Текст книги "Часы бьют полночь (СИ)"
Автор книги: Анатолий Даровский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)
========== Межглавье ==========
Когда в уши ударил привычный визг тормозов, Оля даже не поморщилась.
Метро пахло по-особому: металлом, пылью, людьми. И ещё – этим странным не пойми чем, незнакомым, но приятным. «Запахом метро», о котором знают все, кто живёт в Москве.
Все, но не она. Она-то здесь недавно. Для неё здесь всё в новинку: раньше-то Оля бывала в столице только по большим праздникам. Три часа на электричке в одну сторону, пока доберёшься туда и оттуда – почти целый день пройдёт.
Это сейчас всё иначе. Суетливые люди, широкие платформы и этот непонятный запах. Запах креозота, как заботливо подсказывает интернет, как подсказал бы кто-то ещё, если бы он у Оли всё ещё был. Но его не было.
Кого – его?
Распахнутые, как оскаленная пасть чудовища, двери стальной многотонной махины проглотили Олю, медленно бредущую в толпе других таких же усталых пассажиров – и захлопнулись за спиной. Всё, последняя пересадка. Оставалось только обессиленно повалиться на сиденье, поставить на колени маленький студенческий рюкзачок из чёрного кожзама и прикрыть глаза. И ждать, пока поезд доедет до её станции, конечной.
Сквозь полусомкнутые ресницы виднелось чёрное, мрачное. Прощальный подарок того, от воспоминаний о котором осталась бледная тень, мимолётное ощущение потери, какое всегда возникает, если вспоминаешь о чём-то важном и ушедшем. Будто мысль ищет заветную ниточку – и, не находя её, проваливается в пустоту.
Оля закрыла бы глаза окончательно, но не решилась: уставшая за день, она бы так и заснула здесь, в вагоне, пока поезд летит по тоннелю, и за его окнами виднеется то, о чём даже не догадываются простые пассажиры.
Она бы тоже не догадывалась, если бы…
Если бы – что? Воспоминания продолжали ходить вокруг до около, но Оля не могла вспомнить чего-то важного, чего-то нужного и дорогого. Словно из памяти аккуратно удалили огромный участок, оставив все ниточки, что тянулись к нему, болтаться посреди пустоты.
На всякий случай Оля проверила список контактов, но никакой подсказки тот ей не дал. Блёклые лица, блёклые люди. И среди этой серости, однообразной, точно осенняя слякоть – пятна, тёмные, как мазут.
Она осторожно оглянулась по сторонам, выискивая «особых» пассажиров. Не только пассажиров, конечно: то, что заглядывало в окна, пока поезд нёсся на полной скорости, тоже заслуживало внимания. Но от него Олю, по крайней мере, отделяло несколько сантиметров толстого металла и стекла. Хоть какая-то защита – хотя, понятное дело, такое для этих тварей не проблема.
Смотреть приходилось мимолётно, как бы ненароком. Они безвредны, пока их не видишь, но она видит, и единственный способ избежать беды – ни взглядом, ни случайным движением мимических мышц не выдать своего знания.
Кто подсказал ей это? Оля не помнила.
Взгляд привычно пробежался по стройным рядам пассажиров: сидящих, стоящих, привалившихся к поручню, точно больные. И ни на миг не остановился, когда один из мирных горожан неожиданно облизнулся, демонстрируя чёрный, вытянутый, как у ящерицы, язык.
Оля даже не повела бровью. Таких ей каждый день встречалось много, и бояться их – значило только лишний раз тратить нервы и подвергать себя бессмысленной опасности. Страх они чуяли получше любого случайного взгляда.
Поезд дёрнуло, и она, погрузившаяся было в собственные мысли, вскинула голову, будто боялась заснуть. Встретилась глазами с чернотой за окном, где клубилась тьма, слишком густая, чтобы быть простым нагромождением кабелей. Тьма, скалящаяся десятками глаз и ртов, тьма, у которой – ей показалось это всего на миг, но показалось же! – было его лицо.
Оля всё-таки вздрогнула – и это было ошибкой.
