Текст книги "Падение Рима"

Автор книги: Аммиан Марцеллин

Соавторы: Приск Паннийский,Владимир Афиногенов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 35 страниц)

III

Через три дня Евгений Октавиан получил этот указ. При нём ещё находилась пояснительная записка, касающаяся не только его, но главнокомандующего мизенским флотом Корнелия Флавия. Евгений не стал вникать в содержание этой записки, знал примерно, какие распоряжения последовали ему и Флавию; зато суть их действий чётко сформулирована в указе, а этого пока вполне достаточно. Евгений сразу поспешил к Гонории, которая давно ждала его, так как он не появлялся уже несколько дней, хотя понимала, что в связи с болезнью матери у него, как смотрителя дворца, должно было прибавиться немало хлопот. На самом деле её предположения оказались неверными – как раз болезнь императрицы Октавиана мало заботила, было кому и без него ухаживать за ней. Больше беспокоило положение при дворе его самого... Евгений ещё тогда, находясь в покоях Плацидии и рассматривая её искажённое болью лицо, вдруг почувствовал по отношению к себе приступ омерзения; он как бы посмотрел на себя со стороны и увидел вместо красавца мужчины какого-то жалкого человека, играющего двойственную роль любовника матери и дочери и их шпиона. До какой низости может дойти человек, а ведь Евгений не просто смотритель дворца, препозит, он прежде всего представитель при дворе древнего патрицианского рода... И не подобает ему быть грязным наушником, соглядатаем и бесчестным любовником, – роль, скорее приглядная для раба или мелкого чиновника. К тому же он любит одну Гонорию, и любит искренне... А тут ещё эти вопросы хитрого змея Антония, касающиеся откровенности, – тонкая интуиция Октавиана подсказала, что они заданы неспроста, и они как бы служили намёком, прелюдией тому, что за этим непременно последует... В отчаянии и с презрением к себе Октавиан выбежал из покоев императрицы. И вот итог – указ, который в первую очередь подразумевал его удаление из дворца.

Поэтому Евгений сразу бросился к молодой Августе, которая, увидев своего возлюбленного, тут же позабыла все обиды, накопившиеся за дни, в которые он не приходил, отбросила в сторону все подозрения и ревность. Вот он перед нею, её милый, хороший Евгений!.. «Господи! – взмолилась Гонория, – даруй нам тихие мгновения налюбоваться друг другом».

   – Но почему у тебя такой вид, как будто ты не рад нашей встрече? – спросила Гонория у Октавиана.

   – Родная моя, я очень рад... Я скучал по тебе, но не мог прийти по причине занятости.

Сказал и снова почувствовал к себе омерзение; эти дни, пока не был у молодой Августы, проводил в пьянке, со своими служанками. Хотя женщины-аристократки никогда не воспринимали служанок любовницами-конкурентками, также, как и мужья-патриции слуг, состоявших в штате обслуживания их жён... Если жёны употребляли внутрь семя своих рабов, то какая разница, каким местом тела супруга делала это?! Ох уж этот Рим!.. И чем ближе дело его шло к упадку, тем пакостнее он становился, и законы, направленные на обуздание прелюбодейства и разврата, принимаемые сенатом, на него не действовали. Надежда была только на новую религию, но не на ересь её, вроде арианства, а на истинное христианство... Если бы это понималось всеми! Когда устраивались цирковые представления со зверями и кровью, народ валом валил на них – и христианские храмы разом пустели. А голодные люди, раздетые и разутые, ревели в цирке и хохотали до слёз... По этому поводу пресвитер Сальвиан из Масеалии (современный Марсель) выразил своё прискорбие и изумление: «Кто может думать о цирке, когда над ним (народом) нависла угроза плена (нравственного). Кто, идя на казнь, смеётся?! Объятые ужасом перед рабством, мы предаёмся забавам и смеёмся в предсмертном страхе. Можно подумать, что каким-то образом весь римский народ наелся сардонической травы: он умирает и хохочет...»

Гонория прильнула к груди Евгения, склонив голову, а он нежно поцеловал в то место на шее возлюбленной, откуда её волосы собирались кверху в высокую башню, какую носили все модницы-патрицианки в Риме. Почувствовал, как трепетно вздымались обтянутые шёлком её упругие груди. Слегка отстраняясь, Гонория снова спросила, внимательно взглянув в глаза Октавиана:

   – Так всё-таки что с тобой?

