Текст книги "Падение Рима"

Автор книги: Аммиан Марцеллин

Соавторы: Приск Паннийский,Владимир Афиногенов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
УЗНИЦЫ КОНСТАНТИНОПОЛЯ

I

Константинополь из Рима в те времена можно было попасть по суше через Венецию и Триест, а далее по древнему Великому Западному торговому пути через Виндибону, Синдидун, Сердику и далее через Филиппополь[87]87
  В и н д и б о н а – ныне Вена; Синдидун – Белград; Сердика – София; Филиппополь – Пловдив.


[Закрыть] и Андрианополь, а можно – морем: мимо островов Родос, Кос, Самое, Хиос, Лесбос, через проливы – Дарданеллы и Босфор.

Такими дорогами любил некогда путешествовать градостроитель Ирод Великий, воздвигнувший второй после Соломона храм в Иерусалиме, часто ездивший в Рим по делам, а оттуда в Византию, тёзка того самого Ирода Антипы, правителя Галилеи, который печально известен тем, что однажды приказал отрубить голову Иоанну Крестителю или иначе – Иоанну Предтече.

С именем этого святого, в День его Рождества, 24 июня, несколько воинов – истинных христиан, сопровождавших до Константинополя Гонорию с её служанкой и евнухом Ульпианом, взошли на палубу корабля (Плацидия решила отправить дочь морским путём) и начали молиться Иоанну. А воины-ариане, тоже сопровождавшие Гонорию, стали над ними подшучивать, потому что не признавали святых.

Следуя богослужебному тексту: «Там, где Бог хочет, побеждается естества чин», ариане были твёрдо убеждены, что один только Бог господствует над порядком природы. Сара родила Исаака, Анна родила Самуила, когда всё это было невозможно по человеческим понятиям. Жена священника Захарии, его престарелая Елизавета, будучи неплодной, родила Иоанна. Но ариане не знали, что родила она Иоанна за шесть месяцев до Иисуса, поэтому Иоанн и назван Предтечей; не знали и не интересовались. Но примеры непринуждённого Божьего вмешательства находились и перед их глазами, так как далее ведомый и охраняемый Духом Божиим Иоанн избегнул участи младенцев, убитых Иродом Антипой. Елизавета успела скрытый с младенцем.

И только через несколько лет снова появится Иоанн. Мы увидим его как грозного и последнего ветхозаветного пророка, проповедника покаяния, человека, проведшего путём своего избранничества Крещение Иисуса Христа и погибшего святой мученической смертью...

Но далеки воины-ариане, а также сама Гонория, Джамна и Ульпиан от почитания Иоанна Предтечи. Писала Плацидия в хартии к Пульхерии:

«Я сознаю, милая моя племянница, что все мы впали в непозволительную ересь, ибо живём здесь, как на вулкане, содрогающим все наши члены и нашу духовную жизнь. Только в вашем царстве, спокойном и сильном, достигается истинная вера в Бога. Помоги обрести её моей своенравной дочери.

И было хорошо, если бы ты, Пульхерия, посредством истинности и святости, коими изобилует твоя душа, изменила печальный, необузданный норов моей дочери – замкни её, и пусть она молится во славу Божию. Помоги, ибо Гонория приносит мне лишь одни несчастья. И не только мне, но и многострадальному разваливающемуся Риму... А остальное доскажет тебе словами мой корникулярий евнух Ульпиан, который сопутствует Гонории в этой вынужденной к тебе поездке...»

Галла Плацидия ошиблась – в Византии Пульхерия уже ничего не значила и сделать ничего не могла; всем заправляла жена василевса Феодосия II Евдокия, и Гонория, как сестра её зятя Валентиниана III. была встречена как дорогая гостья и сразу попала не в монашескую келью, на что рассчитывала её мать, а гинекей – женскую половину Большого императорского дворца...

Здесь я позволю себе некоторое отступление.

Когда Феодосию исполнилось двадцать лет, он задумал жениться и стал просить свою старшую сестру Пульхерию, воспитавшую его и управляющую от его имени империей, чтобы нашли ему жену. Но не просто жену, а девушку необыкновенной красоты, какой нет в целой империи. Ему всё равно, какого она рода – бедного или знатного, богата или нет... Только красота должна быть показателем её достоинства.

