Текст книги "Презумпция невиновности"
Автор книги: Анатолий Мацаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
С Рогачевским уже доводилось встречаться: как ранее судимый за грабеж, он состоял у нас на профилактическом учете. Его я нашел в продовольственном магазине, где он вместе со своим напарником, тоже грузчиком, носил в склад из кузова машины мешки с мукой.
– Вы ко мне, товарищ майор? – поинтересовался Жора, спускаясь с мешком на спине по трапу в подвальное помещение магазина.
– Угадал. Разговор есть.
– Тогда придется немного подождать, пока муку разгрузим.
Ждать и в самом деле пришлось недолго. Вскоре Жора появился в маленьком кабинете директора магазина. Он успел уже сбросить спецовку и переодеться в тенниску и белые, сшитые из неизвестного мне материала брюки.
– Я к вашим услугам, товарищ майор! – весело кивнул Рогачевский, но в его глазах застыла тревога.
Я сказал:
– Вот что, Жора. У меня мало времени, поэтому сразу же приступим к делу. Кого ты ночью второго июня на автовокзале посадил в машину Кузьмицкого? Только давай сразу договоримся: не вилять! Ясно?
Рогачевский потер переносицу, ответил:
– Пять суток с тех пор прошло, и сейчас трудно уже вспомнить, был ли я сам тогда на вокзале. Туда по вечерам я частенько заглядываю, жена ведь в диспетчерской работает. Да и таксистов всех знаю – три года слесарем раньше работал в таксопарке. Помню, на днях с Кузьмицким виделся, но вот где, при каких обстоятельствах?..
– Жора, не крути! Дело-то очень серьезное!
– Вот потому и боюсь ошибиться, товарищ майор. Надо подумать, припомнить...
– Может, в отдел поедем? Там подумаешь, возможно, и вспомнишь что-либо, а? Машина за углом стоит.
– Давайте на завтра отложим этот вопрос. Сегодня у жены день рождения. Еле отпросился у директрисы.
– Жора, я ведь могу разозлиться. Давай лучше не будем портить наши отношения. Спрашиваю последний раз: кого ты посадил второго июня в машину таксиста Кузьмицкого?
– Эх, товарищ майор! – вздохнул Рогачевский и покрутил головой. – Напористый вы человек! Вам вынь да и положь! Я ведь думаю: когда это было – первого, второго или третьего июня? За точность даты ручаться не могу, но действительно помог одному человеку с транспортом...
– Что это за человек?
– Марьян Черевач. Недавно освободился, к девахе приехал в Соколово. Я их года три назад познакомил. Заочно. Я тогда с Марьяном в одной колонии был...
– Где сейчас Черевач?
– Где ж ему быть, как не у Ленки! Свадьба скоро у них. Только, товарищ майор, зря тень бросаете на Марьяна! Не пойдет он на «мокрое» дело. Знаю его.
– Подожди, откуда тебе известно, зачем он мне понадобился?
– Догадываюсь. Земля ведь слухами полнится. Старика вроде одного на хуторе порешили? Может, и был в тех краях Марьян, но на такое он не пойдет...
И вот Черевач сидит в кабинете. Жилистый моложавый мужчина в дорогом темного цвета костюме. Лицо и в самом деле у него обычное, неброское – в меру худощавое, с прямым носом и неопределенного цвета глазами. Трижды судим – за хулиганство, квартирную кражу и грабеж. Допрос я начал сразу, без так называемой разведки, прощупывания допрашиваемого:
– Вы знали Дивнеля Казимира Иосифовича?
– Знал. Первый срок отбывал вместе с ним, в одной колонии. Он тоже сидел за хулиганство: по пьянке одного мужика ножом пырнул. Там и познакомились, подружились.
– Когда и где встречались в последний раз?
Черевач перевел взгляд на стоявший у стены шкаф.
– Там книги, – сообщил я.
Взгляд Черевача метнулся в противоположный угол кабинета.
– А это сейф. На нем, как видите, лежат две обложки от уголовного дела. А вот там, куда вы сейчас смотрите, на стуле стоит пишущая машинка. Ну, так что, Черевач?