   – Вот указ, где говорится, чтобы я послезавтра выехал из Равенны. В бухте Адриатики уже стоит готовый к отплытию чёрный корабль, на котором я должен обогнуть южное побережье Италии и достичь места, где базируется мизенский флот. Не мешкая, с большей частью кораблей вместе с Флавием мы должны будем вести охрану судов с хлебом, которые выйдут из Сицилии. И конечно, нам предстоит сражение с пиратами, кои не упустят снова момент, чтобы напасть на нас...

   – А если они побоятся?.. Ведь кораблей-то у вас будет немало.

   – Милая, у пиратов у самих есть целый флот, есть и свой друнгарий[19]19
  Д р у н г а р и й – командующий объединёнными пиратскими кораблями.


[Закрыть]... В конце концов, как говорится в указе, если пираты не нападут, то мы должны сами напасть на их главную базу в Сардинии и уничтожить.

   – Я далека от военного и тем более морского дела, но думаю, что это осуществить будет нелегко... Ясно, что указ составлял Антоний. Тебя, Евгений, он ненавидит, это понятно... Но чем же ему досадил Корнелий Флавий?

   – Змей и тут, мне кажется, рассчитывает на какую-то выгоду. Для него будет лучше, если мы от пиратов потерпим поражение...

   – Мне призналась Джамна, что она Антония знала ещё до того, как его оскопили. Она состояла у него с двенадцати лет в любовницах. Может быть, Джамна у Антония сумеет что-то выведать?..

   – Ульпиан и мне сказал о его прошлой связи с Джамной. Не существует ли между ними, бывшими в любовной связи, некий сговор?

   – Не думаю... Я верю служанке. – Молодая Августа, сложив на груди руки и сильно прижав их, вдруг в волнении заходила по комнате. По её лицу, на котором проступали то одни черты, то другие, Евгений понял, что у Гонории сейчас зреет какое-то отчаянное решение. Она внезапно, как и начала, прекратила ходьбу, взяла за руку возлюбленного и крепко сжала её. На лбу и щеках у молодой Августы заалели пятна, и она ошарашила Октавиана неожиданным предложением:

   – Милый, здесь я, как в заточении... И ничего мне более не остаётся, как последовать за тобой...

   – Но...

   – Не перебивай. Выйти замуж за тебя мне никогда не позволят, и ты знаешь сам об этом. Мы завтра же отправляемся к морю, сядем на чёрный корабль, а там подумаем вместе, что делать дальше...

   – Не годится твой план, радость моя... Спасибо за любовь и доверие, но при твоём исчезновении придворные и особенно Ульпиан поднимут шум, поймут, с кем и куда ты сбежала, и пошлют наперерез нам один из тех кораблей, что базируются в бухтах, расположенных на всём восточном побережье Италии.

   – А что же делать?

   – Надо подумать... Если придумаем что-то хорошее, возьмёшь с собой раба-скифа[20]20
  Всех восточных славян римляне называли скифами.


[Закрыть] Радогаста и, конечно, Джамну, но пока их ни во что не посвящай.

   – Значит, ты одобряешь моё решение уехать из Равенны! – с жаром в голосе воскликнула Гонория.

* * *

Родовой патрицианский дом Октавианов, находившийся на Капитолийском холме в Риме, сверху донизу тонул в венках из мирта и плюща. По колоннам портика рабы развесили гирлянды виноградных листьев, нарядные ковры, а воду в фонтанах подкрасили цветными красками, дорожки в саду усыпали песком, просеянным через сито. Убирали дворец почти неделю ко дню рождения знатного владельца дома, отца Евгения Клавдия, которому завтра исполняется шестьдесят лет.

Рано поутру дом его распахнёт ворота настежь для всех друзей, родственников и даже простых людей. Только не будет среди гостей официальных представителей императорского дворца – ещё при цезаре Гонории Клавдий впал в немилость, так как являлся ярым приверженцем старых богов, да и Галла Плацидия бывшего сенатора и начальника императорской гвардии не жалует за прямоту его суждений: хорошо, что взяла на службу к себе его сына, но Клавдий подозревает – сделала она это из-за бросающейся в глаза внешности Евгения.

Но вот и приехавший из Равенны четыре дня назад лучший друг Клавдия Кальвисий Тулл сообщил, что перед отъездом в Рим встречался с Евгением, и тот показал ему указ императрицы и предписание отправиться на миопароне, на которой служит навархом (капитаном) сын Кальвисия Рутилий, на юг Италии в распоряжение главнокомандующего мизенским флотом Корнелия Флавия. Затем они должны сопроводить хлебные суда, идущие из Сицилии, а позже напасть на главную базу пиратов в Сардинии и уничтожить... Поэтому Евгений просит прощение у отца, что не сможет приехать на его день рождения.