========== Глава 1. Это ноябрь ==========
Под ногами противно хрупало. Мелкие льдинки, потрескивая, бились на куски под подошвами толстых зимних сапог – но менее скользко не становилось. И ведь вроде бы даже не зима ещё, ноябрь на дворе, начало ноября, в это время порой ещё трава растёт. А тут такое.
Каждое утро первой недели новой четверти начиналось с рискованного путешествия в школу по тонкому льду. Тонкому, скользкому и накатанному. Чуть зазеваешься – поскользнёшься, с размаху ударишься копчиком, изгваздаешь куртку. И в школе потом грязной сидеть, и больно ещё с полчаса.
Оля выдохнула в воздух облачко пара и взмахнула руками, пытаясь сохранить равновесие и проклиная сезон гололедицы на чём свет стоит. Мелкие тени, её верные спутники в каждом из утренних походов в школу, шарахнулись в сторону: она чуть не спихнула одну из них варежкой. Неопасные, нестрашные. Её боятся больше, чем она их – но чуют, заразы, видящего, и лезут к нему из чистого любопытства.
Она уже начинала разбираться, и ей это нравилось, несмотря на опасность. Нравилось наблюдать, как мелочь, соревнуясь, кусает друг друга за хвосты и стайками пасётся у гаражей: греет несуществующие уши школьными сплетнями. Нравилось замирать, когда над головой неспешно, как воздушный кит, проплывало что-то несказанно огромное, на миг застилая своим телом хмурое зимнее солнце. Настолько огромное, что тоже уже неопасное: что ему какие-то людишки?
Женька оказался прав: смириться с новой картиной мира действительно оказалось несложно. И она смирилась и даже начала получать удовольствие.
Между лопатками ударило твёрдое, холодное, и Оля всё-таки потеряла равновесие. Тонко взвизгнула, неловко взмахнула руками, с размаху ударилась коленками о чёртов лёд: те протестующе заныли. Обернулась через плечо, заранее внутренне закипая.
– Какая паскуда снежком кинула?!
Небольшая стайка ребят помладше взорвалась издевательским хохотом. Оля не успела даже встать: пока ноги разъезжались на льду, пацаны порскнули врассыпную. Только их и видели. Самих бы так по гололёду повозить, придурков малолетних. Желательно носом.
Она заворчала и ещё раз попыталась встать. Сумка тянула вниз, а промокшие колени холодило. Вивла опять будет ругаться, что ученики выглядят как бомжи. Как будто сама на льду ни разу не падала.
– Помочь? – раздалось сверху. Голос был знакомым, и Оля вскинула взгляд вверх, привычно мотнула головой, поправляя лезущую в лицо тёмно-каштановую косу.
– О, привет, – она попыталась улыбнуться, но обветренные на холоде губы отозвались протестующей болью. Вот ведь! Опять гигиеническую помаду дома оставила. – Если не сложно – давай. А то эти мелкие совсем уже страх потеряли.
– Ты про младшеклашек или про хреновину у тебя за спиной? – как ни в чём не бывало поинтересовался Женька, протягивая Оле руку и одним резким движением поднимая на ноги. Та только отмахнулась.
– Хреновина мне что сделает, она маленькая. Младшеклашки, конечно! Снежками кидаются и тут же удирают, пока пытаешься встать, – пожаловалась она. – И ведь на дороге даже снега почти нет, так что в ответ не кинешь. Уф. И спасибо.
– Так на то и расчёт, – заметил одноклассник и усмехнулся. – Не за что.
Он в последние дни вообще изменился. Как будто история, что тяготила его всю жизнь, канув в Лету, наконец-то дала ему свободу. Олю это не могло не радовать. Пусть цена, которую им всем пришлось заплатить, оказалась слишком велика, пусть теперь ей всю жизнь придётся отводить глаза от гротескных изломанных фигур, источающих голод – ничего страшного.
Оля привыкнет. Раньше ей всегда казалось, будто в её жизни, затерянной в сонном подмосковном городке, происходит слишком мало интересного.
Теперь интересного было выше крыши, но она и с ним начала свыкаться.
– Пошли, – позвал Женька, – опоздаем же.
С каких это пор тебе стало важно, во сколько ты появляешься на уроках, хотела было съязвить Оля – но увидела бесформенную громадину, что притаилась в углу и косила на них дурным глазом, и поспешила согласиться с одноклассником. Нечего долго стоять на одном месте, если ты – из тех, кто может видеть всякую нечисть.