– Да ничего, гражданин начальник. Я вот о чем думаю. Какие иногда бывают нелепые, скажем прямее, дикие стечения обстоятельств! Вот вы сейчас мне запросто пришьете «мокрое» дело, и ни один адвокат не поможет...
– Что-то не пойму вас, – сказал я, хотя сразу же раскусил тактику Черевача. Впрочем, тактика ли это? А что, если это и есть не что иное, как случайное в своей нелепой жестокости к сидящему против меня человеку стечение обстоятельств? В моей практике бывало и такое...
Уловив мой взгляд, Черевач сказал:
– Ну что ж, я выложу вам все как на духу, а уж ваше дело судить, правду я говорю или подтасовываю факты. Освободился я тридцатого мая, а первого июня уже был в Соколове: приехал к Елене Герман, с нею три последних года переписывался. Познакомил нас Жора Рогачевский. С ним вместе и отбывал я последний срок, но Жора освободился раньше. Лены дома не оказалось, ездила, как я узнал потом, в деревню к матери. Тогда я отправился к Рогачевскому. Но того тоже не было дома. А его жена, когда узнала, из каких мест я прибыл, в буквальном смысле слова выгнала из квартиры. Я отправился бродить по городу и на улице случайно встретил Казимира Дивнеля. С ним последний раз мы виделись незадолго до моего третьего осуждения. Обрадовался я ему, конечно, – как-никак свой человек в чужом городе. Зашли в столовую, выпили по кружке пива. Казимир после того как по пьянке пырнул ножом человека, водки в рот не брал. Зарок себе дал. Уважаю твердых на слово людей! Там же, в столовой, Казимиру я рассказал о своих мытарствах в вашем городе. Дивнель предложил мне, если не повезет с жильем, чтобы ехал к нему. С гостиницей не повезло, не было мест, и я отправился вечером на автовокзал. Но автобус в сторону Новоселок уже ушел, и мне ничего не оставалось делать, как обосноваться в зале ожидания вокзала. Там меня и увидел Рогачевский. Я попросил его оказать содействие, найти транспорт, чтобы добраться к Казимиру. Он нашел такси. Когда подъехали к хутору Дивнеля, света в окнах его дома не было. Я попросил таксиста обождать меня, так как не был уверен, что Казимир уже вернулся из Соколова. Но дверь дома оказалась незапертой. Я шагнул через порог и наткнулся на что-то мягкое. Включил свет. У порога с раздробленным черепом лежал Казимир. Я, конечно, испугался и выскочил из дома...
Черевач замолчал, потом попросил у меня сигарету. Я протянул ему пачку «Гродно», думая над его словами. О допросах написано много умных статей, брошюр, диссертаций. В них все разложено по полочкам, как у хорошей хозяйки в буфете: здесь крупа, там соль, тут перец, а вот в этой баночке – горчица... Но еще никто толково не написал о главном – где в показаниях свидетелей, потерпевших, подозреваемых кончается правда и начинается ложь или наоборот; как и каким способом найти эту невидимую грань? Бывает, что закоренелый преступник правду расскажет скорее, чем иной свидетель. Общеизвестно, что труднее всего допрашивать человека, судьба которого зависит от его же собственных показаний, как, например, вот этого Черевача. Что это – тонко продуманный ход или же правда? Я спросил:
– Почему вы сразу не заявили об увиденном в доме Дивнеля? Ведь вы же утверждаете, что не причастны к этому преступлению!
– Откровенно говоря, не думал, что вы меня быстро нащупаете. И потом слишком уж у меня подмоченная репутация, чтобы сразу же не вцепились в мою персону, как в подозреваемого в убийстве...
Что ж, резонно. Я предугадывал такой ответ. Но вслух сказал другое:
– А вам не кажется, что слишком уж много случайностей произошло с вами в тот день: встреча с Дивнелем в городе, случай вас свел с Рогачевским. И еще одна, наиболее загадочная случайность – вы первым оказались на месте совершенного преступления! Как это понять?
– В этой жизни многое построено на случайностях, – подумав, ответил Черевач.
Мы молча курили, и каждый из нас думал о своем. Я размышлял над вопросом: как поступить с Черевачом? Задерживать его у меня нет достаточных оснований, отпускать тоже опасно – ищи потом его, как ветра в поле! Человек без определенного пока места жительства...
