Текст книги "Городок"

Автор книги: Анатолий Приставкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

– Неправда, Вася.

Но он уже распалился. Все, что передумал перед этой встречей, одним залпом выстрелилось из него:

– Вы знаете одно, что Вася – халтурщик! Вася – рвач! Вася – поджигатель! И такой, и сякой, и немазаный. Еще жену бьет. Говорите! Выкладывайте! А про жизнь мне тут не врите! Я, может, ее не хуже вас знаю... эту жизнь. Я вот с таких ранних лет ее понял, если хотите знать. Вот тут домик один шишкоман построил, вчерась, кстати, на ваших глазах. Так он о жизни этим домиком мне больше сказал, чем вы все, вместе взятые! Да! Да!

Оборвал и голову опустил. Выдохся.

– Ты о Третьякове, что ли? – спросил дядя Федя.

– Небось сами знаете о ком! Его-то вы на суд не позовете?

– А что он такого сделал? – спросил Шохов.– Разве у нас запрещено строиться?

– Он за государственный счет строит. Там у него чуть ли не весь его трест работал!

– Ты его осуждаешь? – спросил опять Шохов. – А не кажется ли тебе, Вася...

– Василий Васильевич! – напомнил Самохин.

– Не кажется ли тебе, Василий Васильич, что ты-то не лучше его?

– Лучше! – прервал Вася.– Я своими руками халтурю. Я рабочих не использую...

– А технику?

– Ну, технику... Вы спросите, кто ее имеет, есть ли среди них хоть один человек, который не использует? Шофер на дороге мелочишку на пол-литру с попутчиков собирает! Бензином торгует... Проводник на пустующее место берет пассажира дорогой и деньги с него имеет... Водитель на казенной легковушке вместо таксиста в перерыв подрабатывает... В заправочной из государственной колонки частнику горючку для обоюдной выгоды заправщик льет! А про трактористов да бульдозеристов и говорить нечего. Все тащат. А если еще до конца не растащили, так это оттого, что государство богатое!

– Тащат,– подтвердил дядя Федя и, оглянувшись, зажег папироску.– Но не все. Тут ты врешь.

– Почти все,– поправился Вася.– А кто не крадет, тот и бедствует.

– Тогда поясни, чем же ты богат? – полюбопытствовал дядя Федя. Он сегодня был на удивление предупредителен, и не язвил, и не придирался. Он будто приглядывался к Самохину, буравил его сердитыми глазками.

– Речь не обо мне,– отмахнулся Самохин.– Жулики в ювелирном в очереди стоят. А я вон во времяночке отсиживаюсь.

– Тем более непонятно! – воскликнул дядя Федя.– Копишь, что ли?

– Нет, – ответил Вася серьезно.– Я просто не умею воровать. Я шабашник, но я не жулик.

– Еще и анархист!

– Во! – вскинулся Вася и даже кулаки сжал. – Так и знал, что судить позвали! Жулик Вася! Анархист! А еще кто? Говорите, говорите...

– Ну, а ты разве не пытался судить, по-своему, конечно? Когда поджигал чужой дом? А? – спросил очень ровно Шохов.

– Я не хотел! – крикнул Вася и поник. Все молчали, и он молчал.

– Я не хотел,– повторил он тихо.– Это ведь личное... В беспамятстве... Я люблю ее.

– Ну, а если бы весь поселок сжег? В приступе любви? Да еще кто-нибудь сгорел, а?

И опять тяжелое молчание нарушила Галина Андреевна.

– Вася,– произнесла она очень доброжелательно,– а кто твои родители?

– А что? – спросил он, не поднимая головы.

– Они живы? Да?

– Нет.

– А ты их помнишь?

– Нет,– отвечал он глухо.

– А где ты воспитывался?

Вася будто мельком взглянул на Галину Андреевну и снова уткнулся в пол.

– В детдоме.

– Сколько же лет?

– Сколько... Всегда.

– И что же? – спросил теперь дядя Федя.– Вас там учили так... ну, так относиться к жизни?

Вася с какой-то тяжелой, затаенной ненавистью посмотрел на дядю Федю, но, может, он его и не видел, а вообще смотрел куда-то в пространство.

