Текст книги "5том. Театральная история. Кренкебиль, Пютуа, Рике и много других полезных рассказов. Пьесы. На белом камне"
Автор книги: Анатоль Франс
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)
БОЛЬШИЕ МАНЕВРЫ В МОНТИЛЕ
Действия были начаты, все обстояло прекрасно. По распоряжению генерала Южной армии Декюира, занявшего со своей бригадой выгодную позицию под деревьями Сен-Коломбана, в десять часов утра была произведена блестящая рекогносцировка, которая установила, что противника нет и в помине. После этого кавалеристы поели супу, а генерал, оставив свою свиту в Сен-Люшере, сел с капитаном Варно в пришедший за ними автомобиль и отправился в Монтильский замок, куда баронесса де Бонмон пригласила его к завтраку. Деревня Монтиль была разукрашена. При въезде в парк генерал увидел воздвигнутую в его честь высокую триумфальную арку, всю в флагах, военных трофеях и дубовых ветках, перевитых ветвями лавра.
Баронесса де Бонмон встретила генерала на крыльце замка и провела его в огромный оружейный зал, весь сверкающий железом,
– У вас великолепная резиденция, сударыня, и в прекрасной местности, – сказал генерал. – В этих местах мне часто доводилось охотиться, особенно у де Бресе, где я имел удовольствие встретить, если не ошибаюсь, вашего сына.
– Вы не ошибаетесь, – сказал Эрнест де Бонмон, который подвез генерала из Сен-Люшера. – Ну и скучища у этих Бресе, – неописуемая!
Завтрак был совершенно интимным. Кроме генерала, капитана, баронессы и ее сына, присутствовали г-жа Вормс-Клавлен и Жозеф Лакрис.
– Совсем как на войне! – сказала г-жа де Бонмон, усаживая генерала по правую руку от себя за стол, который был украшен цветами и статуэткой севрского неглазурованного фарфора, изображавшей Наполеона на коне.
Генерал окинул взглядом длинную галерею, увешанную прекраснейшими из ковров Ван Орлея.
– Кажется, обширный замок?
– Генерал, пожалуй, мог бы привести с собою всю бригаду, – сказал капитан.
– Я была бы счастлива принять ее, – ответила баронесса улыбаясь.
Беседа была простой, спокойной и сердечной. Из чувства такта о политике не говорили. Генерал был монархистом. Он не упоминал об этом, но все это знали. Он был совершенно корректен. Двое его сыновей были задержаны во время избрания президента Лубе, когда они кричали на бульварах: «Панама!» [98]98
Панама. – Имеется в виду скандальное дело компании Панамского канала (1888–1892), вскрывшее злоупотребления и подкуп высших должностных лиц и членов парламента. Лубе, избранный в 1899 г. президентом республики, в 1892 г. возглавлял правительство и вышел в отставку из-за разыгравшегося Панамского скандала.
[Закрыть]; что же касается его самого, то он вел себя всегда осторожно. Говорили о лошадях и пушках.
– Новая семидесятипятимиллиметровая – просто прелесть, – сказал генерал.
– И не налюбуешься легкостью, с какой регулируется стрельба. Это поистине чудо, – подхватил капитан Варно.
– А когда она в действии, – заметила г-жа Вормс-Клавлен, – то благодаря остроумному новому устройству крышки зарядных ящиков служат прикрытием для прислуги.
Все восхищались военными познаниями супруги префекта.
Оценили и нравственный облик г-жи Вормс-Клавлен, когда она завела речь о Бельфейской божьей матери.
– Вы представляете, генерал, в нашем департаменте, в том же Бресе, есть чудотворная статуя пресвятой девы.
– Наслышан, наслышан, – ответил генерал.
– Аббат Гитрель еще до назначения епископом очень интересовался чудесными явлениями божьей матери Бельфейской, – продолжала г-жа Вормс-Клавлен. – Он даже написал книжку, в которой доказывает, что божья матерь Бельфейская – покровительница французского оружия.
– С удовольствием прочитал бы, – сказал генерал. – Где ее достать?
Госпожа Вормс-Клавлен обещала прислать книгу.
Словом, за столом не прозвучало ничего, что могло бы дать повод к недоразумениям. После завтрака вышли прогуляться в парк.
Капитан Варно откланялся.
– Капитан, пусть моя свита ждет меня в Сен-Люшере, – распорядился генерал.
И, обернувшись к Лакрису, заметил:
– Большие маневры – это картина войны, однако неточная картина, поскольку здесь все предусмотрено, тогда как война полна неожиданностей.
– Генерал, не хотите ли посмотреть фазаний двор? – спросила г-жа де Бонмон.
