Текст книги "Я никогда не была спокойна"

Автор книги: Амедео Маттина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

Хотя этот товарищ часто впадал в крайности, она проводила в Италии чрезвычайно важную работу, прекрасную во всех отношениях, и надо согласиться, что трудно встретить человека, столь преданного делу, Идее. И этот ее фанатизм в тот критический для социалистов момент (для всех социалистов, особенно для немецких, которые являлись для международного движения не самым лучшим, не самым назидательным примером) помог ей убедить Муссолини, что заявления 1 сентября (сильное осуждение итальянской социалистической партией немецких социал-демократов, ред.^[196]) были ошибкой: по крайней мере, ошибкой тактической^[197].

А тем временем Муссолини уже почти созрел для предательства. Никто не заметил в нем особых перемен. Как это могло произойти? Этот вопрос будет мучить Балабанову долгие годы, и многие будут ей его задавать. Ее ответ будет в чем-то искренним, в чем-то оправдательным. Она никогда не скажет, что ее бывший ученик изменил свое мнение, пришел к убеждению, которое разделяли многие социалисты в Европе. По мнению Анжелики, он стал «проституткой», продавшейся итальянской буржуазии и французским секретным службам, которые полагали, что нашли в ИСП человека, который сумеет расшатать жесткую позицию нейтралитета, которой придерживалась партия. Но осенью 1914 года ни Анжелика, ни руководство партии ничего не заметили. И все же тревожный звонок должен был бы прозвенеть в голове Анжелики. Однажды вечером в редакции Муссолини без обиняков спросил ее, что бы она сказала, если бы кто-то предложил ему миллион на основание аполитичной газеты, где печатались бы только новости и коммерческие статьи. Анжелика была удивлена, а он расхохотался. Она подхватила его смех: настолько безумной и странной казалась эта идея.

Первыми пытаются спасти Интернационал швейцарцы. 16 сентября они пишут Муссолини письмо, в котором предлагают встретиться в Кьяссо. Редактор Avanti! сразу же переправляет приглашение руководству партии, которое просит Балабанову ехать в Швейцарию для подготовки съезда. В Бриге она встречает журналиста Роберта Гримма. Главное, что нужно сделать, – реанимировать Интернационал во всем составе, не исключая немецких товарищей. Одним словом, бюро Интернационала не должно поддерживать англо-французский Союз: нужно вновь установить пролетарскую солидарность. Империалистическая война не должна втоптать в землю девиз Маркса и Энгельса «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».

Именно эта линия утверждается на съезде, проходящем в Лугано 27 сентября 1914 года. На нем присутствуют Лаццари, Балабанова, Ратти и Серрати от руководства партии, Моргари, Модильяни, Турати, Музатти – от парламентской группы. А что Муссолини? Он не является, зато втайне от партии печатает в Avanti! сообщение о съезде, который должен был пройти в строгой секретности.

Эта итальянско-швейцарская встреча оказалась совершенно бесполезной. Там проголосовали за идеалистическую и двусмысленную резолюцию, которая ставила враждующие буржуазии в равное положение. Ни слова не было сказано о нападении «Тевтонской орды» на Сербию и Бельгию. Не высказано никакой солидарности с Францией. Участники просто заняли позицию третьей стороны. Тем временем редактор Avanti! преспокойно освещал луганский съезд. Еще накануне этой встречи он опубликовал написанное курсивом резкое письмо под названием «Слово пролетариату!» с нападками на «поджигателей войны». Однако кое-что было не на руку Муссолини: 2 октября немецкая газета Vorwärts^[198], близнец Avanti! прервавшая работу в начале войны, вернулась в киоски с неожиданным заявлением генерала фон Кесселя, в котором говорилось, что лидеры немецкого социализма обязуются «больше не затрагивать тему классовой ненависти и классовой борьбы». Эта статья как бы пробудила Муссолини, она подтолкнула его «освободиться от аргументов, внушенных Балабановой»^[199].