– А вы знаете, что такое всю жизнь жить без дома? – спросил он, обращаясь к дяде Феде, но и опять будто бы в пространство.– Жить и не иметь ничего своего? Знаете? Когда всю жизнь настороже, потому что рядом беспощадные дружки? Вы думаете, что в детдоме воспитывают коллективистов? Общественных, добрых парней?

Вася глотнул комок, не в силах произнести ни слова. Галина Андреевна первая поняла и быстро налила ему воды. Самохин схватил стакан, залпом его выпил и поставил на стол. Руки у него дрожали.

– В детдоме воспитывают зверей! – выпалил он, глядя на дядю Федю.– Эгоистов! Себялюбцев! Вот кого! Если я еще стал человеком... пусть не таким... это Нелька меня сделала! У меня вообще никого нет, кроме нее!

– Но разве таким, прости, методом... И потом ты бьешь, говорят, ее? – произнесла жалобно Галина Андреевна.

– Я не помню, – ответил Вася едва слышно. – Я боюсь ее потерять...

– Может, нам с ней поговорить? А? Вася? – спросила Галина Андреевна.– А где сейчас этот... Хлыстов?

Шохов объяснил, что Семен Семенович будто бы не собирается здесь жить.

– А соберется, так я все равно не дам! – крикнул Вася.

– Ну, не горячись. Это и мы можем сделать,– отмахнулся дядя Федя.– И даже никого не поджигая...

– А я его убью,– вдруг спокойно сказал Вася, поднимая голову.

– Ну вот, договорились, называется!

– Убью. Точно, убью,– повторил Вася спокойно.

И оттого, что так уверенно, так убежденно он произнес это, все поверили, что он способен исполнить свою угрозу. Да и кто бы усомнился, припомнив пожар!

– Глупости! Глупости это! – воскликнула Галина Андреевна.– Забудь про свои глупости! У тебя такая трудная жизнь... Тебе еще тюрьмы не хватало?

Шохов и дядя Федя одновременно посмотрели на Галину Андреевну, видимо оба поняли, почему именно сейчас она вспомнила о тюрьме и почему вспылила.

Только Вася ничего не хотел понимать.

– А какая мне разница? – спросил он с вызовом.

– Большая! – горячилась Галина Андреевна.– У тебя, Васенька, вся жизнь впереди. И любовь будет, и все будет, поверь мне...

– Да нет,– отмахнулся он, погружаясь вновь в свои тяжелые размышления.– Мне ничего не надо без Нельки. Я потому и пришел, что мне все равно, что вы со мной сделаете! Выселите, не выселите, а без нее мне кранты... Мне и жизнь-то не нужна...

– Никто тебя не собирается выселять,– сказала убежденно Галина Андреевна.– Сам только веди себя по-человечески. Слышь?

– Ну, я пойду?

Вася привстал и посмотрел на Шохова. Не дожидаясь ответа, вышел.

Часть седьмая

Среди паники, среди общих сомнений, сплетен, слухов, самых невероятных, когда еще заседал растерянный исполком, когда писались коллективные письма и не была до конца изжита вера в чудо, что все образуется, а Григорий Афанасьевич Шохов демонстративно на глазах у всех достраивал кирпичный гараж, прошел слух, что Вася Самохин бросает дом и переезжает в Новый город.

Пока остальные жители (теперь их звали временные) паниковали, советовались друг с другом, подсчитывали сбережения и писали письма на родину на случай переезда, Вася Самохин не сидел сложа руки, а проявил необыкновенную практичность.

Он сходил в завком, партком своего треста, заручился поддержкой начальства и в течение месяцев трех, пока шли пересуды по поводу судьбы Вор-городка, получил двухкомнатную квартиру, на которую у него два года была законная очередь.

Но и очередь и даже завком не много бы значили, если бы Вася не ухитрился кого-то оттереть и кому-то подмазать. А говоря приличным языком, всунуть крупную взятку. Деньги у него водились.

Это все выболтала Нелька одной из подруг в конторе Гидропроекта, а та, в свою очередь, поведала своему мужу, который поделился слухом с Галиной Андреевной. И пошло...

После «общественного суда», когда все сочувствовали несчастному Самохину, минул ровно год, и многое изменилось.

