Текст книги "Часы бьют полночь (СИ)"
Автор книги: Анатолий Даровский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
– Хватит уже, – негромко произнёс Женькин голос – и смешался с истошным шипением, похожим на визг. Хватка, сжимавшая плечи, ослабла, и Оля поспешила отшатнуться от Фролова. И только потом рискнула открыть глаза.
В свете фонарика змея корчилась и извивалась, точно на сковороде. Гоша дёргался, как от ударов током, и лицо его перекосилось в бессильной злобе, но всё, на что его хватило – обернуться к Женьке.
– Ты ещё что творишь… – прошипел он, словно и сам был змеёй. Радужные отсветы в его глазах становились всё заметнее, а одноклассники даже сейчас не спешили вмешиваться, застыв на своих местах, как вкопанные.
– Это не она тебе нужна.
А вот этого в плане не было. Оля встревожилась. Что он задумал? Неужели…
– Да ладно! – хохотнул Гоша, подтверждая её худшие догадки. – Ты?!
– Вроде того. Оля изначально была не при чём. Она их не видит. А вот у меня к тебе несколько вопросов – и поверь мне, тебе лучше ответить. На этот раз батарейка закончится не скоро, – Женька усмехнулся, и Оля в очередной раз удивилась тому, каким он иногда бывает пугающим. Теперь до неё дошло. Он с самого начала хотел так сделать: выведать секреты Фролова, чтобы научиться от них защищаться.
Или не поэтому?
– И о чём же эти вопросы? – осклабился Гоша. Змея продолжала истерично шипеть. Теперь Оля видела: она не просто сидит на плече у Фролова, она как будто растёт из его плеча. Не сосед, не питомец: симбионт. Часть тела, которую не получится просто так снять.
«Человек – тварь, носитель, симбионт».
Так Марина это имела в виду?!
– Смерть стоит у тебя за левым плечом, – процитировал Женька. Оля ахнула – и закрыла рот руками, чтобы никто не услышал. Сцена из её ноябрьских снов, такая яркая, такая настоящая, вонзилась в мозг, как осколок стекла.
Это же он говорил! Это его слова та, взрослая Оля пыталась вспомнить в холодном московском метро! Ну конечно же: в веренице дней она почти забыла, что главный кошмар её повторяющегося сна – то, что там нет Женьки. То, что именно его она пытается вспомнить.
Но раньше он так не говорил – а значит, это ещё могло не стать правдой. Теперь же всё сходилось.
– А ты дохрена поэт, я смотрю, – процедил Гоша. – Ладно, подловил. О чём спросить хочешь, Пушкин, мать твою?
– Это Кастанеда, – поправил Женька и слегка махнул фонариком в сторону: змея пыталась выползти из круга света, но луч следовал за ней. – О чём, о чём. О смерти за плечом, конечно. Вау, и правда поэзия.
Что случилось дальше, Оля не заметила. Просто чья-то тень мелькнула за спиной Женьки. Просто его рука пошла вниз под чужим ударом, на секунду выпустив змею из круга света – и этого мига Фролову хватило, чтобы отскочить сторону. Просто, когда лампы снова загорелись, Вовка стоял рядом и усмехался во все зубы, а в руках у него был сжат выключенный фонарик. А в глазах отсверкивало радугой.
Всё произошло слишком быстро. Оля не успела даже увидеть, как и когда Вовка успел к ним подкрасться.
– Что-что ты там говоришь? – поинтересовался тот, швыряя фонарик на землю и с силой наступая на него. Пластик захрустел под тяжестью ботинка. – И что у тебя во второй руке? Булавка, серьёзно?
Точно. План заключался в том, чтобы проколоть змее глаз металлической булавкой, пока она будет обездвижена. Они не любят металл и умирают от удара в глаз: это Оля и Женька помнили ещё по прошлому разу.
Но теперь, когда всё вышло из-под контроля…
Гоша тем временем пришёл в себя. Проморгался, отошёл от стены – и вдруг рванулся вперёд. Оттолкнул в сторону Вовку, схватил Женьку за воротник свитера и потащил к доске, в центр класса.
– И кто мне будет тут говорить о смерти, а?! – рявкнул он на всё помещение. Оле показалось, что от его вопля сейчас включится пожарная сирена. Если до сих пор кто-то не смотрел в их сторону – сейчас к доске повернулись все. Даже из коридора заглянула парочка любопытных голов.
