Текст книги "Падение Рима"

Автор книги: Аммиан Марцеллин

Соавторы: Приск Паннийский,Владимир Афиногенов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 35 страниц)

После этого Сальвиан приблизил Давитиака, и тот стал ему жизненно необходим.

Давитиак, естественно, сопровождал Сатьвина и в поездке в Барцелону, предпринятой по приказу Теодориха вместе с его сыновьями Торисмундом и Эйрихом.

Но все они очень удивились, когда к положенному сроку судно с Рустицианой не вошло в порт. Подождал день-другой, но корабля так и не было, хотя карфагенские купцы, прибывшие в Барцелону, заверили, что судно с невесткой короля Гензериха отправилось в море и взяло курс на Балеарские острова... Тогда епископ отозвал в сторону Давитиака и тихо сказал ему:

   – Погадай на корабль и жизнь Рустицианы.

Лунной ночью Давитиак пришёл на причал (как раз стояло полнолуние), воздел руки к небу, что-то начал шептать, плеваться, растирая плевки подошвами сандалий, снова шептать, а утром доложил Сатьвиану:

   – На Средиземном море судна, на котором плывёт Рустициана, я не увидел... Но она жива, я это знаю точно...

   – Откуда тебе известно, на каком судне она плывёт? строго спросил епископ.

   – Мне поведали об этом духи... Судно двухпалубное гребное и с парусами. Скажи, господин, Торисмунду и Эйриху, что нам нужно возвращаться обратно. Сюда корабль с их сестрой не придёт... Скоро подуют сильные ветры, и они на своих крыльях доставят в Толосу отцу его несчастную дочь...

И снова предсказание Давитиака сбылось – на гребне океанской приливной волны, как и задумано было навархом Анцалом, корабль с Рустицианой вошёл в столицу вестготов.

Когда дочь короля сошла с палубы на берег, то плач раздался со всех сторон. И тут она увидела старика, давно немытого, согбенного, в пыльной власянице, и с трудом уз нала в нём своего отца. И тогда-то, не удержавшись, она тоже заплакала...

Сальвиан, прибыв во дворец, обратился к королю:

   – Повелитель, нами управляет Бог. И правда его нравственного управления такова: бедствия, постигающие людей благочестивых, есть суть испытания, а бедствия, постигающие негодных людей, есть суть обвинительного приговора... В твоём случае, король, видна суть испытания благочестивого... Прими сие и молись Вездесущему!

Но недалёк тот день, когда правду нравственного управления Божества изложит Сальвиан и римскому легату Литорию...

II

Хорошо бы ехал ось Кальвисию Туллу в такую солнечную погоду по Фламиниевой дороге из Рима в Равенну в окружении красивых рабынь, если бы его не тревожили мысли о дочери императрицы Плацидии Гонории... Да, и если бы не эти мысли, то и думалось бы бывшему сенатору хорошо, вспоминая дни, проведённые у своего лучшего друга Клавдия. Когда ещё выпадет такая встреча?.. Хотя, не соверши Гонория этот побег из равеннского дворца, то такая встреча состоялась бы снова, когда весь императорский двор приехал бы в Рим, и тогда Кальвисий опять обнял бы друга и на крыше его римского дома выпил бы в вечернюю прохладу по фиалу вина из холодного подвала. Но Гонория выкинула такое, что тут пока не до хороших воспоминаний. Поймают её – отвечать придётся не только другу, но и ему, Кальвисию, потому как дознаются, что вместе прятали беглецов в храме Митры. Да и сам посвящённый служитель бога Пентуэр, которого хорошо знала ещё в Александрии рабыня Джамна, узрев, кого надобно спрятать, растерялся поначалу, сообразив, чем это Грозит ему, но быстро взял себя в руки и согласился помочь. Только, скорее всего, на его быстрое согласие подействовали высыпанные рабом Клавдия из туго набитого мешочка драгоценные камни и золото...

Успокаивало лишь то, что Гонория, её рабыня Джамна и раб-ант находятся в надёжном месте, под защитой самого Митры... А там скоро должен вернуться из морского похода сын Клавдия Евгений, и влюблённые придумают сами, что им делать дальше... Оставаться им в Италии нельзя. Существуют страны, куда можно поехать, – например, в Грецию, Причерноморье или Ливию, которая после призвания Бонифацием туда вандалов стала независимой от Римской империи...