– Охотно, сударыня. Она обернулась.
– А ты пойдешь, Эрнест?
Эрнеста задержал в дверях добрейший Ролен, монтильский мэр.
– Прошу прощения, господин барон. Замолвите словечко генералу Декюиру, нельзя ли при случае пустить артиллерию по холму Сен-Жан, где мое люцерновое поле.
– Стало быть, ваша люцерна не так уж хороша, Ролен, если вы хотите, чтоб ее потравили?
– Напротив! Напротив! Она превосходна. В будущем месяце я сниму прекрасный урожай… Но ведь и возмещение за потраву не пустяк! В прошлый раз его получил этот Уссьо. Разве не справедливо, чтобы теперь получил я? Ведь я мэр, у меня куча общественных обязанностей, – стало быть, по справедливости, когда представляется такой случай…
Генерала проводили на фазаний двор.
– Мне пора возвращаться в свою бригаду, – сказал он.
– О! – воскликнул маленький барон. – Мои «тридцать лошадиных сил» не подкачают.
Зашли на псарню, в конюшни, в сад.
– Великолепные розы! – сказал генерал, который обожал цветы.
В ароматном воздухе прокатились отголоски орудийного грома.
– Эти торжественные звуки радуют сердце, – сказал Лакрис.
– Как звон колоколов, – откликнулась г-жа Вормс-Клавлен.
– Вы истинная француженка, сударыня, – сказал генерал. – Ваши речи свидетельствуют о патриотизме чистейшей воды.
Было четыре часа. Генерал не мог задерживаться более ни минуты. К счастью, «тридцать лошадиных сил» действительно не подкачали.
С маленьким бароном, Лакрисом и шофером генерал уселся в машину и опять проехал под триумфальной аркой, воздвигнутой в его честь.
Спустя сорок минут они были в Сен-Люшере. Но не обнаружили здесь генеральской свиты. Все четверо напрасно искали капитана Варно. Деревня опустела. Ни одного солдата. Какой-то мясник, проезжавший в своей повозке, на вопрос, где бригада Декюира, ответил:
– Поищите-ка на Каньинском шоссе. Только что слышали пушку со стороны Каньи. Здорово гремела.
– А как попасть в это Каньи? – спросил генерал.
– Не беспокойтесь, я знаю, – сказал маленький барон. – Я вас довезу.
И так как поездка обещала несколько затянуться, он дал генералу пыльник, фуражку и очки.
Они устремились по департаментской дороге, миновали Сент-Андре, Вильнев, Летаф, Сен-Порсен, Трюфем, Миранж и, наконец, увидели Каньинский пруд, весь бронзовый от заходящего солнца. На шоссе они повстречали драгунов Северной армии, которые не знали, где бригада Декюира, но зато сообщили, что войска Южной армии направлены в Сен-Полен.
Сен-Полен находился в сорока пяти километрах по пути к Монтилю.
Автомобиль сделал поворот, снова выбрался на департаментскую дорогу, проехал Миранж, Трюфем, Сен-Порсен, Летаф, Вильнев и Сент-Андре.
– Прибавьте скорость, – скомандовал маленький барон.
Машина проскочила Верри-ле-Фужере, Сютьер и Рари-ля-Виконте, поднимая на улицах облако пыли, встававшей золотым ореолом, и давя кур и свиней. А в двух километрах от Сен-Полена ей встретились сторожевые посты Южной армии, которые охраняли Ля Соле, Мевиль и Ле Сурдэ. Здесь им сообщили, что вся Северная армия находится на другом берегу Илетты.
Они направились на Торси-ля-Миранд, чтобы выехать к реке у Вье-Бака.
После часа езды, когда в вечернем сумраке уже забелел по лощинам зыбкий туман, маленький барон сказал:
– Черт возьми! Проехать нельзя, мост через Илетту разрушен!
– Как! – вскричал генерал, – мост через Илетту разрушен? Да что вы такое выдумываете? Мост разрушен!
– Конечно, генерал! Но, как положено на маневрах, он разрушен условно.
Генерал Декюир не любил злых шуток.
– Вы не лишены остроумия, молодой человек, – сказал он с досадой.
У Вье-Бака они с громыханием проехали по железному мосту и выбрались на древнюю римскую дорогу, которая связывает Торси-ля-Миранд с главным городом департамента. В небе близ полумесяца разгоралась серебристым огнем Венера. Они сделали около тридцати километров, не встретив войск. У Сент-Эвариста попался ужасный подъем. Машина закряхтела, как усталое животное, но не остановилась. На спуске она запрыгала по камням и чуть было не опрокинулась в канаву. Дальше дорога была отличная вплоть до Мальманша, куда они прибыли ночью во время тревоги.