Самохины помирились, и хоть ругались иногда, крупных скандалов между Васей и Нелькой уже не было. Она даже собиралась заиметь ребенка, но сделала аборт, и об этом конечно же все кругом знали.

Дом их так и не принял окончательного обличья добротного дома, тем не менее был вторично отстроен, утеплен, ухожен, а при нем, по примеру остальных, был заведен садик с огородом, а в саду выстроена теплица.

Правда, в огороде у Нельки кроме лопухов да крапивы ничего не росло и не могло расти, она как посадила редис и лук, так и забыла про них и не поливала никогда. А все потому, что жила, судорожно хватаясь то за одно, то за другое, ничего не доводя до конца.

Васю добродушно ругали, наставляли на путь истинный, и он всех, не сердясь, выслушивал. Если артачился для вида, то был отходчив. А когда они ссорились с Нелькой, так знала об этом вся улица Сказочная и даже как бы принимала участие, выясняя между собой, кто из них прав, а кто виноват. Обычно винили Нельку.

Люди приговаривали посмеиваясь: «Баба что глиняный горшок, вынь из печки, а он еще пуще шипит!»

И в этом, насмешливом, попутном, проявлялась симпатия прежде всего к Васе. А когда Нелька вгорячах, в момент какого-то очередного разлада сделала аборт, никто опять же не осудил самого Васю. Он, мол, шумен, но отходчив, да и любит ее. А кабы Нелька вела бы себя получше, да не крутила головой и языком, да хозяйством бы занималась, так было бы все у них хорошо. Не петь курице петухом, не быть бабе мужиком...

И вдруг как гром с небес: Самохины бегут.

От кого хочешь ждали. На полтыщи жителей Вор-городка могли быть паникеры, и трусы, и просто слабонервные, пугливые люди. Но что бесшабашный да беспутный, вечно партизанствующий Вася первый рванет из Вор-городка, это никому в голову прийти не могло.

Как-то по-воровски, молчком, тишком, втихомолочку.

Никто не принял бы всерьез его намерения, если бы Вася ни с того ни с сего не стал предлагать купить у него времянку. Обстроился, обжился и вдруг стал торговать. И цену поначалу заломил бешеную, несуразную, как всегда делал, но потом сбросил вполовину, вчетверо, а продал за какой-то мизер на дрова.

Тут-то до людей и дошло, что Вася бежит. Попытали Нельку, которая, оказывается, и сама-то до поры ничего не знала. А когда прояснилось, выдала Васю с головой, пересказав с похвальбой про хлопоты с квартирой и даже все подробности про взятку.

Все прощали Самохину: халтуру, левачество, поджог Хлыстова, буйный характер и шумные сцены. Но бегство, продуманное, трусливое, в общем-то предательское по отношению ко всем остальным,– не простили. И не могли простить. Именно потому, что этого ожидали от кого угодно, от людей случайных, перелетных, от таких, как Третьяков, скажем, который был как бы на отшибе и ждал себе в городе законную квартиру. Вася был свой. Почти как член семьи!

Как бы то ни было, в воскресный день, теплый, без солнца, но и без дождя, Самохин пригнал трактор с прицепом и стал переносить вещи.

Все знали в Вор-городке, что Самохины грузятся. Но никто не вышел на улицу, никто не предложил помощи, что было для здешних нравов необычно.

И когда сам Вася бросился по соседям с просьбой подтащить тяжелую мебель, за пол-литру конечно, без нее Вася сам не брался да и другим не предлагал, никто не захотел ему помочь.

Одни сослались на срочное дело, другие на детишек или недомогание, третьи заперлись и не открыли дверей.

Но были и такие, что прямо в лицо Васе высказались, что они по поводу его отъезда думают. Что дезертир он и прохвост, что касается взятки, и никакой помощи ему не полагается, а лишь «попутного ветра в зад»... Чтоб скорей убрался.

Вася после такого позора вернулся в дом мрачный. Попробовал было шифоньер с зеркалом тащить волоком с помощью Нельки, да разбил зеркало. А это была плохая примета. Тогда он стал кричать на Нельку, что все она со своим длинным языком, оттого на них все и плюют теперь и никто не хочет помогать.

