Текст книги "Падение Рима"

Автор книги: Аммиан Марцеллин

Соавторы: Приск Паннийский,Владимир Афиногенов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)

На другой день рано утром проснулся Анцал от скрипа подвод и громкого понукания – догадался, что это волы везли к мельнице смолоть пшеницу только что собранного урожая.

«Дел теперь у Писона будет невпроворот... А тут мы со своими хлопотами...» – наварх покосился на Рустициану. Она спала, разметавшись обнажённая, но даже во сне инстинктивно прикрыла локтем лицо; нежные перси её, округлые, как чаши, вздымались и слегка трепетали от ровного дыхания, в углублении на гладком упругом животе застыла капелька пота, не высохшая ещё, так как снова со всей страстью Рустициана отдалась Анцалу совсем недавно, может быть, за час до того, как разбудили его скрипы и крики погонычей. Перина, скомканная, лежала на полу...

Анцал, не одеваясь, голый подошёл к окну.

   – Какой ты красивый, капитан! – сказала Рустициана, проснувшись и открыв глаза.

   – Милая моя! И ты как утренний цветок, который в росе... Я только что видел на тебе росинку.

   – Где, где? – воскликнула Рустициана, надевая повязку, а на виски – подвески.

Подошла тоже к окну, не одеваясь, всмотрелась:

   – Жаркий предстоит на мельнице денёк. Смотри, подводы едут и едут.

К обеду их не уменьшилось, а стало больше. Выпряженные волы, но не освобождённые от ярма, гремя нашейными колокольцами, попарно паслись на склоне холма, спускающегося к реке. С другой стороны холма расположилась роща, состоящая из южного, так называемого пушистого дуба с зарослями вереска и ладанника.

Вот туда и отправился, вооружившись луком, поохотиться на оленя после обеда Анцал, оставив Рустициану на попечение Патрисии и её многочисленных слуг. Наварх удивлялся: «Откуда их столько у простого мельника?..» Но потом сообразил, что если навещают его члены королевской семьи, то понятно... Вот и теперь заметил, что на некотором расстоянии за ним следуют верховые – охранники... Сам король говорил дочери, что не будет никакой охраны. Ну и ладно, не мешают – и хорошо.

Пробираясь верхом через кусты ладанника, Анцал вскоре выехал на поляну; огляделся, слез с коня, – тут наварх и устроит засаду на оленя. Сейчас на стороне капитана должно стать терпение и ещё раз терпение.

Коня он отвёл в кусты, чтобы его не было видно, привязал к дереву, погладил лоснящийся лошадиный круп и в этот момент почуял запах дыма. «Может быть, неподалёку находится тайное капище жрецов-друидов?.. – И содрогнулся от этой мысли. – Если они кого и сжигают, то наверняка человека...»

Но, несмотря на внутренне неприятие этого и даже маленький страх, любопытство всё же погнало его узнать о происхождении дыма.

Анцал снова погладил круп коня, успокаивая животное, да и себя как бы тоже – прикосновение ладони к коже бессловесного, но родного существа придало ощущение уверенности, и капитан тихонько пошёл в ту сторону, откуда шёл дымный запах.

Но Анцал вышел не к предполагаемому капищу, а к землянке, застланной брёвнами; через отверстия между брёвен и шёл дым, значит, костёр кто-то развёл на полу обогреться или сварить ужин. Время клонилось к вечеру.

Капитан подкрался поближе и услышал голоса, доносившиеся снизу. Один из них Анцал узнал сразу – голос Писона, владельца мельницы.

«И когда он успел?. Уезжая, я видел, как он заводил очередную подводу с мешками пшеницы во двор».

   – Думнориг, я обязательно передам письмо от Аттилы Давитиаку, а тот отдаст его прямо в руки рыжему Теодориху.

«Это они так величают второго сына короля вестготов. А почему ему, а не Теодориху-старшему?.. И почему такая таинственность?» – промелькнуло в голове наварха.

   – И ещё, Писон, тот, кто доставил письмо, по имени Приск, пусть поживёт у тебя на мельнице. По крайней мере, до тех пор, пока не получит ответ от Рыжего.

   – Но сейчас у меня гостит Рустициана со своим дружком.