Едущих с севера колесниц и повозок сегодня встречалось немного, и вообще в последнее время мало кто стремился в полуголодный Рим, хотя в Равенне тоже жилось не сладко. Тревожные думы о Гонории постепенно стали вытесняться из головы бывшего сенатора другими – мыслями о положении в империи; они стали занимать Кальвисия по привычке, хотя он давно человек не государственный...

Вспомнив недавно о сыне Клавдия, Кальвисий не мог не вспомнить о своём... Рутилий – военный. А что служба на море, что служба в армии – одно и то же: тяжёлая служба, ничего не дающая... Слава богам, что сын уже наверх, начальник... А простому матросу или солдату приходится нелегко – побои и раны, суровые зимы в походах или изнуряющее трудами и жарой лето, беспощадная война и не приносящий им никаких выгод мир – вот их вечный удел...

Казалось бы, самое выгодное положение в империи быть императором, но и он не всегда наслаждался безмятежным счастьем. Как часто он боится потерять власть или стать уничтоженным. Сколько цезарей было убито – тайно и явно!

Правда, и в императоры попадали разные люди – и знатные, и Простолюдины. Одни из них являлись серьёзны ми государственными деятелями, другие – бесталанными честолюбцами, с явными признаками скудоумия, вроде нынешнего Валентиниана III. Были и мрачные злодеи и даже сумасшедшие, как Калигула. А некоторые совсем не занимались делами империи, перелагая их на плечи своих подчинённых; такие, с позволения сказать, правители становились тщеславными актёрами, ловкими гладиаторами, самозабвенными танцорами и мнимыми великими художниками...

Чтобы нарисовать в стихах, по задумке Нерона, вселенский пожар, этот император приказал поджечь Рим, правда, потом он в поджоге обвинил первых христиан и подвергнул их жесточайшей казни, вначале распнув на крестах, а затем ещё живых сжёг...

Рим знал и других сумасбродов – Коммода, Гелиогабала, дававших простор беззаконию, что также влекло за собой гибель множества невинных людей.

Прослеживая таким образом путь императорской власти, можно выявить одну закономерность: чем ближе Римская империя подходила к своему упадку, тем всё бессовестнее становились её правители... С каждым поколением они имели свойство как бы вырождаться и быть ничтожнее. Разве нынешнего Валентиниана III можно сравнить с Августом или Юлием Цезарем?! Ну ладно, нынешний император, как говорится, судьбой пришибленный, чего с него взять?! А император Гонорий, спутавший Рим со своим петухом, чем он лучше своего племянника-недоумка?! А всё же власть-то в их руках, и от воли таких правителей (если только она есть у них!) зависят жизни подчинённых, в том числе и моя, не говоря уже о жизни моего сына, человека военного, и жизнь сына Клавдия... Прошло уже немало с того времени, как поступили о них первые сведения, а теперь снова мы ничего о своих сыновьях с Клавдием не знаем...

* * *

Как ни отговаривали друзья – Рутилий и Евгений, ссылаясь на военного теоретика Вегеция, не предпринимать нападение на главную базу пиратов в Сардинии, главнокомандующий мизенского флота Корнелий Флавий стоял на своём, проявляя отчаянное упрямство, несмотря на свой маленький рост и такие же по размеру ручки, которыми он размахивал, как крыльями ветряной мельницы.

– Я – солдат! И сделаю так, как мне приказано... Пусть даже я поплачусь собственной жизнью... – твердил он одно и то же.

   – Если бы речь шла только о твоей жизни! – также решительно сказал Рутилий.

   – Как ты смеешь, наварх! – взревел Корнелий и снова завращал руками.

Кому-то могло показаться, что они приделаны к туловищу главнокомандующего с помощью верёвочек, как у театральной куклы, и кто-то, дёргая за эти верёвочки, заставляет и руки так отчаянно крутиться...