Так он кричал, кричал, а потом успокоился. Принес уже уложенный вместе с инструментом в кузове топор и стал молча рубить мебель. Распалился и порубил стол, табуреты, а из шифоньера сотворил такое крошево, что страшно было смотреть.

Нелька, не выдержав подобного разгрома, вышла во двор и громко разрыдалась.

А когда трактор, выплевывая синий ядовитый дым, с поклажей и Нелькой, еще плачущей, поверх барахла, с треском, даже демонстративно двинулся по улице Сказочной, весь городок прильнул к окнам и затаясь смотрел на них, первых отъезжающих в Новый город.

Еще бы, это все равно как у нового добротного дома бревнышко из-под основания вынуть! Ну, не бревнышко, так подставочку, клинышек небольшой. Невелика потеря на первый взгляд, но и не маленькая. Начало-то распаду, разрушению положено. Первый камешек с горы, а там пойдет обвалом, не остановишь.

Шохов это понял сразу. Он тоже ведь смотрел через окошко за Васиными сборами (соседи все-таки), переворашивая в памяти прошедшие дни, месяцы, годы. И везде рядом с ним, как теперь оказалось, был Вася Самохин, начиная с той сверкающей весны, когда воткнул он в снег свою наивную самоуверенную фанерку.

Как крыса с корабля...

У Шохова от тяжкого предчувствия сердце зашлось. Как теперь станут они жить? Чем держаться, если еще до сего дня спайкой да кучкой лепились, потому что верили друг другу? Выпало звено из цепочки, а как остальное укрепить? Да и нужно ли укреплять?

Тамара Ивановна за спиной Шохова стояла. Все-видела, все понимала.

– Уехал? Ну и скатертью! – произнесла спокойно.

Шохов ничего на это не ответил.

– Не переживай,– она мягко тронула за плечо.– Кому хочется, пусть бегут. Мы-то с тобой все равно до конца!

«До какого конца?» – чуть не крикнул он, но сдержался. Острая морщинка прорезала вертикально переносицу, что бывало у него при крайнем напряжении.

Без слов надел резиновые сапоги, куртку и прямиком направился к самохинскому дому, резонно считая, что сейчас и другие подойдут туда.

Он не ошибся. Собрались так быстро, как бывает в минуты крайней опасности. Все были взбудоражены отъездом Самохина. Бестолково толклись перед домом, заглядывали вовнутрь.

Один дядя Федя, как всегда невозмутимый, сухонький, коряжистый, мусолил во рту папироску и смотрел на дом, где все было порушено мстительной рукой бывшего хозяина.

– Ишь, рубака! – ругнулся как бы про себя.

Галина Андреевна стояла побледневшая, не сводила глаз с окошек, тоже с побитыми стеклами. Дед Макар, обычно уравновешенный и даже насмешливый, сейчас был возбужден и повторял бессмысленно:

– Ах, Вася! Ах, Вася!

Все знали, что они пикировались с Васей постоянно, но простодушный дед все прощал Васе и даже по-своему его любил.

Особенно были напуганы Коля-Поля. Галина Андреевна углядела полуобморочный взгляд беременной Поли, а уж ей-то волноваться было никак нельзя: баба на сносях!

Она подхватила молодую женщину за плечи и повела ее от дома, но слышно было, как Поля надрывно спрашивала: «А куда мы поедем? А мы?» Коля неуверенно поплелся сзади, не зная, как себя вести, догонять ли ему женщин или дать им выговориться и отвести душу. Было слышно, как Галина Андреевна произнесла: «Никто никуда не поедет. Мне тоже, как и вам, некуда бежать. Будем страдать вместе. Вместе. Я вас не брошу».

Как только объявился Шохов, все взгляды обратились к нему. Будто он один знал, что в таких случаях надо говорить людям и чем их поддержать.

– Ишь, рубака! – повторил дядя Федя сквозь потухшую папироску.– Видел, Афанасьич?

Кто-то выкрикнул:

– Вася поработал!

– А чего ему, он новую мебель теперь купит. У него двухкомнатная!

– А не трех?

– Кто же ему даст три комнаты?

– А кто вообще дает?

