Текст книги "Презумпция невиновности"
Автор книги: Анатолий Мацаков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
Улицу Солнечную оцепил наряд милиции, сдерживавший гудевшую, как потревоженный улей, толпу. Патрульная машина с распахнутыми дверцами стояла на тротуаре, уткнувшись буфером в угол дома. Возле нее кружился эксперт-криминалист, щелкал затвором фотоаппарата. Второй эксперт, присев на корточки, с лупой в руке рассматривал тротуар с пятнами крови. Прокурор района Борис Гурин молча кивнул нам с Соколовским и опять повернулся к заместителю начальника Советского РОВД подполковнику Саватееву, что-то тихо продолжал говорить ему. Саватеев внимательно слушал и, как заведенный, согласно кивал головой. Я подошел к ним. Саватеев, высокий полноватый мужчина с обозначившимся брюшком и тонким, похожим на клюв ворона носом, который никак не гармонировал с его полным лицом и пухлыми женскими губами, козырнул мне и тихо сказал:
– Кто бы мог подумать, что так случится!
– Об этом, в первую очередь, должны были подумать лично вы, Алексей Иосифович, – жестко отозвался я. – Именно вы отвечаете за патрульно-постовую службу!
– Товарищ полковник, на каждом совещании и разводе, на инструктажах говорим о бдительности, о взаимодействии с дежурной частью, оперативной группой, другими службами нашего и соседних отделов, – начал оправдываться подполковник.
– Значит, плохо говорите, если ваши слова не доходят до подчиненных! Где преступник?
– Ищем. Работают оперативные группы. Район оцеплен, выходы перекрыты, ведем проческу...
Подполковника Саватеева я недолюбливал. Звезд, как говорится, с неба он не хватал, но умел преподнести работу в самом выгодном свете, великолепно уживался с любым начальством, никогда ни в чем не перечил ему. Но зато с людьми, которые не могли оказать влияния на его карьеру, поступал наоборот. Как-то мне довелось быть свидетелем разговора Саватеева с его бывшим начальником. Говорил он с ним снисходительно-насмешливо, с этаким ерническим балагурством, что я не выдержал, сделал Саватееву замечание. Тот даже удивился: «Владимир Никитич сейчас пенсионер, и к чему тут чинопочитание!..»
– Что предпринято для установления личности преступника?
– Видите ли, товарищ полковник, мы принимаем все зависящие от нас меры, но пока все безрезультатно.
Гурин достал сигареты, протянул мне пачку. Мы закурили. Борис начал рассказывать:
– Был в больнице, говорил с Анисько и Белоноговым. Все произошло до банальности просто. Сержанты объехали патрульный участок раз, другой. На площади Ленина Белоногов тронул локоть сидевшего за рулем Анисько: «Посмотри, Саша, вон на того высокого молодого мужчину в синей куртке. Похож на угонщика, о котором говорили на инструктаже...» Сделали еще круг по площади, убедились, что приметы совпадают. Решили – надо проверить. Белоногов подошел к подозреваемому, представился, попросил предъявить документы. Их у того не оказалось. Тогда Белоногов предложил мужчине поехать в отдел. Сам понимаешь, личный обыск на глазах стоявших на остановке людей делать было невозможно. Да и подозреваемый не сопротивлялся, покорно пошел к машине...
– Почему же не вызвали оперативную группу?
– Этот вопрос я тоже задал сержантам. Говорят, не были уверены, что задерживают именно преступника – мало ли бывает похожих людей, – да еще по словесному портрету!.. В милицейский «уазик» мужчина и Белоногов сели бок о бок. Опасности работники милиции не чувствовали. Задержанный вел себя спокойно. Когда машина свернула на улицу Солнечную, Белоногова по инерции отклонило к боковому стеклу, и в этот момент он уловил молниеносный жест сидевшего рядом мужчины; почувствовал, как боль обожгла шею. В следующее мгновение увидел занесенный нож над затылком Анисько, успел подставить руку. Анисько обернулся на предостерегающий вскрик, но удара ножом не избежал, не успел... Он выпустил руль, машина уткнулась в стену дома. На какой-то миг Анисько удалось схватить бандита за руку, сдавить, нож выскользнул из разжатых пальцев. Но преступник навалился на него всем телом, начал рвать из кобуры пистолет. Завладев оружием, преступник выстрелил в пришедшего в себя и пытавшегося дотянуться до рации Белоногова. Анисько в это время лежал без сознания – раны и короткая, но яростная борьба с бандитом сделали свое дело...