На этот раз Корнелий Флавий взревел с такой яростью, что и глаза его выпучились так, что ещё миг-другой, они выскочат из орбит и повиснут на таких же верёвочках возле носа... И всё-таки им повезло, что, разгромив главную базу морских разбойников, они потеряли два корабля, но отпраздновать победу как следует им не пришлось; с других более мелких баз, как и предполагали Евгений и Рутилий, подошли корабли пиратов и зажали их на выходе в Тирренское море: суда противника быстро выстроились крутой дугой, а когда начался бой, то концы дуги сомкнулись, как клещи. Из них смогли только вырваться лёгкие суда, вроде миопароны Рутилия, а флагманская либурна одна из первых вместе с главнокомандующим пошла ко дну, разрезанная острозаточенными и окованными железом носовыми брусами двух пиратских кораблей...

Как ни сердились на Корнелия Флавия Рутилий и Евгений, но его стало жалко. В сущности, он был неплохой человек, но привык повиноваться любому приказу, хотя знал, чем всё это могло кончиться...

Может быть, их миопарона вослед хлебному каравану, кстати, умело организованному погибшим Флавием, тоже благополучно вошла бы в порт, находящийся в двадцати милях от «вечного города», если бы сами не допустили оплошность – им, пробившимся через кольцо, надо было бы взять курс резко на восток, а они, взяв направление на Рим, оказались не так уж далеко от берегов Сардинии, и корабли пиратов, базировавшиеся на севере острова, вскоре преградили им дорогу... После короткого боя пятнадцать судов мизенского флота морские разбойники взяли снова в окружение и привели их уже под конвоем в свой порт. Евгения вскоре в качестве раба продали местному владельцу оливковой плантации, а Рутилия, узнав, что он наварх, повесили на рее.

Остров Сардиния являлся удивительном местом – его населяли в основном пираты и их семьи; владелец оливковых деревьев тоже был когда-то морским разбойником. Хотя Сардиния официально и находилась под властью Рима, но она плевала на все его законы и распоряжения.

Был на острове и свой римский наместник с преторианской гвардией. Но пока Евгению заявить ему о себе не было никакой возможности...

Жив человек – он надеется. Главное, что возлюбленный Гонории жив.

* * *

Один из митреумов (храмов в честь бога Митры) в Риме находился на правом берегу Тибра, в районе «грязных промыслов», там, где селились и работали кожевенники, гончары, землекопы и часть кузнецов, хотя их труд не приравнивался к грязному... И посетители здешнего митреума тоже были в основном люди этих профессий. Вот сюда и спрятал Пентуэр Гонорию, её рабыню Джамну и раба-анта Радогаста под надзор посвящённого жреца Митры Виридовика.

Судя по имени, этот служитель персидского бога был из потомственных галлов, и когда Гонория с ним познакомилась поближе, то оказалось, что это так. Галла Виридовика на служение богу посвятили в четвёртую степень, степень льва, тогда как Пентуэр имел степень шестую – бегунов солнца. Но это не мешало им дружить и во всём доверять друг другу.

Выходили они служить в одежде, соответствующей той или иной степени посвящения: Виридовик – в шкуре льва, Пентуэр с солнечной короной на голове и в одежде с нарисованной на ней огненной колесницей. Помогал Виридовику вести службу его напарник, имеющий всего лишь первую степень посвящения – воронов, поэтому во время поклонения Митре ему приходилось хлопать крыльями, приделанными к рукам. Кстати, Блаженный Августин и по этому поводу сказал своё гневное слово:

«Некоторые (то есть участники богослужения Митре), подобно птицам, хлопают крыльями и подражают карканью воронов, другие рычат, словно львы; и видим мы, как те, которые считают себя мудрыми, позорнейшим образом превратились в глупцов».

Митреум теперь окружали базилики. Христианские священники пока терпимо относились к служителям персидского бога, правда, как и Августин, называя их глупцами, но знали, что те тоже придерживались нравственных аспектов морали, не как, скажем, жрецы, в храмах Изиды или Венеры, где налицо творилось прелюбодеяние.

Храмы Венеры в Риме были разрушены, а единственный храм Изиды по приказу императора Тиберия был разобран по частям, когда в нём один знатный патриций с помощью жрецов совратил уважаемую римскую матрону.