   – Я знаю... Спрячешь Приска на сеновале.

   – Хорошо, Думнориг, всё будет сделано так, как велишь.

«Думнориг... Думнориг... Не тот ли, о ком слагают в народе легенды... Неуловимый вождь багаудов... Но его можно схватить, если я обо всём расскажу Теодориху-старшему. Но только не это! Если бы я стал зятем короля, то можно было на это решиться. А сейчас я здесь чужеземец... И только. Побудешь на мельнице, позабавится ещё денёк-другой Рустициана тобой, как игрушкой, и закончится твоё наслаждение от обладания ею... А сейчас нужно уносить отсюда как можно быстрее ноги...» – Анцал вскоре сел на коня и отъехал от опасного места. На краю рощи увидел, как повернули коней, не доехав до неё, и охранники.

«Гляди, и Рустициане ни слова! – внушал себе капитан.

Сделалось неуютно и холодно на душе оттого, что он частично проник в ненужную ему тайну. И ещё оттого, что всё хорошее, происходившее с ним, к сожалению, скоро кончится...

IV

В кабинете дворца в Карфагене за столом сидели двое: сам правитель вандалов Гензерих и король свевов Рикиарий. Здесь же прохаживались две огромные собаки, то и дело поглядывавшие на гостя.

Гензерих украдкой рассматривал лежащую на столе необычайно красивую золотую, с драгоценными камнями вещь в форме африканского льва, подаренную Рикиарием. Этот подарок являл собой явный намёк на могущество короля вандалов – в Средиземном море, портах Карфагена. Сардинии ходило и стояло у него множество быстро построенных кораблей, готовых отплыть к Риму в любой момент.

Рикиарий, молодой, горячий, торопил с походом: говорил, что его войска, хорошо вооружённые, готовы загрузиться на палубы грозного вандальского флота. И ещё он заявил:

   – Вожди племени автригонов тоже пойдут с тобой, король. Они мои соседи – я приведу их.

   – Это племя, кажется, обитает в северной Лузитании, в испанских горах, где начинается река Эбро. Я знаю эти места.

   – Именно так.

   – Рад тому, что ты сказал... Но с походом на Рим мы всё же погодим. Пусть Аттила в Галлии потреплет вестготов и римлян.

   – А если потреплют его?

   – Ну, это тоже нам на руку. Мне доложили, что у Аттилы численность войска больше четырёхсот тысяч. Столько же у Аэция и Теодориха вместе взятых. Скоро гуннский правитель переправится через Рейн, навстречу Аттиле уже идут римский полководец и король вестготов с сыном Торисмундом. И такая произойдёт кровавая битва, Рикиарий, – Гензерих впервые назвал короля свевов по имени, – что полягут сотни тысяч с одной и другой стороны... И не важно для нас, кто победит, мощь тех и других будет ослаблена... Вот тогда и скажем своё слово.

За дворцом плескалось море, громко отдавали команды капитаны кораблей, стоящих на приколе у самого берега.

   – Я ведь тоже стал строить свои корабли, – как некую тайну сообщил правителю вандалов Рикиарий.

   – А мне это известно... – улыбнулся Гензерих, и угрюмое лицо его осветилось.

«Хромой чёрт, всё ему известно, и всё-то он знает...» – подумал король свевов, а вслух сказал:

   – Добродетель заключается и в том, чтобы всё знать...

   – В чём заключается эта самая добродетель, я не совсем представляю точно... Только я бы добавил к твоему определению, Рикиарий, ещё несколько слов: не только всё знать, но и уметь... Кстати, добродетель в наше время очень редкая штука, и нужна ли она?

   – А как же в отношении между друзьями?

   – Здесь, я думаю, скорее нужна порядочность. – Лицо Гензериха снова сделалось угрюмым, как всегда, а взгляд колючим и подозрительным.

Наконец он взял отлитую голову льва в свои руки – всё же сказалась жадность к золоту и драгоценностям, – не вытерпел, чтобы в открытую не восхититься такой вещью, да и польстить гостю тоже:

   – Какие прекрасные изделия льют ваши мастера!