Ноги на льду больше не разъезжались, а потом скользкий участок и вовсе закончился, оставив дорогу мокрой и чёрной, всё ещё пахнущей сырыми листьями. Точно октябрь ещё не прошёл, точно не лежит по обе стороны от тропинки грязный ноздреватый снег.
Сугроб взорвался мелкими мокрыми комочками, забрызгав и без того пострадавшую Олину куртку, и из снежного завала показался чей-то любопытный нос. То ли крыса неведомо как зарылась в снег, то ли какая-то из небольших тварей…
– Интересно, – заметила Оля, – когда они изменяют что-то, как это видят обычные люди?
Этот вопрос не давал ей покоя с того самого дня, когда она обрела способность видеть скрытое и ощущать неведомое. Если тварь пройдёт по снегу, чьи следы увидят сторонние наблюдатели? Если швырнуть в чудище снежком, разобьётся ли он о пустоту для тех, кто не способен замечать их?
– Ты меня спрашиваешь? – отозвался Женька. – Если кто и знает ответ, то это ты. Разве нет?
Точно. Он-то их видит с рождения, по праву наследства. Оля нахмурилась.
– Тогда, в твоей квартире… я видела только темноту. Может, какой-то морок? Отвод глаз? Видят, но тут же забывают, что-то вроде того?
Одноклассник только пожал плечами, и снова повисла тишина. Видят, но тут же забывают… о чём-то Оле это напомнило, о чём-то мерзком, точно послевкусие после дрянной еды, о чём-то, что ощущалось, как горечь на языке.
Так возвращаются мыслями к неприятности, которая ещё не случилась, но неминуемо должна произойти, и Оле не нравилось, что она не может о ней вспомнить.
– Мне снился сон… – пробормотала она и осеклась. Сон ли это был? Все, что Оле запомнилось – тягучее, сосущее ощущение невероятной пустоты, которое не давало спокойно мыслить. Кажется, ей снилось, будто она… в метро? Взрослая? И одна?
Оля не сразу заметила, что Женька смотрит на неё, и на его лице застыло неясное сочетание озадаченности и… понимания? Он разом посерьёзнел, и, хотя на улице галдели дети и шумел ветер, ей показалось, что вокруг повисла гнетущая тишина.
Женька подождал несколько мгновений, прежде чем всё-таки поторопить её.
– Так. Сон. И что? Он какой-то странный?
Оля задумалась. Расплывчатое серое марево вспоминалось с трудом: ей будто приходилось прорываться через густой туман, опутавший мысли.
«Словно из памяти аккуратно удалили огромный участок, оставив все ниточки, что тянулись к нему, болтаться посреди пустоты». Чья это мысль? Её же? Или чужая, слишком точная и жестокая, чтобы принадлежать Оле?
– Там… – голос звучал неуверенно: она всё никак не могла вспомнить, что конкретно ей снилось. – Там не было тебя.
И, осознав, как это звучит, спохватилась и быстро добавила:
– Не в смысле во сне. В смысле… вообще. Я там, во сне, осознавала, что тебя нет во всём мире и больше никогда не будет. И лица твоего не помнила.
Женька задумчиво выдохнул пар в прозрачный осенний воздух и потянулся было к волосам – взъерошить их привычным движением – но замер на полпути, вспомнив про шапку.
– Звучит довольно безысходно. Хотя чего ты хотела, ноябрь на дворе. Весь месяц будет всякое странное сниться, и на это не всегда стоит обращать внимание.
Он пытался казаться спокойным, но за последний месяц Оля успела понять: чем более нарочито беззаботно он говорит, тем выше шанс, что на самом деле разговор его глубоко тревожит. Просто показывать эту тревогу вредно, да и опасно: твари чуют страх.
– Думаешь, ничего не значит? – с сомнением протянула она. Сейчас, когда сон начал вспоминаться, внутри опять тягуче заворочалось что-то, похожее на острый осколок. Царапающееся, скребущее изнутри предчувствие: пока всё хорошо, но это ненадолго. Скоро, очень скоро сдвинутся с места огромные стрелки, отсчитывая время до неминуемого.