А статья в Resto del Carlino, подписанная Массимо Рокка под псевдонимом Либеро Танкреди, и вовсе прижала Бенито к стене. Автор приглашал его «обнажить душу» и снова взять в руки бразды правления газетой, которые он передал «членам правления партии», прекратить играть роль «соломенного редактора», пишущего под дудку Балабановой, «адвокатши немецкого социализма»

Ты единственный человек, способный иметь свое собственное мнение среди кучки мелких личностей, которые сегодня управляют Социалистической партией. […] Ты заблудился между двумя общественными и одним частным мнением, ты искал любой предлог, чтобы примирить их и оправдать себя в глазах друзей и в своих собственных. Вся твоя кампания основана на этом умственном сдерживании: уверенность или надежда на то, что, хотите вы того или нет, – правительство начнет войну… А я прошу тебя прекратить это… пока ты не разъяснишь свою позицию, скажу я тебе, твоя работа на сегодняшний день политически нечестна^[200].

Анжелика думает, что это обычные слухи, распространяемые буржуазными и националистическими журналистами, желающими посеять раздор. Но статья Рокки производит эффект разорвавшейся бомбы: начинается охота на человека. «Клевета, все это одна клевета. Наши противники способны на все», – кричит Бенито, читая вместе с Анжеликой открытое письмо Либеро Танкреди.

Когда я говорила ему, насколько серьезна клевета, он пытался отвлечь мое внимание, обращая его на те части статьи, которые касались лично меня. Там, где были злобные, оскорбительные для меня нападки, которые для меня имели второстепенное значение, как всегда, когда речь идет о личных нападках, я никак не могла понять, почему Муссолини так сильно реагировал и не придавал значения тому, что там говорилось о партии^[201].

Балабанова отмечает, что статья, которую Муссолини печатает в ответ, – очень угодливая, но в конце концов поддается на его заверения. Resto del Carlino продолжает нападать: теперь Муссолини уже не «соломенный» редактор, его лицо «бронзовеет». Руководители партии в смятении. Их заваливают письмами и просят разъяснить ситуацию; чтобы прекратить инсинуации, руководство решает провести заседание. Верхушка собирается 18 октября в Болонье. Утром все лидеры социализма направляются в столицу Эмилии. В поезде Милан – Болонья едут и Анжелика с Бенито. Они сидят в одном купе, лицом друг к другу. На остановке к ним подсаживается член руководства партии, он бледен, взволнован, и, не обращая внимания на Бенито, здоровается с Анжеликой. Он отзывает ее в сторону.

– Вы читали сегодняшнюю Avanti?

– Нет, когда поезд отправлялся из Милана, ее еще не было в продаже.

– А Муссолини ничего не говорил о своей статье?

Анжелика качает головой:

– Нет, о какой статье?

– Вот, почитайте!

Анжелика берет в руки Avanti! и читает название передовицы: «Об абсолютном нейтралитете и нейтралитете активном и эффективном». Ее будто ударяет током. Она продолжает читать: «По многим признакам можно предположить, что социалистическая партия не “откинулась” на подушки удобной формулировки, например, “абсолютного” нейтралитета. Удобной в отрицательном смысле. Позволяющей не думать и выжидать»^[202].

У Анжелики перехватывает дыхание. В статье говорится, что пора положить конец абсолютному нейтралитету, который ведет к «пассивной нирване», «циничному безразличию» к участникам конфликта. Неправда, что социалисты сохраняют нейтральную позицию: их нейтралитет «частичный», «австро-германофобский и, наоборот, – франкофильский». И еще: «Партия, которая хочет существовать в истории и делать историю, не может – под страхом самоубийства – подчиниться норме, которой придается значение непререкаемой догмы или всеобщего закона…» Как можно отвернуться от ирредентизма «итальянцев», живущих в Трентино? И разве не берутся в расчет позиции таких личностей, столь любимых итальянскими социалистами, как Чиприани, Вайан, Хиндман и Кропоткин? Если идеологически исключить войну, это может привести пролетариев, живущих в странах Тройственного союза, к мысли, что итальянские левые, сами того не зная, – соучастники Вены и Берлина.