– Что… – начал было Женька, но Фролов перебил его.
– Думаешь, самый крутой тут? А нифига! Я всё знаю!
Он обернулся к классу, где уже начинала твориться настоящая вакханалия, и заорал ещё громче.
– Я знаю, что ты – кошачий маньяк!
========== Глава 14. Кошачий маньяк ==========
К середине дня лицей шумел и бурлил: новость разлетелась по всей школе. Взрывались сообщениями классные чаты, шушукались девчата – да что там, и мальчишки тоже. Косо поглядывали, перемигивались. Любопытство сменялось уверенностью, которая превращалась в гнев.
Оле всё ещё казалось, что эта история может закончиться хорошо. Что новость, как и любая неподтверждённая сплетня, превратится в пыль через пару дней. Но пока что всё шло ужасно.
Сначала демонстративно пересел в другой ряд Женькин сосед по парте. Потом понемногу начали пустеть другие места поблизости, и уже ко второму уроку вокруг его места образовалась полоса отчуждения. Такие бывают рядом со школьными изгоями. Или с теми, кто в чём-то сильно провинился.
На перемене Оля попыталась подойти к однокласснику, но Женька сделал вид, что не замечает её. И лишь потом, урвав момент, шепнул:
– Тебе пока лучше со мной не общаться. Не привлекай внимания.
Оля скрипнула зубами, но вынуждена была согласиться. Информация распространялась со скоростью лесного пожара: смотрите, Фролов сказал, что местный странный парень – и есть кошачий маньяк! Интересно, это правда? Да ладно вам, что вы, этого придурка слушать будете? А если всё-таки?
– Похож, – авторитетно заявляла Ленка, тыча наманикюренным пальцем куда-то в сторону Женькиной парты. – Я читала, что маньяками в основном такие и становятся. Тихие и себе на уме. Всё сходится.
– А по-моему, врёт твой Гоша, как сивый мерин, – спорила Светка. Но от Женьки на всякий случай держалась подальше, как и остальные.
Вскоре сдалась и она – и к третьему уроку наравне со всеми косо поглядывала на пустующие ряды парт рядом с его местом.
Оля паниковала. Она не знала, понятия не имела, откуда Фролов мог узнать об их причастности к смерти зверят – да ещё и вывернуть всё таким образом, чтобы они оказались виноватыми! Неужели ребёнок, сфотографировавший их, был знаком с ним? А может, он узнал через волка – чем чёрт не шутит?
Может, Гоша всё и подстроил? Но зачем?! И как он тогда сговорился с волкоподобной тварью?
Голова взрывалась мыслями, вопросами, на которых не находилось ответа. Ей не с кем было даже посоветоваться: Женька не отвечал на её взволнованные сообщения в мессенджере. Они так и оставались висеть прочитанными, но неотвеченными.
Оле казалось, это начало конца. И только к третьему уроку она поняла, насколько сильно ошиблась: конец был ещё впереди.
На третьем уроке Вивла вызвала Вовку к доске.
Сначала всё шло гладко: тот запинался, порой путался, но, съёживаясь под гневными учительскими взглядами, быстро вспоминал нужное правило. Строгая, сухая, как палка, Виктория Владимировна благосклонно кивала – и Вовка расслаблялся, чтобы через пару строк допустить ещё одну ошибку. Терпеливый учитель, пожалуй, дотянул бы его до четвёрки.
Но Вивла никогда не отличалась терпением. Зато отличалась стервозностью и дурным характером.
– Так, ладно, – наконец махнула она рукой. – Всё с тобой понятно. Как был неучем, так им и остался, ничего с начальной школы не изменилось.
Вовка вспыхнул, разом становясь пунцовым. И куда делось всё зубоскальство? Оле почти стало его жаль, но она вспомнила радугу, что плясала у него в глазах, и хруст фонарика под ногой. И жалость ушла. Пусть не он был в этом виноват – похоже, Фролов применил какой-то гипноз – сопереживать Вовке Оля больше не могла.
– Ну что, так и не вспомнишь? – поинтересовалась Вивла. Плохо скрываемая ехидца в её голосе клеймила, как раскалённый металл. Вовка уставился в пол, насупился и ничего не ответил.