– А Белоногов?
– Он успел оттолкнуть руку преступника с зажатым в ней пистолетом, и пуля прошла мимо. При осмотре обнаружили ее потом в борту машины. Очевидно, при ударе заклинило гильзу – ее на месте происшествия не оказалось – и вторично оружием бандит уже не сумел воспользоваться, трусливо бежал...
– Стало быть?.. – вопросительно посмотрел я на Гурина.
– Стало быть, встречи с милицией он очень испугался, потому и решился на такое...
– Может быть, был одурманен алкоголем, наркотиками?
– По утверждению Белоногова и Анисько, был трезв. Что же касается наркотиков, определит судебно-медицинская экспертиза, когда задержим преступника...
На город опустился тихий и теплый вечер. Вспыхнули уличные фонари, засветились и окна домов. Стоявшая за оцеплением толпа шевелилась, волновалась, шумела.
Гурин посмотрел на неяркую россыпь звезд на потемневшем небе, спросил:
– Что будем делать?
– Искать преступника. Думаю, он далеко не ушел, где-то отсиживается. Нужно тщательно проверить дворы, подъезды, подвалы, чердаки и другие места, где он может скрываться, поговорить с людьми. Многое бы, конечно, прояснилось, если бы установили личность этого подонка...
– Итак, – подвел итог Борис, – можно считать, что угон автомашины «Жигули» и разбойное нападение на патрульно-постовой наряд милиции раскрыты. Осталось найти и задержать преступника, установить его личность.
– Ты не совсем прав, – возразил я. – В теории преступление считается раскрытым, если даны ответы на шесть вопросов: где, когда и как совершено преступление, против кого, почему и кем совершено. Ответы на первые четыре вопроса мы уже получили, хотя, впрочем, для этого ровным счетом ничего пока не сделали. Осталось ответить на два последних и самых трудных.
Гурин промолчал, опять вытащил из кармана пачку сигарет.
Из-за угла вынырнул мой заместитель подполковник Козловский, быстрым шагом подошел к нам с Гуриным, сообщил:
– Город взбудоражен. Ходят самые невероятные слухи, домыслы, предположения. Но, кажется, отыскался след этого негодяя! Одна женщина видела, как час назад в подъезд дома номер четырнадцать вскочил мужчина, схожий по внешности с разыскиваемым. Женщина обратила на него внимание потому, что был он в сильном возбуждении и куртка его была запачкана чем-то красным, похожим на кровь...
– Где этот дом? – встрепенулся Гурин.
– По этой же улице, метрах в трехстах.
– Пошли! – решительно сказал Борис и повернулся к выжидательно смотревшим на Козловского членам оперативной группы, кивнул им: – А вы, ребята, продолжайте осмотр, но держите с нами постоянную связь.
Это был старый двухэтажный дом, которых в городе остались считанные единицы. Второй этаж, точнее, деревянная надстройка, был наполовину короче первого, и два его окна выходили на крышу, остальные – во двор и на улицу.
Дом как бы замер, притаился. Двор тоже был безлюден, но я знал, что сейчас за каждым нашим шагом из своих укрытий следят оперативники. Наверняка наблюдает за двором и подходами к нему и вооруженный преступник, если, конечно, он нашел пристанище именно в этом доме.
– Вадим, а женщина не могла ошибиться? – спросил я Козловского. Тот неуверенно пожал плечами.
– Да-а, – протянул Гурин. – Темна вода во облацех! Нужно проверить, здесь ли этот тип, иначе зачем тратить впустую время!
– Подожди, Борис, – тронул я его за локоть. – Спешка в такой ситуации губительна. Преступник мог засесть в подвале, на лестничной площадке, в какой-либо из квартир, наконец, на чердаке...
– А что конкретно предлагаешь ты? – покосился на меня Гурин.
– Нужно поговорить с жителями.
– А как? Все равно нужно войти в дом.
– Подождем несколько минут.
Борис гмыкнул и отвернулся.
Спустя несколько минут из подъезда вышел подвыпивший мужчина, мотнул головой и с задумчивой веселостью уставился на нас (все трое мы были в штатском).
– Гражданин, уходите быстро отсюда! – свистящим шепотом приказал ему Козловский.
– Это почему я должен уходить со своего двора? – обиделся мужчина. – Не имеете права!..