   – А знаешь, Клавдий, послать сейчас корабли на разгром пиратов – это всё равно, что выпустить плохо вооружённого гладиатора на борьбу с десятком львов, – предположил Кальвисий, обеспокоенный и судьбой своего сына: – Думаешь во дворце этого не понимают?!

   – К тому же, какой мой Евгений моряк?! Смешно...

   – Но он молодец... – И Кальвисий сказал, что застал Евгения, сидящего за книгами военного теоретика Вегеция.

Хорошие книги, они есть в библиотеке Клавдия; бывший сенатор их тоже читал. В них Вегеций подробно и доходчиво излагает тактику и стратегию морских сражений. Ай да Евгений! Значит, сын не только умеет шаркать ногами по мраморному полу императорского дворца...

А что касается пиратов, то стратегия римлян в борьбе с ними и раньше заключалась в нанесении удара по главной их базе. То же самое предлагают и дворцовые «умники»... Но такой приём снова даст морским разбойникам возможность, маневрируя своими кораблями между многочисленными мелкими базами, избежать решительных сражений с флотом и тем самым сохранить свои силы, а потом исподтишка смертельно ударить.

А Вегеций предлагает применить на море иную стратегию и иную тактику. Скажем, такие, какие применил в своё время великий Помпей. Его задумка состояла в том, чтобы, рассредоточив свои силы по нескольким районам, нанести одновременный удар по всем базам пиратского флота и тем самым лишить его возможности уклоняться от встреч в открытом бою. Всё Средиземное море было разделено на 30 районов. Сначала Помпей решил очистить от пиратов западную часть Средиземного моря. В каждый из районов западной части моря он направил сильные отряды римского флота, а сам с 60 крупными и быстроходными кораблями остался крейсировать в Тирренском море, откуда он лучше мог действовать в случае надобности, в любом направлении. В течение 40 дней западная половина Средиземного моря была очищена от пиратов. После этого силы римлян Помпей перебросил в восточную часть моря. И всего за 49 дней было уничтожено и захвачено в плен около 10 тысяч пиратов, разрушено 120 пиратских крепостей и захвачено более 800 судов. Но то был флот Великой Римской империи, а сейчас не флот, а неведомо что!.. Бывший сенатор поморщился; Кальвисий поведал и ещё об одной «новости»: римские моряки голодают, просят милостыню (Помпей или, скажем, Юлий Цезарь, если бы их, как христиан, похоронили в гробу, наверняка бы в нём перевернулись, спрятав лицо вниз от стыда), не хватает парусов, да и сами корабли не чинили уже несколько лет... К тому же Корнелию Флавию указано выйти в море только с частью кораблей мизенского флота... Вот почему болят души у старых воинов! А Клавдия к тому же беспокоят мысли о любовной связи Евгения с дочерью императрицы, об этом тоже поведал Кальвисий; зная Плацидию и нравы её двора, бывший сенатор предполагает, что до добра эта связь сына не доведёт. Она-то, наверное, и стала первопричиной его «высылки» из Равенны, обставленной необходимостью его присутствия на кораблях мизенского флота, только всё это, как говорится, шито белыми нитками. Но дворцовыми интриганами главное сделано: они не только удалили из дворца Евгения, но, можно сказать, послали его на гибель... «Богиня Кибела, помоги моему сыну! Хотя он и принял другую веру, но ты, Кибела, недаром зовёшься могучей и любвеобильной, Матерью всех богов... Помоги и его возлюбленной!»

Вчера из Равенны приехал ещё один друг Клавдия, Себрий Флакк, и ошарашил ещё одной новостью: как только отъехал Евгений, из дворца исчезла и дочь Галлы Плацидии молодая Августа Гонория, которой вместе с императорским двором предстоит поездка в Рим. И сколько её ни искали, так и не нашли... Представляете, какой случился переполох!

Над Римом опустился поздний вечер – уже и звёзды зависли над притихшим городом, но не спится старому гвардейцу, всё ему думается. Он плотнее запахнулся в тогу, вышел из таблина[21]21
  Т а б л и н – кабинет, в котором хранились семенные документы или вообще бумаги, касающиеся общественного поста хозяина.


[Закрыть] и, миновав парадные комнаты, оказался в перистиле, представлявшем собой квадратный зал с колоннадой, заставленный вазами с цветами на пьедесталах. Здесь посреди был вырыт бассейн. Обогнув его, Клавдий по мозаичному полу вдоль стен, покрытых живописью, прошёл далее в другую сторону перистиля, где находились столовые (для прислуги хозяина и особо важных гостей) и спальни. Хотел заглянуть в две из них, чтобы в одной разбудить Флакка, который отдыхал после дороги, но раздумал. Не стал заходить и во вторую, где любитель вина и женщин Кальвисий наверняка упражнялся со служанками, которых он привёз из Равенны.