Патриций давно домогался этой не менее знатной, чем он, женщины, но она постоянно отвергала его. Тогда он подкупил жрецов, и те внушили матроне, что она сегодня должна отдаться богу Анубису – таково желание богини Изиды[67]67
  Греческая транскрипция имени древнеегипетской богини Исет, сестры и супруги Озириса. Изида – дочь неба (Нут) и земли (Кебы), олицетворение долины, оплодотворяемой Озирисом-Нилом. Изображалась в виде коровы. несущей между рогами солнечный диск, в окружении таких богов, как Анубис, Горус и Апис.


[Закрыть].

Матрона вечером явилась в храм, жрецы отвели её в отдельные покои, и тогда туда пожаловал патриций, напялив на себя маску Анубиса; позже домогатель признался матроне, что это был он в маске Анубиса; матрона пожаловалась императору, и тот приказал храм Изиды разобрать, жрецов в Тибре утопить, а патриция из Рима выслать...[68]68
  О совращении патрицием матроны в храме Изиды в Риме подробно рассказано Иосифом Флавием в «Иудейских древностях».


[Закрыть]

Христианские священники относились к жрецам Митры снисходительно ещё и потому, что в их рассказах о персидском боге находили много такого, что было в Библии.

...Родившись из камня, юный бог Митра обрезал с фигового дерева листву и сделал из неё себе одежду, он сорвал и фиг, и это была его первая еда. Тотчас Митра вступает в борьбу с богом Солнца и побеждает его. Но, побеждая, протягивает правую руку дружбы и надевает на бога Солнца лучезарный венец, в котором тот ежедневно в колеснице совершает свой бег...

Но не дремлет главный демон зла Ариман, он напускает на Митру разъярённого быка. Митра схватил левой рукой за голову быка, погрузив пальцы в ноздри, а правой рукой вонзил ему глубоко в шею нож. И тут произошло великое чудо – из спины быка выросли хлебные злаки и целебные травы, а из пролитой крови – виноградные лозы.

Во время борьбы Митры с быком появились на земле и первые люди. Но Ариман решает погубить их и насылает на землю потоп. Только двое – мужчина и женщина – спасаются в ковчеге, сделанном Митрой, и от них пошли уже новые люди...

Ариман не успокаивается, он посылает на землю всепожирающий огонь. И опять на помощь приходит Митра и на этот раз и сам бог Солнца. Они тушат этот огонь, устраивают пир, а после пира Митра возносится на небо.

А вознёсшись, Митра становится защитником людей от злых демонов и владыки их Аримана, но защищает он только тех, кто живёт благочестивой жизнью и ревностно поклоняется ему...

Об этом рассказал жрец Виридовик Гонории, Джамне и Радегасту, когда их навестил. Они жили в самом дальнем помещении митреума, из которого шёл подземный ход, спускающийся к Тибру. В помещении стояли два ложа – для госпожи и рабыни, Радогаст спал перед входом, положив, как всегда, под голову акинак, подаренный Евгением; Джамне – бывшей поклоннице Митры – иногда очень хотелось присутствовать при богослужении, проводимом посвящёнными, но Виридовик запретил, ибо внешность её была слишком заметной... А гулять и дышать свежим воздухом было разрешено только ночью и только на крыше храма, куда они поднимались по ступенькам. Пока ни Гонория, ни бывший сенатор Клавдий не знали, когда кончится это заточение: ждали Евгения и надеялись, что он разрешит создавшуюся ситуацию...

Жрец Виридовик приходил к ним всегда закутанный в паллий, не доверяя никому, сам приносил еду. Но как-то, то ли забыл переодеться, то ли ему было некогда, он пришёл в львиной шкуре, в которой проводил богослужение. Гонория понаслышке знала, что у жрецов восточных богов существуют разные степени посвящения, а всего этих степеней семь, и поэтому спросила Виридовика:

   – А почему только семь, а не больше или меньше?

   – Потому как они приравниваются к семи планетным сферам, через которые проходит душа умершего, прежде чем она достигнет восьмого неба и полного блаженства, – ответил жрец. – Но посвящённые только с четвёртой степени могут участвовать в таинствах посвящения, жрецам первых трёх степеней делать это запрещено...