– Это только у трезвых права, – с усмешкой отозвался Гурин, – а у пьяных они, как известно, под сомнением. – И уже другим тоном потребовал: – Идите вдоль стены к нам. Живо!
Мужчина молча подчинился. И тут он увидел стоявшую за углом милицейскую машину, окинул нас хмурым взглядом, покорно спросил:
– Опять в вытрезвитель?
– Уже приходилось бывать в этом заведении? – поинтересовался Гурин.
– Сегодня утром выпустили, – буркнул мужчина. – Только не знаю, каким образом оказался там. Лег спать дома, а проснулся утром в вытрезвителе...
– Это уже интересно! Расскажите, пожалуйста, – попросил Борис. – Кстати, вас как зовут? Я – прокурор района, а вот это начальник уголовного розыска области и его заместитель.
– Моя фамилия Перелайко, – наверное, поняв, что вытрезвителем на сей раз для него не пахнет, оживился мужчина. – Иван Казимирович Перелайко, токарь радиозавода. А рассказывать особо нечего. Вчера был у приятеля на крестинах его дочери. Выпили, конечно. Потом дома еще добавил. Жена как раз во вторую смену работала, а у меня в заначке бутылка была...
– А дальше?
– Лег спать. Может, в коридор выходил и соседи вызвали милицию: я пьяный дурной бываю...
– А может, Иван Казимирович, вы за следующей бутылкой в магазин ходили? – ухмыльнулся Гурин. – Как в том анекдоте. Просыпается тоже один в вытрезвителе, говорит соседу по койке: «Что за наваждение? Прикончил бутылку, разделся, лег в кровать...» Сосед отвечает: «Все верно. Но потом ты в трусах пошел в магазин за очередной бутылкой...»
Перелайко захохотал, замахал руками:
– Ой, не могу! За бутылкой голый!.. Ох!.. Надо запомнить анекдот. Хлопцы со смеху умрут...
– Запоминайте, – милостиво разрешил Борис и уже жестко сказал: – Добрый вам совет, Иван Казимирович: кончайте пьянки. Дорого они обходятся!
– Еще бы, – вытирая рукавом слезы, согласился Перелайко. – За вчерашнее на работе лишат премии, прогрессивки, тринадцатой зарплаты, да и очередь на квартиру перенесут. Я уже не говорю о тех деньгах, что заплатил сегодня за услуги вытрезвителя...
– Да я не только об этом, – перебил его Гурин и тут же махнул рукой: – Впрочем, лекцию о вреде алкоголя читать не собираюсь, тем более что из вчерашнего вы так и не сделали выводов...
– Виноват, – потупился Перелайко. – Выходной у меня сегодня. Голова прямо-таки разваливалась после вчерашнего, вот и принял малость...
В разговор вступил Козловский.
– Вы в этом доме живете? – кивнул он на подъезд четырнадцатого дома.
– В этом, – повернулся к подполковнику Перелайко. – Вторая квартира, на первом этаже. А что?
– Где вы находились в течение последнего часа?
– Дома сидел у телевизора.
– Не видели, заходил кто-нибудь из посторонних в подъезд?
– Какой-то шалый мужик заскочил, чуть с ног меня не сбил, когда я шел в подвал. Чокнутый он, что ли?
– Как он выглядел?
– Не рассмотрел я его! В подъезде темно было...
– В какое время вы его видели?
– Примерно час назад.
– Где этот мужчина?
– А дьявол его ведает! На второй этаж пожал.
– Сколько квартир на втором этаже?
– Одна. Там живет семья Зеленских – муж, жена и двое маленьких детей.
– Где сейчас Зеленские?
– Час назад видел Петра во дворе с детьми, а где он сейчас, не знаю.
– Чердак у вас открыт?
– Утром был на замке, а как сейчас, не знаю.
Гурин, внимательно слушавший разговор Козловского с Перелайко, уточняюще спросил:
– Иван Казимирович, может, все же заметили что-либо броское во внешности этого мужчины?
– Да это же мгновение было, товарищ прокурор. Буквально несколько секунд. Здоровенный такой мужик в темной куртке...
– Вам нельзя возвращаться в дом, – предупредил Перелайко Борис.
– Почему? – удивился тот.
– Там вооруженный преступник. С ним вы и столкнулись в подъезде...
Перелайко растерянно, с открытым ртом уставился на Гурина. В это время следивший за окнами дома Козловский сказал:
– Женщина в квартире первого этажа подает какие-то сигналы.