Небо блистало звездами. Играли горны. На голубой дороге большие фонари развевали космы рыжеватого света. Пехотинцы выбегали из домов. Жители прилипли к окнам.
– Эти операции хотя и условны, но весьма эффектны, – заметил Лакрис.
Генерал узнал, что его бригада занимает Вильнев, на левом фланге победоносной армии. Враг отступал повсюду.
Вильнев расположен на слиянии Илетты и Клены, в двадцати километрах от Мальманша.
– На Вильнев! – сказал генерал. – Теперь хоть знаем, где искать. И то хорошо!
Дорога на Вильнев была запружена пушками, зарядными ящиками и сонными артиллеристами в длиннополых шинелях, – так что автомобиль с трудом прокладывал себе путь сквозь это скопище. Маркитанка, восседавшая на своей повозке, освещенной китайскими фонариками, окликнула автомобилистов, предлагая им кофе и ликеры.
– Как тут отказаться! – промолвил генерал. – При этих передвижениях мы изрядно наглотались пыли.
Они выпили по рюмке и продолжали путь, пока не достигли Вильнева, который оказался занятым пехотой.
– А моя бригада? – воскликнул встревоженный генерал.
Предчувствуя недоброе, они обратились к встречным офицерам. Но о бригаде Декюира не было никаких известий.
– Как! Никаких известий? Ее нет в Вильневе? Это непостижимо!
Вдруг где-то над ними прозвенел колокольчиком женский голос:
– Господа…
Они взглянули кверху и увидели в окне утыканную папильотками голову почтовой кассирши.
– Господа, есть два Вильнева. Это Вильнев-на-Клене. Может быть, вам нужен Вильнев-ля-Батайль?
– Может быть, – сказал молодой барон.
– Тогда это далеко, – сказала кассирша. – Вам надо сначала ехать в Монтиль… Вы знаете Монтиль?
– Да, – ответил маленький барон, – мы знаем Монтиль.
– Затем вы поедете к Сен-Мишель-дю-Мон, свернете на национальную дорогу и…
Из соседнего дома с золочеными табличками на дверях высунулась голова в платке, образующем над нею два рога.
– Господа…
И нотариус Вильнева-на-Клене подал свой совет:
– В Вильнев-ля-Батайль вы лучше всего попадете через Тонгский лес. Поезжайте в Круа-дю-Перрон, сверните направо…
– Все понятно. Я знаю Тонгский лес, – сказал маленький барон, – я охотился там с Бресе… Благодарю вас, сударь… Благодарю, сударыня.
– Не за что, – сказала кассирша.
– К вашим услугам, господа, – сказал нотариус.
– Не заехать ли в трактирчик пососать коктейля? – предложил маленький барон.
– Не худо бы и подзакусить, – добавил Лакрис– Я изнемогаю.
– Чуточку терпения, господа, – ответил генерал. – Подождем до Вильнев-ля-Батайля.
И они пустились в путь. Пересекли Вели, Ля Рош, Ле Соль, Мелет, Ля Тайери и въехали в Трамбльский лес. Яркий свет бежал впереди автомобиля сквозь сумрак ночи и лесную тень. Вот Круа-дю-Перрон, потом – перекресток короля Генриха. Они мчались неудержимо среди тишины и безлюдья.
На пути им попадались олени, мерцали огоньки в хижинах угольщиков. Внезапно на пустынной просеке они вздрогнули от зловещего звука – как будто от выстрела. Автомобиль занесло и ударило о дерево.
– Что такое? – спросил опрокинувшийся генерал.
Лакрис охал, распростертый на ложе из папоротника.
Эрнест, вооруженный фонарем, сообщил мрачным голосом:
– Шина лопнула… А что самое скверное, – погнут передний мост!
ЭМИЛЬ
Мадемуазель Бержере молчала. Она улыбнулась, что было для нее необычно.
– Почему ты смеешься, Зоя? – спросил г-н Бержере.
– Я думаю об Эмиле Венсене.
– Как, Зоя! Ты думаешь об этом чудесном человеке, который недавно умер, которого мы так любили, которого мы оплакиваем – и ты смеешься?!
– Я улыбнулась потому, что снова вижу его перед собою – таким, каким он был когда-то давным-давно, а ведь старые воспоминания – самые сильные. Ты должен бы, однако, знать, Люсьен, что не все улыбки радостны – как и не все слезы печальны… И надо же, чтобы старая дева тебе это объясняла!