Правду здесь рассказал Черевач или это не что иное, как тщательно продуманная, взвешенная на чувствительнейших весах ложь, похожая на правду? Правда или ложь? И чем закрепить первое или опровергнуть второе? Чем именно, какими доказательствами?
– Второго июня вы были в этой одежде? – спросил я. Черевач молча кивнул. Я сказал: – Мне придется изъять вашу одежду и обувь для производства биологической экспертизы.
Черевач вздрогнул, столбик пепла упал ему на колени.
– Хорошо, – покорно согласился он, аккуратно стряхнул в ладонь пепел и вместе с погасшей сигаретой положил в пепельницу.
6Из управления внутренних дел к нам для оказания помощи в раскрытии убийства Дивнеля прибыл старший оперуполномоченный ОУР майор Неклюдов. Пять лет назад, после окончания Минской высшей школы МВД СССР, меня направили начальником отделения уголовного розыска Соколовского РОВД, а Неклюдову предложили работу в областном аппарате. С тех пор мы встречались редко, чаще всего в УВД. Зона, которую обслуживал Неклюдов, включала северную группу районов. Потому, естественно, я поинтересовался:
– Какими судьбами к нам, Костя?
– Ваш зональник майор Петров с острым панкреатитом слег в госпиталь, поэтому направили меня. А ты что, недоволен моим приездом? – Неклюдов снял очки, кусочком замши стал протирать стекла. – У меня и в своей зоне работы по горло, но приказ есть приказ...
– Да мы и сами бы разобрались!
Неклюдов нацепил на нос очки, прошел к столу, по-хозяйски уселся на мое место, тоном выговора сказал:
– Однако пока ничем не можете похвастаться! По пути с автовокзала я зашел к Гурину, тщательно изучил уголовное дело. На мой взгляд, ты допустил ряд серьезных ошибок в раскрытии убийства. Во-первых, не отработана версия: к преступлению могла быть причастна Данута Дивнель. Во-вторых, ты почему-то без согласования с прокурором отпустил Черевача. А ведь против него есть улики!
– Косвенные улики, – бросил я. – Оснований для его задержания нет.
– Это еще как сказать! – Увеличенные линзами глаза Неклюдова хмуро смотрели на меня. – Уже одно то, что Черевач оказался на хуторе, говорит о многом. А сейчас он, оставаясь на свободе, сделает все возможное, чтобы скрыть следы преступления. Соображаешь? И вообще, как тебе известно, преступления, а тем более такие опасные, как убийства, надо раскрывать по горячим следам. И если упущен момент, работа затягивается и потом уже трудно установить и изобличить преступника...
– Вот ты и научи нас, провинциалов, как надо раскрывать преступления по горячим следам.
– Тут готовых рецептов еще не выработано. Надо мозгами шевелить...
– Знаешь, как-то один король на просьбу о помиловании двух преступников, один из которых был осужден к двадцати годам каторги, а второй – к лишению свободы пожизненно, ответил: «Обоим сократить срок наполовину». Вот чиновники и стали в тупик: как быть? С первым ясно, а вот как сократить срок осужденному к пожизненному заключению?
– А в самом деле, как? – заинтересовался Неклюдов. – Кто знает, сколько он проживет?
– Вот и пошевели мозгами, – улыбнулся я. – По-моему, безвыходных положений не бывает.
– Ладно, не тяни, – нетерпеливо сказал Неклюдов. – У нас с тобой сейчас каждая минута на счету.
– Один из чиновников решил просто: пусть осужденный сутки проводит в тюрьме, а вторые на свободе.
– Верно и просто! – удивился Неклюдов.
– Вот именно. А человек с высшим юридическим образованием не мог решить этого казуса.
– А ты не ерничай, Игорь. Не забывай, что я все-таки представитель областного аппарата. Могу ведь при случае шепнуть начальству о твоей строптивости, и пиши пропало – звания, должности...
Неклюдов шутил. И шутил по-прежнему неуклюже. Костя вообще не понимал шуток, за что нередко в школе и становился их объектом. А в школе юмористов хватало!..
