Текст книги "Падение Рима"

Автор книги: Аммиан Марцеллин

Соавторы: Приск Паннийский,Владимир Афиногенов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 35 страниц)

Аквилейя, окружённая двойными каменными высокими стенами, представляла собой неприступную крепость: тактика её взятия «лавиной», которую применил Аттила при сокрушении Августы Винделиков, тут не подходила. С одной стороны только и можно было подступиться к крепости, со стороны суши.

Аттила, посовещавшись со своими начальниками, переправился через Натиссу и стал медленно подбираться к Аквилейе; для этого сосредоточил огромное количество метательных машин и несколько таранов. Вначале заработали метательные машины, кидая за стены горшки с горящей смесью, зажжённые факелы, многопудовые камни, что откалывали пленные от рядом стоящей скалы, а потом подвинули тараны... Но как только они оказались у ворот, ворота распахнулись, и римляне с диким рёвом выхлестнулись через них, перебили тех, кто обслуживал эти машины, порубили поддерживающие отряды гуннов, закатили тараны в город и ворота за собой с лязгом железным захлопнули.

– Гарнизон Аквилейи храбрый и хорошо обучен, – сказал Аттиле стотысячник Гилюй. – Много у нас, повелитель, войска, но количеством здесь ничего не сделаешь... Скажи, великочтимый, а зачем он тебе нужен, этот город?

   – Тебе бы. Гилюй, всё по степям скакать... Я хочу иметь его как защиту у себя в тылу. Пойдя на Рим, буду знать, что спина моя также хорошо закрыта, как грудь и живот...

Наблюдая за неудачными попытками повелителя взять почти неприступную Аквилейю, в голову к Ириску приходили мысли, что уже четыре года Аттила вот так же безуспешно бьётся за несчастную женщину, стремясь вызволить её из плена, четыре года с того дня, как он передал Аттиле письмо от Гонории с просьбой взять её в жёны. И четыре года Приск также находится рядом с правителем гуннов, ведя свои записи обо всём, что тот делает и говорит... (В скобках замечу, что потом писатели Иордан и Прокопий Кесарийский многое используют из того исторического материала, к сожалению, мало до нас дошедшего, которым поделился со своими современниками фракиец Приск, бывший секретарь византийского императора Феодосия II. Использовали Иордан и Прокопий из записок Приска в своих трудах и эпизод с аистами...).

Ещё несколько приступов предпринял Аттила на Аквилейю, и снова неудача... Уже начали роптать воины.

   – Боги отступились от нашего повелителя, – говорили они.

Зеркон Маврусий пришёл к грозному владыке и сказал ему:

   – Поставленный солнцем и луной, ты велик, Аттила. Но всё же человек... Наверное, ты тоже устал... В последнее время мне снится, что я несу на спине вместо горба целую гору. Твоя же гора на спине – это бремя забот целого мира. Подумай, рождённый землёй и небом, над тем, не повернуть ли нам вспять от этого города?..

Ничего не ответил мудрецу Аттила, лишь угостил его из своей чаши напитком кам. Вышел повелитель из палатки и, окружённый военачальниками, стал прохаживаться недалеко от каменных стен крепости, раздумывая над словами горбуна. И вдруг обратил внимание, что белоснежные аисты, которые обычно устраивают свои гнезда на крышах домов, тащат птенцов из города и, вопреки своим привычкам, уносят их куда-то за поля... И тогда он повернулся к Гилюю, с которым тоже недавно спорил, и поделился соображением.

– Посмотри, – сказал Аттила, – на этих птиц: предвидя будущее, они покидают город, которому грозит гибель, они бегут с укреплений, которые падут, так как опасность нависла над ними. Это не пустая примета, в предчувствии событий, в страхе перед грядущим меняют птицы свои привычки...

Аттила был очень проницательным и пытливым, отмечает Приск.

