Текст книги "Я никогда не была спокойна"

Автор книги: Амедео Маттина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Это было так глупо и наивно, что я с трудом верила, что все это было инспирировано полицией или что правительство хоть сколько-нибудь поверило в то газетное сообщение. Власти Швейцарии знали меня и знали также, что, если бы большевики захотели спровоцировать в Швейцарии революцию, им не нужно было бы посылать деньги через меня. У советского правительства было постоянное посольство в Берне, и денежные суммы можно было бы перевозить более легким путем с помощью дипломатических или торговых курьеров^[420].

Нет никаких доказательств, что Балабанова приехала в Швейцарию с московскими деньгами, но итальянские службы убеждены, что она пытается передать миллионы своим итальянским товарищам, и нет оснований не верить в это, хотя она всегда стремилась создать образ непреклонной особы, далекой от «темных» дел. По пятам Анжелики ступают все тайные агенты и шпионы в Берне и Цюрихе, которые рассказывают о загадочных перемещениях русской революционерки с января 1918 года, когда она вместе с Гриммом якобы «отправилась в подвал Кантональского банка в Берне, где хранятся ящики и сейфы, сдаваемые в аренду населению для хранения ценностей, и пробыла там около двух часов»^[421]. В другом «строго конфиденциальном» сообщении от 23 июля говорится об информации, переданной в Швейцарию «неким человеком, занимающим высокое положение в политике одного из новых российских государств, а потому обычно очень хорошо информированным»^[422]. Этот господин, имя которого не называется, сообщает, что Ленин передал с Балабановой в Швецию:

…два с половиной миллиона рублей золотом, предназначенных для организации революции в Италии и для разжигания беспорядков в Швейцарии. Означенная сумма должна быть направлена лидерам максималистского движения в Швейцарии через один из скандинавских банков. Как утверждается, дипломатический курьер максималистского правительства Гольцманн получил инструкции относительно использования этих денег.

В октябре, когда Анжелика приезжает в Швейцарию, особые службы всерьез обеспокоены, и их отчеты становятся подробными.

Несомненно, – пишут из штаба военно-морского флота 29 октября, – что готова сумма в 10 миллионов [валюта не уточняется, но вероятно, это франки. – Прим. автора. ] для ввоза в Италию. В связи с этим несколько дней назад было сделано предложение одному богатому итальянскому коммерсанту, имя которого пока нам неизвестно, отправить эту сумму в Италию. Операцию должны провести через банки и под чужим именем. За эту услугу ему предлагалось вознаграждение в размере 100 000 франков; но тот, боясь рисковать, взял неделю на размышление. Затем он должен был передать деньги представителю Советов, пока нам неизвестному, но уже находящемуся в Италии^[423].

Коммерсант не соглашается на это рискованное поручение, и революционеры начинают изучать списки курьеров и дипломатических работников, которые могли бы пересечь границу с деньгами без досмотра. На них должны выйти два большевистских адепта, «одного из них будто бы зовут Равинский: особые приметы – длинные волосы». Если и этот путь окажется неудачным, они будут подкупать консульских работников, «нуждающихся в помощи, которые могут дрогнуть, узнав о вознаграждении в 100 тыс. франков». В частности, вероятно, будут рассматриваться швейцарские и ватиканские курьеры.

Они не обошли вниманием даже эмиграционное бюро в Люцерне. Рассматривались и поезда для обмена заключенными. Следует добавить, что большевики также пользуются поддержкой некоторых представителей швейцарской власти, в том числе ряда высокопоставленных чиновников и председателей судов, которые являются социалистами и сторонниками большевиков. Большевики поставили перед собой цель: деньги необходимо перевезти любой ценой в Италию, где должна вспыхнуть революция^[424].

Словом, нет никаких сомнений, что Анжелика привезла деньги из Москвы; по крайней мере, если верить информации Центрального бюро расследований. Миллионы, прибывшие в Швейцарию, «уже находятся в обороте в нескольких банках. Эту информацию легко проверить, поскольку в последнее время действительно наблюдается большой приток российских банкнот в различные банки Швейцарии. В том числе в банк Розенберга. Деньги были размещены на пять подставных лиц». С такой же уверенностью можно сказать, что деньги поступили в Италию. Информатор Бернского морского ведомства, некий Кавалер Ростаньо, сообщает Центральному бюро расследований, что «человек, знавший о назначении средств, привезенных Балабановой, уверяет, что они были переданы федерациям железнодорожников, металлургов и печатников. Революционные брошюры вручены всем партийным секретарям и готовы к распространению»^[425]. Сто тысяч революционных брошюр отпечатаны в Лугано в типографии С. Вито и ввезены в Италию через границу из Кьяссо неким Паскуале Таборелли и Анджело Неурони: последний – профессиональный контрабандист.