– Дело, Костя, не в должностях и званиях. Дело сейчас в принципе: мы не можем позволить долго разгуливать на свободе человеку, совершившему такое преступление! И где гарантия, что сегодня или завтра он не пойдет на новое злодеяние? Поэтому ты прав: у нас сейчас каждая минута на счету...
Неклюдов достал из своего портфеля блокнот, ручку и деловым тоном спросил:
– Надеюсь, план дополнительных оперативно-розыскных мероприятий и следственных действий по делу разработан?
– Да. Вчера начальник отдела утвердил.
Я вытащил из сейфа папку с бумагами, протянул ее Неклюдову. Тот основательно уселся за стол, начал дотошно изучать мой план работы, делая в своем блокноте какие-то пометки. Через полчаса он вернул мне папку, заявил:
– Версий много, но все они носят поверхностный характер, требуют конкретизации. Если не возражаешь, я сегодня же займусь корректировкой плана.
– Сделай одолжение, буду весьма признателен.
Неклюдов покосился на меня, видать, проверяя, что я вложил в сказанное, но промолчал.
В кабинет заглянул дежурный по отделу:
– Извините, но тут принесли акт биологической экспертизы.
Старший лейтенант еще не успел договорить, как его папка оказалась в руках Неклюдова. Он торопливо раскрыл ее и буквально впился глазами в заключение эксперта, затем удовлетворенно потер руки и сказал мне:
– Вот тебе, Игорь Иванович, и финал: на одежде и обуви Черевача обнаружены следы крови, группа которой совпадает с группой крови Дивнеля!
– Но Черевач одежду и обувь мог запачкать кровью, когда зашел в дом убитого.
– А почему он вообще оказался в Соколове? Ведь при освобождении в колонии ему выписаны документы в Толочинский район.
– Приехал к знакомой женщине.
– А может быть, к Дивнелю? – Неклюдов снял очки, и его близорукие глаза беспомощно уставились на меня. – Как бы там ни было, а Черевача надо проверять и проверять!
– Проверять, конечно, надо, – согласился я. – Но это одна из версий. А мы все еще никак не можем нащупать мотив преступления. Вот что меня заботит в первую очередь. Пока работаем вслепую, словно с завязанными глазами. А время идет, и убийца на свободе!..
Неклюдов надел очки, вышел из-за стола и начал расхаживать по кабинету. Остановился против меня, спросил:
– Устал, Игорь?
– Есть немного, – признался я. – Последние дни мало спал.
– Знаешь что? – Неклюдов присел рядом со мной, и его тонкий, похожий на клюв ворона нос уставился мне куда-то в висок, а глаза за стеклами очков что-то искали на потолке. – Ступай домой, отдохни. Все равно ведь ничего срочного пока нет. А я тут посижу над планом работы. Лады?
Предупредив дежурного, что в отделе сегодня уже не появлюсь, я вышел на улицу – побродить, подышать свежим воздухом.
Только что отшумел короткий, но сильный дождь. Капало с деревьев, и солнце дробилось в лужицах стоявшей на асфальте воды, которую расплескивали колеса проносившихся по улице машин.
По тротуару неторопливо шли со смены рабочие хлебозавода. Парило. Я ослабил галстук, повесил на руку пиджак и смешался с потоком рабочего люда, чувствуя себя тут, однако, инородным телом. Эти люди добросовестно отстояли на своих рабочих местах смену, произвели энное количество материальных ценностей, которые сегодня же в виде хлебобулочных изделий для удовлетворения потребностей населения, в том числе и моих потребностей, поступят на прилавки магазинов. А что произвел я за свой рабочий день? Ровным счетом – ничего! И они, эти уставшие за смену люди, вправе спросить с меня за все мои промахи и упущения. Ведь я поставлен охранять от преступников созданные рабочими руками материальные ценности, а также жизнь, здоровье и достоинство людей. И выходит, плохо выполняю возложенные на меня обязанности...
Постукивая каблучками по тротуару, меня обогнали две девушки и нырнули в тенистую аллею парка. Его раскрашенная всеми цветами радуги арка, словно на смотринах, шагнула за пешеходную дорожку, на площадь. Я тоже свернул в парк.