Повелитель придумал соорудить несколько деревянных башен, поднимавшихся выше зубцов стен, и поместить их на крепко связанные три больших плота. Затем все эти громоздкие сооружения столкнули в реку и подвели вплотную к крепостной стене. Наверх башен он послал тысячу Андагиса. Воины тут же перекинули на крепостные зубцы мосты и бросились по ним на стену, а оттуда к воротам. И вскоре распахивают их... Гуннская конница яростно врывается в город, грабит, делит добычу, разоряет всё с такой яростью, что, как кажется, не оставляет от города никаких следов... И уже Иордан сообщает далее, что «ещё более дерзкие после этого, всё ещё не пресыщенные кровью римлян, гунны вакхически неистовствуют по остальным венетским городам. Опустошают они Медиолан (Милан), главный город Лигурии; равным образом размётывают Тицин (Павию), истребляя с яростью и близлежащие окрестности, наконец, разрушают чуть ли не всю Италию.

Но когда возникло у Аттилы намерение идти на Рим, то приближённые его...»

Вот здесь мы вместе с приближёнными Аттилы переведём дух... И вспомним, читатель, кое-что из прошлого, может быть, уже и слегка подзабытого.

410 год. В тот год происходят впервые разрушение Рима королём вестготов Аларихом. Вестготы, как известно, были христианами, исповедуя веру Ария, и Аларих запретил своим воинам убивать мирных жителей и грабить святыни апостолов Петра и Павла; папа Иннокентий бежал из Рима в Равенну, покинув всё на произвол судьбы. Но от убийств варвары не удержались и кое-какие святыни утащили, за что папа из Равенны проклял Алариха...

И что же произошло дальше? Аларих увёз из Рима огромные сокровища и увёл с собой Галлу Плацидию, но по пути в Африку внезапно скончался...

Власть перешла к его родственнику Атаульфу, который взял в жёны Галлу Плацидию, затем вернулся в Рим и разрушил его во второй раз. Папа перед лицом Бога проклинает и этого варвара. Через пять лет Атаульфа и его шестерых детей убивает Сингерих, а Плацидию выдворяет из барцелонского дворца и далее гонит её под нещадным испанским солнцем вместе о другими пленниками, а сам, торжествуя, едет верхом. Вот тогда-то с Плацидией случается удар, от которого она много позже и умерла...

Через неделю Сингерих был убит Валлием, который обменял Плацидию на шестьсот тысяч мер пшеницы. И Валлия настигает проклятие: когда его корабли шли в Африку, налетела буря и разметала их в щепки... Да, ты правильно догадался, читатель! Когда возникло намерение у Аттилы идти на Рим, то приближённые его, как передаёт историк Приск, отвлекли правителя от этого, однако не потому, что заботились о городе, коего являлись врагами, но потому, что имели перед глазами пример Алариха, Атаульфа, Сингериха и Валлия... (Я уверен, что о постигшем их несчастье в результате проклятия Аттиле красочно поведал Приск; всё же сколько бы он ни находился у гуннов, как бы ни восхищался их умным грозным владыкой, допустить на этот раз уже полного уничтожения самого красивого города на земле учёный не мог).

Аттила, как и многие в то время правители, да и люди вообще, не лишён был суеверия. Более того, он возил с собой, вы помните, разного рода прорицателей, гаруспиков, авгуров и «святого епископа»; когда повелитель спросил последнего: как ему быть? – тот ответил:

   – На Рим не ходи!

Тогда Аттила обратился к авгурам, гаруспикам и прорицателям. И сын его Эллак, зная, что отец прибегает к их помощи только в крайнем случае, с тревогой наблюдал, как колеблется могущественный дух отца относительно этого опасного дела – идти на Рим или не идти?.. И Эллак сделал для себя печальный вывод: «Колебание его души есть следствие неудачи на Каталаунских полях...»

Как-то Приск и Эллак спросили Аттилу, почему он верит предсказаниям авгуров, которые гадают по полёту птиц...

   – Разве птицы знают будущее?..

   – Да, птицы не знают будущего... Вы правы! Но направляется их полёт так, что исходящий из клюва звук и быстрое или медленное движение крыльев открывает будущее. Точно так же гаруспики, умеющие исследовать вещие внутренности животных и открывающие несчётное разнообразие их изменений, узнают по ним будущее.

   – Отец, ты веришь и прорицателям, которые в припадке вдохновения изрекают божественные слова?..

   – Да, сын мой, верю, и ты должен им тоже верить... Потому что солнце, этот мировой разум, источает наши души из себя, как искры, и когда оно сильнее их воспламенит, то делает их способными познавать будущее... Кроме того, много чего человеку могут сказать случайно раздавшиеся голоса и природные явления, особенно удары грома, блеск молний и падающие звёзды...