Чтобы угодить своему воспитаннику, Пульхерия разослала по всей империи гонцов, больше того, они рыскали в поисках невесты василевсу по всему восточному миру. В дело вступился и самый лучший друг Феодосия, воспитывавшийся с ним с детства, его поверенный Павлин. Но вдруг одно неожиданное обстоятельство натолкнуло на желанную встречу...

В Афинах проживал преподаватель местного университета по имени Леонтий, имеющий двух сыновей и дочь.

Он был богат, но, умирая, завещал, по довольно странному капризу, всё своё состояние сыновьям Валерию и Гезию.

«Моей же дочери Афинаиде, – писал он в завещании, – приказываю выдать сто золотых. Её от всех житейских забот избавит счастливый случай, удача, какой не выпадало на долю ни одной женщине».

Что это?.. Предвидение афинского язычника?.. Или озарение умирающего, пред взором которого открылась необыкновенная судьба его дочери?.. Ибо бедность её привада к тому, что она, обиженная чёрствостью братьев, которые не захотели хоть малой частью поделиться богатством, сколь она ни умоляла, покинула родной дом и отправилась искать приюта у сестры матери, а та увезла её в Константинополь, где жила другая тётка Афинаиды, сестра Леонтия, которая была вхожа во дворец. Она и посоветовала искать при дворе поддержки против её братьев. Наконец Августа Пульхерия согласилась её принять. И дала ей аудиенцию.

Афинаиде тоже исполнилось двадцать лет. Как только сестра императора увидела её, то на некоторое время потеряла дар речи и сразу подумала: «Вот передо мною та, которую мы ищем по всему миру... Девушка поразительной красоты, удивительного сложения и высокого роста».

Белокурые вьющиеся волосы золотистыми прядями обрамляли лицо Афинаиды, оттеняя ещё больше свежесть и нежность её кожи, а чудесные глаза с большими пушистыми ресницами были живые и умные; благородная поступь дополняла обаяние молодой девушки, к тому же она умела хорошо говорить. Свою просьбу она изложила в совершенстве – сказалось греческое образование.

Отец девушки преподавал риторику. Он познакомил дочь с шедеврами древней литературы, с Поэтом и Историком (так называли тогда Гомера и Фукидида), с трагиками, с Лисием и Демосфеном; согласно требованиям школы, Леонтий научил Афинаиду блестяще импровизировать на заданные темы, слагать звучные стихи, изящно говорить. Она знала также астрономию и геометрию, была посвящена в тайны философии неоплатоников.

Пульхерия была очарована не только красотой девушки, но и её учёностью. В другой раз Пульхерия позвала брата и его друга Павлина, и они, сидя за драпировкой, наблюдали за девушкой и слушали её речи. Павлину она очень поправилась, а император сразу в неё влюбился. После этого, тщательно наставленная в вере Иисуса Христа патриархом Аттиком и омытая от грехов язычества водою Крещения, Афинаида, получив христианское имя Евдокия, стала императрицей Византии.

Как состоялось это довольно удивительное бракосочетание между неизвестной провинциалкой и всемогущим василевсом?.. Очень просто: то был брак по любви, история в духе романтических повестей. И так же, как в такого рода повестях, эта любовь закончилась трагически... Произойдёт сие позже, и в подходящий момент об этом тоже будет рассказано.

А Феодосий, пожелавший как можно быстрее жениться, преследовал и ещё одну цель: в видах политических упрочить будущность своего положения, ибо честолюбивая Пульхерия прочно держала власть в руках. Она рассчитывала сохранить её и дальше, поэтому охотно содействовала браку, в котором новобрачная являлась бы обязанной ей. Таким образом, брат и сестра играли, будто в зернь, одними и теми же «козырными» костями...

Пульхерия пожелала быть Афинаиде крестной матерью, затем матерью приёмной. Теперь она могла ожидать, что в Большом императорском дворце ничто не изменится. Но случилось всё иначе...

Семь лет во дворце заправляла всеми делами Пульхерия. Умная, энергичная, это была главным образом женщина, преданная только политике. В пятнадцать лет она приняла титул Августы, освятивший её власть. В шестнадцать, желая всецело отдаться государственным делам, да, видно, не хотевшая ни с кем делить эту власть, она дала обет безбрачия, или обет девственности.