– Мне известно, Зоя, что смех – результат нервного напряжения. Госпожа де Кюстин, прощаясь в тюрьме со своим мужем [99]99
Госпожа де Кюстин, прощаясь в тюрьме со своим мужем… – Речь идет о жене французского генерала Кюстина, казненного во время французской буржуазной революции XVIII в. по обвинению в измене республике.
[Закрыть], приговоренным к смерти революционным трибуналом, безумно расхохоталась при виде одного заключенного, который прошел мимо нее в халате и ночном колпаке, набеленный и нарумяненный, а в руках держал подсвечник.
– Ну, это совсем другое дело, – сказала Зоя.
– Да, – ответил г-н Бержере. – Но я вспоминаю, что произошло со мной самим, когда я узнал о смерти бедной Демэ, – той, что певала в кафешантанах веселые песенки. Это было в префектуре, на вечернем приеме. Вормс-Клавлен сказал нам: «Демэ умерла».
Я, как и все, принял это известие с подобающей скорбью. И, подумав, что никто уж больше не услышит, как эта толстая девица поет: «Я щелкаю орешки, садясь на них», – ярко ощутив всю печаль, заключенную в этих мыслях, я следил, как она стекала мне в душу капля по капле, и я молчал. Секретарь префектуры господин Лакарель проговорил густым голосом в свои галльские усы: «Демэ умерла! Какая потеря для французского веселья!» – «Об этом сообщает сегодня вечерняя газета», – отозвался судья Пилу. «Действительно, – мягко сказал генерал Картье де Шальмо. – И уверяют, что эта особа перед смертью приняла святое причастие».
При этих простосердечных словах генерала некая внезапная фантазия, странная, неуместная, пришла мне на ум. Я вообразил себе конец света – таким, как он описан в Dies irae, по свидетельству Давида и Сивиллы [100]100
…по свидетельству Давида и Сивиллы. – В католическом покаянном гимне «День гнева» упоминаются пророчества легендарного иудейского царя Давида и эритрейской сивиллы о Страшном суде.
[Закрыть]. Я увидел мир, обращенный в пепел, я представил себе мертвецов, выходящих из могил при звуках архангельской трубы и теснящихся толпой перед престолом судии, – и среди них – толстуху Демэ, совсем голую, одесную господа бога. При этой мысли я расхохотался под удивленными взглядами гражданских и военных чиновников. Хуже всего то, что, не в силах избавиться от этого видения, я сказал, продолжая смеяться: «Вы увидите, одним своим присутствием она нарушит всю торжественность Страшного суда»… Никогда еще никакое высказывание не было так плохо понято, Зоя. Никогда никакое высказывание не было так мало одобрено!
– Что за нелепости, Люсьен. У меня таких странных фантазий не бывает. Я улыбнулась потому, что представила себе нашего бедного друга Венсена таким, каким он был при жизни, вот и все. Это вполне естественно. Мне его жаль от всего сердца. У нас не было лучшего друга.
– Я тоже очень любил его, Зоя, и мне тоже хочется улыбнуться при мысли о нем. И вот что любопытно, – как это в таком маленьком теле заключалось столько военного жара и как при таком кругленьком и румяном лице у него могла быть столь героическая душа! Его жизнь преспокойно протекла в предместье провинциального городка. Он занимался производством щеток в Тентельри. Но ведь это не заполняло всего его сердца.
– Он был еще меньше ростом, чем дядя Жан, – проговорила мадемуазель Бержере.
– А дух в нем был военный, гражданственный и колониальный, – заметил г-н Бержере.
– Это был добрый и порядочный человек, – продолжала мадемуазель Бержере.
– Он участвовал в войне тысяча восемьсот семидесятого года, Зоя. Ему тогда было двадцать лет. Мне было только двенадцать. Он казался мне человеком преклонного возраста, величественным старцем. Однажды в «грозный год» [101]101
«Грозный год» – так назвал В. Гюго в одноименном поэтическом сборнике год франко-прусской войны и Парижской Коммуны (1870—71).
[Закрыть]он ввалился, лязгая железом, в наш безмятежный провинциальный домик. Он пришел проститься с нами. На нем был ужасный костюм франтирера. Из-за ярко-красного пояса у него торчали рукоятки двух седельных пистолетов. Жизнь подстраивает шутки даже в самые трагические минуты – и вот невольная прихоть неведомого оружейника прицепила его к громадной кавалерийской сабле. Не упрекай меня, Зоя, за такой оборот речи; он имеется в одном письме Цицерона [102]102
…в одном письме Цицерона. – Цицерон Марк Туллий (106—43 гг. до н. э.) – знаменитый римский оратор и писатель, его стиль считается образцом классической латыни.
[Закрыть]. «Кто же, – изъясняется там оратор, – прицепил моего зятя к сему мечу?»