Мы с Борисом осторожно выглянули из-за выступа стены. В окне увидели средних лет женщину. Пальцем левой руки она сверлила висок, а правой рукой показывала на потолок.
– Все ясно, – возбужденно произнес Гурин. – Преступник в квартире второго этажа и держит под дулом пистолета семью Зеленских. Нужно прорываться в дом, выселять жителей и попытаться убедить преступника сложить оружие. Брать его в квартире нельзя, иначе натворит беды.
– Выселять людей придется и из соседних домов, – предложил Козловский. – Мало ли что может произойти. Преступнику терять-то нечего!
– Согласен, – кивнул Борис. – Сейчас проинструктируем группу захвата и начнем операцию.
3В подъезд опергруппа проникла без происшествий. Организованно вывели жителей. Преступник не подавал признаков жизни. В квартире Зеленских стояла зловеще-тревожная тишина.
Вернулся из больницы подполковник Саватеев, смущенно доложил нам с Гуриным:
– Сержанты Анисько и Белоногов опознали преступника на фотографии в альбоме...
– Это можно было сделать еще вчера, – бросил реплику Гурин.
Саватеев покосился на него, продолжал:
– Это Кормилов Олег Александрович. Возраст двадцать шесть лет, дважды судим за хулиганство. С женой разведен, имеет сына в возрасте три года. Живет с родителями. Мать на пенсии, отец работает инженером на комбинате строительных материалов. Сам Кормилов несколько месяцев не работал...
– Точнее, сколько времени он не работал? – опять спросил Борис.
– Около года, – тихо сказал Саватеев и покаянно вздохнул.
– Почему не приняли мер к его трудоустройству? – в голосе Гурина слышалось стылое железо. – Ведь, судя по фотографии в альбоме, он стоял у вас на учете, так?
– Стоял. Мы разберемся, товарищ прокурор, примем самые жесткие меры к виновным! В первую очередь накажем участкового Бабича. Кормилов живет на его участке...
– Нет уж, подполковник Саватеев, – вдруг охрипшим голосом сказал я, чувствуя, как меня захлестывает бешенство. – На этот раз служебное расследование будет проводить УВД, если даже не Министерство внутренних дел республики.
Гурин взглянул на меня, стиснул мое предплечье и спросил у Саватеева:
– И чем же Кормилов занимался, если на протяжении почти года не работал?
– Увлекался культуризмом.
– А что это такое – культуризм? – продолжал потрошить Саватеева Гурин. – Знаете?
– Ну, это какой-то вид спорта, – неуверенно промямлил подполковник. – Раньше он состоял в секции «моржей», зимой в Немане купался...
Борис покосился на меня, усмехнулся, сказал:
– Культуризм – французско-английская система физических упражнений с тяжестями: гантелями, гирями, штангой и так далее. Другими словами, накачивание мускулов. А зачем сие понадобилось Кормилову, можете сказать?
Саватеев не ответил. Он молча рассматривал запыленные носки своих туфлей, и на скулах у него перекатывались желваки. Несколько успокоившись, я распорядился:
– Вот что, Алексей Иосифович. Не будем терять времени. Необходимо срочно собрать по возможности самую полную информацию о Кормилове: его образ жизни, близкие связи, неприязненные отношения, склонности, особенности характера и прочее. Этим займется подполковник Козловский. Выделите ему в помощь опытных работников. Распорядитесь, чтобы сюда доставили отца Кормилова. Попытаемся через него уговорить сына сдаться. Поняли меня?
– Так точно, товарищ полковник! Разрешите выполнять?
– Выполняйте.
– Есть!
Саватеев покинул подъезд дома. Следом за ним вышли на улицу и мы с Гуриным. В квартире Зеленских горел свет, но там по-прежнему стояла бившая по нервам тишина. Борис прислонился к стене, глухо сказал:
– Боюсь, как бы этот Кормилов не натворил новых бед. От него можно ожидать всего. Такой негодяй пойдет на самое тяжкое...
– Подождем приезда его отца. Думаю, все кончится мирно и благополучно, – успокоил я Бориса. – Отсюда преступнику уже не уйти – обложили, как волка. Пойдем посидим вон на той скамейке, из окон Зеленских она не просматривается.
– Да, посидеть несколько минут не мешает, – согласился Борис. – Весь день сегодня на ногах...
– Что, работы много?
