пауза, Шохов налил вина и бодро предложил выпить за маму Мурашки, которая тоже была женой строителя и прошла с отцом Валерия большой путь: и Братск, и Хантайку, и другие места.

Тамара Ивановна ушла посмотреть кипящую картошку, а Валерий после второй рюмки немного расслабился:

– А я правда похож на отца?

– Нет, не совсем.– Шохов смотрел на него в упор.

– А вообще... Какой он был?

– Честный,– сказал Шохов.– Он терпеть не мог несправедливости. Поэтому и погиб.

– А вообще? – повторил юноша.– Ну за столом?..

– Шумным он был,– засмеялся Шохов. – Очень шумным. Громко разговаривал, громко ел и вообще... Сопел.

– Сопел, правда? – оживился Валера, улыбнувшись.

– Как паровоз!

Оглянувшись в сторону кухни, они как заговорщики, понимавшие друг друга без слов, налили и чокнулись.

– За старшего Мурашку, а? – спросил Шохов.

– Давай,– сказал Валерий, помедлив.

Он выпил и добавил:

– А у нас тоже много несправедливости.

– Где у вас?

– В бригаде.

– Это ты о чем?

– Вообще... И приписки, и пьянка. Вы начальник, вы не видите, наверное.

– Вижу, Валера,– сказал Шохов и посмотрел мальчику в глаза.– Но это так быстро не исправишь.

– А папа... А отец – он бы исправил?

Шохов покачал головой. Всплыл тот вечер, когда в окошко их комнатки при школе постучалась детская рука: «Папку убили». И он, Шохов, бежал, отчаиваясь, задыхаясь и вытирая слезы, по улице к Мурашке домой, а потом к больнице. А в уме уже колотилась эта ненавистная фамилия Хлыстова... Знает ли Валера, что Хлыстов был тут, что он и сейчас работает по соседству в Новом городе? А если бы узнал, что бы он сделал?

Появилась Тамара Ивановна с горячей картошкой на тарелке. Поглядела внимательно на обоих и женским чутьем догадалась, что состоялся у них свой, мужской разговор.

– Ну, мужички,– произнесла, присев.– Под горяченькое выпьете или хватит? Да, Валера может оставаться у нас, завтра еще праздник?

– Нет,– сказал юноша.– Спасибо, тетя Тамара, но я не останусь. Мне завтра надо быть... Ну, в одном месте.

– Свидание? – угадала проницательная Тамара Ивановна.

– Она у него в магазине работает,– беззастенчиво влез Вовка.

– А ты молчи! – прикрикнула мать,– Ешь и катись спать.

– Мы у нее пинг-понговые шарики покупали, – опять вставился сын.

– В спортивном отделе, значит? – спросила Тамара Ивановна Валеру.

Тот кивнул, не отрываясь от картошки.

– Ну, если девушка серьезная, так почему бы и не встречаться...

– Серьезная, – буркнул он в тарелку.

Потом они всей семьей провожали Валеру до Вальчика по темной дороге, и на прощание Тамара Ивановна велела заходить, а при случае можно познакомить с девушкой. И конечно, не забывать про мать. Она ведь болеет...

– Ладно.– И Валера ушел в темноту.

Весь следующий день промаялся Шохов в неопределенности: идти или не идти к Третьякову.

Если бы разговор шел о нем, и только о нем, он бы, наверное, не сомневался и знал, что идти не следует. Но судьба Вор-городка, но нечто невысказанное, касающееся его будущего, судя по намекам Лешки, заставляло Шохова колебаться. И хоть знал Григорий Афанасьевич, что поступается совестью (так бы оценила его поступок Тамара Ивановна), к вечеру собрался, воспользовавшись отлучкой жены к Коле-Поле. «Не убудет меня, если схожу. А пить я с ним не стану».

Так и решил. И настроился. И все-таки, пока шел, продолжал сомневаться и боялся кого-нибудь встретить на улице. Но никого не встретил.

Третьяков жил на противоположном краю. С тех пор как рабочие сварганили ему домик, хозяин даже забора вокруг себя не огородил. Считал, что скоро переберется в Новый город и все это бросит.

Но, начиная от порога, было в домике ухожено и чисто. Коврики, половички и щеточка для вытирания ног. Недавно приехала жена Третьякова, сухая, выглядевшая лет на десять старше мужа. Она и в Челнах в компании с ним не ходила, проводя все вечера за телевизором. Шохов помнил, что их в бывшей квартире Третьякова было два: один, огромный, цветной, в гостиной, а другой, транзисторный, в спальне.