Шохов не смотрел на людей, а смотрел на побитые окошки, на валявшиеся обломки мебели, разбросанные у порога. Он уже взял себя в руки, но говорить не торопился. Надо было послушать других. Разговор, немного бестолковый, кружил все по одному месту: что там Вася получил, да каким образом, законным или незаконным путем? И почему так срочно выехал, знал ли что-то неизвестное другим? Если знал, мог бы и предупредить.

– Да ничего он не знал!

– А зачем ему, у него Нелька беспроводное радио!

– И Нелька ничего не знала.

– Врет она. У них на работе чертежи есть.

– Может, у кого и есть, но не у ней. Невелика шишка!

– Но делать что-то надо? Ведь правда?

Все сошлись, что надо что-то делать, и обратились теперь к Шохову:

– Афанасьич, как ты считаешь? Надо что-то делать? Писать?

Шохов раздумчиво повертел головой, что могло обозначать и да и нет.

Он поискал глазами Галину Андреевну, не вернулась ли она, проводив Полю, но нигде ее не было. Ему до зарезу нужна была сейчас ее поддержка.

– Ну, во-первых, я думаю, что никакой трагедии не произошло,– спокойно рассудил он и посмотрел в лица окруживших его людей.

– Но ведь бегут же! – воскликнул кто-то.

– Почему бегут? – спросил он.– Уехал один Самохин. Ну, так что же тут плохого? Разве плохо, когда люди получают квартиры в Новом городе и уезжают?

– Он не получил, он вырвал ее!

– Этого мы знать не можем,– сказал Шохов веско.– Нам известно, что он получил. И слава богу. Я бы тоже, например, хотел получить, но...

– Неужели бросите усадьбу? Афанасьич! – Так и назвали: усадьбу. Шохову в другое время это было бы приятно.

– Да не получу я квартиры, – грустно отшутился он.– Кто мне даст!

– Вы-то уж нас не бросайте! Мы за вами как за каменной стеной!

Шохов лишь вздохнул тяжко. Подумалось, что людям хочется верить в крепость, в непогрешимость других, вместо того чтобы надеяться на самих себя. А он? Он ведь тоже ищет поддержки, интуитивно чувствуя, что один он никак не спасется в этой заварухе и не спасет свою так называемую усадьбу.

– Это вы меня не бросайте, – ответил он очень серьезно.

– Мы-то верные...

– Хоть подписку, что не двинемся с места!

– А может, и правда собрать такую подписку? Что, мол, никуда обязуемся не уезжать, и точка.

– Ну, ты загнул! Вася и тот посмеялся бы. Он хоть бы что подписал, а потом уехал.

– Кто захочет, того не остановишь,– произнес дядя Федя, выплюнув под ноги окурок.– Тут все дело в совести, а не в подписке...

– Так, может, другую бумагу, ну, то есть письмо завести?

– Бумаг много, а кто их читает?

– Читают. Бумагу читают, ты это брось. Письмо надо! В Москву!

– Может быть, заявление?

– А хочь как назови, лишь бы смысл был.

– А кто составит?

– Как это? Комиссия! Она у нас зачем выбрана? Она для того и существует, чтобы серьезные дела решать. Дядя Федя, чего ты молчишь?

Шохов отметил, что обратились-то к нему, но не прямо, а через дядю Федю, который был среди всех еще более свой, чем сам Шохов. А Григорию Афанасьевичу сейчас так не хватало Галины Андреевны. Она бы в этот сложный момент все рассудила толково, привела бы мысли в порядок, всех бы успокоила. Женский ум быстрее мужских дум.

– Хорошо. Письмо мы напишем,– согласился наконец Шохов.

– Ты, Афанасьич, всю правду им напиши, что нам жить негде.

– Пусть нам землю оставят... Мы ведь не тунеядцы какие!

– А может, квартир просить?

– А по мне, так уж лучше домик с огородиком... У меня тут корова для детишек, для них приволье.

– Это уж как там, наверху, рассудят.

– Их суд, а наша правда. Мы-то должны сказать, что мы думаем?

– А мы думаем, что мы жить тут хотим... Вот и вся она, правда!

– Верно, Афанасьич! Так и напиши, что мы жить хотим. Мы сами по своей воле никуда не свернемся... Мы к труду охочие!

– Мы не корчева какая.

Корчева – дерево, вырванное из земли. Шохов знал.