На открытой веранде павильона «Лето» продавали бочковое пиво. Я пристроился в хвосте очереди. Буфетчица – маленькая, пухлая, как пышка, женщина – улыбнулась мне. Года два назад из буфета столовой, где она тогда работала, украли продукты и деньги. Следов вора не обнаружили. Появилась версия: кражу, чтобы скрыть недостачу, симулировала заведующая буфетом. В райпотребсоюзе, да и у нас в отделе, нашлись горячие головы, заставили заведующую буфетом погасить недостачу. А спустя месяц мы все-таки нашли вора, заодно восстановили и доброе имя буфетчицы. С тех пор к работникам уголовного розыска она питает особую симпатию.
Забирая с мокрого прилавка сдачу, я спросил:
– Соня, пива еще много?
– Уже кончается. А что?
– Поговорить надо.
Сзади напирала очередь. Кто-то нетерпеливо сказал:
– Давай, шевелись, милейшая! Шуры-муры потом разводить будешь. Время – деньги.
– Граждане, не становитесь! Пиво кончается, – сказала буфетчица.
Очередь, хвост которой уже загнулся за выступ веранды, недовольно загудела. Я забрал с прилавка бокал с пивом и начал осматриваться, где присесть.
– Эй, хлопец! – кто-то осторожно потянул меня за рукав. Я оглянулся. За столиком сидели двое мужчин пенсионного возраста.
– Садись к нам, есть местечко, – сказал один из них с седым ежиком на голове и, сдвинув в сторону пустые бокалы, толкнул своего напарника: – Подвинься чуток, Макарович!
Я присел к столику. Мужчина с ежиком пододвинул ко мне лежавшие на газете кусочки сухой воблы, кивнул:
– Угощайся! – И как старому знакомому сообщил: – Мы тут с Макаровичем премию обмываем, точнее, лишнюю тройку пропиваем. Нам сегодня за рацпредложение на двоих сорок три рубля в бухгалтерии отвалили. Я заодно и Макаровича воспитываю, точнее, это самое, отучаю от крепкого спиртного...
Худощавый, с лысой головой и морщинистым, как печеное яблоко, лицом Макарович тихонько вздохнул и, привстав со стула, бодро спросил своего приятеля:
– Слышь, Семенович, может, все-таки сбегаю, а? Я мигом. Вот и товарищ за знакомство с нами...
Но Семенович прикрикнул на него:
– Сиди! Я вот тебе сбегаю! Тоже мне гонец выискался. – И пояснил мне: – Печень у него.
– А у тебя сердце. Вот! – ткнул приятеля в грудь Макарович.
– Правильно, сердце у меня. Потому и не пью, берегу свое сердце. А ты свою печень не уважаешь, не ценишь ее.
– Почему не ценю, почему не уважаю? – закипятился Макарович. – Очень даже ценю и уважаю. Сам знаешь, со Дня Победы в рот не беру ничего, кроме пива.
– Пива тоже нельзя при печени.
Они еще долго спорили, забыв про меня. Перешли на семейную тему, потом начали спорить о заводских делах. Они, видно, спорили уже не первый год. Я потягивал пиво, с улыбкой смотрел на стариков и чувствовал, как постепенно меня отпускает хандра и настроение начинает проясняться, как солнышко из-за тучи. Старики неожиданно, как и начали, прекратили спор, дружно допили пиво, так же дружно стукнули бокалами по столу и встали.
– Извини, брат, – сказал мне Семенович. – Оно, конечно, можно было бы за компанию хлопнуть еще по бокалу, да, вишь, пиво уже кончилось. – Он протянул мне широкую мозолистую ладонь и неожиданно сказал: – А я тебя знаю. На заводе консервном ты у нас весной выступал, говорил о росте преступности. – И спросил: – Плохо, это самое, с убийством продвигается дело?
Я удивленно уставился на старика: откуда ему известно? А он невозмутимо сказал:
– Ты не тушуйся, а вот простого народа держись. Мы знаем, трудно вам приходится иной раз. Если нужна помощь, приходи на завод, спроси Митрофанова. Точнее, Семеновича спроси, не всякий сморчок и знает меня по фамилии. А про убийство мне вчера в райкоме сказали. Ладно, бывай здоров! Пошли, Макарович.