Теперь они, оба телевизора, стояли в одной комнатушке рядом. Домик изнутри был совсем не большой.

Лешка встретил его на пороге, углядев в окошко. Наверное, ждал.

Немного развязный от первых натянутых минут, произнес, что давно пора коменданту посмотреть, как живут вверенные ему жители...

Он проводил Шохова в комнату, небрежно, на ходу представил жену:

– Вы, кажется, знакомы?

Та поздоровалась сухо, глаза ее, как показалось Шохову, были откровенно злы.

– Ну, с праздничком по маленькой? – спросил Лешка и, не дожидаясь ответа, дал знак жене.

Она быстро, его и правда ждали, собрала на стол, а сама оделась и вышла, демонстрируя свое отношение к гостю, а может, и к мужу.

Третьяков будто не заметил этого, предложил садиться, сказав, что давно они вместе не сиживали.

Шохов знал, что так оно и произойдет. Он заранее продумывал, как сделать, чтобы не слишком обижать Лешку, но от выпивки отказаться. Это бы означало полное примирение, чего он никак не собирался делать.

Но сейчас, то ли от скованности, которая владела им, то ли от быстроты, с которой все произошло, он сел за стол, произнеся все-таки, что он ужинал и вообще он зашел ненадолго.

– Какой тут ужин,– отмахнулся Лешка и опять как бы невзначай укорил Шохова, что он ни разу сюда не заглянул, и зря... Было бы о чем поговорить.

– Кстати,– сказал Шохов, глядя на Третьякова,– сиживали мы последний раз, как ты изволил выразиться, у тебя в доме месяца так за три до моего увольнения... До того, как ты меня из мастеров выгнал...

Он намеренно напомнил это именно сейчас, чтобы у бывшего приятеля не осталось никаких сомнений, что старое не похоронено. Этим и себя настропалял для будущего разговора.

Третьяков был занят бутылкой. Распечатал, налил в обе рюмки и поднял свою. С не свойственной ему сентиментальностью произнес:

– Да, время идет, а мы стареем... Стоит ли копаться в наших обидах? Нас многое же связывает, не правда ли? Давай выпьем просто за нас обоих, а?

И прямо, глаза в глаза, посмотрел на Шохова. Тот не выдержал, голову опустил. Но к рюмке не прикоснулся.

– Не хочешь? – И усмехнулся.– Как хочешь.– И залпом свое выпил.

Закусывая, с набитым ртом (он и вправду весь день ожидал Шохова и переголодал), он теперь никак не обращал на гостя внимания, а весь отдался еде. Жевал, жевал, вовсе не интересуясь, ест ли тот и долго ли придется им молчать. Быстро, Шохов знал эту его привычку, похватал, что было на столе: хлеб, на него масло, на масло шпротину и еще на другой бутерброд икры красной из баночки (в ресторане небось доставал?) и салату из свежих, сбереженных до ноября красных помидоров.

И сразу отвалился довольный, причмокнув губами.

– Так вот, дорогой, нам не только сидеть за одним столом – нам теперь в одной организации вместе пиликать придется!

И уставился на Шохова, поблескивая нагловато глазом, какой будет эффект. Он мог удовлетвориться, Шохов и вправду не был готов к такой новости.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он растерянно.

– Наши тресты объединили. Вы же закончили свой объект?

– А доделки?

– Ну, пустячки...

Шохов уже догадался. Уверенно спросил:

– Под твое начало?

– Угу.

– А наш бывший?

– Замом.

– А приказ?

– После праздника.

– Так... Что же мы будем делать?

– Угадай!

– Ну, я не цыганка.

– Гришенька,– Лешка специально его назвал так,– ты всю жизнь был догадлив, даже в те времена, когда тебя по молодости заносило.

– Не знаю, – отрезал Шохов.

Если бы даже он догадался, он сказал бы из-за своей строптивости то же самое. Но он и вправду не догадывался.

А Третьяков поднялся и направился к двери, поманил Шохова пальцем:

– Сюда. Сюда. Не бойся! Я давно не дерусь!

Шохов неохотно поднялся и направился вслед за Алексеем к двери. А тот уже стоял на крылечке домика и смотрел перед собой, будто бы задумавшись.

– Ну, и что? – с вызовом спросил Шохов.

Третьяков подозрительно молчал.

– Ты хочешь сказать, что...

– Верно, черт! – гаркнул он.– Верно, Гриша! Не падай только в обморок. Дело это решенное...