– Под завязку. Жалобы прямо косяками идут. Подавляющее большинство из них – на злоупотребления чинуш разных рангов и званий, о кооперативах, нарушениях демократических основ...
Мы присели на стоявшую возле куста сирени скамейку, закурили. Гурин продолжал:
– Недавно к нам поступила жалоба старой деревенской женщины. Ее внук, рано оставшийся без родителей, учился в кооперативном техникуме, за злостное хулиганство осужден нарсудом нашего района к двум годам лишения свободы, а его приятель, совершивший преступление вместе с ним, отделался легким испугом – получил условную меру наказания. Женщина убеждена, что здесь сказалось служебное положение его отца, ответственного работника райисполкома. Проверили: сынок высокопоставленного папаши виноват не меньше внука старой женщины...
– А как же суд?..
Гурин пыхнул сигаретой, огонек на секунду высветил его худощавое, аскетическое лицо с горбатым носом и сросшимися на переносице бровями.
– Мы часто говорим: «Суд независим...» Но это только принцип, а не реальность, – с невеселой усмешкой ответил Борис. – На практике суд зависим от многих инстанций – райкома партии, исполкома, отдела юстиции. Может ли он, например, вынести объективное решение о законности того или иного нормативного акта местных органов власти! Чего греха таить, эта зависимость по так называемой горизонтали порой сказывается и на приговорах суда. Пока суды не будут выведены из подчинения местных властей и станут подчиняться только по одной линии – «по вертикали», должного порядка у нас не будет. Да и существующая у нас избирательная система (и не только судей) желает много лучшего. Впрочем, избирательной ее можно назвать только с большой натяжкой. Ведь само слово «выборы» предполагает, что гражданин из числа нескольких кандидатов имеет право выбрать одного. А кого выбирать, если в бюллетене для тайного голосования – фамилия только одного кандидата, заранее согласованная и санкционированная в верхах!
Слушая Бориса, я вспомнил случай, произошедший лет десять назад в Соколове. Долгое время судьей в районе работал некий Подобедов. Опытный юрист, но человек невысоких моральных качеств, угодничавший перед любым начальством, он не пользовался авторитетом среди населения. И во время очередных выборов в народные судьи его «прокатили» – в большинстве бюллетеней фамилия его оказалась вычеркнутой. Это уже было ЧП, в райкоме и райисполкоме забили тревогу. Из области и республики в Соколово нагрянули разных рангов и званий представители. Выборы были признаны недействительными. В случившемся усмотрели чуть ли не антисоветский заговор. Начали искать зачинщиков. К этой работе подключили и меня, в то время начальника отделения уголовного розыска райотдела внутренних дел. Но я отказался участвовать в этой позорной, как считал, акции, за что по личному указанию первого секретаря райкома партии Николая Афанасьевича Ковалева схлопотал строгий выговор с занесением в учетную карточку за «игнорирование распоряжений райкома и халатное отношение к исполнению служебных обязанностей, запущенную профилактическую работу среди населения района».
Я напомнил об этом давнем случае Гурину.
– Помню, помню, как тогда тебя песочили, – засмеялся Борис. – Как на наше партийное собрание пожаловал сам Николай Афанасьевич, как он одергивал коммунистов, которые не считали нужным объявить тебе даже простой выговор. Кстати, был на днях в Соколове, довелось встретиться с Николаем Афанасьевичем. Он сейчас такую кипучую деятельность развил по упрочению гласности и демократии в районе, что впору ему памятник при жизни ставить! С ходу человек перестроился! Тебе привет и наилучшие пожелания просил передать, дескать, пусть не обижается – время тогда было такое...
– В гробу бы я хотел видеть этого приспособленца и демагога с его приветами!
– А ты не злись, Игорь. Ковалев ведь еще ангел по сравнению с другими деятелями, которые выползли на берег перестройки из застойного болота. Сам знаешь, немало их, к сожалению, среди нас. И не только в масштабе области или района. Небезызвестный тебе Михаил Андреевич Суслов превосходно чувствовал себя и в годы культа, и в период волюнтаризма, и в недавние времена застоя. Причем курировал не какую-то отрасль народного хозяйства, а возглавлял идеологическую работу нашей партии! Идеологию! – поднял вверх палец Борис. – Не исключаю, что Михаил Андреевич и сегодня бы держал в своих руках бразды правления, если бы не умер...