Пока Аттила пребывал в раздумьях и пока войско его буйствовало, подоспело посольство из Рима во главе с напой Львом I. На Амбулейском поле, там, где течёт река Минций, возле переправы[143]143
  Река Минций (ныне Минчо) вытекает из озера Гарда и впадает в По. Значительным населённым пунктом на Минции является город Мантуя, – который соединяется дорогами: на север с городом Вероной, на юг – с Моденой и дальше – с Болоньей, лежащей на знаменитой «Соляной дороге», via Salaria. А Верона была важной станцией и крепостью на пути, который достигал альпийского перевала Бреннер. Через Бреннер в Италию прошли войска Аттилы, через этот известный проход в Альпах продвигались различные племена, шли купеческие караваны и странствовали паломники... Таким образом и упомянутая переправа через Минций являлась гоже одним из пунктов на важнейшем дорожном сообщении.


[Закрыть], Аттила встретился с папой, и тот стад уговаривать грозного владыку оставить затею с походом на Рим.

   – Иначе и ты, как твои предшественники, подвергнешься проклятию...

Но только после того, как Аттила узнал, что в Риме свирепствует голод и появилась чума, он спросил Льва I:

   – Если я отменю своё решение идти на Рим, пришлёте вы мне Августу Гонорию, которая хочет стать моей женой?

   – Непременно пришлём, сын мой.

   – Хорошо, отец мой, – съязвил Аттила.

Думается, что только чума и голод остановили Аттилу... К тому же на помощь Риму шли византийские войска императора Маркиана.

После разговора с папой Львом I, которому приписывают «чудодейственное влияние на дикаря» (Лев I значится святым в католических святцах), Аттила повернул назад и ушёл в своё дунайское становище.

Папа, обещая прислать Гонорию, обманывал Аттилу: её уже выдали замуж за безвестного чиновника и отправили на Капри, где она через год, узнав о смерти Аттилы и таким образом лишившись моральной поддержки, которая питала её силы, увяла и умерла лета 454-го.

Вернувшись в Паннонию, гунны снова поставили Марсов меч скифов на то самое место, где нашёл его пастух. «А как звать того пастуха?» – поинтересовался Аттила. Тогда начали искать пастуха, но так и не нашли. Знать, сгинул в пыли дальних дорог, странствуя вместе с войском...

Но сидеть в становище и чего-то ждать – не в характере Аттилы. Он позвал секретаря Ореста, сына Эллака, скифа Эдикона, стотысячника Гилюя, Зеркона Маврусия, Приска и сказал:

– Надо посылать посольство в Константинополь к Маркиану и выговорить ему его же словами: если для друзей у него золото, а для врагов железо, то мы, как друзья, требуем от него, должника, золото, а если он считает нас врагами, то мы придём к нему и дадим железо...

В июле 453 года скончалась императрица-девственница Пульхерия, так и не осуществив свою месть до конца в отношении жены брата Афинаиды-Евдокии; несколько раз она подсылала в Иерусалим убийц, но безрезультатно. Наоборот, Афинаида-Евдокия сама «возвращала» сполна этим убийцам. Скорее всего её сам Бог хранил: после того, как она написала поэму о святом Кинриане, эта талантливая женщина героическими стихами перевела места из Ветхого Завета: книги Моисея, Иисуса Навина, Судей, Книгу Руфь. Она перевела также Пророчество Захарии и Даниила, и грамматик Цец в свою очередь высоко ценил талант «золотой императрицы, очень премудрой дочери великого Леонтия». Она сочинила также «Hoinerocentra, или Гомеровские центоны», в которых пыталась рассказать эпизоды из жизни Христа гомеровскими стихами, искусно подобранными. Это, впрочем, был род сочинений, крайне любимый в её время, и, прилагая тут своё старание, она только продолжала, как сама в том признавалась, дело одного из своих современников, епископа Патрикия...