   – Да, король, а золото для этой головы добыли на реке Таг[131]131
  Таг – ныне Тахо, река на Пиренейском полуострове, впадает в Атлантический океан около города Лиссабона.


[Закрыть]. Река, смешивая золотой металл с илом и песком, влечёт его в океан...

   – Жаль, что не влечёт она его прямо сюда, в Карфаген... – пошутил предводитель вандалов.

Рикиарий внутренне поёжился от такой шутки. К счастью, к Гензериху зашёл его старший сын Гизерих, и разговор короля вандалов с королём свевов пошёл на убыль и скоро закончился.

   – Отец, ты просил доложить, как только судно будет готово к спуску на воду. Оно готово.

   – Хочешь с нами пойти, Рикиарий? Я покажу тебе своих кормчих и корабельщиков. У меня ведь многие из них бывшие сицилийские пираты...

Король вандалов вылез из-за стола, хромая, но бодро вышел на середину кабинета и указал Рикиарию на дверь.

У входа во дворец на улице подали коней. Рикиарий подумал, что сейчас с королём вандалов они поедут к воротам, но Гензерих направил коня вверх по широкому, ограждённому каменным бортом спуску, и вскоре оба оказались на крепостной стене у огромной башни с бойницами. Тут они слезли с коней, которых приняли оруженосцы, и подошли к башне. Отсюда открывался великолепный вид на море, по которому сновали однопалубные корабли с круто загнутыми килями, изображающими своими формами то льва, то грифа, то орла; двухпалубные диеры с рядами вёсел и парусами и даже триеры наподобие римских либурн с таранами на корме.

   – Это мой флот, – с гордостью скатал Гензерих, и глаза его сделались с «волчинкой» – из голубых превратились в жёлто-зелёные.

Он стоял, опершись одной ногой о выступ борта. Ростом Гензерих не выделялся, но гордо сидящая на плечах голова с густыми светлыми волосами, спускавшимися вниз ровными прядями, которые сейчас шевелил ветер, прямая широкая спина и гибкая тонкая талия, с висевшим на ней мечом с богато отделанной рукояткой, синий внакидку плащ из тонкой шерсти делали фигуру короля вандалов величественной.

   – Как только взят Карфаген, я огородил его двойными стенами такой ширины, что они примкнули к самой воде, и теперь каждый корабль с моря швартуется вплотную к ним. В стенах устроил железные двери, и через них с палубы подаются различные грузы: то может быть зерно, которое перехватываем у римлян, или рабы – да мало ли что мы сейчас перевозим!..

Если другие города в Африке – Гиппон, Цирту мне пришлось штурмовать осадными орудиями и разрушать их, то Карфаген я брат при помощи деревянных, обитых железными листами башен, которые выкатывались вровень с каменными зубцами, и по перекидным мосткам мои воины перебегали на крепостные стены, а оттуда – на городские улицы и площади. Поэтому город остался целым, и я сделал его своей столицей. Говорят, что мы варвары... Разрушители. А римляне – нация созидателей. А не они ли в третью Пуническую войну специальным постановлением сената разрушили Карфаген – родину Ганнибала – до основания, даже разобрали стены и каменные здания, а остальное – спалили дотла?! И пятьдесят тысяч карфагенян продали в рабство... Я же не взял в Карфагене ни одного пленного. Конечно, убитых было много... Сколько времени прошло! А до сих пор на выжженных римлянами местах имеются провальные ямы... Созидатели! – презрительно процедил сквозь зубы Гензерих. – Вот как возьму Рим, устрою им такой же Карфаген, какой они здесь когда-то устроили...

Пока король вандалов говорил, к башне, на которой была укреплена стрела со спускающимися вниз двумя железными цепями с крючьями, подошли люди. Тут были и африканцы, и германцы, и даже римляне. Но все были одеты одинаково – в шёлковые рубахи и малиновые шаровары. Только на пятерых накинуты такие же синие из тонкой шерсти, как у Гензериха, плащи.

   – Эти пятеро – мои сыновья. Пойдём, Рикиарий, я познакомлю тебя с ними: старшего Гизериха ты уже видел, второй по рождению – Гунерих, третий – Гунтамунд, четвёртый – Тразамунд и пятый – Ильдерих.