– Ты говорил, что много жалоб поступает в прокуратуру на кооперативы. В чем они заключаются, эти жалобы? – перевел я разговор на другую тему.
Гурин покосился на меня, насмешливо спросил:
– Уходишь от острых вопросов?
– Эти вопросы всю жизнь меня по рукам и ногам вязали.
– Не надо было заниматься перестройкой и гласностью, когда ими в те времена еще и не пахло. Вот и били тебя. И довольно чувствительно били!.. – Борис опять закурил и через минуту уже прежним усталым голосом сказал: – Что же касается интересующих тебя жалоб, то они в основном на сверхвысокие цены. Неделю назад пришло письмо за десятком подписей жителей улицы Горького. Там открылось кооперативное кафе, а через дорогу работает столовая общепита. Из этой столовой и поступали в кафе готовые мясные блюда и продавались там втридорога, а в столовой – только супы, овощные салаты и редко когда – котлеты. Проверкой занимались работники ОБХСС и народного контроля. Факты подтвердились. Возбуждено уголовное дело, перед исполкомом поставлен вопрос о закрытии кафе. И таких жалоб много. На местах кооперативную систему пустили на самотек...
Гурин затянулся несколько раз подряд и выбросил сигарету, зябко поежился – становилось прохладно. Помолчав, задумчиво добавил:
– Меня еще одна проблема настораживает и тревожит. Когда был в Соколове, заглянул к председателю колхоза «Искра» Бричковскому, да ты его знаешь. Дельный мужик, с хозяйской хваткой. Ввел на откормочном комплексе несколько семейных подрядов. Познакомил меня с Николайчиками: муж, жена и дочь-школьница взялись откармливать полсотни свиней. Работают по 16-18 часов в сутки. Успехи налицо: суточный привес свиней в три-четыре раза выше, чем в колхозе. Соответственно и получают за свой труд. Об этой семье телевидение сняло фильм, вчера посмотрел его. Ведущий, захлебываясь от восторга, говорил, что семья Николайчиков чуть ли не переворот совершила в животноводстве. А чему тут радоваться? Надолго ли хватит у этих людей энтузиазма, если они и впредь будут работать на износ? Они же за работой света божьего не видят! Где уж тут почитать книгу, сходить в кино, присмотреть за детьми – у них, кроме дочери, еще трое ребятишек, за которыми глаз и глаз нужен! Я уже не говорю о грубейших нарушениях норм трудового законодательства... – Борис запахнул на груди плащ и встал, начал прохаживаться взад-вперед мимо скамейки, с раздражением заметил: – Любим мы шарахаться в крайности! И нередко срываемся, недоуменно разводим руками: почему не получилось? Сколько уж было разных кампаний! В начале – ажиотаж с шумом и гамом, а в конце – пшик. Потому боюсь, как бы и сегодняшние добрые начинания не превратились в трескучую кампанейщину. Хороший, рачительный хозяин сперва тщательно подготовит почву, все до мелочей выверит, а потом уже начинает засевать ее... Проблем у нас сегодня под самую завязку. И решать их с наскока, волюнтаристски – преступно. Для этого нужны время и силы...
Возле арки остановился милицейский «уазик». Мы с Гуриным подошли к нему. Из машины с трудом выбрался пожилой, с сединой на висках мужчина и с потерянным видом застыл у дверцы.
– Александр Григорьевич? – уточнил я.
– Да, Кормилов Александр Григорьевич, – осевшим голосом ответил мужчина и достал из кармана плаща платок, принялся вытирать покрасневшие глаза с припухшими мешками под ними.
– Вам, Александр Григорьевич, рассказали, что случилось?
– Да, я уже в курсе.
– От вас требуется одно: уговорить сына сдаться, чтобы он не натворил чего-либо похуже уже совершенного им.
– Вас понял. Я готов.
По скрипучим ступенькам деревянной лестницы втроем мы поднялись на второй этаж. В квартире Зеленских по-прежнему стояла пугающая тишина. Может, преступник надеялся отсидеться и при благоприятной возможности попытаться уйти? А если он уже расправился с семьей заложников? Или же просто хочет ввести нас в заблуждение – заставить поверить, что в квартире никого нет? Примитивно, конечно, но, как говорится, надежда – это последнее, что покидает человека...
Когда приблизились к двери, в квартире заплакал ребенок, послышался стук чего-то упавшего на пол, сдавленный голос, и все опять смолкло. Рука подполковника Саватеева нервно сжала рукоятку пистолета, задвигались на своих местах и другие оперативники, кто-то из них кашлянул, на него зашикали.