Так вот, в экипировке нашего друга Эмиля Венсена меня более всего поразила его огромная сабля. В моей детской душе возникла надежда на победу. Ты, Зоя, кажется, обратила больше внимания на сапоги, потому что подняла голову от своей работы и воскликнула: «Смотрите! Кот в сапогах!»
– Я сказала: «Кот в сапогах»? Бедный Эмиль!
– Ты сказала: «Смотрите! Кот в сапогах!» Не раскаивайся, Зоя. Госпожа д'Абрантес [103]103
Госпожа д'Абрантес Лора (1784–1838) – автор книги «Мемуары, или Исторические воспоминания о Наполеоне, Революции, Директории, Консульстве, Империи и Реставрации», вышедшей в 1831–1835 гг. в восемнадцати томах.
[Закрыть]рассказывает в своих «Мемуарах», что одна маленькая девочка тоже назвала «котом в сапогах» молодого и тощего Бонапарта в тот день, когда увидела его, нелепо выряженного генералом Республики. Бонапарт затаил против нее злобу. Наш друг, более благородный, не оскорбился твоим восклицанием. Эмиль Венсен со своей ротой был передан в распоряжение некоего генерала, который не любил франтиреров и сказал новоприбывшим: «Нарядиться как на масленицу – это еще не все. Нужно еще воевать».
Наш друг Венсен спокойно выслушал эту крепкую речь. Он был восхитителен на протяжении всей кампании. Однажды видели, как он подошел к самым аванпостам противника с безмятежностью героя и близорукого человека. Он действительно не видел дальше трех шагов перед собой. Ничто не могло заставить его отступить. В течение всех последующих тридцати лет он вспоминал эти месяцы своей военной жизни, фабрикуя щетки из пырея. Он читал военные газеты, председательствовал на собраниях бывших товарищей по оружию, присутствовал на торжественных открытиях памятников в честь бойцов тысяча восемьсот семидесятого года; он проходил во главе рабочих своей фабрики перед статуями Верцингеторикса, Жанны д'Арк и солдат Луары [104]104
…перед статуями Верцингеторикса, Жанны д'Арк и солдат Луары… – то есть перед памятниками национальным героям. Верцингеторикс – вождь галлов, возглавивший в 52–51 г. до н. э. восстание галлов против римлян. Солдаты Луары – солдаты армии, состоявшей из остатков войска Наполеона I, которые после его поражения при Ватерлоо (1815) были отведены маршалом Даву за Луару и там расформированы.
[Закрыть], по мере того как статуи эти появлялись на французской земле. Он произносил патриотические речи. И мы здесь касаемся, Зоя, одной из сцен человеческой комедии, мрачную смехотворность которой, быть может, когда-нибудь оценят. Эмиль Венсен отважился сказать во время дела Дрейфуса, что Эстергази [105]105
Эстергази, граф – настоящий виновник похищения секретных документов, в чем несправедливо обвинялся Дрейфус; Эстергази, пользовавшийся поддержкой военной клики, остался на свободе.
[Закрыть]– мошенник и предатель. Он так сказал, потому что знал это и был слишком чистосердечен, чтобы скрывать истину. С этого дня он прослыл врагом отечества и армии. С ним обращались как с изменником и чужаком. Нанесенные ему огорчения ускорили развитие болезни сердца, которой он страдал. Он умер грустный и недоумевающий. В последний раз, когда я видел его, он говорил со мной о тактике и стратегии. Это была любимая его тема. Несмотря на то, что он, участвуя в войне, мог наблюдать великий беспорядок и непомерную путаницу, он был убежден, что военное искусство есть прекраснейшее из искусств. И, боюсь, я рассердил его, сказав, что, собственно говоря, искусства войны не существует, а во время кампании применяют все мирные искусства: хлебопечение, кузнечное дело, полицейский надзор, химию и тому подобное.
– Почему ты так говорил, Люсьен? – воскликнула мадемуазель Бержере.
– Говорил по убеждению, – отвечал г-н Бержере. – То, что называют стратегией, есть, в сущности, искусство, применяемое агентством Кука [106]106
Агентство Кука – английское агентство по организации туристских путешествий, основанное в середине XIX в.
[Закрыть]. Оно состоит главным образом в том, чтобы форсировать реки по мостам и переваливать через горы по ущельям. Что же касается тактики, то она устанавливает правила по-детски наивные. Великие полководцы с этими правилами не считаются. Они многое предоставляют случаю, хотя и не сознаются в этом. Искусство же их заключается в том, чтобы внушать благоприятные для них предрассудки. Им легче побеждать, когда все считают их непобедимыми. Только на карте сражение принимает ту видимость порядка и организованности, которая свидетельствует о высшей, направляющей воле.