– Там корень… – начала было Стаська, но Виктория Владимировна прервала её взмахом руки.
– Молчи, Никитина. Я знаю, что ты знаешь. Кто ещё готов ответить?
Она обвела класс взглядом, и все притихли. Никому не хотелось попадаться под тяжёлую руку Вивлы, даже тем, кто знал ответ. С такой, как она, лучше лишний раз не высовываться – и молчать.
Взгляд Виктории Владимировны за стёклами тонких очков наконец остановился на единственном ярком пятне в окружении пустующих парт. Оля прикусила губу: не хватало ещё, чтобы к нему опять привлекли лишнее внимание. Хватит и того, что есть сейчас.
– Запамятовала фамилию, – протянула Вивла, поглядывая на Женьку из-за учительского стола, – да, ты. Не подскажешь ответ?
Весь класс разом обернулся в его сторону. В воздухе повисло напряжение. Оля уже была готова сама поднять руку, когда Женька наконец оторвался от тетради, в которой быстро что-то набрасывал. Как ни в чём не бывало поднял взгляд на доску.
– Подскажу. Там чередующийся корень, их ещё в седьмом проходят. И пишется…
– Заткнись!
Голос Вовки прозвенел в тишине, как колокол, и по классу прокатился взволнованный вздох. Урок переставал быть скучным. Вова, конечно, и раньше был дерзким и острым на язык, но затыкать кого-то другого, стоя у доски на уроке Вивлы…
– Он должен быть потрясающе уверен в себе, чтобы так офигеть, – шепнул кто-то сбоку от Оли. – Что, неужто правда?
Вовка обвёл класс взглядом, и Оля вздрогнула: в его глазах снова мельтешили всполохи радуги.
– Что ещё за речи?! – запоздало возмутилась Вивла, но одноклассник не обратил на неё никакого внимания. Ещё раз оглядел аудиторию, убеждаясь, что все взгляды прикованы к нему, и отчеканил:
– Я не собираюсь принимать подсказки от живодёра и убийцы.
Вивла ахнула, картинно приложив тонкие руки к щекам. Класс молчал мгновение – и взорвался гвалтом.
Оля украдкой взглянула на Женьку: тот так и сидел в окружении пустых парт и смотрел на доску, неестественно бесстрастный, с неестественно прямой спиной. Только шариковая ручка, подрагивавшая в пальцах, выдавала истинное положение дел.
Ей ужасно хотелось хоть как-нибудь помочь – но она не могла. Оля сидела в другом ряду, за несколько парт от Женьки, и даже слова поддержки до него бы не долетели. Народ вопил. Кто-то, не стесняясь, выкрикивал оскорбления, кто-то спорил, как ему это удалось. Кто-то сомневался в его вине – но таких было исчезающе мало.
Фролов на галёрке молчал и сыто улыбался.
– А ну молчать! – рявкнула наконец Вивла, и её голос с трудом перекрыл гомон. – Что происходит?! Объяснитесь!
Ребята понемногу начали успокаиваться. Скандалы скандалами, а навлечь на себя гнев одной из самых стервозных учительниц в лицее номер шесть не хотел никто. Склочная и желчная, Вивла прямо с сорванного урока могла отправиться к директору. И тогда всем бы не поздоровилось.
– Враньё происходит, вот что, – холодно откликнулся Женька в наступившей тишине.
– Ага, отпирайся! – зло бросил Вовка, всё ещё стоявший у доски. – Все знают, что это ты – кошачий маньяк!
– Почему? Потому что так Фролов сказал? – всё с тем же напускным спокойствием поинтересовался Женька. Оля услышала, как об оконное стекло ударилось что-то твёрдое, но не стала смотреть в сторону окон.
Тени налетали, привлечённые их беспокойством. Но окна были закрыты, и тем оставалось только бессильно долбиться в стекло.
– Может быть, меня кто-нибудь введёт в курс дела? – голос Вивлы прервал начавшуюся было перепалку, и от него веяло арктическим морозом. – Какой ещё маньяк? Что этот мальчик сделал?
– Я ничего не делал.
Женькиному самообладанию можно было только позавидовать. Но Вовка в ответ лишь хохотнул.