Анжелика почти задыхается и не без труда дочитывает эту ужасную статью. «Чтобы избежать войны, нужно разрушить – революционным путем – государство». И даже когда это произойдет, кто будет отрицать, что революционное государство «не должно найти – именно в войне – свое благодатное крещение?» Муссолини наносит последний, самый жестокий удар: он призывает товарищей очнуться от пацифистского оцепенения, разорвать пелену «застывших формулировок» и подстроиться под «события».

Утверждать, что надо подстраивать события к формулировкам – это просто онанизм, это пустое, это глупо. Если бы завтра в силу самых разных обстоятельств оказалось, что вступление Италии в войну может привести к прекращению ужасной бойни, кто из итальянских социалистов захотел бы устроить «всеобщую забастовку» за предотвращение войны, которая, спасая сотни тысяч жизней трудящихся Франции, Германии, Австрии и т. д. стала бы лучшим доказательством международной солидарности?^[203]

Вдохновителем всеобщей забастовки является Анжелика. Она доходит до конца редакторской статьи, в которой Муссолини утверждает, что итальянские социалисты не должны «застывать в формуле»: «Итальянские социалисты, заметьте, что иногда случалось, что “буква” убивала “дух”. Давайте же не будем спасать “букву” партии, если это означает убить “дух” социализма!»

Балабанова ошеломлена, но не подает вида. Она возвращается на место, садится напротив своего бывшего ученика. Политический лидер не устраивает сцен: он ведет дебаты на политических форумах. И съезд, назначенный в Болонье, как раз тот случай. Анжелика еще не знает, что рядом сидит предатель, она не может в это поверить. Она предпочитает думать, что его окутал шовинистический дурман, который лишает его разума. Она говорит с намеренным русским акцентом: «Человек, написавший это, должен быть на фронте или в сумасшедшем доме. Ему нет места в социалистической партии». Муссолини бросает на нее свой знаменитый мрачный взгляд: «Весь Исполнительный комитет одобрит мою инициативу и последует ей»^[204].

Социалисты потрясены, растеряны. Они не знают, что у Бенито в кармане лежат деньги на новое издание – Il Popolo d’Italia. Прежде всего надо опровергнуть эту статью и удалить редактора Avanti! чтобы он не мог влиять на социалистическое общественное мнение. Но никому не должно быть известно о болонском съезде: все участники договорились хранить молчание. Журналисты не должны знать, что происходит за дверями собрания. Даже сотруднику Avanti! запрещено сообщать о том, что здесь обсуждается, его статья сдержанна, уклончива. В издании Il Giornale d’Italia все же публикуется статья Альцесте Делла Сета, который сообщает, что защищал Бенито: «Я сделал все от меня зависящее (впрочем, как и все остальные), чтобы не случилось взрыва, чтобы ситуация не обострилась, но потом возобладал авторитет партии»^[205]. Это Анжелика заставила его возобладать, ей надолго запомнились впечатления о болонской встрече.

Каждый раз, когда я обращаюсь в своих воспоминаниях к этому заседанию, мне на память приходит «Тайная вечеря» Леонардо да Винчи. Я не могла представить себе, что среди нас есть Иуда; все мы думали, что он просто слабый духом человек, не сумевший устоять перед популярным течением «революционной» войны, и который, не имея смелости сознаться в том, что он изменил свое мнение, очень сильно провинился: он обманул доверие пролетарской партии^[206].