   – А тебе дозволено? – спросил Радогаст, явно заинтересованный этим разговором, ибо на его родине жрецы приносили жертвы вырезанным из дерева идолам, поддерживали на капище денно и нощно огонь, и только...

– У меня четвёртая степень посвящения – степень льва, значит, дозволено, – с гордостью ответил Виридовик.

   – Расскажи, как происходят таинства? – попросила Гонория.

Жрец насупился и уже хотел уходить, но Джамна остановила его:

   – Прости, Виридовик!.. Я госпоже не успела сказать, что об этом спрашивать нельзя...

   – Да, Августа... Знаешь, почему Сократ принял смерть? А всё потому, что имел неосторожность открыть непосвящённым некоторые тайны мистерий Озириса...

   – Но я думала, что принял он яд в наказание за то, что зло высмеивал нравы... А казнь совершил над собою сам...

   – Отчасти, госпожа, отчасти... Кстати, о ритуальном кольце посвящения – так называемом символическом прохождении через смерть и воскресение можно прочитать у Апулея в его книге «Метаморфозы»... Ведь в конце своей жизни Апулей стал жрецом богини Изиды в Карфагене, и ему даже была поставлена статуя... Только граница между символической и реальной смертью при посвящении весьма условна... Но, кажется, я сам сказал больше того, что полагается говорить... Будьте осторожны, а я приду завтра. – Предупредив узников словами, ставшими обыденными, жрец вышел.

   – Что же там написано у Апулея? – задала сама себе вопрос Гонория, когда Виридовик скрылся за дверью: – A-а, вспомнила!.. Слушай, Джамна: «Итак, внимай и верь, ибо это – истина. Достиг я рубежей смерти, переступил порог Прозерпины и вспять вернулся, пройдя через все стихии, в полночь видел я солнце в сияющем блеске, предстал пред богами подземными и небесными и вблизи поклонился им...» Виридовик сказал, что при посвящении разница между символической и реальной смертью и воскресением весьма условна. Значит, они происходят как бы на самом деле...

   – Госпожа, вижу, что тебя очень интересует этот вопрос... Однажды в Александрии я случайно подслушала разговор Пентуэра с другим жрецом – посвящённым служителем Митры. Они говорили о какой-то лодке, которую надо им отправить в море, говорили о буре, и что эту лодку нужно пустить в открытое море именно в бурю... Говорили и о человеке, коего тоже надо поместить связанным в лодку.

«Если лодка не утонет и её прибьёт к берегу вместе с тем человеком, – сказал другой жрец, – тогда мы продолжим испытания». Мне кажется, госпожа, что Пентуэр и жрец говорили о посвящении того человека в какую-то степень. Хотя я точно не знаю...

   – Почему меня это интересует, Джамна?.. Нет! Нет! Я не собираюсь стать жрицей... Не собираюсь принимать участие в каких-то мистериях... Зачем мне это?! Я просто думаю, что всё, что происходит с нами, – это тоже в своём роде посвящение... Посвящение в степень независимости... – Гонория помолчала, покусывая губы, отчего они сразу сделались пунцовыми, и добавила: – И может быть, в степень любви...

* * *

В Равенне тоже установилась хорошая солнечная погода. Любимой служанке Кальвисия Тулла Техенне, уроженке Ливийской пустыни, больше по душе длинные солнечный лучи, нежели бесконечные нити дождя, который часто случается на севере Италии.

Проехали южные городские ворота. Кальвисий поздоровался с начальником стражи – знаком с ним уже не один год, поинтересовался: не слышно ли что о сбежавшей дочери Плацидии? Тот ответил:

   – Как в воду канула... Евнух Антоний ищет, но пока никаких следов... Ты сам знаешь, Кальвисий, если он взялся за дело, то доведёт его до конца... А императрица вне себя от злости...

   – Ничего, позлится и перестанет... – сказал Кальвисий, но так вышло, что сказал как бы для себя, потому что повозка оказалась уже внутри города (а может быть, на это и рассчитывал) и крепостная стена осталась позади.

Проехав с полмили по булыжной мостовой центральной улицы, возница ввернул на более тихую, обсаженную по обеим сторонам пиниями. Увидев их, Техенна пришла в восторг:

   – Кальвисий, я не раз себе задавала вопрос, что напоминает мне серебристая крона этих деревьев... Смотри, Смотри! Я нашла ответ! Напоминает стеклянную вазу на тонкой ножке, в которую можно положить виноградные гроздья...