Через два месяца после похорон Пульхерии Маркиану приснился сон: будто едет он верхом по незнакомой степи, один-одинешёнек. Но не боязно василевсу, едет с радостно бьющимся сердцем, хотя небо над степью заволокли тучи... И вот над головою Маркиана небо очистилось, лишь вдали оно тёмное, и там полыхают молнии. И вдруг слышит над собой громовой голос:

– На вас, погрязших в пороках и блуде, отступивших от моих заповедей, наслал я грозного владыку, чтобы он жестокостью своей напомнил о смысле жизни... Вы прозвали его «Бичом Божьим», и он был в руках моих действительно бичом, загоняющим непослушное стадо в стойло. Таким непослушным стадом виделись вы мне... Теперь он выполнил свою миссию на земле, и я показываю вам его сломанный лук... Взгляни сюда, император!

Маркиан поднимает голову и видит в очистившемся клочке неба Божество, которое держит в руках сломанный лук...

«Что бы это значило?» – думает император, проснувшись. Через несколько дней всё прояснилось: гонцы доложили, что в ту ночь, когда василевсу приснилось Божество со сломанным луком, умер гроза христиан всего мира Аттила...

* * *

Когда в первый раз Аттила увидел дочь короля ругов Визигаста Ильдико, он на очаровательного подростка тогда не обратил особого внимания. Потом всё чаще и чаще слышал, что у Визигаста растёт прекрасная принцесса, правда, Визигаст пообещал королю квадов выдать дочь свою за его сына Дагкара, но, может быть, всё же стоит посмотреть на неё самому Аттиле, чтобы взять в жёны Эллаку.

Аттила согласился посмотреть. Узнав, что будут делать смотрины Ильдико, Эллак весь так и вспыхнул, он видел эту шестнадцатилетнюю красавицу, завидовал Дагкару, с которым дружил, а тут выходило так, что обладать ею станет он сам... Одно дело – пленные красавицы, даже девственницы, другое – нежная, как китайская фарфоровая ваза, царская дочь, законная жена... Сказал об этом Ириску, с которым ещё больше сблизился и который много чего дельного советовал ему на правах старшего друга...

   – Что ж, в добрый путь, как говорят у нас во Фракии, – с улыбкой похлопал Эллака по плечу Приск.

Но вот тот день, когда Визигаст с дочерью Ильдико предстал перед повелителем, стал для Эллака чёрным днём в его жизни, ибо, увидев юную нежную красавицу, Аттила решил взять её себе в жёны. Когда ему доложили, что сын сильно переживает его решением, он ответил:

   – Ничего, ещё много таких красавиц, как Ильдико. встретится на его пути, а у меня, может быть, она – последняя...

И как в воду глядел... Или вычислил по полёту птиц, или сказал ему о том, что Ильдико будет его последней женой, обильно падающие в конце августа с неба звёзды...

Связанный с королём квадов словом, король Визигаст попросил Аттилу, чтобы «святой епископ» освободил его от этого слова.

Повелитель мрачно пошутил:

   – Считай, что я тот самый «святой епископ» и есть... Освобождаю.

Свадьба проходила так же степенно-размеренно, как в прошлый раз, когда Аттила женился на Креке. Та уже родила ему дочь, но тем не менее повелитель за столом сажал Креку по левую руку от себя – он очень уважительно относился к этой преданной ему женщине, бывшей массажистке. Думали, что женитьба Аттилы на ней всего лишь маскарад, который был необходим, чтобы умертвить Бледу и его жену Валадамарку... Да и Крека искренне любила, в отличие от многих жён повелителя, своего господина.

На свадьбе, как всегда, попросили талагая Ушулу спеть свои дурацкие песни. Он не отказывался, встал посредине, и вместо того, чтобы спеть, вдруг по-волчьи завыл, завыл так, как волчица-мать воет, когда охотники или пастухи разоряют её нору и уносят волчат. Ушулу наддали пинком под зад, и он выкатился со свадьбы, и больше его не пускали. Кажется, про выходку дурачка все скоро забыли, но только не горбун Зеркон Маврусий... Он сидел как-то тихо, никого не касаясь, и внимательно смотрел на правителя; тот был чересчур весел, постоянно обнимал, прижимая к боку, молчаливый, закутанный во всё белое, женский комочек тела, что-то рассказывал Гилюю и всё пил и пил из габалы вино... И горбун уже наяву, а не во сне чувствовал, что у него на спине не горб, а целая гора...

Вечером Аттилу и Ильдико проводили в отдельную, приготовленную для этого случая палатку и приставили ко входу тургаудов. Тургауды слышали ночью, как плакала Ильдико, как она что-то говорила повелителю, тот даже накричал на неё, потом всё стихло... Перед утром слышно было, как наливал Аттила себе вина.

Уже солнце поднялось: яркие лучи впились в золотой набалдашник, которым украсили палатку повелителя и его юной жены. Внутри палатки всё ещё было тихо.

– Утомился правитель, – пошутил кто-то из тургаудов.

Повелитель и Ильдико продолжали спать, поэтому приказано было поставить возле палатки очередную смену телохранителей.

Прошло и ещё время, а в палатке никто не шевелился... Солнце уже высоко встало; первым забеспокоился Эллак, прибежал к горбуну.

   – Зеркон, чует моё сердце что-то неладное... Я в свадебную палатку к отцу как сын, сам понимаешь, зайти не могу... Вдруг они лежат обнажённые... Иди, посмотри.

Зеркон Маврусий, откинув полог белой кошмы, проскользнул внутрь. Пробыл там недолго. Как только появился, произнёс три загадочных слова:

   – Не стало горы...

Повернулся к сыну повелителя и тихо добавил:

   – Иди теперь ты, Эллак...

Вскоре в палатке раздался громкий крик, и тогда уже другие приближённые Аттилы ворвались в неё. Они увидели своего владыку, плавающего в крови, и рядом плачущую Ильдико с опущенным лицом под покрывалом...

Табиб объяснил потом, что ослабевший от великого наслаждения юным телом, а затем отяжелённый вином и сном, Аттила уже под утро, когда вставал, чтобы налить вина, упал и потерял сознание. Из него хлынула кровь, но пошла она не как обычно, через ноздри, а стала изливаться по смертоносному пути – через горло и задушила его.

Опьянение принесло постыдный конец прославленному в войнах повелителю полумира. Знать, так угодно было великому Божеству...

Когда объявили воинству и всем гуннам о смерти правителя, мужчины отрезали на голове часть своих волос и взбороздили ножами лица глубокими ранами, чтобы их повелитель был оплакан не воплями и слезами женщин, а кровью мужей...

Прошло первое оцепенение. Кровь на лицах мужей запеклась. Стали думать, как и где почтить останки Аттилы.

Эллак, Приск и Орест предложили поставить шёлковую палатку возле пещеры дикого быка, там, где в дереве до сих пор торчит копьё Повелителя.

С ними согласились. В шёлковую палатку поместили мёртвое тело Аттилы, и отборнейшие всадники всего гуннского племени, объезжая её вокруг, в погребальных песнопениях поминали его подвиги. А Великий жрец, избранный Великим плакальщиком, произнёс такие слова:

– Поставленный на землю Солнцем и Луной, великий король гуннов Аттила, рождённый от отца Мундзука, господин сильнейших племён! Ты, который с неслыханным дотоле могуществом один овладел скифским и германским царствами, который захватами городов поверг в ужас обе империи римского мира и – дабы не было отдано и остальное на разграбление – умилостивленный молениями, принял ежегодную дань. И со счастливым исходом, совершив всё это, скончался не от вражеской раны, не от коварства своих, но в радости, веселии и опьянении, без чувства боли, когда племя пребываю целым и невредимым. Кто же примет это за кончину, когда никто не почитает её подлежащей отмщению?!

После того, как Аттила был оплакан, возвели курган, на котором гунны весь день и целую ночь справляли страву[144]144
  В данном случае с т р а в а (у славян – пища, еда, кушанье, яство, блюдо, похлёбка, варево) – это не что иное, как тризна, поминальный пир, поминовение усопшего пиршеством, песнопениями, конскими ристаниями Гунны либо переняли у славян обычай погребальных пиров, которые называли «(правами», либо – что вероятнее всего – переняли только славянское название подобного рода.


[Закрыть], сопровождая её громадным пиршеством. Сочетая противоположные чувства, выражали они похоронную скорбь, смешанную с ликованием.

И пока шла поминальная страва, ночью же труп тайно вывозят из шёлковой палатки в глухую степь. Там заключают его в три гроба – золотой, серебряный и железный; сюда присоединяют оружие, добытое в битвах с врагами, драгоценные фалеры[145]145
  Ф а л е р ы – медные, серебряные или золотые крупные нагрудные бляхи, служившие почётными знаками воинов, украшавшиеся ещё и драгоценны ми камнями.


[Закрыть], сияющие многоцветьем камней, и всякого рода украшения, снятые со стен дворца Аттилы, и много всего золотого и серебряного из сокровищницы.

Орест уже мог не беспокоиться о своём зарытом кладе в прирейнском лесу – пропажу части казны теперь уже никто не мог бы определить ни по каким расходным книгам: когда клали в могилу к Аттиле всё дорогое – не записывали... Таким образом сделаюсь украденное Орестом как бы невидимым!

Всякого богатства было положено рядом с Аттилой действительно очень много, поэтому совет военачальников распорядился всех тех, кто хоронил Аттилу, обезглавить, чтобы не стало известно место его погребения, скрывавшее и крупные сокровища...

И как отмечал Иордан, «мгновенная смерть постигла погребавших так же, как постигла она и погребённого...».

* * *

Как растут в лесу грибы-поганки? Еле держатся вначале на тонкой ножке, еле тянутся кверху, но достаточно какого-то дождя, чтобы они мигом окрепли, растолкали рядом растущие полезные грибы и вот уже прочно заняли своё место в тени деревьев.

Смерть Аттилы и явилась тем самым дождём, который позволил до сего момента ничем себя не проявившим многочисленным наследникам, родившимся от семидесяти жён повелителя, войти в крепкий рост и заявить о своих правах.

Эллак, к которому по закону старшего должна была перейти от отца власть, растерялся; оказалось, что есть у него братья даже старше его, но они ни в одном сражении не участвовали, да и на глаза отцу при его жизни не показывались, а заявились в главное становище уже после его смерти...

Скиф Эдикон с прямотой решительного воина предложил Эллаку всех их обезглавить. Эдикона поддержал и его повзрослевший сын Одоакр. Осторожный Орест заметил, что никто из этих поганок власть не получит – не позволят сами гуннские воины, которые только и ждут, чтобы поднять Эллака как шаньюя на белой кошме при всеобщем стечении народа.

Но получилось по присказке – «твоими бы устами да мёд (кам) пить», или, как ещё говорят: «Человек предполагает, а Бог располагает»... Вдруг тот же Орест, Эдикои, Одоакр и другие, которые не сомневались, что власть обязательно будет у Эллака, ощутили в какой-то момент такое, что стало мешать осуществлению их добрых намерений в отношении старшего сына Аттилы. То вдруг Гилюй на какое-то время отдалился от них, что-то неопределённое сказал Увэй... И вот уже дело дошло до того, что уже многочисленные наследники правителя начали требовать разделения между собой племён поровну путём жеребьёвки...

Когда об этом узнал гордый король гепидов Ардарих, он воскликнул:

– Неужели я, приносивший славу великому Аттиле, который считал меня чуть ли не равным себе, теперь нахожусь в таком презренном рабстве, что можно с моим племенем обращаться, как со стадом баранов в загоне, отделяя столько-то и столько-то голов тому или другому... Такому не бывать!

Он снялся и ушёл и своим отпадением освободил не только своё племя, но и подал пример другим королям, которые тоже отпали от гуннов и присоединились к Ардариху.

И вот уже единое тело обращается в разрозненные члены, которые уже неистовствуют друг против друга.

Вооружившись, они сходятся в конце 453 года в Паннонии близ реки, название которой – Недао[146]146
  Река Недао в Панноиин никем из авторов, кроме Иордана, не упоминается, скорее всего, это Нетава, один из притоков Савы. Если это так, то битва произошла в пределах Славонии.


[Закрыть], где и происходит снова кровавая бойня племён, которые совсем недавно дрались вместе, организованные могучей волей Аттилы, против общего врага... Теперь они беспощадно истребляли друг друга, и король Ардарих на берегу тихой речки смертельно поразил копьём Эллака. Остальных его братьев погнали вплоть до Понтийского моря.

Так отступили гунны, перед которыми, казалось, отступала вселенная...