Очень благочестивая, преданная истинному православию, Пульхерия превратила дворец в монастырь. Её обе сестры, Аркадия и Марина, также дали обет девственности. Царедворцы старались подражать царевнам, поэтому с утра до вечера вместо церемониальных маршей слышалось только однотонное псалмопение, вместо великолепных парадных костюмов виделись повсюду тёмные одеяния священников и монахов.

Таков был дух, в котором Пульхерия воспитала юного Феодосия, красивого молодого человека среднего роста, белокурого, с чёрными глазами. Он всецело обязан старшей сестре такими чертами характера, как вежливость, любезность, кротость, добросовестность. Домосед, он любил проводить время у себя во дворце и не чувствовал влечения к войне и сражениям, хотя обладал завидным здоровьем и крепким телосложением. Охотно пел божественные гимны, раздавал нищим милостыню. Однажды на Ипподроме он устроил вместо ожидавшихся зрителями ристаний грандиозный молебен, которым лично дирижировал. Историки писали, что «никто не видел его разгневанным. Некто из ближних спросил его: почему ты никогда не наказываешь смертью человека, тебя оскорбившего?» – «О, если бы, – отвечал василевс, – возможно было мне и умерших возвратить к жизни... Не великое и не трудное дело убить человека, но, раскаявшись, воскресить умершего не может никто, кроме Бога».

Какая же участь ожидала Афинаиду, очутившуюся между такой властолюбивой невесткой, как Пульхерия, и таким благонравным человеком, каким являлся муж?..

Только не следует забывать, что Афинаида получила чисто языческое воспитание, и даже Крещение в христианскую веру не способствовало поначалу забвению того, чему научили её в юности. Поэтому в определённых кругах женитьба императора на юной афинянке могла казаться победой язычества, во всяком случае, залогом терпимости. И действительно, императрица оставалась пока тем, чем была дочь Леонтия... Она любила стихи, охотно слагала их; в окружавшем её обществе она нашла разделявших и поощрявших её вкусы. Чтобы понравиться Феодосию и окончательно завоевать любовь своего просвещённого супруга, она после свадьбы слагает героическую поэму на войну с Персией, только что счастливо для Византии оконченную.

Афинаида-Евдокия принимает деятельное участие в открытии в Константинополе университета. В нём стали, как в языческом университете в Афинах, изучать философию. Но этот предмет всё же носил здесь христианский характер... И это проливает свет на ту эволюцию, какая медленно совершалась в душе императрицы Евдокии... Ибо, живя в набожной христианской среде, она помимо своей воли не могла не воспринимать её. Она всё больше и больше пристращалась к богословским спорам. Когда Несторий, патриарх Константинопольский, начал распространять свою ересь, получившую от него своё имя, когда честолюбивый Кирилл, патриарх Александрийский, не столько радея о православии, сколько из зависти к сопернику, дал возгореться страшному спору в восточной церкви, Евдокия стала на сторону мужа, чтобы поддержать патриарха столицы против его недругов, взгляды которых разделяла Пульхерия.

В частности, спор шёл о словесном выражении – «Богородица». Несторианцы видели в этом противоречие литургическому богословию, чтившему Деву Марию только Богородицей, и говорили, что Дева Мария – и Богородица, и вместе с тем – Человекородица. Поэтому правильнее бы Деву Марию именовать – Христородица. Ведь всякая мать рождает только тело, а душа от Бога...

Кирилл упорно возражал патриарху Константинопольскому, в этот спор всё глубже влезали и Афинаида-Евдокия, и Пульхерия. Между прочим, этот спор показывает нам ещё и нечто другое: увеличивающееся влияние молодой женщины и возникающее несогласие между ней и Пульхерией. Думается, последняя стала жалеть, что выбрала для своего брата именно эту девушку и расчёт на её пожизненную благодарность не оправдался...

Отголоски этих несогласий стали чувствоваться за стенами дворца, и более ловкие пользовались ими, направляя одну женщину против другой. В особенности к этому прибегал Кирилл; с одной стороны, он писал императору и его жене, с другой – обращался к Августе Пульхерии, зная, что она враждебно относится к его сопернику Несторию.