И он рукой повел, как бы ребром ладони подрезая под корень всю улицу, начиная от ближнего дома и далее, к самому краю, к дому самого Шохова.

– Врешь же!

Шохов крикнул, уже точно зная, что это правда. И Третьяков понял, что Шохов поверил ему, и лишь мрачновато усмехнулся.

– А кем? Кем решенное?

Третьяков тыкнул пальцем на небо.

– В министерстве? В Москве?

– В Госплане...– Вдруг сгорбясь (вспомнилось: Лешка длинносогнутый), направился в дом, бросив на ходу: – Тут такое, друг мой Гриша, заваривается... Выпьешь? Ну? Не за меня, нет! За себя!

– Выпью! – согласился Шохов и тут же одним махом опрокинул в рот рюмку. Потом налил сам себе еще и снова выпил.

Возвращался Шохов поздно, в том странном для себя состоянии, когда и сам уже не мог понять, опьянел ли сгоряча или просто одурел от длинного разговора.

Он двигался неровным зигзагом по замерзшей бугристой дороге. Против некоторых домов он останавливался, силясь вспомнить, кто же его хозяева, и, грозя в светящееся окошко пальцем, приговаривал: «Ах вы... Спите! А тут!» И двигался дальше.

Два голоса терзали его изнутри, некий словесный поединок между разумом и совестью, вызывающий, бессмысленный, с издержками и криком с обеих сторон.

Столько слов и крика, что он оглох от этого навязшего в ушах спора.

– План, дорогой мой, план – это основа нашей жизни... Без плана мы никуда не двинемся.

– План-то для кого?

– Как для кого?

– Кому мы строим эту самую жизнь-то?

– Людям, кому еще.

– Значит, план-то для людей?

– Конечно.

– А здесь, что же, живут не люди?

– Эти?

– Ну да. Эти...

– Так когда они здесь появились? В прошлом году? А план был составлен лет пять, а то и десять тому назад. Он привязывался к местности, к энергетической базе, к лесным ресурсам... Тогда не только твоих людей – и Нового-то города в помине не было. Новый город ведь и создали как базу рабочей силы для будущего завода...

– Ты считаешь, что там никто ничего о нашем поселке не знает?

– Конечно, нет. Он же административно нигде не числится! Он даже в районе не числится! На всех картах тут обозначено пустое место.

– Вот как, пустое?

– Да. О твоей халупе, я думаю, проектанты даже не догадываются.

– Тем более, им скорей сказать надо.

– Скажи. Скажи... Только они свое дело сделали. Уже постановление принято.

– А постановление что же... Его нельзя... отменить?

– Ты с ума сошел, Гриша. Ты же старый строитель, не тебе объяснять, что это такое. Миллионы рублей на проектирование. Генеральный строитель, подрядные организации, координация поставщиков, сроки, поставки, договора. Десятки зарубежных фирм, закупка валютного оборудования и технология... И против этого ты выставляешь ценность своей халупы?

– Ну, предположим, я не об одном своем доме пекусь...

– Но пусть их будет сто! Тысяча! Три блочных башни – и вся проблема.

– А ты им дашь три этих блочных башни?

– Это уже детали.

– Ничего себе детали, если мы все из-за жилья сюда приехали!

– Кто приехал, тот получит.

– Но ведь это общие слова?

– Почему общие, а вот – конкретно. Ты как работник нашего треста получишь двухкомнатную квартиру через десять дней в доме, который был принят нами перед праздниками. Хочешь письменно?

– А как же остальные?

– Кто именно?

– Жители нашего поселка. Ты им тоже дашь квартиры?

– Нет, я им квартиры не дам. У них есть свои подразделения, свое начальство, своя очередь.

– Но ведь это очередь сто верст до небес – и все пехом!

– Зато очередь. Она гарантирует порядок и какой-то срок, пусть и отдаленный...

– А сносить когда будете?

– На этой неделе.

– Так что же им делать?

– А что бы они делали, если бы Вор-городка вообще не было?

– Откуда же мне знать! Одни бы ждали, а другие умотали куда-нибудь.

– Пусть мотают. Пусть ищут тот золотой край, где квартиры с веток в рот сыпятся...

– Но это же кадры! И какие!

– В этом ты прав. Я сам работник, и люди меня интересуют прежде всего как работники. О тех, кто мне полезен и необходим как работник, я проявлю максимум беспокойства. Как о тебе, например. Думаю, что и другие руководители рассуждают так же.