Старики ушли. Я проводил их взглядом и тоже встал. У выхода встретил буфетчицу Соню. Запахнув на груди белую, в подпалинках ржавчины куртку она спросила:
– Вы что-то хотели сказать мне, Игорь Иванович?
– Совершенно верно, Соня. Дело вот в чем...
7Утром в отделе меня встретил Неклюдов, сказал:
– А Черевач сдержал данное тебе слово, не уехал. Я вчера занялся им вплотную.
– Ну и как, успешно?
– А вот читай, – Неклюдов протянул мне исписанный мелким, убористым почерком стандартный лист бумаги, на котором четкими буквами был выведен заголовок: «Явка с повинной». И далее в сжатой форме рукой Черевача было написано его признание в убийстве Дивнеля.
Начал Черевач с того, что уже рассказал мне: взял такси, поехал к Дивнелю. Возле хутора сказал таксисту подождать, а сам пошел на хутор. Дивнель уже спал, но открыл быстро. Войдя в комнату, Черевач потребовал вернуть карточный долг. Дивнель отказался. Между ними произошла ссора, затем драка, во время которой Черевач, будучи сбит Дивнелем с ног и прижат к полу, сумел вырвать у противника из рук молоток. Им и нанес удар Дивнелю по голове...
– Вообще-то логично, – сказал я Неклюдову. – Ты поработал здорово. Имею в виду детали. Осталось найти молоток...
Неклюдов, наверное, не уловил в моих словах иронии, с деланным безразличием кивнул:
– Ничего сложного в этом деле не было. Просто я доходчиво разъяснил подозреваемому статью 37 Уголовного кодекса БССР...
Я уже и сам догадался, что без толкования этой статьи, в которой перечисляются обстоятельства, смягчающие ответственность, не обошлось. Наверное, тут произошло вот что. Черевач, неглупый человек, столкнувшись с напористой дотошностью Неклюдова, понял: у него нет доказательств своей невиновности, обстоятельства явно говорили не в его пользу. А чистосердечное признание суд учтет при назначении меры наказания. Видать, такой выход и подсказал Черевачу Неклюдов...
Я достал из кармана записную книжку, нашел нужную страничку и прочитал вслух:
– «При исследовании доказательств мы должны исходить из предположения о невиновности подозреваемого до тех пор, пока имеющимися в деле фактическими данными не будет доказано обратное. Предположение о невиновности подозреваемого и есть презумпция невиновности...» Эти слова, Костя, я записал много лет назад на лекции профессора Амлинского. Он, если помнишь, постоянно внушал нам: работник уголовного розыска должен обладать требовательностью в отборе материала, трезвой критичностью в его оценке...
– Стало быть, ты не веришь в виновность Черевача? – уточняюще спросил Неклюдов.
– Сомневаюсь в его виновности. А уж коль возникли сомнения, их нужно тщательно проверить. Это ведь страшно, когда в наше время из-за чьей-то халатности либо душевной тупости человек может пасть жертвой судебной ошибки! За такие вещи тех, кто с умыслом или без умысла сделал такое, по-моему, мало расстрелять!
Неклюдов пожал плечами, сказал:
– Зачем такие эмоции? Я же к нему незаконные методы допроса не применял, он сам написал явку с повинной! И к тому же против него такие улики, как кровь...
Я промолчал. Неклюдов не был карьеристом, наоборот, насколько я знаю его, отличался скромностью. Как-то в годы учебы в Минске он, не дрогнув, пошел один на вооруженных ножами насильников и задержал их. Об этом в школе узнали спустя неделю от прокурора района, сам же Неклюдов промолчал о случившемся, как, впрочем, не рассказал он и о спасенном им на пожаре ребенке. Но вот от поспешности принимаемых решений он, видать, так и не избавился...
– Что прикажешь делать с Черевачом? – нарушил затянувшееся молчание Неклюдов.
– Возьми от него подписку о невыезде, будем тщательно проверять его на причастность к убийству.
– А если он сбежит?
– Убеди его не делать этого, – усмехнулся я. – Сумел же убедить его взять на себя убийство!
Неклюдов разозлился, бросил на стол явку с повинной, прихлопнул по ней ладонью, жестко сказал мне:
– Посмотрим, кто из нас окажется прав! В белых перчатках преступников не ловят!..