Феодосий в самых энергичных выражениях порицал недостойность такого поведения. «Ты мог думать, – писал он патриарху Александрийскому, – что мы были в несогласии, я, жена и моя сестра, или ты надеялся, что письма твоего святейшества посеют между нами раздор».

Так оно и случилось. И верх в этом раздоре взяла Евдокия; звезда её постепенно, но уверенно восходила над горизонтом. И она уже светила подле василевса и его друзей: Евдокия покровительствовала Павлину и префекту Константинополя (епарху) египтянину Киру из Панополиса, любившему, подобно ей, литературу и писавшему стихи. У неё были уже свои льстецы, своя партия при дворе. К тому же, лелеемый Евдокией четырнадцать лет проект женить римского императора Валентиниана III на своей дочери Евдоксии стал действительностью. Некогда безвестная провинциалка находилась теперь во славе: её безумно любил василевс, её друзья с каждым днём становились влиятельнее при дворе. И Евдокия осмелилась на большее...

Во дворце традиционно евнухи имели немалую власть. И Евдокия нашла общий язык с одним из них – Хрисанфием, чтобы окончательно отстранить Пульхерию от дел. И это ей удалось также не без помощи одного влиятельного при дворе человека, секретаря императора по имени Приск. Под общим нажимом, в том числе и василевса, Пульхерия благоразумно покинула двор и удалилась в свою загородную резиденцию.

Вот в такую обстановку попала приехавшая сюда из Рима Гонория...

Ульпиан пожалел, что в такое время, не разведав заранее об истинном положении вещей в Большом императорском дворце, привёз в Константинополь дочь Галлы Плацидии. Письмо, предназначенное Пульхерии, он, естественно, никому не стал показывать; лишь на словах изложил Феодосию просьбу тётки относительно её дочери. Присутствующая при этом разговоре Евдокия близко к сердцу приняла судьбу Гонории, ибо эта судьба в чём-то напоминала её, когда во дворце безраздельно правила Пульхерия, как в Римской империи – мать этой красивой молодой принцессы... Приняла близко к сердцу, пожалела и определила Гонорию в число своих самых близких приближённых, а иначе говорится – ввела в свой круг. А корникулярия Плацидии не без ехидства заверила, что всячески поспособствует возрождению девушки...

Ульпиану ничего более не оставалось, как поблагодарить и раскланяться, оставив Гонорию со служанкой Джамной на попечение восточной императрицы. Но хитрый дворцовый интриган до тех пор не убыл в Равенну, пока не встретился в загородной резиденции с Пульхерией й не передал ей письмо от своей повелительницы. Добиваясь этой встречи, Ульпиан рассуждал так: «Впавшие в немилость получают прощение, как это нередко бывает в царских домах, а те, кто был наверху, падают вниз... Это называется колесом власти... Думаю, что в конце концов всесильная сейчас Евдокия тоже потеряет доброе расположение к себе императора. Он уже, как я заметил, потихоньку ревнует её к своему другу Павлину... Поэтому письмо Плацидии нужно передать обязательно по назначению, и та участь, которая уготована Гонории, должна её постигнуть...»

* * *

Римской царевне хорошо жилось под крылышком образованной афинянки, которая понимала её, – и Гонория хорошо представляла, что бы стало с ней, если бы во дворце верховодила благочестивая Пульхерия...

Гонория помнила, хотя была тогда маленькой, как они с матерью и братом уже однажды побывали в Константинополе в качестве ссыльных, когда в Равенне распространился слух, что Плацидия состоит в любовных связях со своим братом императором Рима Гонорием. Галла Плацидия и её дети приехали сюда после смерти другого её брата – правителя Восточной империи Аркадия, и всем во дворце заправляла регентша сестра Феодосия Пульхерия. Вот она-то, узнав о похотливости своей тётки, устроила ей и её детям настоящее узилище: в тёмной дворцовой, ещё недостроенной церкви они молились Богу, не вставая с колен, с утра до вечера. Но эти моления, кстати, не поколебали арианской веры Плацидии и её отпрысков...