Последнего отец потрепал по щеке. Когда Рикиарий подавал руку Гунериху, король вандалов напомнил обоим:

   – Вы не забыли, что являетесь свойственниками...

   – Нет, не забыл... – ответил за себя Рикиарий.

   – А после того, как пришлось подвергнуть казни Рустициану, её сестра не настраивает ли тебя, король свевов, против нас?

   – Посмела бы только! Тем более я знаю, что справедливый из справедливейших король вандалов зря человека не накажет...

   – Ты верно говоришь, мой союзник... Больше того, я хотел эту женщину, дерзнувшую меня отравить, предать смерти, но её спас наварх Анцал... Думаю, что мне всё же представится возможность отомстить ему за это.

   – Суета сует... Так говорит наш епископ в Галлеции[132]132
  Ныне Галисия.


[Закрыть] Иероним Идаций, письменно зафиксировавший! ещё сорок лет назад переход из Галлии через Пиренеи трёх лучших племён – двух германских и аланов, – напомнил Рикиарий, чем также польстил Гензериху, ибо разговор в связи с жёнами стал уходить в нежелательную сторону. – Два германских племени – вандалов и свевов – остались верны своему слову – бороться до последнего вздоха с ненавистным Римом, от руки которого погибло много наших воинов; аланы же, как и вестготы, предали нас...

И упреждая вопрос, Рикиарий добавил:

   – Не стану же в таком случае я искать союза с вестготами, хотя и Теодорих является моим тестем!

   – Я верю тебе, Рикиарий. – Гензерих ткнул крепко сжатым кулаком в плечо-короля свевов. – Теперь смотри, как новый мой корабль будут спускать на воду. Строим мы корабли внутри крепости. Там ещё видны неприбранные щепки. А внутри для того, чтобы при неожиданном нападении враги не смогли запалить верфь. Так бы случилось, если бы она находилась снаружи.

Люди в малиновых шароварах и сыновья Гензериха подошли к огромному вороту и начали его вращать: стрела послушно поползла в другую сторону, и цепи с крючьями повисли во внутренний двор крепости, точно над кораблём. А внизу зацепили крючья за трос, которым был опутан весь корабль; затем люди внизу разошлись, но на палубе появился жилистый загорелый человек. Он дал знак находившимся у ворота наверху и, оставаясь на борту, приветственно помахал рукой Гензериху.

   – Это будущий капитан сего корабля, – пояснил король вандалов. – Капитан присутствует на нём с момента касания днища воды, а при крушении на море (конечно, не дай Бог!) уйдёт с палубы последним.

Ворот снова начал работать, но видно было, как становится тяжело тем, кто вращал его. Корабль оторвался от земли и стал подниматься. Вот он достиг края стены, и все увидели его высокие борта с отверстиями для вёсел и закрученный спереди в форме змеи киль.

Корабль повис над стеною, капитан бросил с него что-то своему королю. Стрелу перевали, и судно, оказавшись за внешней стороной крепостной стены, начало медленно спускаться.

   – Держи, Рикиарий! В знак дружбы от меня, – сказал Гензерих и подал королю свевов то, что бросил капитан – всего-навсего кусок красной материи, на котором белыми нитями было вышито: «Попутного ветра! Рим будет разрушен!»

   – Благодарю, король! – Рикиарий растрогался.

Величие короля вандалов проявилось и здесь. Его последовательность в борьбе с римлянами только восхищала.

* * *

   – Чендрул, я разрешаю тебе набирать в свою тысячу воинов из самых лучших гуннских родов, коими являются хунугуры, биттугуры и алпидзуры. А также можешь брать и германцев, но не всякий сброд, а лиц, приближённых к королям, графам и герцогам, а может быть, состоящих с ними в родстве... Я возлагаю на тебя в предстоящей битве великую обязанность по захвату короля вестготов Теодориха и самого полководца Аэция, – говорил Аттила представшему по его велению перед ним бывшему сотнику из войска Увэя.

О том, как Чендрул проявил себя при взятии среди болота острова, на котором засели амелунги, во всех красках расписали правителю полумира сотник Юйби и десятник Хэсу, когда они вернулись к своему начальнику Целою.