– Бедный Эмиль Венсен! – вздохнула мадемуазель Бержере. – Это правда, он очень любил военных. Я тоже уверена, – он жестоко страдал, видя, что в армии с ним обращаются как с врагом. Генеральша Картье де Шальмо была немилосердна к нему. Она знала лучше, чем кто бы то ни было, как много он жертвовал на благотворительные учреждения милитаристов, однако она порвала с ним, узнав, что он назвал Эстергази мошенником и предателем. И порвала беспощадно. Когда он явился к ней, она подошла к дверям прихожей, где он ждал, и крикнула так, чтобы он услышал: «Скажите, что меня нет дома». А ведь это была совсем не злая женщина.
– Нет, конечно, – ответил г-н Бержере. – Она действовала с той святой простотой, восхитительные примеры которой мы находим в прошлом. Ныне встречаются только посредственные добродетели. А бедный Эмиль умер от горя, ни от чего другого.
АДРИЕННА БЮКЕ
В кабачке, когда мы кончали обедать, Лабуле сказал:
– Согласен, все эти явления, связанные с еще мало изученным состоянием организма: случаи ясновидения, внушения на расстоянии, оправдавшихся предчувствий, – обычно не проверены настолько строго, чтобы это могло вполне удовлетворить требованиям науки. Почти всегда ссылаются в таких случаях на чьи-нибудь свидетельства, но, даже будучи вполне правдивыми, они оставляют какую-то неясность в природе происшедшего. Подобные факты мало исследованы – готов это признать. Но самая их возможность уже не внушает мне никакого сомнения с тех пор, как я сам столкнулся с одним из них. Благодаря исключительно счастливому стечению обстоятельств мне удалось произвести тогда наблюдения со всей необходимой полнотой. Можешь мне поверить, я действовал методично, тщательно устраняя всякую возможность ошибки.
Говоря так, молодой доктор Лабуле ударял обеими руками по своей впалой груди, обложенной брошюрами, и наклонял ко мне через стол свой лысый внушительный череп.
– Да, мой дорогой, – прибавил он, – на редкость удачно получилось, что одно из явлений, классифицируемых Майером и Подмором [108]108
…явлений, классифицируемых Майером и Подмором… – Речь идет о двух английских психиатрах, основателях телепатии – идеалистического учения о якобы существующей способности человека воспринимать мысли и чувства других людей на расстоянии без посредства органов чувств. Майер Фредерик-Вильям-Генри (1843–1901) – основал в Англии «Общество психиатрических исследований», свое учение изложил в книге «Бытие человеческой личности после физической смерти».
[Закрыть]как «призраки живых», прошло во всех своих фазах перед взором служителя науки. Я все отметил, все записал.
– Я слушаю.
– Это произошло летом тысяча восемьсот девяносто первого года, – продолжал Лабуле. – Мой друг Поль Бюке, о котором, помнишь, я тебе часто рассказывал, наш тогда со своею женой в маленькой квартирке на улице Гренель, против фонтана. Ты не был знаком с Бюке?
– Видел его два-три раза. Толстяк с бородой чуть ли не от самых глаз. Жена у него брюнетка, бледная, с крупными чертами лица и продолговатыми серыми глазами.
– Совершенно верно: темперамент желчный и нервный, впрочем достаточно уравновешенный. Но женщина живет в Париже, нервы берут верх и – держись! Значит, ты видел Адриенну?
– Я встретил ее как-то вечером на улице Мира, она стояла с мужем перед витриной ювелирной лавки, и глаза ее не отрывались от сапфиров. Красивая особа и чертовски элегантная для жены бедного малого, погрязшего в промышленной химии. Ведь Бюке не особенно преуспевал?
– Бюке работал уже пять лет в фирме Жакоб, торгующей на бульваре Маджента фотографическими аппаратами и всякими химикалиями для фотографирования. Он рассчитывал стать в ближайшее время компаньоном. Больших денег он не зарабатывал, но занимал неплохое положение. У него было будущее. Терпеливый, бесхитростный, работящий, в конце концов он бы добился своего. А пока расходы на жену его особенно не донимали. Истинная парижанка, она умела изворачиваться, то и дело находя случай покупать по дешевке белье, платья, кружева, драгоценности. Она удивляла мужа своим умением чудесно одеваться почти даром, и Полю всегда было лестно видеть ее в элегантных туалетах и в изящном белье. Но все, что я пока говорю тебе, мало интересно.
– Напротив, мне это очень интересно, дорогой Лабуле.