Тогда-то и возник проект брака между императорскими детьми – только что родившейся дочерью Афинаиды Евдокии и пятилетним Валентинианом, который по смерти Гонория, не имевшего наследника, должен стать императором Рима. И когда Гонорий умер, Феодосии II приложил все усилия, чтобы заставить признать в Италии, под опекунством Галлы Плацидии, власть своего будущего л ятя. А Афинаида-Евдокия дала себе обет: если состоится желанный брак, который возведёт её дочь на трон Западной Римской империи, то она, как некогда святая Елена, совершит паломничество в Иерусалим, чтобы возблагодарить Бога.

По разным причинам паломничество откладывалось, но теперь, кажется, наступил такой момент, когда никто ей уже не помешает сделать это... Евдокия, зная, что Гонория арианка, решила взять её с собой, чтобы там, в Священном граде всех христиан, выбить из неё эту ересь. Хотя сама она была несторианкой, тоже исповедовала ересь, но нашла в себе силы после III Вселенского собора в Эфесе отринуть её... И тем самым как бы встала в один ряд с последователями Кирилла Александрийского, но до конца своих дней она не воспринимала его как личность... Помнила его письма к себе, мужу и Пульхерии. И знала, что провокаторские способности Кирилла проявлялись и ранее, как, например, в деле погрома иудеев в Александрии...

В Александрии до эпохи василевса Юстиниана I (VI век) ещё не сложилось господство единой имперской религии. Знамя язычества ещё высоко держалось в Египте. Поэтому префект Египта Орест обязан был охранять фактическую свободу веры, и это сильно раздражало христиан, сознававших себя монопольными хозяевами страны.

Кирилл находился в открытой борьбе с Орестом. Среди трудных задач префектуры была и неизбывная задача спасения иудеев от погромов. Христиане преследовали их с такой же беспощадностью, как в своё время последние первых.

И вот на погром иудеев поднял христиан некий Перак. Орест арестовал предводителя и наказа! его. Кирилл был возмущён наказанием Перака, и приверженцы Кирилла стали угрожать местью иудеям. Но иудеи не утерпели и сами ночью устроили погром христиан с поджогом и убийствами. Христиане отбили атаку, и по наущению Кирилла сожгли утром синагогу и все дома еврейского квартала. Орест поэтому имел все основания считать не Перака, а Кирилла предводителем бунтарских сил. Так оно и было на самом деле... Ибо ему повиновалась ещё целая армия нитрийских монахов, которые вышли из пустыни и оказались перед зданием префектуры. Их было около пятисот человек. Они начали открыто бранить Ореста, что он язычник и пособник иудеев. Орест заявил им:

– Ошибаетесь, святые отцы... Я – христианин, крещён по обычаям своего времени в зрелом возрасте патриархом Константинополя Аттиком.

Погромщики были сбиты с толку, но одному из них, монаху Аммонию, кто-то вложил в руку камень, и монах этим камнем раскровенил Оресту голову. Аммоний потом был арестован и во время допросов забит ликтором до смерти. Кирилл Александрийский демонстративно устроил Аммонию торжественные похороны и объявил его мучеником с переименованием в Фавмасия Чудотворца.

Но этим дело не кончилось. Ответом на смерть Аммония явилась страшная казнь известной учёной, философессы неоплатонической школы и математика Александрийской Академии Ипатии. Христиане считали её вдохновительницей Ореста в пользу его религиозной терпимости. Всегда звереющая при науськивании толпа напала на идущую в Академию Ипатию, сорвала с неё одежды, волочила за волосы голую по улицам и затащила в церковь.

Тут фанатик-чтец Пётр насмерть забил замученную Ипатию. Оскорблённое её тело затем рассекли на куски, даже мясо с костей Ипатии было содрано устричными раковинами и сожжено на костре...

* * *

Готовилась императрица Византии к поездке в Иерусалим тщательно, с добрым настроением; её настроение передалось и другим – и прежде всего Гонории, её служанке Джамне и сопровождающему Приску, который был выделен им в дорогу по велению Феодосия.