– Ты вообще напиши,– дотошно, по словечкам произнес дядя Федя. – Что люди хочут быть хозяевами. А бесхозяйственных и без нас много. Что люди должны не только приселиться тут, но и добро своей земле делать. Они, может быть, каждый не велик, по отдельности, но они и есть часть общей силы, которая делает дело. И людей за это уважать надо. Они тогда стараться будут.

В это время и подошла Галина Андреевна. Лицо ее было озабоченным. Ей еще издали крикнули:

– Письмо будем в Москву писать. Как?

Она хоть с натянутой улыбкой, но сразу поняла, оценила:

– Конечно. Только письмо. Только в Москву...– Подошла к Шохову и негромко произнесла: – У Поли схватки. Надо машину искать...

Санитарную машину вызвать в Вор-городок не удалось. Но даже если бы она согласилась, все равно не проехала бы по грязной сейчас улице к домику Коли-Поли.

А там уж суматоха была. Тамара Ивановна прибежала и несколько мужчин, в том числе дед Макар, который бессмысленно суетился и всем мешал. Как бы сейчас пригодился Васин трактор, но где его найдешь... Разыскали у кого-то мотоцикл с коляской, перетащили в него на руках охающую Полю, уложили в люльку и попросили терпеть, не рожать дорогой. Рядом села Галина Андреевна, а Коле крикнула:

– Скачи следом, если хочешь! Или же мы за тобой еще раз приедем!

Коля кивнул, но вряд ли он сейчас что соображал. Он смотрел на люльку, где стонала его жена, и морщился, как от боли. Так он и побежал трусцой следом за мотоциклом, по грязи, не разбирая дороги, и добежал, не отстав, до самого Вальчика.

Тут они сделали передышку, чтобы окончательно не растрясти Полю. А Галина Андреевна повторяла ей:

– Сейчас, милушка... Ты потерпи... Ты потерпи... Потерпи!

За Вальчиком повезло. Они поймали свободное такси и перенесли Полю на заднее сиденье. Впереди села Галина Андреевна, а Коля с мотоциклистом поехали вслед. Бедный мотоциклист боялся, что Коля от своей растерянности выпадет из люльки и разобьется, тогда отвечай еще и за него.

Коля остался в роддоме дежурить, а Галина Андреевна вместе с мотоциклистом и узелочком вещей Поли вернулась домой.

А вечером они втроем с дядей Федей и Григорием Афанасьевичем собрались в доме Шохова и приступили к составлению письма. Судя по реакции жителей, все рассчитывали на это письмо, и медлить с ним было нельзя.

Тамара Ивановна отослала Вовку в кино и дала еще денег на мороженое.

– По городу не шляйся,– сказала. – После фильма домой.

– Я к Мурашке зайду? – попросился Вовка.

Валера теперь работал в одной из бригад на участке Шохова и жил на его койке в общежитии. Ему нравилось так жить, чтобы не зависеть от Шоховых. К ним же он приходил каждую субботу в гости.

– К Валере можешь зайти,– сказала Тамара Ивановна.– Только не засиживайся. А лучше пригласи его к нам на ужин.

Сын ушел, а Тамара Ивановна села в уголке и, взяв старую электрическую лампочку, занялась штопкой носков. Она слышала все, что говорилось по поводу письма, и в свою очередь предложила:

– Вы бы деда Макара пригласили, он умеет небось такие письма писать.

Галина Андреевна идею поддержала.

– Он человек образованный, знает, как начать и вообще, как туда обращаться.

– Он насчет мирового счастья загнет,– с сомнением произнес Шохов.

– Ну и что? Пусть себе...

За дедом послали Тамару Ивановну. Отложив на стул носок с блестевшей через дырку лампочкой, она оделась и ушла.

Пока же не было деда, приготовили план письма, чтобы не забыть, о чем надо написать.

План у них вышел пространный, из четырех пунктов.

1. О мировой системе социализма и росте прогрессивного движения на Западе.

2. Экономическое развитие Сибири и Крайнего Севера и роль их в развитии производительных сил страны.

3. Успехи строителей Нового города в социалистическом соревновании и выполнении плана четвертого года пятилетки.

4. Культурный отдых, благосостояние и прочее.