С Гуриным мы занялись изучением архивных уголовных дел на судимых за убийство, грабежи и кражи. Большинство из этих людей после отбытия срока наказания проживало за пределами нашего района. В местные органы внутренних дел ушли запросы о проверке, где эти люди находились в момент совершения убийства.
Борис собрал со стола бумаги, аккуратно сложил их в папку, неторопливо завязал ее тесемки и, откинувшись на спинку стула, задумчиво потер подбородок, сказал:
– Возможно, все-таки прав Неклюдов? А мы с тобой ломаем головы, велосипед изобретаем. Ведь против Черевача такие веские улики, как кровь убитого на одежде и обуви!..
– Знаешь, Борис, – устало ответил я, – один умный человек заметил: то, что слишком правдоподобно выглядит, обычно не согласуется с истиной, а она редко когда лежит на поверхности, особенно в нашем деле. Франс не случайно утверждал, что наиболее правдоподобно выглядит документ, который подделан...
– Что ты этим хочешь сказать? – насторожился Гурин.
– Я хочу сказать, что кровью Черевач мог запачкаться, когда зашел в дом. Ты же видел брызги крови на стенах, на дверной коробке и на шкафу!
«На шкафу... – я еще раз мысленно повторил это слово, пытаясь поймать ускользавшую мысль. – Шкаф... Стоп! В нем хранились пропавшие триста рублей! Та-ак...»
Словно угадывая мои мысли, Гурин, все так же потирая подбородок, медленно сказал:
– Черевач утверждает, что свет в комнате зажег он. Погожельская обнаружила убитого Дивнеля, когда в комнате уже горел свет. Стало быть, если поверить в искренность Черевача, она туда зашла после него. Значит, деньги...
– Да, Борис. Их могли взять только трое: преступник, Черевач либо Погожельская...
– Если они там были, эти деньги, – вздохнул Гурин и спросил: – Ты у Черевача интересовался, знал ли он художника по имени Пантелей?
– Спрашивал. Не знает. Говорит, что, когда Дивнеля перевели в их отряд, он вроде вспоминал о каком-то художнике. Впрочем, художник уже установлен.
– Каким образом? – поинтересовался Борис.
– Из колонии, где отбывал срок наказания Дивнель, пришел ответ на мой запрос. Григорьев Пантелей Егорович после освобождения убыл на постоянное место жительства в город Орел. Послал запрос туда. Откровенно говоря, ответа жду с нетерпением...
Гурин вытащил из лежавшей на столе пачки сигарету, но закуривать не стал – повертев в пальцах сигарету, опять сунул ее в пачку, спросил:
– А что у нас есть против Григорьева? Даже если он и приезжал в Соколово, то попробуй докажи это! Если не глуп, то следов постарается не оставить. В гостинице, конечно, не зарегистрирован?
– Нет. Я проверял. Но мог ведь быть и под другой фамилией! Мог и вообще провести ночь где-либо в ином месте, если, конечно, задерживался в нашем городе: ему проще не задерживаться, сразу исчезнуть...
Гурин не ответил, думая о чем-то своем.
Ответ из Орла поступил утром. Четыре строчки на телетайпной ленте: «Григорьев Пантелей Егорович 30 мая с. г. за мелкое хулиганство арестован на 15 суток...»
Значит, алиби у Григорьева железное! Лопнула и эта цепочка. Настроение у меня окончательно испортилось.
Около часа дня, когда я собирался идти в столовую, неожиданно пришел Митрофанов. В новеньком светлом костюме, с планкой орденских колодок на груди, он выглядел нарядно, празднично, и я невольно спросил:
– Ради чего это вы, Семенович, принарядились?