– Что, серьёзно? А что ты тогда скажешь вот на это?!
– Молодой человек, а ну уберите теле… – возмутилась было Вивла, но не успела: одноклассник стремительно вытащил из кармана здоровенную чёрную «лопату» и пробежался пальцами по сенсорному экрану.
Телефон в пенале Оли недовольно зажужжал, информируя о новом сообщении в классный чат. Помещение наполнили звуки: писк, трели, вибрация. Похоже, половина одноклассников не отключила звук – и сейчас все получили одно и то же сообщение. Урок срывался на глазах. Ребята, не обращая уже внимания на Вивлу, лезли в карманы, доставали мобильники из сумок, просматривали групповую беседу – и класс снова взрывался гомоном.
Оле не хотелось смотреть. Слишком хорошо она понимала, что там увидит. Но в приступе безумной, отчаянной надежды она всё-таки открыла окно мессенджера на телефоне – и прерывисто вздохнула, зажав рот рукой.
К сообщению была прикреплена картинка: вечер, знакомый двор, ненавистные зелёные мусорные баки под покосившимся навесом. Три пушистых трупика в ряд. И над ними – фигура в чёрной куртке, что тянется к ним рукой.
То самое фото, сделанное неизвестным ребёнком в ужасный вечер, когда Оля не смогла спасти котят. Со вспышкой: лицо Женьки, пусть и размазанное из-за плохого освещения, всё равно узнавалось.
Самой Оли в кадре видно не было.
========== Глава 15. Осколки ==========
Когда Оля наконец продралась сквозь шум и гам, которые воцарились в классе после звонка, Женьку она уже не увидела. Как обычно, смылся под шумок невесть куда – ищи его теперь по всей школе. Оно и понятно, конечно, после такого-то. Но…
Но с ней-то мог бы и поделиться!
Она растерянно озиралась по сторонам, а мимо, не замечая, проходили стайки одноклассников. Временами до Оли доносились обрывки диалогов: все – о «кошачьем маньяке» из девятого «Б». О том, что теперь это подтвердилось.
От такой несправедливости на глаза наворачивались слёзы. Но начни она сейчас кричать, что Женька никого не убивал – ей же не поверят.
Что-то схватило её за рукав и настойчиво дёрнуло в сторону женского туалета, и Оля автоматически сделала несколько шагов вперёд, прежде чем поняла, что именно её волочит. Точнее, кто.
– Стася? – моргнула она.
– А ты кого ожидала? – огрызнулась подруга, непривычно хмурая и, кажется, слегка заплаканная. От её обычной жизнерадостности не осталось и следа. Стаська выглядела мрачной, как грозовое облако.
В туалете подруга припёрла её к стене и, тяжело вздохнув, отпустила рукав.
– Рассказывай, – велела она. Оля снова растерялась. О чём?
Пауза начинала затягиваться, и Стася нарушила молчание, поторопив её:
– Не притворяйся дурой. Ты думала, я котят не узнала? Ты мне, значит, наплела, что их забрали хорошие люди, а оказалось…
Она вдруг всхлипнула, разом растеряв всю свою грозность. Не гневная богиня мести – маленькая заплаканная девочка, которую всё это время обманывала близкая подруга. Оле стало мучительно стыдно, но что она могла сделать?
Разве что рассказать правду. И то – не всю.
– Я не убивала котят, – тихо отозвалась она. – И он… тоже. Понимаю, как это выглядит, но…
– Но?! – Стаська вскинула на неё глаза, в которых стояли слёзы. – Я попросила маму поднять записи с камер наблюдения! Ты была там! Ты, именно ты унесла котят! Или ты думала, что я не узнаю тебя на камеру?!
– Послушай, Стась, я…
– И ты врала мне всё это время! Что ещё я могла подумать?! Ты забираешь котят, потом выясняется, что твой парень их убил…
– Он их не убивал! – заорала Оля, пропустив мимо ушей пассаж про парня. – Господи, Стася, да выслушай же ты меня!
– Зачем?! – рявкнула в ответ Стаська. – Чтобы ты снова мне наврала?
Оля опустила глаза, поняв, что сейчас расплачется. Всё шло крахом. Их дружба, их доверие, её репутация. О Женьке и вовсе думать не хотелось. Ей страшно было представить, что он сейчас ощущает и что собирается делать.