– Во всяком случае эта болтовня уводит нас от главного. Я был, как тебе известно, школьным товарищем Поля Бюке. Дружили мы с ним в старших классах в коллеже Людовика Великого, не переставали встречаться и потом, когда, двадцати шести лет, еще не устроенный, он женился на Адриенне по любви, взяв ее, как говорится, в одной рубашке. С его женитьбой наша дружба не прекратилась. Адриенна относилась ко мне, по-видимому, с симпатией, и я часто обедал у молодой пары. Ты знаешь, что я постоянный врач актера Лароша, вхож к артистам, и они частенько дают мне билеты. Адриенна и ее муж очень любили театр. В тот вечер, когда у меня бывала ложа, я шел к ним обедать запросто, а потом вел их во Французскую Комедию. Я всегда мог быть уверен, что в обеденное время застану дома Бюке, обычно в половине седьмого возвращавшегося с фабрики, его жену и их друга Жеро.
– Жеро? – спросил я. – Марселя Жеро, который служил в банке и носил такие красивые галстуки?
– Его самого. Это был друг дома. Как холостяк и приятный сотрапезник, он постоянно у них обедал. Он приносил омаров, паштеты и всякие лакомства, был мил, любезен и мало говорил. Бюке просто не мог без него обходиться, и мы увозили его с собой в театр.
– Сколько лет ему было?
– Жеро? Не знаю. Лет тридцать – сорок… Так вот, однажды Ларош дал мне ложу, а я, как обычно, отправился на улицу Гренель, к моим друзьям Бюке. Я немного опоздал, и стол был уже накрыт к обеду. Поль вопил, что голоден, но Адриенна не решалась садиться за стол без Жеро. «Дети мои, – заявил я, – у меня ложа во Французскую Комедию. Идет „Дениза“ [109]109
«Дениза» – драма Александра Дюма-сына (1824–1895).
[Закрыть]». – «Живее! – сказал Бюке. – Поскорей пообедаем, чтобы не пропустить первого акта». Служанка стала подавать. Адриенна казалась озабоченной, и было видно, что глотала она суп через силу. Бюке шумно втягивал ртом вермишель, подхватывая языком длинные нити, виснувшие у него на усах. «Женщины поразительны, – воскликнул он. – Представь себе, Лабуле, Адриенна беспокоится, почему Жеро не пришел сегодня обедать. Она воображает всякие ужасы. Скажи ей, что это ерунда. Жеро могли помешать. У него свои дела. Он холостяк, и ему не перед кем отчитываться. Меня удивляет, наоборот, что он проводит у нас почти все вечера. Это очень мило с его стороны. Так надо же быть справедливыми и дать ему хоть немного свободы. У меня правило: не вмешиваться в дела моих друзей. Но женщины этого не признают». Госпожа Бюке ответила прерывающимся голосом: «Я неспокойна, боюсь, не произошло ли что-нибудь с господином Жеро». А Бюке все поторапливал с обедом. «София, – кричал он служанке, – мясо, салат! София, сыр, кофе!» Я заметил, что госпожа Бюке совсем не ела. «Ну, иди одеваться, – сказал ей муж. – Иди, а то опоздаем на первое действие. Пьеса Дюма – это не какая-нибудь оперетка, где достаточно схватить одну, другую арию. Это нечто последовательно развивающееся, и пропустить тут ничего нельзя. Иди, дорогая, мне ведь только надеть сюртук». Она поднялась и направилась в свою комнату медленно и словно неохотно.
Мы с мужем выпили кофе и выкурили по папиросе. «А все-таки, – сказал мне Поль, – я огорчен, что наш славный Жеро сегодня не пришел. Ему было бы приятно посмотреть „Денизу“. Но подумай только, как Адриенна обеспокоена его отсутствием! Уж я ей толкую, что у этого чудесного малого есть, вероятно, дела, о которых он нам не рассказывает, – почем знать, может быть, встречи с женщинами. Она и не слушает. Дай-ка мне папиросу». Я протянул ему портсигар, и вдруг мы услышали из соседней комнаты протяжный крик ужаса, а за ним шум падения чего-то тяжелого и мягкого. «Адриенна!» – вскричал Бюке и бросился в спальню. Я последовал за ним. Мы увидели Адриенну, распростертую на паркете, бледную, с закатившимися глазами, неподвижную. Но ни малейших признаков эпилептического припадка или чего-либо подобного. Никакой пены на губах. Руки и ноги вытянуты, но гибкие. Пульс неровный и отрывистый. Я помог мужу перенести ее в кресло. Почти тотчас же кровообращение восстановилось, лицо, обычно матово-бледное, залилось краской. «Там, – проговорила она, показывая на зеркальный шкаф, – там! Я его видела. Застегивала лиф и увидела его в зеркале. Я повернулась, думая, что он тут. Но никого не увидев, поняла… и упала».