Фракиец Приск по натуре был сдержан, но ум так и светился в каждом его взгляде. Он свободно говорил на латинском, хорошо владел еврейским, знал язык, на котором говорили гунны, ибо, попав к ним в плен, когда находился во Фракии, прожил у них более пяти лет. Потом его обменял Феодосий на других пленных, а когда узнал, что Приск знает многие языки, сделал его своим секретарём. Там же, в плену, Приск изучил и славянский, так как в войске Аттилы воевали многие выходцы с Причерноморья, Борисфена, Танаиса[88]88
  Б о р и с ф е н – так ромеи называли Днепр, а реку Дон – Танаисом.


[Закрыть], Истра.

Пожелал поехать в Иерусалим и белокурый красавец Павлин. Феодосий поначалу согласился: после участия в устроении свадьбы императора с Афинаидой-Евдокией Павлин имел свободный доступ к царственным особам, обладал изящными манерами и величавой осанкой, слагал стихи, тоже знал несколько иностранных языков. Феодосий доверял своему другу и лучшего спутника жене в Святой град и желать не мог. Но случилось непредвиденное...

Император собрался в церковь. Павлин, всегдашний его сопроводитель, плохо себя чувствовал и остался во дворце. По дороге Феодосий увидел у одного нищего необыкновенной величины фригийское яблоко и решил купить его, чтобы подарить любимой жене. Но Евдокия, не подумав, в свою очередь послала яблоко Павлину как дружеский подарок больному.

Последний, не зная, от кого Евдокия получила это яблоко, решил, что оно не может не понравиться василевсу и распорядился отправить яблоко Феодосию. Василеве, немало удивлённый, велел позвать Евдокию. И сразу спросил её:

   – Где то яблоко, которое я послал тебе?

Заподозрив что-то неладное, Евдокия необдуманно соврала:

   – Я его съела.

Всё ещё влюблённый в жену, Феодосий просит её сказать правду: императрица упорствует. Тогда, вынув яблоко из-под полы порфиры[89]89
  П о р ф и р а – пурпурная мантия императора.


[Закрыть], василевс показывает его обманщице. Последовало бурное объяснение. Взбешённый Феодосий, мучимый ревностью, отсылает Павлина в Кесарию Каппадокийскую, откуда тот родом.

Евдокия тут же почувствовала другое отношение к себе Хрисанфия. Ей, прожившей уже немало лет во дворце, этому удивляться бы и не стоило, но всё же она с чувством гадливости подумала о евнухе, помогшем ей одолеть Пульхерию: «Отменный плут! Теперь и Пульхерия снова будет входить в доверие к брату... Господи, хороший человек Феодосий, но подвержен влиянию... Как сие плохо, ибо приносит трудности самым близким ему людям, а негодяям благоденствие!»

Всё же Евдокия была прощена мужем, но выезжала в Иерусалим с тяжёлым чувством, хотя виновата она перед василевсом в том, что проявила неосторожность. Много позднее, лёжа на смертном одре, перед тем, как предстать перед Богом, она клялась, что в деле с Павлином была совершенно невинна. Но Феодосий после случая со злополучным яблоком, как прежде, ей уже перестал доверять...

И кто тот нищий, продавший императору яблоко?! Не было ли сие колдовством?.. Или происки недоброжелателей ...

Дорога отвлекла и Евдокию, и Гонорию от мрачных мыслей, одолевавших и ту и другую. После каменного мешка, коим представлялась столица Византии, кишащего нищими и публичными домами, езда под открытым, высоким, голубым и спокойным небом казалась счастьем...

Лошади неторопко бежали, мягко скрипели рессоры «carpentum» – двухколёсного экипажа с дышлом и полуцилиндрической крышей, в котором сидели Евдокия с двумя служанками, Гонория с Джамной, – Приск и его слуга находились в наглухо крытой четырёхколёсной повозке, где хранились царские драгоценности, золото и была припасена еда; верховые охранники численностью в сто человек скакали по обеим сторонам экипажа и повозки.

Евдокия, выглянув, посмотрела, как вертится колесо, и процитировала древнейшие стихи Вед:

 
Как за конём катится колесо,
Так оба мира за тобою...
 

Двустишие растрогало Гонорию, и она рассказала вкратце об их суматошной езде с Джамной и рабом Радогастом до Рима в качестве беглецов, не преминув упомянуть о том, что причиной их побега явились происки Галлы Плацидии и евнуха Ульпиана.