Дед Макар, гордый вниманием высокой комиссии, заявился тотчас же вместе с Тамарой Ивановной. Он присел за стол, прочел план письма и категорически заключил:

– Ерунда.

Шохов, нахмурившись, поинтересовался:

– А что вам не нравится в нашем плане?

– Ничего не нравится,– весело блестя пенсне, ответил дед Макар.– Вы о чем письмо-то писать собрались, уважаемые? А?

– О жилье,– буркнул дядя Федя и стал разжигать свою папироску.

– А где же тут жилье?

– Как где?

– Где, где у вас написано, что вы просите жилье?

– Ну... Вот, благосостояние и разное... Разное – о нашем поселке!

– Тогда мы с разного и начнем,– тоном, не терпящим возражения, сказал дед Макар.

– ...Сразу!

– Да. Сразу.

– А они не поймут, что мы...

– Поймут,– твердо произнес дед Макар.– Там умные люди сидят, они все понимают не хуже нас. Итак, начнем мы вот с чего...

И тут дед Макар стал писать, а все смотрели на него и ждали результата.

Старик так углубился в процесс работы, что позабыл обо всем на свете, в том числе и о комиссии. Он писал и зачеркивал, подскакивал на месте и, обращаясь к кому-то невидимому, проборматывал замысловатые слова и тут же бросался к листу и снова писал. В порыве творчества золотое пенсне его запотело, он не замечал этого.

Не скоро дед Макар оторвался от бумаги.

Обведя членов комиссии задумчивым взглядом, он с великим торжеством произнес: «Эврика!»

И стал читать.

Вот что у него получилось.

– «Многоуважаемые товарищи! К вам обращаются жители временного поселка, который возник здесь в момент строительства Нового города на берегах северной и суровой реки.

Мы собрались сюда из разных концов необъятной родины, имеем разные специальности и разный возраст, но всех нас объединяет одно: мы строители, рабочие люди. За плечами у каждого из нас многие и многие стройки. Мы хотим работать и любим свое дело. Но мы все сходимся в одном, что главное в нашем человеке это чувство ответственности и чувство настоящего хозяина...»

– Это верно,– врезался дядя Федя, измусоливая какую-то по счету папиросу. И он повторил то же, что у домика Самохина: – Именно хозяина. Бесхозяйственных и без нас хватает!

Остальные кивнули. Всем понравилось рассуждение о настоящем хозяине.

Дед Макар продолжал читать:

– «...Конечно, нельзя утверждать, что наш городок собрал каких-то исключительных людей, мы думаем, что в каждом временном, да и не только временном, городке есть на нас похожие. А таких городков сотни и тысячи в бесконечных просторах России. Да и любой большой город включает в себя в разных вариантах подобные микрогородки. Мы только малая часть большого. Но мы тоже имеем право на существование».

– Вот это правильно! Мы имеем право! – сказал Шохов.– А вот насчет большого города, так я сомневаюсь. Никаких там коллективов нет, там каждый по отдельности в своей квартире увяз.

– Они могут и не жить на одной улице, как мы, чтобы встречаться,– рассудительно произнесла Галина Андреевна. – Но ведь не в этом же дело.

– Дайте дослушать,– буркнул дядя Федя.

– «...право на существование,– повторил дед Макар.– Мы живем в домиках, которые построили своими руками, и не все у нас благоустроено, и не все удобства имеются. Но зато у нас настоящая человеческая атмосфера, которой не каждая благоустроенная улица может похвастаться. Мы помогаем друг другу в быту, в трудных делах, а если с кем-нибудь из нас случается несчастье, мы приходим друг другу на помощь... Вот живет у нас один старый чудак, так мы ему в свободное время сколотили домик...»

– Не надо,– перебил сразу Шохов.

– Почему? – спросила Галина Андреевна.– Старый чудак – убрать, а про домик-то чего же скрывать?

– Ну, если про домик!

– Читайте, читайте, пожалуйста.

Дед Макар на этот раз в споре не участвовал, но, судя по всему, и уступать «старого чудака» не собирался, так как это касалось его лично.

– «Так вот,– продолжил он,– мы сколотили ему домик. Да и другим помогали. И если бы вы увидели все эти домики, вы бы поняли, что в них живут славные люди, которые любят свои дома, умеют их строить и хотят жить в них навсегда».