Тем временем я осматривал, не поранила ли она себя при падении, но ничего не обнаружил. Бюке заставлял ее глотать мелиссовую воду с сахаром. «Ну, моя милая, – говорил он, – приди в себя. Кого, черт побери, ты увидела? И что ты такое рассказываешь?» Она опять побледнела. «О, я видела, я видела его, Марселя». – «Она увидела Жеро? Странно!» – воскликнул Бюке. «Да, я видела его, – повторила она мрачным тоном, – он посмотрел на меня, не говоря ни слова, вот так». И она придала своему лицу какое-то дикое выражение. Бюке вопросительно посмотрел на меня. «Не беспокойтесь, – ответил я, – это не опасно. Быть может, во всем виноват желудок. Выясним на досуге. Пока что не будем этим заниматься. Я знал в Шарите [110]110
Шарите – парижская больница для бедных, основанная в 1602 г.
[Закрыть]одного желудочного больного, которому мерещились кошки под каждой койкой».
Через несколько минут госпожа Бюке окончательно пришла в себя, муж глянул на часы и обратился ко мне: «Если вы считаете, Лабуле, что театр ей не повредит, время ехать. Пойду скажу Софии, чтобы позвала извозчика». Адриенна мигом надела шляпку. «Поль, Поль, доктор, послушайте! Заедемте сперва к Жеро. Я так волнуюсь, так волнуюсь, что не могу выразить». – «Ты с ума сошла. Что могло случиться с Жеро? Мы его видели вчера здоровым и невредимым». Она бросила на меня умоляющий взгляд, горячим лучом проникший мне в сердце. «Лабуле, друг мой, заедем к Жеро сейчас же, хорошо?» Я согласился. Она так попросила, что нельзя было отказать. Поль ворчал, ему хотелось видеть первое действие. Я сказал ему: «Заедем все-таки к Жеро. Не такой уж большой крюк». Экипаж ожидал нас. Я крикнул кучеру: «Улица Лувра, пять, и побыстрее!»
Жеро жил в доме номер пять по улице Лувра, недалеко от своего банка, в небольшой трехкомнатной квартире, наполненной галстуками. Они были страстью этого доброго малого. Едва мы остановились перед домом, Бюке выскочил из экипажа и, просунув голову в каморку привратницы, спросил: «Как поживает господин Жеро?» Привратница ответила: «Господин Жеро вернулся в пять часов; он взял свои письма и больше не выходил. Если хотите подняться к нему, то лестница в глубине, пятый этаж, направо». Но Бюке уже кричал в окно кареты: «Жеро дома! Теперь ты видишь, дорогая, твои страхи были просто нелепы. Извозчик, во Французскую Комедию!» Тогда Адриенна едва не выскочила из экипажа. «Поль, умоляю, поднимись по лестнице, зайди к нему, зайди, это необходимо!» – «Лезть на пятый этаж! – сказал он, пожимая плечами. – Адриенна, мы из-за тебя опоздаем в театр. Ну, если уж женщине взбрело в голову…»
Я остался в экипаже один с госпожой Бюке и видел, как блестели в темноте ее глаза, обращенные к двери дома. Наконец появился Поль. «Честное слово, – сказал он, – звонил три раза. Он не откликается. В общем, моя дорогая, у него, видимо, есть причины желать, чтобы ему не мешали. Быть может, у него женщина, что ж тут удивительного?» Взгляд Адриенны принял такое трагическое выражение, что меня самого охватило беспокойство. И к тому же, если поразмыслить, было как-то странно, что Жеро, никогда не обедавший дома, оставался у себя от пяти до половины восьмого. «Подождите меня, – сказал я господину и госпоже Бюке. – Сейчас я поговорю с привратницей». Этой женщине также показалось странным, что Жеро не пошел обедать, как всегда. Она убирала комнаты у жильца пятого этажа, и у нее был свой ключ от его квартиры. Она сняла этот ключ с доски и предложила мне подняться вместе. Когда мы добрались до площадки, она открыла дверь и из прихожей несколько раз позвала: «Господин Жеро!» Не получив ответа, она решилась войти в соседнюю комнату, служившую спальней. Позвала еще: «Господин Жеро, господин Жеро!» Никакого ответа, кругом темно. Спичек у нас не было. «На ночном столике должна быть коробка шведских спичек», – сказала женщина, вся дрожа и не в состоянии сделать ни шага. Я принялся шарить по столу и почувствовал, что мои пальцы коснулись чего-то липкого. «Знакомо мне это, – подумал я, – это кровь».