   – Евнухи – это такие двуногие существа, место которым только среди четвероногих... – И Евдокия в свою очередь поведала, как изменился по отношению к ней евнух Хрисанфий, узнав о случае с злополучным яблоком, а потом, внимательно взглянув в глаза Гонории, добавила: – А твоя мать – бессердечная, жестокая женщина...

   – Она любит власть, – ответила римская Августа.

   – А кто её не любит?! – воскликнула византийская императрица.

И обе замолчали. Придёт время, и Гонория проявит себя не менее властолюбивой, чем другие.

Первый город на пути в Иерусалим, где предстояло остановиться и передохнуть, была Антиохия, находящаяся в Пизидии. Другая Антиохия расположилась на берегу Средиземного моря, в Сирии. В первой они пробыли совсем мало времени, а вот во второй Евдокия задумала остановиться надолго, чтобы оттуда навестить сирийских монахов-пустынников.

Их аскетическая жизнь стала интересовать жену василевса с тех пор, как она сделалась истинной христианкой... Монахи-аскеты считали, что важным показателем постижения Бога служит состояние высшего духовного наслаждения – блаженства, которое резко противопоставлялось ими чувственным наслаждениям обыденной жизни.

   – Это есть эстетика аскетизма, – сказала Евдокия.

Гонория вначале не поняла, о каком высшем духовном наслаждении души идёт речь: по пути в Рим во время своего бегства она видела монахов, удалившихся от мира и тем самым выразивших протест против его жестокости и угнетения; видела путешествовавших философов-стоиков, похожих на аскетов. Но вот то, что существует так называемая эстетика аскетизма... Чрезвычайно любопытно!

   – Да, милая, пустынники-аскеты вожделеют получить неизглаголанные[90]90
  Н е и з г л а г о л а н н ы е – несказанные, неописуемые.


[Закрыть] блага, которые выражаются в презрении всякой земной красоты, славы и богатства царей и архонтов; монахи-аскеты стремятся уязвиться божественной красотой, чтобы в души их вошла жизнь Небесного бессмертия... Но приходят они к этому не сразу, а через демонические искушения и языческие заблуждения, ценою невыразимых мук и раскаяний... Как в своё время прошёл через это святой Антоний[91]91
  С в я т о й  А н т о н и й (ок. 251—356) – основатель египетского монашества. Жизнь его и искушения стали излюбленными сюжетами западноевропейского искусства. Да и русского тоже.


[Закрыть].

А был и ещё такой блаженный Арсений, – продолжала рассказывать Евдокия. – В бытность свою при императорском дворе взмолился он к Богу таковыми словами: «Господи, настави меня на путь спасения!» И был ему глас, глаголющий: «Арсение, беги человеков, и спасёшься».

Арсений же, отойдя к монашескому житию, денно и нощно молился и прославился как авва[92]92
  А в в а – отец, учитель жизни, это всегда необычный человек, не такой, как все. Он говорит как-то особенно веско, «как власть имеющий», и нередко образно. Его поведение неожиданно, ибо определено отнюдь не житейскими мотивами. Его афоризмы – назидательны и поучительны, они передаются из уст в уста, а часто записываются вперемежку с анекдота ми о его поступках. Так древние греки рассказывали о «семи мудрецах», а позднее – о Диогене в бочке и о других нищих философах...


[Закрыть]. Но однажды снова услышал глас, глаголющий ему: «Арсение, авва, затворяйся ещё больше! Сие бо суть корни безгрешности».

Говорили о старце, что как при дворе никто не одевался лучше его, так и в обители никто не имел ризы более скудной... В конце концов он ушёл в пустыню и стал жить один среди жёлтых песков. Там он поборол все демонические искушения и сделался святым.

Последние слова Евдокия произнесла как-то особенно, углублённо, как бы про себя, но вслух... Гонория посмотрела на императрицу и увидела её отрешённое на миг лицо.

«Она изложила всё это так, будто что-то созвучное своей душе увидела в жизни пустынников...» – подумала Гонория.

И тут Евдокия улыбнулась.

– Я ведь собираюсь об этом написать поэму, – призналась она. – Вот почему хочу навестить сирийских пустынников и поговорить с ними... Думаю, что и тебе, Гонория, это тоже будет полезно...

Но авва – прежде всего монах, «старец».