Парадокс в том, что съезд проходит внешне спокойно и согласно сценарию: повестка дня соблюдается, к самой острой проблеме не подступаются. Никто не хочет срыва съезда, все надеются вернуть редактора Avanti! на правильный путь. Надо спасать лицо партии. И всё же всем хочется понять столь крутое изменение взглядов Бенито и то, почему он их никому не открывал. Больше всех растерян Баччи, администратор газеты: как это возможно, что Бенито никогда не говорил о такой важной проблеме? Туринский рабочий Оттавио Барберис никак не может понять, того ли Муссолини, который в 1912 году призывал крестьян ложиться на рельсы, чтобы не позволить отправлять солдат на фронт, он сейчас видит. Что касается Велла и Серрати, они не ищут ответов на эти вопросы и не ждут оправданий: они обвиняют Бенито в том, что он использовал газету в своих целях. Кто-то просит его отречься от написанного. Но он твердо стоит на своем: он больше не будет участвовать в кампании против войны, особенно если она должна «держаться в рамках законности и сводиться к этой говорливой мастурбации»^[207]. Муссолини считает, что у итальянских социалистов в случае войны есть единственный путь – революция. И предупреждает: либо будет проведено голосование за его резолюцию, либо он уйдет из газеты.

По правде говоря, оставить пост редактора его заставляют товарищи из руководства. На его шею падает гильотина, опущенная Серрати и Балабановой, – теми, благодаря кому он поднялся на самую вершину. «Муссолини ни минуты не может оставаться редактором Avanti! и членом руководства», – гремит Серрати^[208]. Последней берет слово Анжелика.

Бенито сидит, склонив голову, уставившись на нож для разрезания бумаги, который он нервно теребит в руках. Голос Анжелики звучит спокойно. Каждое слово режет как бритва. «Avanti! и итальянская социалистическая партия не нуждаются в вас. В нашем движении незаменимых нет, и мы найдем для газеты подходящего и достойного редактора»^[209]. В зале повисает тягостная тишина. Все переводят взгляд с него на нее. Многие хорошо знают, что Анжелика относилась к Бенито по-матерински. И вот теперь они стали злейшими врагами, ни один не готов на полумеры. Анжелика четко произносит каждое слово: «Я заявляю вам, что вы предаете свой класс и партию, которая спасла вас от моральной и физической нищеты. Вы предаете веру, которая сделала из вас человека и революционера, которая дала вам достоинство и идеалы. Вы соскальзываете в объятия той буржуазии, из-за которой вы голодали и были унижены, той буржуазии, которую вы ненавидите всей душой и чьим слугой, чьим рабом становитесь. Вы предаете себя самого»^[210].

Бенито поднимает глаза и смотрит на нее «лютым зверем». Анжелика обращается к секретарю Лаццари и администратору газеты Баччи: она просит их выделить Муссолини временное пособие, пока он не найдет себе другого занятия. Но он отказывается. Ему не нужна милостыня. Бенито взрывается: «Мне не нужно ваше пособие, я найду работу каменщика, мне достаточно пяти франков в день. В одном вы можете быть уверены. Я никогда не скажу и не напишу ни одного слова против партии. Скорее я сломаю свою ручку и отрежу себе язык»^[211].

В это время у него в кармане уже лежат деньги на новую газету, которая через несколько недель выйдет в свет. Муссолини уже подобрал себе новое занятие, и с помощью редактора Resto del Carlino Филиппо Нальди нашел спонсоров – нескольких промышленников. Но 18 октября 1914 года никто не знал об этой тайне, как не знали тогда о том, что деньги для редактора Avanti! передало французское правительство через социалиста-патриота Марселя Кошена.

В конце первого дня заседания Исполнительного комитета была сделана попытка найти компромисс. Вопреки ожиданиям Балабановой, Муссолини не выставили за дверь сразу. Верхушка партии попыталась дать ему возможность изменить точку зрения, и таким образом избежать серьезного политического кризиса, не дать пищу для сплетен журналистам, жадно ожидающим новостей.