Далее, оказавшись в саду, где стояли статуи, Клавдий послушал тихое, успокаивающее журчание фонтана; пройдя библиотеку и часть картинной галереи, или пинакотеки, которая сообщалась с атриумом[22]22
  А т р и у м – обыкновенно входные сени, где принимались клиенты и посетители низшего сословия. В наиболее знатных римских домах существовал даже особый раб, состоящий при атриуме.


[Закрыть], по лестнице поднялся на плоскую крышу дома. Но тут же следом за ним поднялась и одна из служанок бывшего сенатора, довольно ещё молодая, полногрудая, свежая, кровь с молоком. После смерти жены Клавдий сделал её главной распорядительницей дома, она же состояла с хозяином в интимных отношениях и искренне его любила. Протянув ему плащ, она сказала:

– Хотя уже и весна, а можно простудиться. Ты недолго тут будь, ветер ещё не успокоился на ночь, поверху гонит облака, оттого и звёзды мигают...

– Благодарю за заботу, милая, иди, а я, как иззябну, приду. Ты потом пожалуй ко мне и приготовь спальное ложе...

Сверкнув белозубой улыбкой, служанка спустилась вниз. Надев ещё сверху плащ, Клавдий поудобнее умостился на скамье. Отсюда, с Капитолийского двугорбого холма, Рим был виден как на ладони. После разрушения город всё больше и больше застраивался инсулами – дешёвыми многоэтажными, грязными, кишащими крысами домами, построенными наспех, лишь бы где жить... Справа по красным фонарям угадывалась Субура – улица, обильная притонами и проститутками, которых можно было купить на ночь всего лишь за кусок хлеба...

Сейчас город затих, но скоро по его улицам застучат колеса возвращающихся с рынков подвод, колесниц тех отдельные лиц, которым дано почётное право пользоваться ими вечером и ночью, и фургонов бродячих актёров. Ибо существовал запрет на пользование днём любыми повозками и другими, кроме носилок, средствами передвижения.

Перед домом напротив Клавдий увидел место, огороженное изгородью, – значит, сюда когда-то попала молния и её здесь «похоронили», обнеся частоколом, и теперь каждый, кто ещё верит в старых богов, может поклониться этой святыне... Поклонился и Клавдий. Но встают то туч, то там базилики с крестами на куполах. Их уже много, и, как ни старался цезарь Юлиан, прозванный христианской церковью Отступником, ввести в империи старую языческую веру, ничего у него не вышло; умирая от смертельной раны, полученной в сражении с персами, он в безумной ярости бросал к солнцу комья грязи со своей запёкшейся кровью и восклицал: «Ты победил меня, Галилеянин!» Да, Галилеянин победил теперь почти весь Рим.

Готы под водительством Алариха со знамёнами и хоругвями, на которых было начертано имя Единого Бога «Summus Deus», напали на Рим. Они верили в этого Единого Бога, считая Иисуса Христа таким же сотворённым Существом или такой же Тварью, как они сами. И сколь бы история не клеймила готов, изображая их как неотёсанных, грубых варваров, они прежде всего были христианами, пусть преемля всего лишь ересь, поэтому следует, может быть, их нападение на Рим рассматривать как борьбу христиан с недавними язычниками, в прошлом испытавших от последних страшные гонения и казни (а самая страшная казнь, применяемая римлянами по отношения к христианам, считалась распятием на крестах). Может быть, оттого и были готы жестоки? когда захватили «вечный город»...

Всё это происходило на глазах у Клавдия, который к тому времени по приказу императора Гонория охранял в Риме Галлу Плацидию, родную сестру Августа. Гонорий же находился в Равенне.

Аларих, предводитель готов, долго осаждал Рим, но взять его ему не удавалось. Тогда он придумал такую хитрость: среди воинов выбрал триста молодых людей, которые выделялись красотой и храбростью, и тайно сообщил им, что он, Аларих, намерен подарить их в качестве рабов знатным римлянам и велел юношам вести себя достойно и скромно и быть послушным во всём господам. Потом же, в назначенное время, в полдень, когда знатные римляне погружаются в послеобеденный сои, молодые готы должны будут устремиться к городским воротам, называемым Соляными, перебить стражу и быстро распахнуть их. А дальше за дало примется всё войско Алариха.

Сделав такое сообщение молодым людям, предводитель готов отправил послов к сенату с заявлением, что он удивлён и восхищен преданностью римлян своему императору, которые, находясь в осаде без воды и хлеба, не сдаются. В знак уважения к их мужеству он отходит со своим войском от Рима и дарит на память каждому сенатору по нескольку рабов.