   – У тебя, милочка моя, поэтическая душа, как у Сапфо... «Я негу люблю, юность люблю, радость люблю и солнце. Жребий мой – быть в солнечный свет и в красоту влюблённой», – процитировал бывший сенатор строки из стихов знаменитой поэтессы с острова Лесбос.

   – Говорят, что она будто бы бросилась с Левкадской скалы из-за неразделённой любви к красавцу Фаону? – произнесла красавица гречанка Алкеста.

   – Случись что, вы, мои хорошие, со скалы не станете бросаться из-за меня... – утвердительно проговорил Кальвисий Тулл.

   – Умирать из-за любви?.. Нужно было... А потом, Кальвисий, ты же не Фаон... – подал кто-то из женщин голос из глубины повозки.

   – Эй, гляди у меня! – погрозил пальцем бывший сенатор.

   – Так ведь Сапфо любила только девочек... – сгладила острый угол Алкеста.

   – А мы любим Кальвисия Тулла! – дружно провозгласили рабыни.

Повозка остановилась у входа в сад перед высоким патрицианским домом. Выбежал слуга и, помогая хозяину вылезти из повозки, сказал ему:

   – Господин, тебя с раннего утра дожидаются посланники из императорского дворца.

Из атриума вышли два человека, истинность профессии которых угадывалась при первом взгляде на них: оба были одинакового роста, наглухо запахнутые в паллии, топорщащиеся сбоку от рукоятей мечей: секретари...

   – Не распрягай лошадей! – приказали они вознице. – Кальвисий, едем к корникулярию.

   – Прямо сейчас?.. – удивился бывший сенатор, уже догадываясь, для чего его вызывает Антоний Ульпиан. – Так надо бы умыться с дороги, почиститься...

   – Во дворце мы тебя и умоем, и почистим... – нагло пообещали секретари.

«Это всё по поводу Гонории... Буду молчать как рыба. Но они же, сволочи, выбьют всю правду... – Кальвисий взглянул на секретарей, расположившихся в повозке напротив, ухмыляющихся, со стальным блеском в глазах... – От таких «посланников» пощады ждать не приходится... Но ты погоди, не хорони себя раньше времени... – И, вспомнив разговор с рабынями, тоже ухмыльнулся. – Я ведь давеча сказал им, будто в зеркало гадателя смотрел: «Случись что со мной...» Вот, кажется, и случилось...»

В таблине Антония, куда доставили бывшего сенатора, сидел Себрий Флакк...

«Не ожидал его здесь увидеть! Хотя почему не ожидал?! Он же тоже ездил на юбилей к другу в Рим... Значит, и Себрия пытали... Надеюсь, только вопросами... Иначе он бы не сидел тут, а гремел цепями в «крысиной норе» – в подземной темнице», – сразу промелькнуло в голове Кальвисия, и он поздоровался:

   – Здравствуй, Себрий. Какими судьбами?

   – И тебе здоровья, Кальвисий... Сейчас всё узнаешь.

Вошёл Антоний, за ним – скриб с деревянным ящичном на боку. Если евнух при императрице исполнял ещё и должность писца, то у себя он имел своего...

   – Кальвисий Тулл, – обратился Антоний к бывшему сенатору, – твой друг Себрий Флакк ранее сообщил мне, что ты после праздника оставался у Клавдия ещё двадцать дней и можешь знать больше его, так как Себрий из Рима сразу уехал... Правильно я говорю? – Евнух неожиданно повернулся лицом к Себрию Флакку. Тот как-то сразу смутился, нервно заёрзал на скамейке.

   – Правильно, – ответил Себрий, опуская глаза.

«Пёс... Уже что-то успел наговорить на меня...»

   – А ты ничего не знаешь, Кальвисий? – Евнух снова обратился к бывшему сенатору.

   – А что мне следует знать? – вопросом на вопрос ответил Кальвисий.

   – Я говорю о Гонории, которая, по нашим сведениям, находится в Риме.