Разгорается оживленная дискуссия, резолюции льются одна за другой, но выхода из ситуации никак не найти. Делла Сета предлагает заморозить все вопросы и дать Муссолини три месяца отпуска по болезни, чтобы ситуация «отстоялась» и потом можно было ее обдумать снова. Бенито отказывается от этого предложения: он хочет, чтобы партия высказалась, приняла решение, развязала ему руки. Ночью находят компромисс, его предлагает Делла Сета, он идейно ближе всех к Муссолини. Исполнительный комитет надеется, что это поможет разубедить романьольца. Однако на следующий день, как только Делла Сета начинает зачитывать первые строчки подготовленного им текста, Муссолини вскакивает с места с криком: «Я не принимаю!» Начинается голосование. Компромисс, который предложил Делла Сета, принят единогласно с одним голосом против: Муссолини.

Бенито остался в одиночестве. Анжелика предупреждала его: тому, кто думает как он, нет места в ИСП. Редактор Avanti! принимает отставку и покидает зал. Он бледен. Журналисты ждут его за дверью. Он резко говорит: «Все, что случилось за эти дни, просто смешно. И если не знать, что Европа заливается слезами, можно было бы от души посмеяться»^[212].

В жизни Анжелики заканчивается первая горькая глава. Enfant prodige^[213] итальянского социализма изгнан из ИСП за недостойное поведение. 15 ноября 1914 года выходит Il Popolo d’Italia. Новое издание с самого первого номера называется «социалистической газетой» и под броским заголовком транслирует два лозунга: «У кого есть сталь, у того есть хлеб» (цитата революционера Бланки), и наполеоновский: «Революция – это идея, которая находит штыки». Разрыв с Балабановой полный, безоговорочный и очень болезненный. Бенито знал, что его бывшая наставница и подруга первой потребует его исключения.

Разумеется, Анжелика не была, она не могла быть на моей стороне. Единственное, что меня огорчало, – это то, что мне пришлось потерять ее дружбу. Анжелика научила меня новому социализму, а сама осталась верна старому, к которому, по сути, она не имела никакой тяги. Но там были одни только ее старые друзья. В тот октябрьский день 1914 года образовалась пропасть между Анжеликой, бывшей лишь моим политическим учителем, и тем, кто теперь в одиночестве отправляется навстречу своей судьбе^[214].

Глава двенадцатая

Бенито следит за Анжеликой

Прошло девять лет после Марша на Рим и тринадцать после окончания Первой мировой войны. Бенито теперь властитель Италии. Однажды он открывает папку, которую ему принесли высшие чины полиции, карабинеров и ОВРА^[215]. Придя утром в кабинет, первым делом он читает донесения шпионов. У него «просто болезненная страсть» читать полицейские рапорты, особенно ему нравятся сплетни, они кажутся ему «весьма поучительными»^[216].

Он встает из-за стола, держа в руках два циркуляра с «революционными списками». Подходит к окну, и, бросив подозрительный взгляд на площадь Венеции, надевает очки. И начинает читать. Чем занимается сейчас его политическая наставница? Как она живет в Париже после большевистской революции, доставившей ей горькое разочарование? Ему доносят, что Анжелика живет в бедности, очень слаба здоровьем, огорчена, пала духом. И нередко думает о самоубийстве.

Это рассказал самый опытный шпион дуче во Франции. Его зовут Алессандро Консальви. В политической полиции (полпол) он значится под номером 51. «Товарищ Балабанова живет в совершенной бедности. Несколько сотен лир ей бы не помешали. Я ей предложил (иногда ей нечего есть), но она не решается принять деньги, потому что не знает, когда сможет их вернуть. Что мне делать?»^[217]

Это тридцатые годы. Консальви спрашивает своих римских боссов, как ему себя вести с лидером революционных социалистов. Муссолини улыбается: никто лучше него не знает, сколь горда его бывшая наставница по марксизму. Совершенно ясно, что она не примет ни лиры. Скорее умрет от голода где-нибудь на улице.