– Это правда!

– «...навсегда... Чтобы корни пустить и детей рожать, и чтобы дети здесь жили в свою очередь и любили бы эту землю, как мы ее любим. Человек должен уважать то место, где он живет. А еще мы считаем, что человек сам достоин уважения».

– Ну, и подписи,– добавил дед Макар и скромно сел.

– Подпись нужна от каждого, кто здесь живет,– сказала Галина Андреевна.

– Так это неделю собирать!

– Пусть и неделю. Не ради подписей, а ради того, чтобы люди почувствовали свою силу. Это же укрепит их, понимаете?

– А что же насчет всемирного счастья людей? – спросил Шохов будто бы серьезно, но дед Макар распознал скрытую иронию.

– В письме все это есть, – ответил он серьезно.

– Люди хотят счастья,– вставила Галина Андреевна.– Любого! Об этом же надо написать.

– Счастье – это возможность в наше время общаться и понимать друг друга! Разве не так? – спросил дед Макар.

– Ну, в общем...

– Об этом тоже есть! – гордо подтвердил он. Сколько торжественной решимости было в его лице.

Все согласились. Письмо решили принять. Когда приступили к чаю с вареньем, предложенному Тамарой Ивановной, в дом без стука влетел Коля. Вид у него был растерзанный.

Все уставились на него, а Галина Андреевна моментально побледнела.

Коля безумно смотрел на сидевших за столом, нашел глазами единственное нужное и понимающее сейчас лицо Галины Андреевны и крикнул во всю силу, обращаясь прямо к ней:

– Родили! Два с половиной кило родили! – И только в конце членораздельно: – Де-воч-ку!

– Поздравляю тебя, Коля,– сдержанно произнесла Галина Андреевна. И вдруг закрыла лицо руками,– Господи...

Все присоединились к поздравлениям, стали спрашивать, как чувствует себя Поля, но Коля лишь повторял бессвязно про два с половиной килограмма, а потом побежал разносить свою радость по всему Вор-городку.

Дед Макар тоже расчувствовался. Достал платок и, шмыгая носом, высказался так:

– Первенец как-никак...

– Почему первенец? У нас теперь детей столько, что...

– Родился-то первый? – громко, велеречиво повторил он.– Вот когда родится человек да умрет человек, начинается настоящее селенье!

– Типун вам на язык,– воскликнула в сердцах Галина Андреевна и покачала головой.

– Так ведь смерть бывает только там, где есть жизнь, милейшая Галина Андреевна,– добродушно усмехнулся дед Макар, стал ложечкой подкладывать себе варенье.– И почему бы (со временем, конечно) не вашему покорному слуге положить свою буйну голову во имя нашего городка и начать этот грустный счет... Тоже – первым, а?

– Перестаньте, пожалуйста, Макар Иванович, не играйте у нас на нервах... Живите, ради городка, а за письмо вам спасибо.

Все стали благодарить деда Макара, а потом разошлись. Договорились на завтра, что после работы Шохов и Галина Андреевна пойдут собирать под письмом подписи, если удастся к этому времени его перепечатать.

Обход они начали с крайней к реке времянки по улице Сказочной. Потом уже спланировали обойти Болотную, Лесную и Западную.

Погода была так себе, то изморозь, то мелкий дождь вперемежку со снегом. Но Галина Андреевна в своем красном плащике, в резиновых сапожках, тоже цветных, выглядела не только представительно, но и женственно.

Шохов подумал, что она все-таки поразительно сочетала в себе какую-то строгость, даже величавость в разговоре, но одновременно и обаятельность и простосердечность. Люди, к которым они сегодня приходили, хоть и знали в большинстве своем Шохова, но обращаться старались к ней, понимая, что найдут в ней ответный отклик... Сам Шохов находился при ней как бы на вспомогательной роли. В нем было скорей любопытство к чужому хозяйству, чем к хозяину.

В первой времянке (номер девятнадцать) дверь отворила молодая женщина, растрепанная, в халатике, накинутом на комбинацию. Она смотрела на гостей и зевала. Большие, бледноватые губы, чуть припухшее лицо и безразличные голубые, навыкате глаза.

– Как поживаете? – спросила, заходя и оглядываясь, Галина Андреевна.