Оля помотала головой, чтобы избавиться от навязчивых мыслей. Коса привычно хлестнула по щеке, и ей запоздало вспомнилось, что там, во сне, у неё и косы-то не было.
Ну, это уж точно неправда. Остричь волосы – длинную, густую тёмно-каштановую волну – она не согласится никогда.
– Ну, как тебе сказать… – протянул Женька, лавируя между застывших луж. – Со мной ни разу ничего не случалось, хотя снится каждый ноябрь чёрти что. Но я, как ты понимаешь, не слишком репрезентативная выборка.
Оля фыркнула. С недавних пор он чуть ли не каждый день звал её в олимпиадный кружок. На полном серьёзе утверждал, что математика помогает держать тварей подальше: стоит начать нервничать – придумываешь какой-нибудь пример и пытаешься решить в уме.
Всё было бы нормально, оставайся у неё хоть какое-то время на олимпиады в перерывах между репетиторами и кружками. Экзамены на носу, девятый класс, и, если она хочет остаться в лицее – надо приложить усилия.
«А то ты не знаешь, что олимпиадникам дают поблажки», – резонно возражал в ответ на это Женька, живой тому пример. И Оля мялась, боясь прыгать в неизвестность, менять репетиторов на олимпиады: а если не выйдет, а если среди остальных ребят в олимпиадном кружке она окажется полной дурой?
Решиться казалось сложнее, чем смотреть в глаза твари из пространственной петли, сжимая в руках обломок ножа. И даже сложнее, чем ломать собственное видение мира, заставлять себя поверить, увидеть и ощутить чудовищ вокруг себя – и бросаться вперёд, в кишащую демонами тьму.
Она не боялась чудовищ, но боялась показаться глупой и слабой, и Женька никак не мог этого понять. Да Оля и сама не могла.
– Короче, – закончил Женька, когда она так и не ответила на реплику о репрезентативной выборке, – это ноябрь. Всякое может случиться. А может и не случиться. Чёрт его знает.
Вдали серел унылый забор физико-математического лицея №6.
========== Глава 2. Лай ==========
Оля кипела. Злиться было нельзя – на улице тварей всегда водилось много, и любая из них могла соблазниться бурными эмоциями и прилипнуть так, что не отвяжешься потом – но она всё равно злилась.
– Да погоди ты, – Стаська, запыхавшаяся, догнала её на самом выходе со школьного двора, требовательно дёрнула за рукав, чем вызвала очередную вспышку негодования. – Что, неужели всё так плохо?
– Ещё хуже, – огрызнулась Оля, но руку не отдёрнула. – Совсем поехала уже, дура старая! Сама же видела!
Стася сочувственно покивала. Низкорослая, полноватая, она доставала высокой и угловатой Оле лишь до плеча – но в такие моменты всегда казалось, будто подруга смотрит на неё наравне, а то и сверху вниз.
– Может, всё ещё наладится? – робко произнесла она. Оля скривилась.
– Ага, как же. Это Жужелица, ей бы только поиздеваться над кем. Не наладится, не исправит и вообще, «сама виновата, нужно было учить». Ей даже олимпиадники сказали, что мы не проходили эту тему! А она как обычно.
– А ты откуда знаешь, что не исправит?
– Так она сама сказала.
Учительский контингент в лицее был, в общем, довольно приятным, за исключением двух старых кошёлок, портивших жизнь и ученикам, и другим учителям. Вивла, преподаватель русского языка, чей скрипучий голос и въедливый характер снились иным в кошмарах даже после выпуска.
И Жужелица, чтоб её. Светлана Викторовна Жужелова. Химичка. Невыносимо громкая, шумная и хамоватая любительница ставить оценки по велению левой пятки. И, если раньше Оле как-то удавалось избежать её карающей длани, то сегодня всё пошло наперекосяк.
– Ты знаешь, что она мне заявила, когда я подошла к ней после уроков? – Оля продолжала кипеть. – Что я девочка, а девочки по большей части тупые и для химии не подходят!
– Чего?! – теперь уже завелась Стася, о чьей склонности к феминизму Оля догадывалась уже давно. – Она ж сама женщина!