   – Если она находится в Риме, так и задержите её там.

   – Задержим... Она остановиться в Риме могла только у отца своего возлюбленного.

   – Я даже не ведаю, кто у неё возлюбленный. Меня такие вещи не интересуют. У меня свои возлюбленные... – заявил Кальвисий Тулл.

   – Дойдёт дело и до них, – пообещал евнух, явно недовольный ответами бывшего сенатора. – Всему своё время...

«Слава богам, что рабыни не знают, куда спрятали Гонорию...» – успокоил себя Кальвисий.

   – Значит, ты о Гонории ничего не знаешь и ничего не ведаешь... Ладно. Я пока отпускаю тебя. Приедешь домой – подумай. Со своими возлюбленными-рабынями переговори. И скажи им, что в «крысиной норе» даже немые начинают говорить, – хохотнул Антоний, а скриб посмотрел на него, молча спрашивая: писать ли это или не писать?

   – Пиши, пиши! Пусть всё читает наша императрица. У нас от неё тайн не существует...

«Ах, паршивец, злодей без яиц!.. Тайн, видите ли, не существует... Да ты окружён ими, как на подносе жареный кролик маринованными оливками, фигами и каперсами... Без этих тайн тебе и дня не просуществовать... Когда надо, ты перед Плацидией выдёргиваешь то одну, то другую, как шулер при игре в кости мечет нужную или «шестёрку», или «сучку».

   – Хорошо, Антоний, я подумаю.

   – Думай, да недолго. Сроку я даю тебе, любезный, два дня.

«А Себрий Флакк?.. Каков негодяй! Я оказался прав, не доверяя ему... И верно сделал, что сказал об этом Клавдию... А ведь Антоний своих секретарей, поди, уже и в Рим послал... К Октавиану-старшему... Правильно, что о друге думаешь. А сам-то как?» – снова тревожные мысли стали одолевать Кальвисия. А вернувшись в свой дом, подумал о сыне. Не ведал отец, что сына уже нет в живых... В конце концов, решение, которое он принял, может быть, и не пришло бы в голову бывшего сенатора, если бы он точно знал, что Рутилий погиб... Нет, не принял бы Кальвисий такого решения! Он бы потягался ещё с «пустой мошонкой» и не испугался бы его «крысиной норы»... И было не страшно в этом случае патрицию Кальвисию Туллу, что, засадив в тюрьму, его объявят государственным преступником и конфискуют всё имущество. Сына нет в живых, а тогда о чём беспокоиться?! Но Кальвисий думал, что Руталий ещё здравствует, и поэтому всё надо сделать так, чтобы не испортить ему карьеры и чтобы всё, чем владеет бывший сенатор, досталось его единственному наследнику... А это возможно, если Кальвисий... или примет яд, или в тёплой ванне вскроет себе вены...

«Впереди у меня ещё два дня... Я успею выразить свою неукротимую любовь к моим милым пташкам... Потом отпущу их на свободу. Расправляйте крылышки – летите!.. А то ведь и за ними придут, пообещал же евнух... – Кальвисий задумался. – Но вдруг завтра будет поздно?! От Антония можно ожидать всего... Сегодня, а не завтра я дам моим любимым рабыням «вольную». И пусть они идут, куда позовёт их душа... Дам на дорогу и золота. Они заслужили это, утешая меня на любовном ложе...»

Кальвисий дома в первую очередь смыл с себя дорожную грязь, а затем позвал ливийку Техенну:

   – Милочка, у нас неприятности... Сегодня ты со своими подругами должна покинуть мой дом, я отпускаю всех на свободу, иначе вас замучают в подземной темнице... – И Кальвисий изложил ей всё, о чём речь шла в таблице помощника императрицы.

Ливийка поначалу не поверила словам господина, но потом только до неё дошла жестокость их смысла, и она ощутила со всей страшной силой безысходность положения, в котором они все оказались.

   – Иди, позови тех служанок, кто был со мной в Риме.

И когда они собрались, Кальвисий также поведал им всё, о чём только что сообщил ливийке.

Рабыни сидели не шелохнувшись, до конца ещё не осознавая того, что может с ними случиться, если их отвезут во дворец.