Хэсу привёз с собой склавенку Любаву: она по своей воле, а не по насилию отдалась ему в Маргусе, где они на какое-то время задержались с отъездом. Хэсу Любаве показался умным и терпеливым гунном, так непохожим на своих сородичей: его же внимательное отношение к ней окончательно покорило сердце молодой вдовы...

   – Великий, а можно я возьму к себе в полном составе сотню Юйби, в которую входит десяток Хэсу?.. Мы вместе с ними переправлялись через болото, и я видел их в ратном деле.

   – Чендрул, ты волен делать так, как считаешь надобным. И если нужна тебе эта сотня – бери.

   – Как только я наберу тысячу, повелитель, мне бы хотелось, чтобы она дала клятву перед Марсовым мечом, а потом по обычаю принесём в жертвы грозному богу Пуру тех пленных, каких добудем ещё до начала великой битвы.

   – Это хорошая мысль. И я тоже се одобряю. Действуй, Чендрул, – благословил Аттила на большое дело ранее безвестного сотника; в Каталаунской битве он действительно оправдает надежды повелителя.

Зима и весна для Чендрула ушли на то, чтобы отобрать в тысячу воинов, ибо каждого он испытывал сам, а затем поручил это делать Юйби и Хэсу, чем окончательно покорил последних, вначале недовольных его таким назначением и возвышением. Но они знали: воля повелителя – священная воля...

А для воинов испытание состояло в умении хорошо рубиться на мечах; стоя в полный! рост на скачущей лошади, метко стрелять из лука и кидать копьё; зацепившись за седло железными шпорами, находясь под брюхом лошади, поражать цель (если простые гунны, как мы отмечали ранее, к голой пятке привязывали колючку шиповника, то Чендрул распорядился к обувке нацепить настоящие шпоры, заимствованные у германцев); также нужно было уметь заарканить не только всадника, но и саму лошадь, да так, чтобы не только остановить её на полном ходу, но и повалить.

Гуннам из трёх названных повелителем родов это удавалось легче делать, нежели германцам. Но многих удивил Андагис – родственник королю, происходивший из рода Амалов, самого величественного рода (но родовитости Андагис превосходил даже короля вестготов Теодориха и его сына Торисмунда, ведших свою ветвь от Балтов). Андагис, сражаясь на мечах с Хэсу и Юйби, поочерёдно выбил из их рук оружие. Заарканил мчавшуюся диким галопом лошадь так, что не только её повалил, но чуть не удушил...

Набрали всего полтысячи воинов, и Чендрул понял, что, если так дело пойдёт и дальше, они не управятся и до осени. Поручил он отбор и проверку ещё и Андагису, но всё равно этого оказалось мало.

И тут добрая мысль пришла в голову Хэсу. Он посоветовал Чендрулу:

   – Мы забыли об одном – в войске нашего повелителя самых храбрых и искусных награждают свистящими железными стрелами... Следует кликнуть клич, чтобы их обладатели собрались в указанном месте, а уж из их числа будет нетрудно отобрать недостающую полтысячу.

   – Умница, Хэсу! – похвалил Чендрул.

Когда такой клич был дан, Аттила, не вмешиваясь в их дела, сейчас в знак одобрения поцокал языком.

Таким образом пятьсот воинов (да ещё каких!) быстро набрали. Теперь тысячу нужно было сплотить воедино, чтобы она действовала как сжатый кулак; поэтому Чендрул, Юйби, Хэсу и Андагис решили воинов опробовать в деле, а для этого следовало переправиться через Рейн, несмотря на бурливые его воды весною.

Было приказано выдолбить из стволов деревьев десятка два челноков: с трудом и некоторыми потерями преодолев на них злое течение реки, протянули за собой трос, и Чендрул вновь повелел, чтобы сделали плот длиной в сто локтей и шириной в двадцать. Одним концом накрепко привязали его к берегу и засыпали сверху толстым слоем земли – получилось что-то вроде моста. «Мост» продлили вторым, уже плавучим плотом, точно таким же по ширине, но вполовину короче, и к нему присоединили протянутый с того берега трос, который вделали в ворот. И когда всадники ступили на плавучий мост, то воротом потянули трос, и вскоре первая партия воинов с лошадьми оказалась по другую сторону Рейна.