Римляне обрадовались такому повороту событий, приняли дар и, увидев приготовления готов к отступлению, возликовали, не заподозрив коварства. К тому же исключительная покорность, которую проявили преданные Алариху молодые люди, совсем уничтожила всякую подозрительность... И вот настал назначенный полдень, всё произошло так, как и намечал Аларих, – варвары ворвались в город...

Историк Прокопий Кесарийский, рассказывая об этом случае и называя готов диким воинством, всё же подчёркивал необыкновенный ум их предводителя и восхищался выдержкой и смелостью молодых готов и умением их держаться, находясь в услужении у знатных римлян, ничем не выдавая себя. В войске Алариха, видимо, такими чертами характера обладали не только одни эти воины...

Конечно, бывшему языческому городу они тоже сотворили жуткую казнь: три дня варвары буйствовали в Риме, грабили его сокровища, разбивали статуи, сожгли здания возле Соляных ворот, в том числе дворец Саллюстия, древнего римского историка, соратника Юлия Цезаря. Слава богам, считал Клавдий, что этих людей давно не было на свете и они не стали свидетелями этого позора...

Сам Клавдий был тяжело ранен, отбивая свою повелительницу; провалялся в какой-то грязи, под обломками, а когда очнулся, то ему сообщили, что готы из города ушли и что молодую и красивую Галлу Плацидию в качестве пленницы Аларих увёл с собой.

Узнал Клавдий и другое и в душе посмеялся над затаившимся в Равенне Гонорием в то время, когда враги грабили и разрушали Рим. Один придворный евнух, выполнявший обязанность птичника, сообщил императору, что Рим погиб. «Да я только что кормил его своими руками!» – воскликнул Гонорий (у него был любимый петух по кличке Рим). Евнух, поняв ошибку императора, пояснил, что Рим пал от меча Алариха. Тогда Гонорий, успокоившись, сказал: «Друг мой, я подумал, что околел мой петух Рим»[23]23
  В греческом подлиннике, в котором это рассказано, речь идёт не о петухе, а о курице по кличке Рома; в латинском и греческом языках Рим (Roma) женского рода.


[Закрыть].

Покинув «вечный город» Аларих далее со своим войском направился на юг Италии, намереваясь переправиться в Африку. Но в пути около города Козенцы у слияния рек Крати и Бузенто Аларих скончался от какой-то внезапной болезни.

Похоронили его пышно. Сохранилась легенда: чтобы обезопасить гробницу от разграбления, приближённые предводителя приказали отвести воды реки Бузенто и схоронили его в её русле; затем убили рабов, принимавших участие в сооружении гробницы, а воды реки вернули в прежнее русло[24]24
  В 1980-х годах около Козенцы в нескольких сотнях метров от слияния двух рек при дорожных работах случайно обнаружили большую каменную гробницу, которая, возможно, принадлежала Алариху.


[Закрыть]. Вот вам и дикие варвары! Вот как они умели чтить своего мужественного предводителя!..

И осенью 410 года власть над готами перешла к родственнику Алариха Атаульфу, который взял в жёны Галлу Плацидию, захваченную в плен сестру императора. И вот как далее пишет историк Иордан: «Атаульф, приняв власть, вернулся в Рим и, наподобие саранчи, сбрил там всё, что ещё осталось, обобрав Италию не только в области частных состояний, но и государственных, так как император Гонорий не мог ничему противостоять».

Атаульф легко мог отобрать трон у Гонория, но делать этого он не стал, хотя, по утверждению одного человека, хорошо знающего этого варвара и бывшего с ним в хороших отношениях, он (Атаульф) пламенно желал, изничтожив само имя римлян, превратить всю римскую землю в империю готов, чтобы, попросту говоря, стало Готией то, что было Романией, и Атаульф сделался бы тем, кем был некогда Цезарь Август, однако на большом опыте убедился, что готы в силу своего необузданного характера никоим образом не будут точно повиноваться законам империи, как это делали римляне, а государство без законов – не государство, в конце концов Атаульф предпочёл иметь славу благодетеля и восстановителя Римского государства с помощью сил готов, дабы в памяти потомков остаться инициатором возрождения империи, после того как он не смог сделаться её преобразователем. Поэтому Атаульф не стал далее воевать с римлянами, а предпочёл мир, поддавшись уговорам и советам своей жены Галлы Плацидии.

А сам император Гонорий?.. Он всё так же сидел, сложа руки в Равенне, превратившись фактически в парадную куклу, где в августе 423 года скончался от водянки в возрасте тридцати девяти лет.