   – Но мы ведь ничего о Гонории не знаем. За что же будут нас-то пытать? – удивилась гречанка Алкеста, а у самой на глазах уже выступили слёзы...

   – Об этом я тоже сказал корникулярию. Но ему это и неважно... Ему надо делать вид перед императрицей, что он прилагает все усилия по поимке Гонории...

   – Кальвисий, а сам-то ты знаешь, где она находится? – спросила Техенна.

   – Я знаю, моя хорошая, но даже тебе не скажу, чтобы не подвергать опасности, ибо в «крысиной норе» палачи вытянут из тебя это клещами...

   – Кальвисий, чтобы спасти нас всех, в том числе и себя, иди и укажи корникулярию на местонахождение императорской дочери... Всё равно её найдут, – снова подала голос та из служанок, которая пряталась в глубине повозки.

   – О тебе я думал всегда, что ты мерзавка, – серьёзно сказал Кальвисий. – Но всё равно и тебя я тоже отпущу на свободу... Вы сегодня же все уберётесь из моего дома... Все!

Бывший сенатор позвал своего помощника и велел писать на них «вольные».

   – Обойдёмся без всяких у претора «поворотов», женщинам это и надо... Моей печати и подписи будет достаточно.

Затем он снова собрал рабынь, а их было шестеро; каждой вручил «вольную» и дал золота и каждую обнял и крепко поцеловал:

   – Отныне вы не принадлежите мне... И никому, ибо отныне свободны... Идите, милые, и чем раньше покинете мой дом, тем лучше станет для вас.

Недолго думая, пять из них упорхнули сразу. Какая судьба их ожидает в дальнейшем?.. Они красивые, ухоженные, пока с деньгами... Как только они кончатся, эти бывшие рабыни, привыкшие ничего не делать, а только лишь ублажать господина, выйдут на улицу и потихоньку начнут осваивать самую древнюю профессию, которую легализовал и организовал великий афинский законодатель Солон, предоставивший мужчине полную свободу удовлетворения полового инстинкта до и вне брака. Так что место красавицам Кальвисия уготовано заблаговременно – в публичном доме. И об этом хорошо представлял бывший сенатор, но поступить иначе не мог... Осталась с ним ливийка. Она сказала: ехать некуда. В Ливии дома у неё никого не осталось, все умерли. Техенна заявила прямо, что вместе с господином тоже примет яд или в ванне вскроет себе вены.

   – Я тебе разрешу принять вместе со мной смерть только потому, чтобы ты не повторила судьбу только что ушедших из моего дома бывших рабынь, которые в конце концов окажутся, и ты сама это понимаешь, в лупанарии... Хотя именно ты не только красива, но и умна и можешь выйти за кого-нибудь замуж... Родить детей.

   – Иметь детей я мечтала... Но кому я нужна? Господин замуж меня не возьмёт... Возьмёт или ремесленник, или колон... Но я не умею трудиться. Я могу только ублажать мужчин... Служить им утехой... А я не хочу больше этого, поэтому приняла решение умереть тоже... И спасибо, что разрешил.

   – Нет, всё-таки женщины... дуры... Я позволил ей умереть, и она ещё благодарит меня... – сказал, как бы для себя Кальвисий, а Техенна крепко обняла его и поцеловала.

Всю ночь, только на чуть-чуть засыпая, они отдавались друг другу со страстью молодожёнов на любовном ложе, а перед самым рассветом, помня о том, что Антоний может не сдержать слова и в любой момент прислать за ними, Кальвисий приказал слугам срочно готовить тёплую ванну. Закутавшись в белые одежды и взяв в руки острый нож, Кальвисий Тулл обнял за плечи ливийку и спросил её ещё раз:

   – Может быть, передумаешь?..

   – Нет, господин.

   – Не зови меня так... С этой минуты ты для меня не просто возлюбленная, ты жена моя, Техенна...

   – Благодарю тебя, муж мой! Идём, не будем медлить.

   – Да, милая, медлить не будем...

Они прошли в ванное помещение и скинули с себя покрывала. Затем он снял со стены, расписанной цветными фресками, висевшие на золотых цепочках два изображения жука-скарабея, сделанные из драгоценных камней; одно надел на себя, другое протянул ливийке: