Текст книги "Падение Рима"

Автор книги: Аммиан Марцеллин

Соавторы: Приск Паннийский,Владимир Афиногенов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 35 страниц)

448 г.

Евнух Хрисафий убеждал Эдикона умертвить Аттилу. Царь Феодосий и магистр Марциалий, посоветовавшись между собою по сему предмету, решились отправить к Аттиле посланником Максимина, а не одного Вигилу. Под видом, что состоит в звании переводчика, Вигила имел поручение сообразоваться с волею Эдикона. Максимин, ничего не знавший о том, что было ими замышляемо, должен был представить Аттиле царское письмо. Царь извещал его, что Вигила был только переводчиком, что Максимин, человек знатного происхождения и самый близкий к царю, был достоинством выше Вигилы. Затем царь писал к Аттиле, чтоб он не нарушал мирного договора нашествием на римские области; ещё сообщал он, что сверх выданных прежде беглецов посылает к нему семьнадцать человек, и уверял, что у римлян не было других беглых из областей Аттилы. Таково было содержание письма. Сверх того Максимину было предписано объявить гуннскому государю изустно, что он не мог требовать, чтоб к нему были отправляемы посланники высшего достоинства; ибо этого не бывало ни при его предках, ни при других начальниках скифской земли; что звание посланника всегда отправлял какой-нибудь воин или вестник; что для разрешения всех недоразумений надлежало отправить к римлянам Онигисия, потому что не было прилично, чтоб Аттила, в сопровождении римлянина, имеющего консульское достоинство, прибыл в разрушенный уже город Сердику.

Максимин убедительными просьбами заставил меня ехать вместе с ним. Мы пустились в путь в сопровождении варваров и приехали в Сердику, город отстоящий от Константинополя на тринадцать дней пути для доброго пешехода. Остановившись в этом городе, мы заблагорассудили пригласить к столу Эдикона и бывших с ним варваров. Жители Сердики доставили нам баранов и быков, которых мы закололи. За обедом во время питья варвары превозносили Аттилу, а мы – своего государя. Вигила заметил, что не было прилично сравнивать божество с человеком; что Аттила человек, а Феодосий божество. Гунны слышали эти слова и, понемногу разгорячаемые, раздражались. Мы обратили речь к другим предметам и успокоили их гнев ласковым обхождением, а после обеда Максимин задобрил Эдикона и Ореста подарками – шёлковыми одеждами и драгоценными каменьями. Подождав удаления Эдиконова, Орест сказал Максимину, что он почитал его человеком благоразумным и отличным, потому что не впал в ошибку, в которую впали другие царедворцы, без него угостившие Эдикона и почтившие его подарками. Быв в неведении о том, что происходило в Константинополе, мы нашли слова Ореста непонятными. Мы спрашивали его: каким образом и в какое время оказано было ему пренебрежение, а Эдикону особенные почести? Но Орест ушёл, не дав никакого ответа. На другой день, дорогою, мы пересказали Вигиле слова Ореста. Вигила заметил, что Оресту не следовало сердиться за то, что ему не были оказаны почести такие же, какие и Эдикону; ибо Орест был домочадец и писец Аттилы, а Эдикон, как человек на войне знаменитый и природный гунн, далеко превышал Ореста. Вигила после того, поговорив с Эдиконом наедине, объявил нам, вправду ли или притворно, не знаю, – что он передал Эдикону все слова Ореста; что Эдикон пришёл оттого в ярость, которую он, Вигила, насилу мог укротить.

Мы прибыли в Наисс и нашли этот город безлюдным и разрушенным неприятелями. Лишь немногие жители, одержимые болезнями, укрывались в священных обителях. Мы остановились поодаль от реки, на чистом месте, а по берегу её всё было покрыто костями убитых в сражении. На другой день мы приехали к Агинфею, предводителю стоявших недалеко от Наисса иллирийских войск, для объявления ему царского повеления и для получения от него пяти человек беглых, из числа семнадцати, о которых было упомянуто в письме к Аттиле. Мы вступили с ним в сношения и объявили ему, чтоб он выдал гуннам пятерых перемётчиков. Агинфей выдал нам беглых, утешив их ласковыми словами.

Мы провели тут ночь, и из пределов Наисса обратились к реке Истру. Мы вступили в место, осенённое деревьями и образующее много извилин и оборотов. Здесь на рассвете, когда мы думали, что идём к западу, представилось глазам нашим восходящее солнце. Многие из наших спутников, не знавшие положения мест, вскрикнули от удивления – как будто бы солнце шло против обыкновенного течения своего и представляло явление, противное естественному! Но по причине неровности места та часть дороги обращена была к востоку. Прошёл это трудное место, мы вышли на равнину, которая была болотиста. Здесь перевозчики из варваров приняли нас на однодерёвки, которые выдалбливаются ими из срубленного леса. Они перевезли нас через реку. Эти челноки не для нас были приготовлены. На них были перевезены попавшиеся нам на дороге множество варваров, потому что Аттила хотел переехать в римскую землю, как будто бы для того, чтоб охотиться. В самом же деле он делал приготовления к войне, под тем предлогом, что не все беглецы были ему выданы.

За Негром мы ехали вместе с варварами около семидесяти стадий и были принуждены остановиться на равнине, пока Эдикон и его товарищи не донесли Аттиле о нашем прибытии. Вместе с нами остановились и препровождавшие нас варвары. Поздно вечером, как мы стали ужинать, услышали топот скачущих в нашу сторону коней. Два скифа подъехали к нам и объявили приказ ехать к Аттиле. Мы просили их поужинать с нами. Они сошли с коней и ели с нами с удовольствием. На другой день они были нашими путеводителями. К девяти часам дня мы прибыли к шатрам Аттилы: их было у него много. Мы хотели разбить свои шатры на одном холме; но попавшиеся нам навстречу варвары запретили это делать, говоря, что шатёр Аттилы стоит на низменном месте. Мы остановились там, где нам было назначено скифами.

Тогда Эдикон, Орест, Скотта и некоторые из важнейших скифов пришли к нам и спрашивали о цели нашего посольства. Столь странный вопрос удивил нас. Мы смотрели друг на друга. Скифы, беспокоя нас, настоятельно требовали, чтобы мы дали им ответ. Мы объявили им, что о причине нашего прибытия царь велел нам говорить с Аттилою, а не с другим кем-либо. Скотта с досадою сказал, что они исполняют приказание своего государя и что не пришли бы к нам от себя, для удовлетворения личного любопытства. Мы заметили, что не так ведётся в посольствах, чтоб посланники, не переговорив с теми, к которым они отправлены, и, даже не видав их, сообщали им о цели своего посольства посредством других; что это не безызвестно и самим скифам, которые часто отправляют посольства к царю; что надлежало и нам пользоваться такими же правами и что иначе мы не объявим, в чём состоит цель нашего посольства. Тогда скифы уехали к Аттиле и возвратились к нам без Эдикона. Они пересказали нам всё то, что было нам поручено сказать Аттиле, и советовали уезжать скорее, если нам более нечего сказать. Слова их ещё более изумили нас, потому что мы не могли постигнуть, каким образом обнаружилось то, что втайне было поставлено царём. Мы рассудили за благо ничего не отвечать касательно цели нашего посольства, если не получим позволения представиться Аттиле. Мы сказали скифам: «То ли, что было вами сказано, поручено нам сообщить государю вашему или что-либо другое, о том должен знать он один; а с другими никаким образом не будем мы об этом говорить». После такого объявления нашего они велели нам немедленно уехать. Мы собирались к отъезду. Вигила стал осуждать данный нами скифам ответ, уверяя, что лучше было бы нам быть изобличёнными во лжи, нежели возвратиться назад без всякого успеха. Я легко бы убедил Аттилу, сказал Вигила, прекратить несогласия с римлянами, когда бы мне удалось поговорить с ним, потому что во время посольства Анатолиева я был с ним коротко знаком. Вигила говорил это, полагая, что Эдикон был к нему благорасположен. Под предлогом истинным или ложным, что он хотел переговорить с Эдиконом о делах посольства, он искал случая посоветоваться с мим как о том, в чём они условились между собою против Аттилы, так равно и о количестве полота, в котором, как уверял Эдикон, имел он нужду для раздачи известным ему людям. Однако ж Вигила не знал, что он был предан Эдиконом. Обманув ли римлян ложным обещанием посягнуть на жизнь Аттилы, боясь ли, чтоб Орест не пересказал Аттиле того, что он говорил нам в Сердике, после угощения, (когда он обвинял Эдикона в свидании с царём и с евнухом, тайно от него), Эдикон открыл Аттиле составленный против него заговор, и донёс ему о количестве ожидаемого от римлян золота и о цели нашего посольства.

Уже мы вьючили скотину и хотели, по необходимости, пуститься в путь ночью, как пришли к нам некоторые скифы с объявлением, что Аттила приказывает нам остановиться по причине ночного времени. К тому же месту пришли другие скифы с присланными к нам Аттилою речными рыбами и быком. Поужинав, мы легли спать. Когда рассвело, мы ещё надеялись, что получим от варвара какой-нибудь кроткий и снисходительный отзыв, но он прислал пять тех же людей с приказом удалиться, если мы не можем сказать ничего другого, кроме того, что ему было уже известно. Не дав на то никакого ответа, мы готовились к отъезду; между тем Вигила спорил с нами, утверждая, что нам надлежало объявить, что у нас было ещё что сказать Аттиле. Видя Максимина в большом унынии, я взял с собою Рустиция, который знал скифский язык, и вместе с ним пошёл к Скотте. Этот Рустиций приехал в Скифию вместе с нами. Он не был причислен к нашему посольству, но имел какое-то дело с Констанцием, который был родом итальянец и который Аэцием, полководцем западных римлян, прислан был к Аттиле в письмоводители. Я и пошёл с ним к Скотте, потому что Онигисий был тогда в отсутствии. Приветствовав Скотту через Рустиция, которого я употребил вместо переводчика, я объявил ему, что он получит много подарков от Максимина, если доставит ему средство представиться Аттиле; что посольство Максимина будет полезно не только римлянам и гуннам, но и самому Онигисию, ибо император желает, чтоб Онигисий был отправлен к нему посланником для разрешения возникших между двумя народами споров, и что по приезде в Константинополь, он получит богатейшие подарки. Я говорил притом Скотте, «что в отсутствие Онигисия он должен оказать своё содействие нам, или, лучше сказать, брату своему, в таком добром деле; что как мне было известно по слуху, Аттила слушается и его советов, но что я не мог полагаться на одни слухи, если и на опыте не узнаю, какую силу имеет он при своём государе». – «Не сомневайтесь, – сказал Скотта, и я наравне с братом моим могу говорить и действовать при Аттиле». И тотчас, сев на коня, поскакал к шатру Аттилы. Я возвратился к Максимину, который вместе с Вигилою был в крайнем беспокойстве и унынии, и пересказал ему разговор мой со Скоттою и полученный от него ответ. Я советовал Максимину приготовить подарки для представления их варвару и подумать о том, что нужно будет ему говорить. Услышав это, Максимин и Вигила, лежавшие на траве, вскочили на ноги, похвалили мой поступок и отозвали своих людей, которые пустились было уж в путь с вьючными животными. Максимин и Вигила рассуждали между собою о том, как приветствовать Аттилу и как поднесть ему подарки от себя и от царя. В то самое время, как они о том заботились, Аттила призвал нас к себе чрез Скотту. Мы вошли в его шатёр, охраняемый многочисленною толпою варваров. Аттила сидел на деревянной скамье. Мы стали несколько поодаль от его седалища, а Максимин, подошёл к варвару, приветствовал его. Он вручил ему царские грамоты и сказал, что царь желает здоровья ему и всем его домашним. Аттила отвечал: «Пусть с римлянами будет то, чего они мне желают». Затем, обратив вдруг речь к Вигиле, он называл его бесстыдным животным, потому что решился приехать к нему, зная, что при заключении мира между им и Анатолием было постановлено посланникам римским не приезжать к нему, пока все беглецы не будут выданы гуннам. Вигила сказал, что у римлян нет ни одного беглого из скифского народа, ибо все они были уже ему выданы. Аттила, воспламенясь гневом, ещё более ругал его и с криком говорил, что он посадил бы его на кол и предал бы на съедение птицам, если бы, подвергая его такому наказанию за его бесстыдство и за наглость слов его, не имел вида, что нарушает права посольства, ибо перебежчиков из его народа у римлян множество. Он велел секретарям прочесть бумагу, в которой записаны были имена беглых.

По прочтении всех имён Аттила велел Вигиле выехать из его земли без малейшего замедления, сказав притом, что он пошлёт вместе с ним Нету для объявления римлянам, чтоб они выдали ему всех бежавших к ним варваров, считая с того времени, как Карпилеон, сын Аэция, полководца западных римлян, был у него заложником; ибо он не позволит, чтоб его рабы действовали на войне против него, хотя они и не могут принесть никакой пользы тем, которые вверяют им охранение страны своей. «Какой город или какой замок, – говорил Аттила, – спасли они, когда я решился взять его?» Он велел Вигиле и Пеле объявить римлянам требование его о беглых и потом возвратиться с ответом: хотят ли они выдать ему беглецов или принимают за них войну? Несколько прежде велел он Максимину подождать, потому что хотел чрез него отвечать царю на то, о чём он к нему писал, и потребовал подарков, которые мы и выдали. Возвратившись в свой шатёр, мы перебирали между собою сказанное. Вигила сказался удивлённым, что Аттила, оказавший ему свою благосклонность и снисхождение в прежнем посольстве, теперь так жестоко ругал его. Я сказал ему: «Не предубедил ли против тебя Аттилу кто-нибудь из тех варваров, которые обедали с нами в Сардике, донёсши ему, что ты называл царя Римского Богом, а его, Аттилу, человеком?» Максимин, не имевший никакого понятия о составленном евнухом против Аттилы заговоре, принял это мнение за правдоподобное. Но Вигила изъявлял в том сомнение и, казалось, не знал причины, почему Аттила ругал его. В последствии он уверял нас, что он не подозревал тогда, чтоб были Аттиле пересказаны слова, говорённые в Сардике, или чтоб был ему открыт заговор; потому что в следствие страха, внушаемого всем Аттилою, никто из посторонних людей не смел с ним говорить. Вигила при том полагал, что Эдикону надлежало непременно хранить о том молчание, как по данной клятве, так и по неизвестности того, что могло последовать; ибо, был обвинён как участник в посягательстве на жизнь Аттилы, он мог подлежать смертной казни. Между тем как мы были в таком недоумении, пришёл Эдикон и вывел Вигилу из нашего кружка, притворяясь, будто в самом деле намерен исполнить данное римлянам обещание. Он приказал Вигиле привезти золото, для раздачи тем, которые приступят к сему делу вместе с ним, и удалился. Когда я любопытствовал узнать от Вигилы, что ему говорил Эдикон, то он старался меня обмануть, а между тем и сам был обманут Эдиконом. Он скрыл истинный предмет их разговора, уверяя, что Эдикон сам сказал ему, будто Аттила гневается и на него самого за беглецов, ибо римляне должны были возвратить всех их Аттиле или прислать к нему посланниками людей с великою властью. Так продолжали мы говорить между собою, когда пришли к нам некоторые из людей Аттилы с объявлением, что как Вигиле, так и нам запрещалось освобождать римского военнопленного, покупать варварского невольника, или лошадь, или другое что-либо, кроме съестных припасов, пока не будут разрешены существующие между римлянами и скифами недоразумения. Это было придумано варваром хитро, дабы тем легче изобличить Вигилу в злоумышлении на его жизнь, когда он не будет в состоянии сказать причины, зачем вёз с собою золото; под предлогом же ответа, который хотел дать на наше посольство, намерение его было заставить нас ожидать Онигисия для принятия приносимых ему нами от себя и от царя подарков. Онигисий в это время был послан с старшим сыном Аттилы к акацирам, народу скифскому, покорившемуся Аттиле по следующей причине.

В акацирском народе было много князей и родоначальников, которым царь Феодосий посылал дары, для того чтоб они, быв между собою в согласии, отказывались от союза с Аттилою, и держались союза с римлянами. Тот, кому были поручены эти подарки, роздал их каждому князю не по достоинству. Куридах, главный между ними по власти, получив подарки, следовавшие второму по нём, почитал себя обиженным и лишённым должной ему награды. Он звал к себе на помощь Аттилу против других соначальников. Аттила послал к нему немедленно многочисленное войско. Один из князей акацирских был этим войском истреблён, другие принуждены покориться. Аттила после того пригласил Куридаха к себе для принятия участия в торжестве победы. Но Куридах, подозревая козни, отвечал Аттиле, что трудно человеку взирать на Бога; а если человек не в силах пристально смотреть и на круг солнечный, то можно ли без вреда для себя взглянуть на величайшего из богов? Таким образом Куридах остался в своей земле и сохранил свои владения, между тем как весь остальной народ акацирский покорился Аттиле. Желая сделать царём этого народа старшего из сыновей своих, Аттила отправил Онигисия для приведения в действие этого намерения. Такова была причина, заставившая Аттилу дать нам, как уже сказано, приказание дожидаться Онигисия. Вигилу вместе с Ислою отпустил он в римские владения под предлогом отыскания беглых; в самом же деле для привезения обещанного Эдикону золота.

По отъезде Вигилы мы пробыли на месте один день; а в следующий пустились в путь за Аттилою далее к северу. До некоторого места мы продолжат ехать одною с ним дорогою; потом поворотили по другой, как велели нам скифы, наши проводники; потому что Аттила хотел поехать в одно селение, в котором намеревался сочетаться браком с дочерью Эскамою. Аттила имел много жён, но хотел жениться и на этой особе, согласно с законом скифским.

Мы шли далее дорогою гладкою, пролегавшею по равнине, и дошли до рек судоходных, из коих самые большие после Истра суть: Дрикон, Тига и Тифиса. Мы переправились через эти реки на однодерёвках, употребляемых береговыми жителями тех рек. Другие реки мы переезжали на плотах, которые варвары возят на телегах, по той причине, что те места покрываются водою. В селениях отпускали нам в пищу – вместо пшеницы – просо, вместо вина так называемый у туземцев медос. Следующие за нами служители получали просо и добываемое из ячменя питьё, которое варвары называют камос. Прошед много дороги, раскинули мы под вечер свою палатку близ озера, имеющего годную к питью воду, употребляемую жителями ближнего селения. Вдруг поднялась страшная буря с громом, частыми молниями и проливным дождём. Бурею не только опрокинуло нашу палатку, но и все пожитки унесло в озеро. Этим случаем и сильною тревогою, господствовавшею в воздухе, мы были до того устрашены, что покинули то место, отделились друг от друга, и среди мрака, под ливнем, каждый из нас пошёл по дороге, которая представилась ему удобнейшею. Однако мы все пришли к хижинам селения, где и сошлись, – ибо различными дорогами мы обратились к одному месту. Мы с криком отыскивали отставших от нас товарищей. Скифы, выбежали на шум и стали зажигать камыши, которые они употребляют для разведения огня. При свете этих камышей они спрашивали нас: что нам нужно, что мы так громко кричим? Когда бывшие с нами варвары дали им знать, что нас встретила непогода, то жители звали нас к себе, приняли нас в свои домы и, подкладывая много камышу, согрели нас.

Начальница того селения – она была одна из жён Влиды – прислала к нам кушанье и красивых женщин к удовлетворению нашему. Это по-скифски знак уважения. Мы благодарили женщин за кушанье, но отказались от дальнейшего с ними обхождения. Мы провели ночь в хижинах и на рассвете пошли искать наших вещей. Мы нашли их частик» на месте, где накануне остановились, частью на берегу озера или в самом озере, откуда их и достали. Тот день провели мы в селении, обсушивая наши пожитки. Непогода миновалась, и солнце ярко засияло. Позаботившись о своих лошадях и о других животных, пошли мы к царице, приветствовали её и принесли ей взаимно в подарок три серебряные чаши, красных кож, перцу из Индии, финиковых плодов и других сластей, которые ценятся варварами, потому что там их не водится. Мы вышли от неё, пожелав ей всех благ за её гостеприимство.

Мы прошли семь дней дороги и остановились в одном селении, потому что скифы, наши проводники, сказали нам, что Аттила едет по той же дороге и что нам надлежало ехать вслед за ним. Здесь встретились мы с западными римлянами, которые приехали также с посольством к Аттиле. Один из них, Ромул, имел достоинство комита; другой, примут, был правителем Норики; третий, Роман, начальником легиона. Вместе с ними был и Констанций, – посланный Аэцием к Аттиле, чтоб быть при нём письмоводителем – и Татул, отец того Ореста, который сопровождал в посольстве Эдикона. Констанций и Татул не состояли при этом посольстве: а ехали вместе с посланниками по связям, которые между ними были; ибо Констанций завет с ними знакомство в Италии; а Татул был в свойстве с Ромулом, так как сын Титулов, Орест, женат был на дочери Ромула, бывшего родом из Патавиона, что в Норике. Посольство западных римлян отправлено было к Аттиле для укрощения гнева его. Аттила требовал от римлян выдачи Силвана, начальника монетного стола в Риме, за то, что он принял от Констанция золотые фиалы. Этот Констанций, происходивший из Западной Галатии, был послан некогда к Аттиле и Бледе, чтобы состоять при них письмоводителем, каким был и другой, посланный после, Констанций. Во время осады скифами Сирмия в Пеонии епископ этого города послал к упомянутому Констанцию фиалы с условием, чтобы Констанций исходатайствовал ему свободу, если город будет взят при жизни его; в случае же его смерти, то выкупил бы теми фиалами несколько пленных жителей Сирмия. Город был действительно взят; все жители были обращены в невольников; но Констанций забыл уговор свой с епископом. Впоследствии отправясь в Рим по делам своим, он заложил Сильвану фиалы и получил от него деньги с условием, что, если не возвратит денег в назначенный срок, в таком случае фиалы останутся в полном распоряжении Сильвана. Впоследствии Аттила и Бледа, подозревая Констанция в предательстве, распаяли его. После некоторого времени Аттила узнал и о фиалах, заложенных Констанцием. Он требовал, чтоб Сильван был ему выдан, как укравший принадлежавшие ему вещи. Это заставила Аэция и царя западных римлян отправить к Аттиле посланников, которым поручено было объявить ему, что Сильван был заимодавец Констанция что он получил те сосуды в заклад, а не как украденную вещь; что он продал их священникам; что сосуды, посвящённые Богу, не позволено более употреблять на службу людей; что если Аттила не хочет отстать от своего требования по этой, столь справедливой, причине и из уважения к Богу, римляне пришлют ему то, чего сосуды стоили; только просили, чтобы он не требовал Сильвана, ибо они не могли выдать ему человека, не совершившего никакого преступления. Такова была причина посольства сих римлян. Они следовали за Аттилою, пока он отпустил их. Съехавшись с ними на дороге, мы ждали, покуда Аттила проехал вперёд; потом продолжали свой путь за ним вместе со множеством народа. Переехав чрез некоторые реки, мы прибыли в одно огромное селение, в котором был дворец Аттилы. Он был, как уверяли нас, великолепнее всех дворцов, какие имел Аттила в других местах. Он был построен из брёвен и досок, искусно вытесанных, и обнесён деревянною оградою, более служащею к украшению, нежели к защите. После дома царского самый отличный был дом Онигисиев, также с деревянною оградою; но ограда эта не была украшена башнями, как Аттилина. Недалеко от ограды была большая баня, построенная Онигисием, имевшим после Аттилы величайшую силу между скифами. Он перевёз для этой постройки каменья из земли пеонской; ибо у варваров, населяющих здешнюю страну, нет ни камня, ни леса. Материал же этот употребляется у них привозный. Архитектор, строивший баню, был житель Сирмия, взятый в плен скифами. Он надеялся получить свободу в награду за своё искусство, но вместо того был подвергнут трудам более тяжким, чем скифская неволя. Онигисий сделал его своим банщиком. Он должен был прислуживать ему и домашним его, когда они мылись в бане. При въезде в селение Аттила был встречен девами, которые шли рядами под тонкими белыми покрывалами. Под каждым из этих длинных покрывал, поддерживаемых руками стоящих по обеим сторонам женщин, было до семи или более дев; а таких рядов было очень много. Сии девы, предшествуя Аттиле, пели скифские песни. Когда Аттила был подле дома Онигисия, мимо которого проложена дорога, ведущая к царскому двору, – супруга Онигисия вышла из дому со многими служителями, из которых одни несли кушанье, а другие вино: это у скифов знак отличнейшего уважения. Она приветствовала Аттилу и просила его вкусить того, что ему подносила в изъявление своего почтения. В угодность жены любимца своего Аттила, сидя на коне, ел кушанье из серебряного блюда, высоко поднятого служителями. Вкусив вина из поднесённой ему чаши, он поехал в царский дом, который был выше других и построен на возвышении. Что касается до нас, мы остались в доме Онигисия, как было им предписано; уж он возвратился с сыном Аттилы. Мы были приняты его женою и отличнейшими из его сродников и обедали у него. Онигисий в это время, в первый раз по возвращении своём, виделся с Аттилою и донёс ему о своих действиях по делу, которое было ему поручено, а также и о случившемся с сыном его несчастий. Он упал с коня и переломил себе правую руку. Быв у Аттилы, Онигисий не имел времени с нами обедать. После стола, оставив его дом, мы раскинули шатры близ дворца Аттилы, для того чтоб Максимин, которому надлежало ходить к Аттиле или вступать в переговоры с его вельможами, не был в дальнем расстоянии. Мы провели ночь в том месте, где остановились. На рассвете, Максимин послал, меня к Онигисию, для принесения ему даров, как от него, так и от царя, и велел мне осведомиться, хочет ли Онигисий с ним говорить и в какое время. Сопровождаемый служителями, нёсшими подарки, я пошёл к дому Онигисия; но ворота были заперты, и я ждал, чтоб кто-нибудь вышел оттуда и известил его о моём приходе.

Между тем, как я был тут и прохаживался перед оградою дома, подходит ко мне человек, которого, судя по скифскому платью, принял я за варвара. Он приветствовал меня на эллинском языке, сказав мне: «Хере» (радуйся, здравствуй!). Я удивился тому, что скиф говорит по-эллински. Скифы, будучи сборищем разных народов, сверх собственного своего языка варварского охотно употребляют язык гуннов, или готов, или же авсониев в сношениях с римлянами; но нелегко найти между ними человека, знающего эллинский язык, исключая людей, уведённых в плен из Фракии или из приморской Иллирии. Но таких людей, впавших в несчастие, легко узнать по изодранному платью и по нечёсаной голове; а человек, с которым я говорил, казался скифом, Живущим в роскоши, одет был очень хорошо, а голова острижена была в кружок. Ответствуя на его приветствие, я спрашивал его, кто он гаков, откуда пришёл в варварскую страну и почему он предпочёл скифский образ жизни прежнему. Он спросил меня, зачем я любопытствую это знать. «Эллинский язык, которым ты говоришь, – сказал я ему, – возбуждает моё любопытство». Тогда он, засмеявшись, сказал мне, что он родом грек; что по торговым делам приехал в город Виминакий, лежащий в Мисии при Истре; что он жил очень долго в этом городе и женился там на богатейшей женщине; но лишился своего счастия, когда город был завоёван варварами; что бывшее у него прежде богатство было причиною, что, при разделе добычи, он был предпочтительно отдан Онигисию, ибо взятые в плен богатые люди доставались на долю, после Аттилы, скифским вельможам, имеющим большую власть. В последствии, продолжал он, я отличился в сражениях против римлян и против народа акатиров, отдал своему варварскому господину, по закону скифскому, всё добытое мною на войне, получил свободу, женился на варварке и прижил детей. Онигисий делает меня участником своего стола, и я предпочитаю настоящую жизнь свою прежней: ибо иноземцы, находящиеся у скифов, после войны ведут жизнь спокойную и беззаботную; каждый пользуется тем, что у него есть, ничем не тревожимый; тогда как живущие под властию римлян во время войны бывают легко уводимы в плен, потому что надежду своего спасения полагают на других, так как они не все могут употреблять оружие по причине тиранов. Для тех, которые носят оружие, весьма опасно малодушие воевод, уступающих на войне. Бедствия, претерпеваемые римлянами во время мирное, тягостнее тех, которые они терпят от войны, по причине жестокого взимания налогов и притеснений, претерпеваемых от дурных людей; ибо закон не для всех имеет равную силу. Если нарушающий закон очень богат, то несправедливые его поступки могут остаться без наказания, а кто беден и не умеет вести дел своих, тот должен понести налагаемое законами наказание, если не умрёт до решения своего дела, потому что тяжбы тянутся весьма долго и на них издерживается множество денег, а это дело самое гнусное – получать только за деньги то, что следует по закону. Обиженному не указывается правосудия, если не даст денег судье и его помощникам.

Такие речи и ещё многие другие говорил он. Я просил его выслушать спокойно и мои слова. Я сказал ему: устроители римского общества были люди мудрые и добрые. Желая, чтобы дела людей шли не наудачу, они определили, чтоб одни из них были хранителями законов, другие занимались оружием, упражнялись в военном деле, были бы всегда в готовности выступать в походе и смело начинать бой, как дело для них привычное; ибо частое упражнение в военном деле уменьшает робость. Они же определили, чтоб занимающиеся земледелием содержали не только себя, но и тех, которые за них воюют доставлением жалованья войску. Другие должны пещись об обижаемых. Они защищают права людей, которые, по слабости своей, не в состоянии защищать их сами; другие судят дела, исполняя тем предписания закона. Никто не оставлен без попечения даже прислужников судейских: ибо некоторые из них должны наблюдать, чтоб тот, в чью пользу дано решение судей, получил следующее ему по праву; а с того, кто признан неправым, не было взыскано более того, что постановлено решением суда. Если бы не было людей, за этим наблюдающих, то одна тяжба подавала бы повод к другой, потому что или выигравший дело вёл бы себя жестоко, или проигравший его оставался бы в несправедливом мнении своём. Людям, занимающимся законами, назначена плата от тяжущихся, как военным людям от земледельцев. Не справедливо ли кормить того, кто нам помогает, награждать того, кто оказывает нам услуги? Всадник находит выгоду заботиться о коне, пастух откармливать быков; охотник – содержать собак, – и люди вообще содержать то, что служит к пользе и охранению их. Если обвинённые, отвечают за издержки, сделанные в судах, то убыток должны они приписывать своей несправедливости, а не другим. Что касается до случающейся продолжительности тяжебных лет, тому причиною попечительность законов. Таким образом судьи поспешным и необдуманным решением дела не погрешают против правил осторожности, рассуждая, что лучше разбирать тяжбы долго и медленно, чем, поступая с поспешностью, не только обижать подсудимого, но и погрешать против Бога, который есть источник правосудия. Законы постановлены для всех равно. Сам царь повинуется им. Несправедливо говоришь ты в обвинении своём, будто бы богатые притесняют бедных безбоязненно. Может быть, иной из них, быв виноват, укрывается от наказания суда; но мы видим, что в этом положении бывают не только богатые, но и бедные; ибо и они, быв виноваты, не получают наказания за свои вины, когда нет достаточных улик; и это бывает у всех народов, а не у одних римлян. Что касается до свободы, которою ты пользуешься, за то благодари судьбу, не господина своего, взявшего тебя с собой на войну, где ты мог быть убит неприятелем по своей неопытности в военном деле или подвергнуться наказанию от господина своего, если бы вздумал бежать. Римляне поступают с рабами гораздо снисходительнее, чем варвары. Они обращаются с ними, как отцы или наставники. Они учат их воздерживаться от дурных поступков и делать то, что почитается честным. Господа исправляют ошибки рабов, как собственных детей своих. Им не позволено предавать их смерти, как это водится у скифов. Рабы имеют много способов получать свободу. Господа не только посреди жизни, но и при смерти своей могут отпускать их на волю, произвольно располагая своим имуществом. Распоряжение умирающего, касательно его собственности, есть закон. «При этих словах моих грек заплакал и сказал: «Законы хороши, и римское общество прекрасно устроено; но правители портят и расстраивают его, не поступая так, как поступали древние».