– Да вот, понимаешь, в пионерском лагере был. О войне детишкам рассказывал. Уговорили еще и в ГПТУ выступить, вот и заглянул к тебе по пути. Есть один разговор, точнее, про одного жулика. Хочу сказать, сделал пометку, может, пригодится. Работал у нас раньше на консервном такой Кондрашук Иосиф. Темная личность, скажу тебе. Сидел после войны. Недолго у нас проработал, но память о себе плохую оставил. И на руку нечист был, и выпить не дурак. Лечился от алкоголя. Избавились мы от него осенью прошлого года. Сейчас в горпо грузчиком работает, товары, точнее, по магазинам развозит. Вот вчера на заводе и зашел разговор о нем. Рабочие наши говорят: костюм себе новый купил, а сыну мотоцикл. Да и в рестораны начал заглядывать, хотя раньше копейки за душой не имел. Ты, это самое, приглядись к нему, может, куда залез? Да и другое имей на примете: может, он и кокнул того Дивнеля. Вроде знаком с ним был, по пьянке как-то объяснялся нашему грузчику Петру Кулажину. Говорил: вроде у этого Дивнеля грошей мильены... Да, к этому Кондрашуку недавно мужик один подозрительный приезжал. Родственник или знакомый, точно я не разузнал. Точнее, мне об этом тоже сегодня Кулажин сказал...
О Кондрашуке мне уже говорила вчера буфетчица павильона «Лето». В последние дни он стал часто захаживать туда, сорит деньгами, угощает других.
Необходимые сведения о Кондрашуке мы уже собрали. В сорок пятом судим за связь с бандами. В последние годы трижды лечился от алкоголя. Зарплату получает жена, поэтому денег у него быть не должно.
– Спасибо, Семенович, – поблагодарил я Митрофанова.
– Да чего там! – смущенно отмахнулся он. – Мы все должны помогать вам. Задача у нас одна. – И предложил: – Пойдем, поговоришь с Кулажиным. Я его предупредил.
Петр Иванович Кулажин, пожилой, седоволосый мужчина, ждал нас на проходной консервного завода. Мы зашли в конторку мастера, и Кулажин неторопливо и немногословно рассказал мне:
– С Кондрашуком живу по соседству. Забор к забору. Ну, как соседи, хорошие отношения поддерживаем. Правда, не так уж и дружны, но иногда встречаемся. Вышли как-то покурить с ним на улицу, он и говорит: «Недавно узнал такое об одном мужике, что, если бы тот знал, сразу бы десяток тысяч отверстал, чтоб только молчал!» Я еще спросил: «А кто такой?» Он выпивши крепко был и говорит: «Есть такой, на хуторе живет, прохиндей. Но я из него душу выколочу, будь спокоен!» Постояли, покурили, а Кондрашук опять говорит: «Золото у этого Казика есть. Знаю, откуда оно. Только вот как тряхнуть его? Мужик твердый, на испуг не возьмешь!» Я тогда не обратил на это внимания: чего с пьяного возьмешь? И вот сегодня, когда Семенович рассказал об убийстве старика на хуторе, припомнил я тот разговор с Кондрашуком. Вспомнил, что примерно неделю назад у него две ночи ночевал какой-то мужчина, а потом у Кондрашука вдруг деньги появились.
– А вы сами видели этого гостя?
– Видел раз, когда он умывался во дворе, но не обратил на него внимания: гость и гость...
Я уточнил у Кулажина еще некоторые детали и вернулся в отдел. Там меня ждало сообщение на мой запрос в Витебск. Оказывается, убитый при загадочных обстоятельствах Дивнель Казимир Иосифович еще в апреле 1946 года пропал без вести при ликвидации банды атамана Гальченки, действовавшей на территории западных областей Украины. Тогда Дивнель служил в войсках НКВД. Более того, как сообщили из Витебска, там на одной из улиц и ныне живут и здравствуют две старших сестры Дивнеля.
Я помчался в прокуратуру к Гурину. Никогда не терявший самообладания Борис, прочитав сообщение из Витебска, удивленно свистнул и после долгой паузы сказал:
– Тут не только уголовщиной пахнет. Тут, чувствую, иным душком отдает. Нужно срочно связаться с работниками КГБ и немедленно выслать в Витебск фотографию Дивнеля!
Фотографию Дивнеля в Витебск направили нарочным. А утром поступил ответ: сестры Дивнеля не опознали в изображенном на фотографии мужчине своего брата. И события закрутились, замелькали, как кадры кинохроники.
Для расследования убийства человека, присвоившего себе фамилию Дивнеля, была создана полнокровная оперативная группа. В состав ее вошли и работники комитета государственной безопасности. Мы с Гуриным срочно вылетели на Украину.