Аттила и его военачальники, стоя на этом берегу, с таким же удовольствием наблюдали за действиями Чендрула и его подчинённых, с каким взирали ранее на их подготовку.

Вскоре вся тысяча, переправившись, углубилась в лес и достигла поселений бургундов. В мгновение ока разбив вооружённый отряд, а затем ограбив несколько богатых деревень, она вернулась назад, потеряв всего пятьдесят воинов, но зато хорошо пополнив сокровищницу Аттилы. Тем более что золото и серебро понадобились сразу в большом количестве: в глухом месте, о котором знати немногие, с согласия повелителя отливались для него три гроба – золотой, серебряный и железный.

Казначей Орест, по инициативе которого это делалось, на курултае посвящённых объяснил всё так:

   – Римские императоры, как в прошлом египетские фараоны, строили себе гробницы ещё при жизни. Царствование нашего регнатора сопряжено с походными опасностями и грозными битвами (да продлит его жизнь ещё на многие годы величайший бог Пур!), но мы так же должны иметь то, что заменило бы нашему правителю гробницу. Поэтому я предлагаю отлить три гроба – золотой, серебряный и железный в знак того, что железом наш великий Аттила одолел другие народы, а золото и серебро доставил своему племени...

   – Я бы хотел поправить названого сына, – снисходительно улыбнулся Аттила. – Доставил не только своему племени, но и тем, кто со мной дружит и служит мне...

Крики восторга всколыхнули юрту, а Орест (названый сын!) про себя отметил: «Кричите, кричите громче, глупцы! Только выгоду из всего извлеку я один... Кто теперь учтёт, сколько золота и серебра я отпущу на эти гробы?!»

Украденное из сокровищницы правителя гуннов Орест закопал по эту сторону Рейна в одном укромном месте в лесу у скалы, приметив клад валуном, а отлитые вскоре гробы были тщательно упакованы, и теперь они вместе с казной будут отныне перевозиться под ещё более усиленной охраной.

Между прочим, гроб, сделанный из прииртышского кедра, в то время, когда отец Аттилы предпринял поход на усуней[133]133
  У с у н и – белокурый и голубоглазый народ тюркского происхождения, обитавший западнее оз. Лобнор в пустыне Такла-Макан (Китай), затем откочевавший в Семиречье. Там Мундзук потеснил его в горы Алатау и Тянь-Шань.


[Закрыть], также возили за ним до того рокового часа, пока не зарезала его женщина...

Маленький Аттила знал, что за отцом повсюду возят гроб, и как-то спросил Мундузука: «Не страшно ли это?»

– Если ты великий воин, а тем более правитель, ты должен уметь против страха в своём сердце ставить щит... И ещё твоя сила проявляется в том, чтобы быть готовым умереть в любой миг.

Поэтому повелитель полумира без предубеждения отнёсся к отливке для себя трёх гробов, к тому же в последнее время по утрам у него стали случаться сильные носовые кровотечения.

Да, старость не радость, но всё же теперь есть кому наследовать власть: Эллак становился не только прекрасным воином, но и успешно обретал многие качества настоящего правителя, такие как терпение, ум, хитрость, железная воля, способность слушать подчинённых и быть выслушанным, чёткость в изложении своих мыслей, мужество, умение нравиться воинам, неприхотливость в походной жизни и ещё, что особенно в последнее время проявилось у Эллака после гибели Марцеллины и что считал Аттила не менее важным, – недоверие к женщинам. Да и не только к женщинам – недоверие ко всем! И это, пожалуй, самая верховенствующая черта характера любого правителя, будь он повелитель полумира, император, василевс, король или герцог какого-нибудь племени.

Когда в конце мая наступило сухое время и когда подошло стотысячное войско Увэя, Аттила приказал переправляться через Рейн. Проводники-галлы сообщили, что выше, где впадает в Рейн река Неккара, есть сравнительно мелкое место: водное течение разделяется здесь на два рукава, обтекая небольшой лесной остров. Легко добравшись до него на надувных кожаных мехах, можно там срубить плоты и преодолеть более широкий рукав.

Так и сделали!

Воины после переправы были сильно утомлены, но Аттила дал всего для отдыха один день и одну ночь. В обозах слышались крики и плач тех женщин, которые потеряли во время переправы детей, мужей или близких родственников.

Хэсу навестил своих пока бездетных жён – первой его встретила Любава; он очень обрадовался ей, также был рад видеть молодую гречанку. Ночью он остался с ними обеими...

А вот Юйби так устал, что своих жён после того, как они его встретили, тут же отослал обратно в обоз. Ему было не до них.

Положил голову на медвежью полсть и сразу заснул. Снился ему ужасный сон: будто он рубит головы своим жёнам, а тела их укладывает вместе с сотнями других поперёк течения Рейна. Хорошо, что сон прервал громкий трубный рёв оленя, раздавшийся неподалёку от палатки.

Проснувшись, Юйби лежал с открытыми глазами и слушал, как ветер завывал в пихтах. Так до самого рассвета сотник не сомкнул веки, а чуть заалело на востоке, вышел наружу.

«Какой тяжёлый мне приснился сон! Да и настроение духа моего становится день ото дня тяжелее. Предчувствие чего-то плохого?.. Или всё оттого, что обходят меня молодые?.. Чендрул. А там, глядишь, на моё место сядет Хэсу. Один раз он уже сел. Правда, и меня повысили. Только теперь мне уж тысячу не дадут. А чтоб место ему уступить, значит, надо погибнуть...»

Но Юйби почувствовал, как с рассветной прохладой легко взыграли в его теле мышцы; сотник подошёл к дереву, легко подпрыгнул, повис на ветке, потом с силой дёрнул телом и сломал её.

«Мы ещё повоюем», – весело подумал и стал наблюдать, как просыпается зарей некий лес.

Первым засуетился трудяга бурундук. Забегал по деревьям, завилял полосатым хвостом, что-то всё затаскивая в свою нору.

   – Чив-чив-чив, – встрепенулась пичужка-синица.

   – Иск-иск-иск, – завторила ей нежно и томительно другая лесная птаха.

Заволновалась, закурлыкала сойка, задолбил дятел.

Небо ещё больше заалело; сделавшись совсем зелёными листья буков, а туман, доселе висевший в ветвях пихт, сполз в долину.

Крадучись на кривых ногах, низкорослый, как кустарник, растущий у подножия деревьев, и сам, с взъерошенными на голове волосами, будто похожий на него, Юйби приблизился к лагерю своей сотни, чтобы проверить постовых, но опять беспокойные мысли, тревожившие перед рассветом, снова одолели его. Сотник начат сравнивать молодых и стариков, к коим причислял себя, и выходило не в пользу последних.

«Молодые командиры стали куда более сообразительнее, нежели мы в их пору. Да и внешне они отличаются от нас: ноги у них менее кривые, хотя тоже проводят в сёдлах не меньше времени. Выше ростом, и носы у них почти не приплюснуты, – усмехнулся Юйби. – И всё оттого, что берут в жёны девушек, молодок разных народов. Вот они и рожают гуннов другой формации... А то, что сообразительнее, потому как видят каждый день много интересного – другие земли, города, узнают другие нравы и обычаи...

Взять меня... До того, как идти с Ругиласом в дальний поход, лет десять я провёл в становище у карпатских венедов, делая лишь мелкие набеги на чужие племена... Существовали для меня одни и те же горы. Мозги и костенели...» – снова усмехнулся Юйби, но вывод о том, что «ещё повоюем!», снова отдался в голе волнением дикой крови, когда сотник услышал привычные ржание стреноженных коней и блеяние стада.

Вот и возницы, стуча оглоблями, начали закладывать повозки, чтобы сразу по приказу командиров тронуться в путь.

Ветер уже пошумливал верхушками буков и пихт, а не как спозаранку – ветвями; и брызнули первые лучи солнца...

Аттила в своей юрте собрал совет, на котором было решено – войско Увэя и племя гепидов во главе с Ардарихом пойдёт брать Августу Трсвиров,[134]134
  Августа Тревиров – ныне Трир в Германии; города в Галлии, ныне во Франции, Аррас, Мец и Амьен, вновь отстроенные, сохранили и до наших дней своё прежнее название.