И во всём этом виновата она, Оля, и её глупые детские страхи.
– Прости, – прошептала она, медленно опускаясь по стене туалета вниз, на грязный плиточный пол, – прости… я не решалась тебе сказать. Потому что мне так… стыдно. Из-за всего этого. Из-за…
Фраза прервалась рыданием, и Оля спрятала лицо в колени. Вошедшие в туалет старшеклассницы заинтересованно глянули на развернувшуюся сцену и со смешком скрылись в кабинках.
– Я не буду рассказывать остальным, – холодно произнесла Стася откуда-то сверху. – Ты всё-таки моя подруга, хоть и лгунья. Так что твоей драгоценной репутации ничего не угрожает.
– Хочешь услышать правду? – глухо спросила Оля. Голос едва пробивался сквозь плотную ткань штанов, сквозь заслон из скрещенных ног и рук. – Я не только лгунья, я ещё и ссыкло.
– Заметно, – легко согласилась Стася.
– Я действительно… забрала котят. Но на выходе из подъезда встретила… огромную собаку, – сбивчиво начала рассказывать Оля. О чудовище она умолчала: всё равно не поверит. – Испугалась, побежала обратно. А коробку… забыла на улице. Запаниковала.
Она подняла глаза. Стаська продолжала смотреть на неё сверху вниз, нахмурившись, как суровый судья.
– Почему тогда второго твоего появления нет на камерах? – резко спросила она.
– Потому что свет вырубился, – пояснила Оля и зашарила по карманам в поисках телефона. – Если тебе нужны доказательства… вот.
Она протянула подруге смартфон с открытой перепиской за тот самый день. Её панические сообщения: «здесь СОБАКА», «что мне делать» – и короткий Женькин ответ.
Стаська скользнула пустым взглядом по буквам и снова посмотрела на Олю.
– Хочешь сказать, он пришёл тебе помочь?
– Да, – часто закивала Оля. – А потом мы нашли трупы и… типа… испугались. Решили, что всё повесят на нас, и сбежали.
– А трогал он их зачем? – недоверчиво спросила Стася. – Думаешь, я просто так поверю? У нас во дворе сто лет не было бродячих собак. Откуда эта взялась?
– Не знаю, – прошептала Оля и опустила глаза. – Он трогал их, потому что… хотел понять, как они умерли. Найти зацепку.
Ей хотелось верить, что это звучало правдоподобно – однако, судя по Стаськиной гримасе, вышло не очень. Хотя сейчас она говорила правду. Пусть не всю – но правду.
– Ладно, – наконец вздохнула та, – будем считать, я тебе поверила. Насчёт убийства. Но… ты всё-таки мне врала, Оль. И ты в этом замешана. Из-за тебя погибли котята. Даже если ты испугалась… это не оправдание.
Оля ничего не ответила.
Когда Стаська удалилась, бренча многочисленными брелоками, она не сразу смогла заставить себя встать. Её трясло. Слёзы лились непроизвольно: опять всё испортила, теперь ещё и жестоко обидев подругу. Хотя, впрочем, какие они теперь подруги? Вряд ли Стася её простит.
На следующий урок Оля не пошла, надеясь, что в гуще событий её отсутствие останется незамеченным. Вместо этого – позвонила Женьке.
Номер не отвечал.
«Ты настолько не хочешь меня видеть?» – напечатала Оля. Внутри как будто ворочались тяжёлые камни. Если он после всего случившегося тоже её не простит, пусть. Она заслужила. Но оставить близкого человека без поддержки в такой ситуации, одного против целого класса людей, считающих его преступником – не могла.
В светящемся окошке смартфона всплыл значок «собеседник набирает сообщение». Продержался несколько секунд и исчез.
Оля вздохнула и поплелась в сторону школьной столовой. Есть не хотелось, но это место казалось единственным во всём лицее номер шесть, где можно было успокоиться и собраться с мыслями. Тем более – сейчас, на уроках, когда там никого нет, кроме молчаливых кухарок.
Трель телефона нагнала Олю, когда та покупала в буфете сладкую газировку. Отсчитывая мелочь одной рукой, другой она попыталась проверить сообщения, молясь, чтобы это не очередной одноклассник попытался узнать что-нибудь о Женьке.
«Раздевалки для мелких», – лаконично сообщал короткий текст. Слава богу. Не они. Вот, значит, куда он исчез, преследуемый озверевшей толпой бывших приятелей?
Оля схватила бутылку газировки и помчалась прочь из столовой, забыв забрать сдачу.
Детская раздевалка встретила её безжизненной пустотой. У малышей уроки уже закончились, и на вешалках висели только потерянные мешки со сменной обувью да ещё редкие куртки детишек с продлёнки. Женька обнаружился в углу, у окна, на низенькой скамейке рядом с батареей.
– Вот ты где. Я тебя было… потеряла.
Она запнулась на последнем слове: Женька поднял на неё лицо, и глаза у него были такие пустые, что слова застряли в горле. Не ледяные, как у Фролова, нет. Просто неживые.
– Ты плакала, – заметил он будто в пустоту. Не вопросительно: утвердительно.
Оля кивнула: что толку скрывать? Сделала шаг вперёд, опустилась на скамейку рядом с Женькой.
– Стася узнала котят, – зачем-то пробормотала она, опуская голову. – Я попыталась всё ей объяснить, но… она меня не простила.
Только сейчас до Оли дошло, насколько она ценила подругу. Нескладная, странноватая, вечно витавшая в мире грёз и непонятных фандомов, Стаська была рядом с ней с начальной школы и казалась чем-то постоянным, как солнце над головой. И теперь, когда она ушла, внутри Оли осталась зияющая дыра, которую нечем было заполнить.
Ничего этого она не сказала. Ему и без того было хуже, чем ей.
– Но я ещё легко отделалась. Ты сам-то как?
– А что, сама не видишь? – без энтузиазма огрызнулся Женька в ответ. – Хреново. Я говорил, что готов к опасности, но такого не ожидал. Так что… я не знаю, что делать, и, похоже, это конец.
Внутри что-то неприятно ёкнуло, как будто оборвалась туго натянутая нить. К горлу снова подступил тяжёлый ком, но, когда Оля заговорила, голос почти не дрожал.
– В каком смысле… конец? Ты же не хочешь сказать, что…
– Нет, нет, – прервал её тот, – не в этом смысле, ты чего. Ничего стрёмного я делать не собираюсь, масштаб не тот. Да и отец не переживёт, если со мной что-то случится. Просто…
Женька не договорил: вздохнул, махнул рукой куда-то в пустоту и отвернулся. В дверь поскреблись чьи-то маленькие когтистые лапки, но Оля не спешила открывать тому, что могло притаиться снаружи.
– Просто Гоша выиграл, – тихо заметила она и осторожно погладила одноклассника по плечу. Ткань свитера отдавалась в пальцах лёгким покалыванием. Натуральная шерсть, колючая, как ненавистное одеяло из детства. И как он это носит?
Сейчас, когда думать стоило о более важных вещах, мелочи ощущались особенно остро и заметно.
– Да, – кивнул Женька. – Он выиграл.
От обречённости, сквозившей в его голосе, Оле захотелось выть. Почему, ну почему всё снова оборачивается худшим из возможных путей? Откуда у Фролова и его прихвостней оказалась эта злосчастная фотография? Зачем они вообще к ней пристали? Что им нужно?
Почему плохое снова происходит из-за неё?
– Может, всё ещё наладится, – осторожно заметила Оля, сама в глубине души понимая: нет, не наладится. Гоша пророс в их класс, в их школу глубоко, как сорняк, и теперь ни один садовник не сможет сорвать его, и ни одно растение не сможет сопротивляться его смертельному влиянию. Фролов тому был виной или ненавистное взросление – но одноклассники буквально за месяц стали другими. Дикими, чужими. Злыми, точно и сами все – чудовища в человеческой оболочке.
Как знать? Может быть, «кошачий маньяк» – это только начало?
– Да, может, – без выражения ответил Женька, и в его голосе слышалось: ну что ты такое говоришь, конечно же, нет. Ничего не наладится.
Оля всё-таки всхлипнула, подтягивая колени к груди и утыкаясь в них лбом. Никогда раньше, даже когда речь начинала идти о его матери, она не видела Женьку таким отстранённым и безжизненным.
– Мне так жаль… – прошептала она настолько тихо, что, казалось, он не мог этого услышать. Но он услышал: Оля ощутила, как щеки коснулась чужая осторожная рука. Как всегда, слишком тёплая для руки человека, который постоянно мёрзнет.
Даже щекой она могла ощутить, как напряжены его пальцы.
– Ты не при чём, – ответил Женька откуда-то сбоку. – Не вини себя. Даже если бы не наш сегодняшний экспромт, Фролов рано или поздно нашёл бы, к чему придраться. Мне начинает казаться, что он и ситуацию с котятами подстроил. Говорил же, что не похоже на совпадение!
– Какая теперь разница? – глухо пробормотала Оля, так и не меняя позы – но и его руку со своего лица не стряхивая. – Что нам теперь делать? Я никак не могу тебе помочь, меня не слушают, мне не верят…
– И не сможешь. Ты сама видела, что происходит. Даже если мы докажем, что ничего не было, слухи будут ходить до самого выпуска. И… я не знаю, что с этим делать.
Едва заметная дрожь в его голосе, до того ровном и монотонном, как у автомата, больно резанула по ушам. Отдалась внутри глухим ударом. Оля попыталась поднять голову – и уронила её обратно, поняв, что не может смотреть Женьке в глаза.
– Оль, я знаю, как себя вести со всякими потусторонними штуками, будь они неладны, но… но что делать с людьми? Как быть с ними?
Никак, хотела ответить Оля. Ничего ты с ними не сделаешь, особенно теперь, в преддверии экзаменов, под влиянием Фролова и змеи у него на плече. Они и раньше считали тебя странным, а теперь в лучшем случае начнут сторониться.
В худшем – объявят травлю. В самом худшем – пойдут в полицию.
Насчёт успеха последнего она сомневалась: вряд ли случайная фотография могла служить доказательством. Однако нервы уголовное дело помотало бы им изрядно. А сейчас, когда тварь, похожая на змею, устанавливала в школе свои порядки, им было не до разборок с полицией.
Но что толку говорить об этом? Женька выглядел так, словно любое неосторожное слово могло стать той самой соломинкой на верблюжьей спине. Какой смысл грузить его сейчас?
Поэтому Оля не ответила и только положила ладонь на его руку, которая так и продолжала касаться её щеки. Тот едва заметно вздрогнул под её прикосновением.
– Одно дело – когда тебя просто считают не от мира сего, – произнёс Женька куда-то в пустоту, – совсем другое – когда на тебя вешают убийство. Ты знаешь… я думал, что мне пофиг на этот ваш коллектив. И тут случается это, и я начинаю паниковать. Хотя казалось бы.
И, помолчав, добавил:
– Прости за это.
Это было уже слишком. Такого Оля стерпеть не могла.
Она выдернула руку. Качнулась в сторону, обвила его шею руками, уткнувшись лицом куда-то в свитер, и заплакала, уже не в силах сдерживаться. Воротник приятно пах чужим стиральным порошком и колол чувствительную кожу щёк, но Оле было плевать.
– Почему ты это говоришь, – всхлипнула она. – За что ты прощения просишь? Это же… это из-за меня всё началось. Я должна была быть на твоём месте! И с котятами! И с фонариком и змеёй… с этой смертью за плечом… А в итоге ты два раза подставляешься вместо меня… вот так… и теперь…
Оля уже сама не понимала, что говорит: лепетала что-то бессвязное, только чтобы заполнить звенящую тишину, которая возникла бы в детской раздевалке, замолчи она сейчас. Невыносимая горечь, которая разрывала изнутри, смешивалась с чувством вины, огромным, как поднебесные твари, что порой пролетали над ними, хлопая крыльями. Даже больше. Самым страшным монстром в её жизни, неотступно следовавшей за плечом, была не смерть.
– Я даже… сделать ничего не могу, – продолжала бормотать Оля, даже не задумываясь, слушает ли её Женька. – Даже просто… быть рядом. Потому что тогда… привлеку лишнее внимание.
Судорожные рыдания сдавливали лёгкие, не давали говорить, толчками выбивали из груди воздух. Ещё немного – и она совсем не сможет разговаривать, и вся её пламенная, но бессвязная речь оборвётся жалкими всхлипываниями. И повиснет тишина, такая гулкая, что заглушить её уже ничего не сможет.
Что может быть оглушительнее тишины?
Когда Оля уже почти выбилась из сил, и голос сорвался на щенячий скулёж, Женька наконец заговорил снова.
– Перестань. Пожалуйста. Я тебя прошу, прекрати, хватит уже.
Только сейчас она заметила, что он мелко дрожит. Но дело же было не в холоде, верно?
– Прости… – начала было Оля, но Женька перебил её:
– Нет, не в этом смысле. Я про то, что… ты слишком ответственная, Оль. И слишком много на себя берёшь. Я давно это заметил – и тогда, на экскурсии, и с моей мамой, и сейчас… Переставай уже.
Оля всхлипнула и оторвалась от воротника его свитера. Подняла заплаканные глаза. Картинка размывалась из-за слёз, и она не могла различить выражения лица Женьки, но что-то ей подсказывало: он тоже цепляется за последние остатки самообладания.
– Тебе не нужно пытаться казаться спокойным, – пробормотала она. – Я такая сука. Даже сейчас тяну одеяло на себя.
– Вот видишь, – вздохнул он в ответ, – я же говорю.
Оля прикусила губу и вспыхнула. Нет. Всё было не так. Всё было неправильно. Почему Женька, которому сейчас было объективно хуже, чем ей, пытается её утешить? Так не должно было быть. Не сейчас. Не так.
– Кстати, – добавил вдруг Женька, – а ведь теперь ты меня понимаешь. Ну, помнишь, когда я говорил, что ты начала их видеть из-за меня.
А ведь и правда. Раньше её злило, когда он говорил об этом. Потому что сколько, в конце концов, можно! Оля сама приняла решение. Без его помощи. Он никак не мог на это повлиять, и брать на себя ответственность за её выбор…
Но разве не то же самое сейчас происходило с ней?
– Ой, – осенило Олю. Женька кивнул.
– Да. Ты была права. Ты сама выбрала их видеть, и я не мог на это повлиять. И наоборот это тоже работает. Оба раза, и с фотографией, и с Фроловым, я сам решил подставляться. Ты ни при чём, и тебе не стоит… чувствовать себя мудаком.
Он снова казался спокойным, но Оле всё равно было не по себе. Она слишком хорошо знала это его напускное равнодушие.
Женька невесело усмехнулся. Глаза оставались такими же пустыми.
– Понадобилось, блин, вывернуть ситуацию наизнанку, чтобы я понял. Представляю, как тебя это бесило.
Да. Верно. Она не просила его помогать. Более того: он сам вчера сказал, что понимает опасность. Неважно, что итог вышел совсем не таким, как они планировали, неважно, во что всё вылилось – это был его выбор. Ей не стоило страдать и терзаться виной.
И всё-таки оставить Женьку в такой ситуации она не могла. Как, наверное, и он не мог перестать помогать ей после истории с матерью.
Оля отстранилась и решительно вытерла рукавом остатки слёз. Хватит с неё. Она больше не будет плакать. В конце концов, с ней-то ничего особенно страшного не случилось. А значит, нет смысла ныть и жаловаться. Тем более – жаловаться ему.
– И всё-таки прости, – теперь её голос звучал куда спокойнее. – Вообще-то я не хотела… этого. Я просто пришла сказать…
Она запнулась, подбирая подходящие слова.
– …что я всегда на твоей стороне, – наконец закончила Оля. – И кто бы что ни говорил, я буду рядом. Даже если ты против, чтобы мы общались. Я не хочу, чтобы ты переживал это в одиночку. А ещё… на каждую змею найдётся яд, который окажется сильнее неё.
Снова повисла тишина. На этот раз – нестрашная, почти добрая. Оле хотелось верить, что она не перемудрила с пафосом, но Женька смотрел на неё, не моргая, с каким-то странным выражением лица, и она стушевалась. И неловко добавила:
– И дело не в том, что я слишком ответственная. Просто ты мой друг. Мы вместе в это влезли… и вылезем тоже вместе.
«Если вылезем», – вертелось на губах горькое, злое, но Оля отшвырнула эту мысль прочь, как отшвыривают ядовитого паука. Нет уж. Раз уж так вышло, значит, именно она должна сопротивляться отчаянию. Если понадобится – за двоих.