В 1927 году русские пытались купить ее молчание. Балабанова стала свидетелем перегибов молодой и жестокой советской власти, физической расправы с руководителями меньшевиков и социал-революционеров, кровавых подавлений рабочих и крестьянских восстаний.

Сталин посылает к ней своего человека с тысячей долларов в кармане. Он хочет убедить ее вернуться в Москву. Она с негодованием отказывается. В это время Анжелика живет в Вене. Она живое воплощение европейского социализма, влиятельная и авторитетная женщина. Для бывших итальянских товарищей она икона Октябрьской революции.

Но «щупальца ОВРА»^[218] проникли и в ряды итальянских социалистов: агенты сообщили о попытке вернуть Балабанову в Москву: «Это могло бы сыграть нам на руку, так она перестала бы интересоваться делами в Италии. Жаль, что тот человек не предложил ей две тысячи! Может, она бы и согласилась»^[219].

В 1927 году Анжелика ездит по Германии с выступлениями, а немецкая социал-демократическая партия чинит ей всяческие препятствия. Глаза и уши дуче сообщают ему, что член правления Штампфер дал партийным органам указание не афишировать деятельность «той, которая вряд ли могла вызвать презрение немецкого общественного мнения к Муссолини или к фашизму»^[220].

И правда, представитель СДПГ помнит, как русская максималистка продвигала Муссолини в ИСП; она и ее товарищи по партии вместе с итальянскими коммунистами проложили путь фашистскому режиму.

Это очень серьезное обвинение, и шпионы фашистского режима добавляют его к другим обвинениям. Например, в том, что Балабанова все еще связана с Москвой и является организатором «коммунистического закулисья социалистического путча в Вене», пользующимся боевыми именами Делафонтен, Фонтане, Балабан и, возможно, находящимся в сговоре со «всемирной еврейско-демагогической сетью». Все это грубая и абсолютно необоснованная информация, подобная той, что была опубликована 16 февраля 1927 года в газете Il Popolo d’Italia: «Анжелика Балабанова умерла в Ленинграде». Берлинский корреспондент, насчитавший ей в этом году семьдесят четыре года, написал, что она сбежала в Италию потому, что была осуждена российским правосудием, и приобрела «минутную славу» в стране, «демонстрируя затхлое сектантство», и вызвала лишь немного симпатии. «Только прошлое русской революционерки придавало ей некий престиж. Когда в России к власти пришли большевики, Балабанова вернулась в Москву и занимала важные политические посты, но потом рассорилась с членами руководства Коммунистической партии и Советами и уехала в Ленинград. Вероятно, она умерла после того, как рассталась со своими политическими иллюзиями».

А Балабанова между тем жива-здорова. Она уехала из России в 1921 году. Ситуацию проясняет шеф итальянской полиции: «Известная писательница и мятежная пропагандистка не умерла, она живет в небольшом пансионате на Альсерштрассе, 26. Семидесяти четырех лет ей еще нет: она родилась 4 августа 1877 года; она часто ездит в Париж, Лондон, Берлин и Гаагу на съезды с целью укрепления организации советской партии и антифашистского движения»^[221].

В конце двадцатых годов Анжелика еще не бедствует: она читает лекции, пишет статьи и благодаря небольшим пожертвованиям венских товарищей ей удается оплачивать аренду комнаты, один раз в день есть и покупать себе кое-что из одежды. С политической точки зрения она все больше впадает в пессимизм и то и дело бьет тревогу: «Осторожно! Фашизм может распространиться по всей Европе!» – настойчиво и пророчески повторяет она своим немецким и австрийским товарищам. Но они отвечают, что Италия – это особый случай, в Германии и Австрии фашисты никогда не придут к власти, ведь здесь сильно рабочее движение. «Нет, будьте осторожны! – настаивает Балабанова, – Муссолини – это лишь начало метастаза, и рабочее движение в Италии сначала было не менее сильное, чем у вас. И все же…»

Времена меняются. Знакомство с Муссолини и Лениным придает Анжелике вес в глазах издателей. В 1928 году крупный дрезденский издатель предлагает ей написать книгу, в которой бы пересеклись эти два персонажа. «Издатель Ризеслин говорит, – пишет в сообщении Альфредо Куальино, – что она самый подходящий кандидат для написания книги об этих людях, поскольку она одна в Европе знала их так близко, да еще и в течение многих лет, к тому же она говорила с ними на их родном языке. Балабанова отвечает, что напишет такую книгу, и если ее условия будут приняты, она хочет получить крупную сумму, чтобы внести деньги в пустую кассу небольшой газеты Avanti! и не менее нуждающейся социалистической партии»^[222]. В докладной записке номер 34 также сказано, что Анжелика грезит воспоминаниями об Италии и очень по ней скучает и что живет она в скромной меблированной комнате у одной вдовы, некой Древерт: «Она грызет конфеты и сладости и постоянно пьет чай»^[223]. Однако попытка издать книгу терпит неудачу. А вместе с этим пропадает и возможность хоть что-то заработать. Именно тогда на жизненном пути Анжелики снова появился Троцкий. Об этом тоже рассказывают лазутчики политической полиции.

Бывший народный комиссар Красной армии, живущий в изгнании, заключил контракт с тем же дрезденским издательством на десяток книг. Но ему стало известно, что издатель намеревается опубликовать книгу ненавистного Керенского, в которой бывший глава российского правительства, смещенный большевиками, утверждает, что Ленин с товарищами въехали в Россию в 1917 году в опломбированном немецком вагоне и карманы их были набиты деньгами, подаренными кайзером. По сути, эти революционеры были всего лишь «агентами», посланными врагом, чтобы дестабилизировать обстановку в стране, а в это время русские солдаты тысячами гибли на немецком фронте. Троцкий как человек военный, участник штурма Зимнего дворца, не может стерпеть такое позорное обвинение. И он разрывает контракт с беспринципным дрезденским издателем. То же самое делает Анжелика. «Тогда-то и возникла общность между этими двумя известными большевиками», – сообщает Алессандро Консани. Итак, книги о Муссолини и Ленине не будет, как не будет и денег для обнищавшей Avanti! и для голодающей Балабановой.

Антифашистское сообщество за рубежом кишит лазутчиками бдительной политической полиции. Некоторым из них Балабанова слепо доверяет. Они ее ближайшие соратники, благодаря этому они вне всяких подозрений. Самый яркий пример – Алессандро Консани, которого коммунисты обвинили в шпионаже. Анжелика не замечает, что ее окружает стая стервятников, которые почему-то отнюдь не голодают и которым не знакомы «обеды по-балабановски». Ей приятно слышать это выражение: среди изгоев без гроша оно обозначает «пропустить обед». Точно так же она не считает унизительным ходить в дырявой обуви и продавать старые книги, или памятные революционные вещицы, или письма Ленина, чтобы купить себе фруктов. «Меня не пугают трудности, – признается она шпионам дуче, – потому что это ничто по сравнению с огромным удовлетворением от того, что я вместе с моими итальянскими товарищами работаю для Avanti! и самой благородной и революционной партии в мире»^[224]. Социалистическая партия или, скорее, то, что от нее осталось, проводит собрания раз в месяц, по воскресеньям, в задних комнатах самых дешевых ресторанов Парижа.

В благодарность за гостеприимство они должны что-нибудь заказать, но у социалистов часто в кармане нет ни франка, особенно у интеллигенции: рабочие могут себе хоть что-то позволить, правда, небольшое превышение в заказе может оставить их без гроша и им не на что будет вернуться домой. Именно так появляется Popote, что по-французски обозначает столовую. Ее придумывает Вера Модильяни, жена Эмануэле. Она переоборудует комнату в штаб-квартире на улице Тур д’Овернь, в которой есть газовая труба, в кухню. В большой комнате она ставит столы, покрытые разноцветными скатертями, и стулья; у стен стоят красные бархатные канапе, за плитой хлопочет женщина-романьолка. А открывает Popote, в которой готовят исключительно итальянские блюда, Анжелика Балабанова. Popote становится местом встреч, где можно узнать новости из Италии и отпраздновать прибытие новых изгнанников. Разумеется, это новая золотая жила для шпионов дуче.

И в самом деле Париж кишит шпионами. Они как мухи, летящие на мед, по словам Сальвемини, «каждый третий заговорщик – шпион, каждый второй – дурак, который, желая показать свою осведомленность, рассказывает шпиону, что ему известно о третьем; и благодаря первому третий со вторым попадают в тюрьму»^[225]. Франция кишит «вампирами», и не только в политической полиции. Весьма обширна сеть секретных служб ОВРА. Создаются целые конкурирующие группы, они борются за доверие антифашистов, донося даже на «коллег-врагов». Кроме Popote, любимым местом сторожевых псов дуче становится штаб Союза антифашистов на улице Фобур Сен-Дени, где шпион Марио Пистокки ведает финансами, а также салон мадам Менар-Дориан и Hôtel de la Glacière, где снимает жилье Турати.

В начале тридцатых годов по мере ухудшения финансового положения Балабановой ослабевает и ее аскетичный энтузиазм. Ее больше не печатают в немецких и австрийских газетах, книга о Ленине и Муссолини так и не вышла. Даже во Франции, где итальянских антифашистов прежде так ценили, они начинают вызывать раздражение и постепенно уходят со сцены. В письме к Консани, притворяющемуся ярым максималистом, Анжелика признается, что испытывает депрессию, и доверенное лицо № 51 немедленно докладывает об этом в Рим. Возвышение Гитлера становится поворотным моментом для итальянских эмигрантов, а французское общество проявляет интерес, если не сказать сочувствие, к фашизму. «У Франции есть дела поважнее, ее не интересуют нытье и протесты эмигрантов. Раньше антифашизму помогали, сочувствовали, его превозносили. Сегодня его никто не поддерживает. И оказавшись в изоляции, в том числе и без финансовой помощи, он теряет силу»^[226]. В том же сообщении из Марселя Консани благодарит за очередной чек и в конце добавляет, что Анжелика назвала Муссолини minderwertig^[227]. Это его удивляет, ведь он помнит, что именно она «помогла ему стать одной из центральных фигур в итальянской социалистической партии, а что это за партия, если в течение стольких лет она не понимала, что один из ее руководителей minderwertig».

Муссолини садится за стол в зале «Карта мира»^[228]. В его голове проносятся воспоминания. Если он и испытывает угрызения совести, печаль, сожаление, то только по отношению к Анжелике, единственному своему злейшему врагу по ту сторону Альп, о котором публично он отзывается очень хорошо. Про себя он называет ее сумасшедшей, пестующей в душе обиды. Он по-прежнему следит за ее жизнью по донесениям, которые начальник полиции кладет ему на стол. Каждую неделю папка «Революционные заметки» пополняется все новыми подробностями отчаянного положения Анжелики. «Б. помешалась рассудком. Страдает суицидальной манией. Причина: она видит много страданий и уже не может помочь тем, кто к ней обращается. Носит с собой яд»^[229].

Сама Балабанова признается, что находится на краю пропасти: она рассказывает об этом Мариани, своему заместителю, товарищу, который фактически удерживает партию на плаву. Мариани чист, он не состоит на службе у министерства внутренних дел Италии. Анжелика пишет ему, что живет в таких условиях, что «трагедия неминуема».