Кормилов-старший трясущимися руками затолкал в карман платок и надтреснутым голосом спросил:
– Олег, ты слышишь меня?
– Громче, Александр Григорьевич! – подсказал Гурин. – Двери вон войлоком обиты.
– Олег, сынок!.. Не молчи, умоляю тебя!.. – закричал Кормилов. – Мать, когда узнала, упала в обморок, сейчас возле нее врачи... Ты слышишь меня?..
В ответ молчание.
– Олежка, родной мой!.. Выйди, отдай пистолет... Ну, посадят тебя, пусть пять-семь лет дадут, но ты еще молод... А милиционеры живы... Олег!..
Молчание.
– Сынок, не позорь нас с матерью. Ты и так нам немало горя принес... Олег, именем матери заклинаю!..
Кормилов-старший сорвал голос, закашлялся. И тут из-за двери послышался глухой голос:
– Ступай домой, отец. Я сделал выбор. Дум спиро, сперо...
– Что он сказал? – насторожился подполковник Саватеев.
– Пока дышу, надеюсь, – мрачно отозвался Гурин. – Это по латыни. Культурным старается казаться, подлец!..
Гурин тронул за рукав продолжавшего кашлять Кормилова-старшего, сказал:
– Вы свободны, Александр Григорьевич. Идите к машине, вас отвезут домой.
Кормилов ушел. И тут же на площадку поднялся подполковник Козловский. Следом за ним шел высокий, плечистый парень с бакенбардами, в расстегнутой куртке и сбитой на затылок шляпе.
– Виктор Михеенко, его близкий друг, – пояснил нам Козловский.
Но Михеенко Кормилов вообще не стал слушать, заорал:
– За сколько продался, подлый иуда?! П-шел к... – из-за двери послышалась отборная матерщина. И чуть позже: – Слушайте, легавые. Хоть всю родню мою до третьего колена включительно привезите сюда, все равно ничего не добьетесь! А друзей у меня сейчас нет, ссучились они, на лапках перед вами ползают и хвостиками виляют: как бы на их шкуре не отразилась дружба со мною!..
Гурин отодвинул меня, шагнул к двери, четко и раздельно произнес:
– А теперь, Кормилов, внимательно выслушайте меня. Я – прокурор района Гурин. Не усугубляйте свое положение. Сдавайтесь. Выпустите, по крайней мере, семью.
– Нашли дурака, – донеслось из-за двери. – Если я выпущу заложников, вы изрешетите меня или ворветесь в квартиру, когда они будут выходить. Нет, возьмете меня только тогда, когда я перестреляю здесь всех. Буду держаться до конца!
– Глупо, Кормилов! Вы же здравомыслящий человек, отлично понимаете, что за нападение на работников милиции – одно наказание, а вот за то, что совершаете сейчас, совсем иная мера...
– Послушай, прокурор, или как тебя там... Не трать слов, побереги их для дурачков. А я – воробей стреляный, меня на мякине не проведешь.
Гурин вполголоса произнес:
– Пожалуй, он прав: ведем впустую эти переговоры. Надо думать, как вызволить семью. А где Михеенко?
– Он внизу, – кивнул я. – Пошли поговорим с ним.
– Давай, – махнул рукой Борис и начал спускаться по ступенькам. Я последовал за ним. И тут из-за двери послышался голос Кормилова:
– Эй, прокурор! Если выполнишь одно мое требование, будем вести переговоры. Идет?
Гурин вернулся к двери.
– Слушаю вас, Кормилов.
– Бабу можешь сюда доставить?
Ну и наглец! Борис с недоумением оглянулся на нас и опять повернулся к двери.
– Не понял, Кормилов.
– Привезите Марию Сальвончик, я хочу поговорить с нею. А потом будем решать вопросы с вами. Где живет Мария, вы знаете: наверняка уже установили все мои связи.
Я вопросительно посмотрел на Козловского.
– Его любовница, – кивнул тот и тут же тихо спросил: – Что будем делать, Игорь Иванович?
– Посылай за нею машину. У меня появилась одна идея.
Козловский торопливо сбежал по ступенькам, а Гурин, недоуменно пожав плечами, сказал Кормилову:
– Хорошо, ваше условие принимается.
– Жду.
И в квартире опять наступила могильная тишина.