[Закрыть] Шуньди – город Аррас, Гилюй – Мец, сам же повелитель с тюменями Огинисия, Эдикона, Ислоя и Эллака, германскими племенами остготов, ругов, скиров, маркоманов, квадов, герулов, алеманов и славянским племенем склавенов отправится к Амьену.

Все названные города, построенные римлянами на лимесе Романус, представляли собой сильно укреплённые крепости. И это хорошо понимал Аттила – поэтому повелел командирам для их взятия применять любую тактику вплоть до обмана и подкупа. А во устрашение жителей, чтобы они не смели после ухода гуннов подняться в тылу с оружием, оставлять от городов и селений одни пепелища, не щадить никого и истреблять всех, даже малолетних детей.

Когда Аттила подходил к Амьену, он получил сразу три донесения: от Увэя, Шуньди и Гилюя – города Августа Тревиров, Аррас и Мец не только взяли, но сровняли их с землёй. Аттилу эти известия обрадовали ещё и потому, что начало похода складывалось как нельзя лучше.

После взятия Амьена повелитель сделал с ним то же самое и пошёл на Аврелиан[135]135
  А в р е л и а н – ныне Орлеан.


[Закрыть], оставляя за собой кучу мёртвых тел, наваленных друг на друга так, что они образовывали как бы холмы.

Пылали пожары с достающими до неба узкими яркими языками пламени и, если в них попадали птицы, то они, опалив крылья, комками падали на землю. А дым густыми чёрными космами метался над лесом и полем, и издали казалось, что развевались огромные гривы бешено мчавшихся гигантских коней, на которых ездит по ночам богиня Даривилла.

«Поистине пылала костром большая часть Галлии, и не было ни у кого упования на стены», – читаем у историков.

Но как раз стены Аврелиана остановили почти безостановочный бег конницы Аттилы.

В этом городе проживало много ремесленников-оправщиков, ювелиров, у которых имелись богатые запасы серебра, золота и драгоценных камней, и Аттиле не хотелось поджигать его, как Амьен. Повелитель предпринял три штурма, применив для этого таранные машины, а в проломы в крепостных стенах пускал конницу. Но городской гарнизон успешно отбивал эти атаки, а проломы тут же быстро заделывались.

Городской гарнизон состоял из храбрых аланов, руководимых королём Сангибаном. Аданы считались преданными римлянам воинами; ещё три года назад с помощью отца Сангибана короля Гоара Аэций нанёс поражение восставшим в Галлии багаудам, да, видно, не такое сокрушительное, если это восстание перекинулось сейчас в Испанию, а в Галлии слилось с восстанием «армориканцев» под предводительством Думнорига и Давитинка, охватив побережья от устья Соммы до устья Гарумны, угрожая королю вестготов Теодориху.

Обложенный гуннами со всех сторон, Аврелиан начал испытывать недостаток в продовольствии. Аттила и рассчитывал на это, к тому же, он понимал, что теперь Сангибану без вылазок из города, чтобы пополнить съестные припасы, не обойтись. И тогда гуннский правитель вызвал к себе Чендрула и сказал:

   – Настал твой час, тысячник. Как только король аланов предпримет вылазку, ты должен отсечь его и его охрану от основного отряда, но оставь живым...

   – Будет исполнено, мой повелитель!

Когда довольно многочисленный отряд аланов во главе с королём через отворенные ворота вымахнул за городские стены и когда первые ряды осаждающих приняли на себя его мощный удар, тысяча Чендрула рванулась вперёд, вгрызлась в неприятельский отряд и стала отсекать от него Сангибана. Внезапный наскок тысячи произвёл на аланов настолько ошеломляющее действие, что большинство их растерялось. Правда, охранники короля рубились, как на цирковой арене гладиаторы, теснимые разъярёнными львами.

Но это ничего не дало, вскоре, отрезанный от основного отряда аланов, которого гуннская конница загнала обратно в город, Сангибан остановился.

Аттила демонстративно подъехал к нему на виду у всех, кто находился на крепостных стенах Аврелиана: повелитель знал, что об этом во всех подробностях будет доложено Аэцию...