– Ну, она типа «не такая». – Оля негодующе фыркнула. – Блин, ладно. Хорош уже про эту дуру.
Она с опаской покосилась за плечо одноклассницы. Ну да, конечно. Тут как тут. Не только мелочь, на которую Оля давно уже даже перестала реагировать, но и что-то совсем другое. Игольчатое, серо-фиолетовое, истекающее соком, что пачкал и без того грязный снег сиреневыми пятнами.
– Лучше расскажи что-нибудь хорошее, – вздохнула она. – Про книги. Про аниме. Про корейцев хотя бы.
– Как раз хотела сказать, – победно улыбнулась подруга, поправляя на носу очки в тонкой, почти круглой оправе. – Недавно прочитала крутую мистическую штуку, про чудовищ, тебе скинуть? Она самиздат, на сайте лежит…
– Ага, – кивнула Оля. Ей почему-то стало смешно. Мистика про чудовищ – а разве не с этим она сталкивается каждый день своей жизни, начиная с момента, когда бросилась наперерез твари в Женькином коридоре?
Если кто и мог рассказать историю про чудовищ так же хорошо, как она, то разве что только Женька. А существовали ли другие люди, которые могли их видеть – Оля не знала. Должны были: как-никак, закон больших чисел. Не могут они с одноклассником быть такими уникальными, что, кроме них, никого такого больше нет.
Женькина мама, встреченная Олей всего лишь однажды, упомянула «семьи, где оба видят» – а значит, скорее всего, была с ними знакома. Но сам одноклассник про это ничего не знал. Или не хотел говорить.
Стася хитро сощурилась и исподлобья взглянула на неё. Вьющиеся светлые волосы, выбивавшиеся из-под шапки, делали подругу похожей на маленького львёнка.
– А что там твой ухажёр, кстати? Почему не провожает после школы?
– А? – Оля хлопнула глазами, не сразу сообразив, о ком идёт речь. – Блин, какой ещё ухажёр! Мы друзья, ау, ты о чём вообще?!
Стаська хихикнула.
– А по вам не похоже. И что, как он?
– Да нормально, – пожала плечами Оля. – Я тебя умоляю, только ты не начинай, и так половина класса чёрти что себе напридумывала.
– Ну, просто вы так внезапно начали общаться, – протянула Стася, – притом, что он вообще чувак довольно замкнутый. И странный. У него вообще друзья есть? Ну, кроме тебя?
Оля вздохнула. Не объяснять же подруге, из-за чего они с Женькой сблизились и какая история послужила началом их дружбе. Пусть Стаська сама приняла в ней участие, пусть ездила на ту злосчастную экскурсию, пусть вместе с ними ходила по проклятому дому и видела всё своими глазами – она же этого не помнила! И, если верить Женьке, помнить не должна была. Для её же блага.
Не хватало ещё подругу сделать такой же, как они.
– Не особо, – нехотя призналась Оля. – Так получилось. Он не слишком хорошо уживается с людьми.
– А сейчас он где? – Стася продолжала любопытствовать, и Оля снова начала нервничать. Размытый силуэт, висевший на соседнем дереве, нетерпеливо качнулся.
– В олимпиадном кружке, – терпеливо пояснила она. – Они там часто собираются. Блин, ну чего ты у меня спрашиваешь? Я ему что, няня, что ли?
– Да ничего, – одноклассница обиженно моргнула. – Вообще-то просто хотела уточнить, свободна ли ты.
– Свободна. А что?
– А то, что, если ты сегодня всё равно не с ним, пошли со мной. Около моего дома кошка недавно родила, прикинь, осенью, и мы сейчас котят пристраиваем. Посмотришь?
У Оли отлегло от сердца. Котята – это всегда хорошо. Кошки, как она предполагала, обладали той же способностью, что и они с Женькой. Но из-за свойственного кошачьим пофигизма почти не реагировали на жутких тварей, что могли оставить седым человека.
Потому и не попадались им. За редким исключением.
– Конечно, – легко согласилась она. – Погоди только, сумку домой закину и цифру возьму. Пофоткаю их, скину в соцсети, может, заберёт кто.
Зеркальный фотоаппарат у Оли появился недавно – родители подарили в конце прошлой четверти, мотивируя подарок хорошими оценками дочери и ещё стыдом за то, что не взяли её в поездку на юг. Она и сама не горела желанием – но родители почему-то решили, что Оля просто не хочет огорчать их и скрывает переживания.
Теперь она училась фотографировать. И довольно быстро заметила, какими плохими и размазанными получаются фотографии, если в кадр случайно попадает тварь.
Хотя самой твари на фото не видно.
Уже на подходе к дому, на ходу снимая с плеча оттягивавшую руку сумку, Оля услышала что-то, похожее на далёкий лай. Лай доносился со стороны парка, того, где она любила тусить с подругами летом. Единственного более-менее крупного парка в их городе.
– Подумаешь, собака, – пробормотала она себе под нос, но тем не менее поёжилась. По спине пробежал ощутимый неприятный холодок.
Тени вокруг радостно качнулись в её сторону, но Оля быстро смогла взять себя в руки. А когда за её спиной тяжело бухнула подъездная дверь, лишний раз напоминая о мерзких осенних снах – лай повторился снова. Слишком низкий и хриплый, чтобы принадлежать обычной домашней собаке. Даже очень большой.
***
Котят оказалось трое: рыжий, серый и трёхцветная. Кошка: трёхцветных котов не бывает, это Оля помнила. Если и бывают, то тяжело болеют и живут недолго. Они забавно возились внутри застеленной газетами картонной коробки, предусмотрительно вынесенной в подъезд, а за их неловкой вознёй пристально наблюдала бесстрастная, как иезуит, рыжая кошка.
– Классные, – Оля улыбнулась и приникла лицом к фотоаппарату. Фотографировать малышей было сложно: отворачивали головы, кривили мордочки в зевоте и требовательном писке. – Это сколько им, месяца полтора? В конце сентября родились?
– Как-то так, – рассеянно кивнула Стася, наглаживая кошку. Кошка буравила Олю настолько суровым взглядом, что та почти физически ощущала, как он тыкается ей в спину. – Осень тёплая была, особенно поначалу, вот они и решили, что это весна.
– Да уж, – вздохнула Оля и щёлкнула затвором фотоаппарата. Здесь, в подъезде, котятам не грозила хотя бы смерть от холода – да и кошку тут подкармливали. Хорошо, что мир оказался не без добрых людей. А то так бы и замёрзли на улице, бедолаги, снег же лежит уже.
Снег… Интересно, как всё-таки видят люди следы, что чудовища оставляют на снегу? Она пыталась вспомнить, что представлялось ей, пока она всё ещё была «нормальной» – и не могла. Ничего не шло в голову. Никаких странных следов или размытых пятен. Туман.
Оля уже почти закончила, когда телефон разразился пронзительной трелью. Женька. Ну конечно же. Иной написал бы в мессенджер – но они предпочитали не обсуждать дела, связанные с чудовищами, через интернет. Мало ли? Увидят переписку не те глаза – и билет в психбольницу обеспечен.
– Если ты по поводу Жужелицы и олимпиадок… – начала Оля, едва нажав на кнопку звонка, хотя уже и сама понимала, что это не так. Иначе он бы не звонил, а написал.
– Нет-нет, – торопливо ответили в трубке, – хотя я бы на твоём месте подумал… А, ладно, не суть. Короче, по поводу ноября и снов твоих.
– Я не одна, – Оля моментально сориентировалась. Этот разговор – не для Стаськиных ушей. Не стоит ей знать. – А что, что-то новенькое?
– Ну… вроде того.
Женька какое-то время помолчал – она слышала, как в трубке что-то шуршит, точно он переворачивает страницы книги – а потом добавил.
– Не влом зайти ко мне? Я сейчас неподалёку от парка, можно на улице пересечься. Тебе где удобнее, в самом парке или ещё в каком месте?
Оля задумалась. Не в парке ли не так давно лаяла и выла незнакомая собака? А хотя, впрочем, столько времени прошло… Наверняка она уже убежала. К тому же на дворе день: если там сейчас и есть собаки, они мирно прогуливаются с хозяевами на поводках. Бездомных гонят дворники – и правильно делают.
А до парка отсюда добираться удобно. Да и ориентир хороший.
– Окей, – она кивнула, забыв, что говорит по телефону. – Тогда давай в парке. У главного входа, минут через десять, ладно?
– Принято, жду, – откликнулся Женька и отключился, не прощаясь.
Оборачиваясь к Стаське, Оля уже знала, что сейчас наткнётся на её знакомый хитрый прищур. С таким подруга смотрела на неё несколькими часами ранее, когда речь зашла о Женьке. Ох, да когда это прекратится наконец?
Не то чтобы она считала, что у них с одноклассником никогда ничего не может быть – но сейчас они просто дружили, а слухи не прекращались.
– Это он, да? – вкрадчиво протянула подруга. – На свиданку собираешься?
– Иди ты, – Оля беззлобно отмахнулась и принялась упаковывать фотоаппарат обратно в чехол.
========== Глава 3. Следы на снегу ==========
Женька, как и договаривались, встретил её неподалёку от главного входа в парк, где стоял невероятно уродливый, похожий на соляной столп памятник. Памятник должен был изображать скорбь по солдатам, павшим в какой-то битве – но жители города негласно считали, что скульптор, его создававший, был явно пьян или хотя бы не в духе.
– Салют, – Оля подлетела к однокласснику, скользя подошвами по тонкому льду. – Итак, что ты хотел сказать?
Тянуть не хотелось. К чему лишний раз ходить вокруг да около? Особенно – когда один и тот же сон, не страшный, но тягучий, тоскливый и муторный, раз за разом не даёт нормально выспаться. Когда это длится с начала ноября, и вот уже неделю Оля просыпается с отвратительным чувством горечи внутри, и его не заглушают даже вкусный завтрак и мамина улыбка.
Женька говорил, это ноябрь. Ноябрь всегда действует на тех, кто может видеть, вот так. Странные сны – лишь начало: именно в эти холодные, почти зимние дни, когда дороги покрываются льдом, происходят самые неожиданные вещи.
Поневоле вспоминались мифы разных народностей о том, что в ноябре – время духов. Может, в их основу легли воспоминания «видящих» древних веков?
– Быстро ты, – заметил Женька, не отрываясь от толстой тетради на кольцах. Старой, потёртой: его бывшая владелица купила эту тетрадь в незапамятные времена.
Дневник его матери, после смерти перешедший к сыну. Дневник, в котором та с пугающей точностью описывала тварей, что встречались ей на жизненном пути, рассказывала об их привычках, давала советы по предотвращению погони. Даже делала короткие зарисовки, будто не боялась опасности: если бы чудовища увидели картинки, для неё это бы значило конец.
Оля снова опасно покачнулась на тонком льду и тихо позавидовала Женькиной обуви, которая не скользила даже в такую погоду.
– Может, сядем сперва? – взмолилась она. – А то я уже задолбалась падать.
Женька поднял голову, глянул на Олю, оторвавшись от страниц. Улыбнулся одними глазами – светло-серыми, особенно яркими на контрасте с чёрными волосами.
– Можем, – легко согласился он. – Заодно покажу кое-что интересное. Я тут, кажется, понял, как она отводила внимание всякой нечисти.
Оля навострила уши. Звучало интересно. О том, как Марина, мать Женьки, ухитрялась заполнять дневник, не привлекая к себе излишне настороженных нелюдских взглядов, они спорили уже с месяц. Женька уверял, что у неё наверняка был какой-то план, о котором она не успела рассказать перед смертью. Оля… Оля просто считала, что Марина обладала хорошей памятью. А записывала и рисовала – в чуланах, в туалете, ночью под одеялом. То есть, там, где никто не сможет её увидеть. Даже тварь.
Некоторые из них могли понимать человеческую письменность. Но лишь некоторые. Спрятаться от меньшинства – не такая сложная задача.
Но как это, чёрт возьми, связано с её снами?!
Пока они шли по заснеженной дорожке – в самом парке, к счастью, гололёда не было – Женька рассказывал, что именно ему удалось узнать.
– Помнишь, я обращал внимание, что некоторые записи у неё вообще не в тему? Ну там, она пишет про чудовищ, а через пару страниц – внезапно про закатки. Или про погоду за окном. Или совсем уже бессвязную тарабарщину, которую прочесть-то невозможно?
Оля нетерпеливо кивнула. Любопытство жгло изнутри, смешиваясь с тревогой. Их прогулка была тихой и спокойной, а пейзаж вокруг – невероятно мирным, и даже мелких теней почти не встречалось. Но что-то в окружающей картине её пугало – и она не могла понять, почему. Даже не то чтобы пугало: скорее, вызывало непонятное ощущение беспокойства, будто серая тягомоть из сна стала на шаг ближе к реальности, будто… будто шевельнулись внутри, выходя из спячки, ржавые стрелки часов.
Словно цепь событий, что должна была изменить её мир навсегда, запускалась сегодня и сейчас. Но ничего не происходило – и Оля решила списать всё на мнительность.
– Так вот, – продолжал Женька, – меня это всегда удивляло. Зачем? Чтобы внимание отвлечь? Но почему тогда она пишет всякие бредни именно в эту книгу, а не куда-то ещё?
– Ну и почему? – рассеянно переспросила Оля. Волнение становилось сильнее с каждым шагом, и она уже было собиралась предложить однокласснику развернуться и пойти обратно – но он продолжил, и ей стало не до того.
– Потому что это шифровка, – победно объявил Женька. – Мама была совсем не дурой и в криптографии пусть немного, но разбиралась. А всякие твари – нет. Помнишь, я говорил? Они довольно тупые.
Оля кивнула. Она и впрямь помнила: в конце концов, пыталась уже перехитрить чудовищ. Новая информация отозвалась мурашками где-то внутри – будто холодными пальцами провели по затылку. Если на самом деле странные тексты в читанном-перечитанном по десятку раз дневнике – это шифр, значит…
Значит, там куча информации, о которой они раньше и не подозревали!
– Ты серьёзно? – уточнила Оля, чувствуя, как вспыхивают от возбуждения уши. До сих пор и ему, и ей этот дневник был проводником, единственным более-менее внятным гайдлайном по миру, полному демонов. Путеводной ниткой, которая позволяла не подставиться под клыки неведомой твари и не погибнуть в цвете лет.
Но и с дневником в их жизни оставалось множество белых пятен.
– Стал бы я так шутить, – фыркнул Женька, и по его голосу Оля поняла: он взбудоражен не меньше её, просто по старой привычке старается выглядеть хладнокровным. – Да, серьёзно. И страниц таких – чуть более, чем дофига. Ты понимаешь, сколько всего там спрятано?
Оля чуть не подпрыгнула от нетерпения. Конечно, чёрт возьми, она понимала!
– И что же? Что ты там нашёл?
– Ну… – Женька замялся и с неохотой закрыл книгу, которую листал прямо на ходу, – я ещё не до конца их разобрал. Большая часть, та, которая поновее, которая тарабарщина – написана каким-то непонятным шифром, к нему надо подбирать ключ, а ключа нет.
Ажиотаж сменился разочарованием. Стоило оказаться так близко к триумфу – и вот перед ними опять стена, за которой ничего не видно: ни что за сны ей снятся, ни как избежать неизвестности, которая ещё не наступила, но уже наступает, стоит за спиной, хватает липкими лапами за плечи.
И что с этим парком не так – тоже не видно. Или видно?
– Часть я смог разобрать, – быстро добавил Женька, увидев, как моментально сдулась Оля. – поначалу она писала более простой шифровкой. Читаешь каждое третье слово – и всё, вот тебе готовый текст, а о чём написано, со стороны не вид… эй, ты чего?
Он прервался на полуслове и с беспокойством заглянул Оле в глаза.
Последние слова одноклассника она не слушала: остановилась как вкопанная на полпути, застыла соляным столпом – точь-в-точь уродливый памятник у главного входа. Тревога, уснувшая было, разгорелась с новой силой и заколотилась о рёбра изнутри, словно пойманный ребёнком голубь.
Оля вдруг поняла, что казалось ей неправильным всё это время, пока они гуляли по заснеженному парку в поисках скамейки. По парку, в котором всегда было много народу, резвились дети, гуляли люди с собаками да пели нечастые зимние птицы.