Находясь в Швейцарии, Балабанова работает в тесном контакте со старым знакомым Франческо Мизиано, журналистом из Avvenire dei Lavoratore^[426] и организатором Комитета по делам дезертиров и уклонистов от призыва. Одна из задач этого комитета, называющего себя «Без Родины», – сбор средств на поддержку дезертиров в кантонах Цюриха и Берна. По сведениям агентов из Итальянского королевства, Балабанова не испытывает недостатка финансирования. Те же информаторы сообщают: «Мизиано не считают человеком большого ума, но он пользуется доверием Анжелики Балабановой, он ее любовник, и был таковым даже когда она жила в Цюрихе после своего изгнания из Италии». Мизиано женат на Марии Конти, бывшей учительнице начальной школы и «большом друге» русской революционерки.

Подрывной штаб большевиков располагается в Роршахе. Здесь в октябре – ноябре 1918 года проходят тайные встречи, на которых присутствует Балабанова, пожелавшая увидеться со своими дорогими итальянскими товарищами. Службы сообщают: «Балабанова скоро въедет в Италию в мужской одежде по фальшивому паспорту. Поскольку ее рост составляет 1,50 м, на границе отдали распоряжение, чтобы все лица (независимо от национальности), прибывающие в Королевство, имеющие рост около 1,50 м, подвергались особому осмотру, если их личности неизвестны»^[427]. Также указываются возможные фамилии в ее поддельном паспорте: Балди или Балаби.

Анжелика уже предвкушает возвращение в Италию. Ей уже чудится аромат любимой страны. Однажды вечером, сумев оторваться от секретных агентов, она погружается в дружескую атмосферу в одной итальянской пекарне. Это редкая возможность отдохнуть, посмеяться и выпить вина, как когда-то, когда она проводила вечера на своей приемной родине во время скитаний по селам и городам. У пекаря есть гитара, он начинает петь «Интернационал», коверкая слова: «Вооружимся и отправляйтесь…» – и все хохочут.

Этот сон заканчивается печально. В восемь утра 8 ноября 1918 года ей звонят из российского посольства в Берне и сообщают, что она выслана из Швейцарии и должна покинуть страну до 13 часов того же дня. И вместе с ней – все сотрудники посольства Советской Республики. На высылке настаивает и итальянское правительство, которое требует арестовать русскую революционерку и выдать римским властям. Ей предъявлен ордер на арест от 25 мая 1915 года от имени Судебного исполнителя города Турина за участие в подстрекательстве к преступлению. Кампания против «большевистских агентов» достигла апогея. Швейцарские города находятся в осадном положении, на улицах полно военных: начинается всеобщая забастовка железнодорожников. Как русские могут уехать из Швейцарии? Правительство организовало автомобильный конвой, который должен выехать из Берна в строжайшей тайне. Надо избежать распространения этой новости: она может еще больше взбудоражить рабочих. Балабанова не успевает забрать личные вещи, которые оставила в Цюрихе.

Уехать без единой книги, без ничего, в страну, отрезанную от мира, где всего не хватает! Приехать в Россию в начале зимы в осенней одежде!^[428]

Швейцарская полиция обыскивает чемоданы, которые Анжелика оставила в Народном доме в Цюрихе и находит тот мужской костюм, в котором она должна была пересечь вожделенную итальянскую границу.

Наступает день отъезда. У входа в российское посольство кучка людей дожидается, когда выйдут большевики с семьями. Они выходят, среди них и Анжелика, она идет рядом с бледным и больным Берзином, главой дипломатической делегации. Но провожают их вовсе не рабочие, а антикоммунисты, французские офицеры, находящиеся на лечении со своими супругами, и сотрудники французского посольства. Сыплются оскорбления, кто-то плюет им вслед; главным образом достается Балабановой, ее сразу узнают, на нее указывают пальцем, ее окружают. Какая-то женщина пытается ударить ее зонтиком, дети начинают плакать, лошади офицеров пугаются. Анжелика отделяется от группы и выходит к толпе: «Да, это я, Анжелика Балабанова. Чего вы хотите?» Люди окружают ее, она падает и теряет сознание. Когда она приходит в себя, она лежит на скамейке на железнодорожном вокзале с кровоточащей рукой. Она просит солдата купить ей бинты, но офицер приказывает не двигаться и обещает стрелять, если Балабанова попытается уйти. Через несколько минут ее сажают в одну из машин вместе с другими русскими.

Путешествие длится двадцать шесть часов, в двух небольших городах поезд делает остановки, люди встречают военных аплодисментами, благодарят их за «освобождение от большевистских бандитов». Но куда же везут этих «зверей коммунистов»? Им ничего не объясняют. Есть одно действительно опасное направление – Франция: там их могут расстрелять. В конце концов большевиков передают немецким властям, это происходит в день перемирия, когда Германия проиграла войну. Для изгнанников складывается весьма опасная ситуация, а между тем они находятся под арестом и не знают, что происходит в эти дни.

Несколько подразделений морского флота Германии бунтуют, народные ополчения вблизи столицы поднимают восстание; по всей стране формируются советы рабочих и солдат по российскому образцу; Берлин парализован забастовками и митингами. 8 ноября кайзер Вильгельм II отрекается от престола, и империя Гогенцоллернов прекращает существование. В этой взрывоопасной ситуации во главе нового правительства становится правый социал-демократ Фридрих Эберт. Его предшественник, принц Макс фон Баден, разорвал отношения с Россией, а 5 ноября выслал посла Йоффе, обвинив его в нарушении договора о невмешательстве, подписанного в Брест-Литовске. И его тайные дела тоже были раскрыты: он покупал оружие для немецких революционеров и финансировал пропаганду.

Балабанова, которую сначала охраняли швейцарцы, а затем немцы, ничего не знает о «Ноябрьской революции». Только во время стоянки в пути ей становится известно, что война закончилась и Германия стоит на пороге государственного переворота. Однако умеренные социал-демократы очень сильны, а ее друг Либкнехт далеко не Ленин: его никто не поддерживает, на собрании Советов рабочих и солдат, где его прерывают, освистывают и где ему угрожают оружием, он остается в меньшинстве. Несмотря на все это, 9 ноября 1918 года Либкнехт с балкона императорского дворца объявляет о создании Советской Республики. Всего в нескольких сотнях метров оттуда, несколькими часами ранее, социал-демократы Фридрих Эберт и Филипп Шайдеманн, возглавляющие легитимное правительство, тоже сделали заявление. В ту ночь генерал Вильгельм Гронер звонит Эберту и предлагает «вооруженную помощь» для подавления коммунистического восстания. На следующий день Эберта избирают президентом Совета народных комиссаров, состоящего в основном из умеренных социал-демократов СДПГ.

Это подтверждает догадки Анжелики: в Германии преобладает реформизм как террористическая реакция против всего, что связано с ленинизмом. И конечно, она не может представить себе, что произойдет через два месяца, в январе 1919 года: Розу Люксембург и Карла Либкнехта убьют сторонники войны при пособничестве социалистического правительства Эберта. Их убьют, а трупы выбросят в Шпре, реку, протекающую через Берлин.

Глава восемнадцатая

Первый секретарь Коммунистического интернационала

На российской границе Балабанова узнает, что подъезжает поезд Иоффе со 186 сотрудниками посольства. Все они высланы из Германии за финансирование коммунистического заговора. Их сажают в один поезд, и они вместе доезжают до Москвы. На дворе зима. Дома не отапливаются, даже тот, что выделили Балабановой, Иоффе и бывшему послу в Швейцарии Берзину. Их поместили в большой, роскошный дом, экспроприированный правительством.

Как только я вошла в него, я сразу смутно ощутила, что мне знакома эта безвкусица. Все в доме мне казалось холодным и унылым как мраморная лестница и дешевая скульптура «под Микеланджело», стоявшая в вестибюле. На следующее утро за завтраком, когда я спросила официанта, кому принадлежал этот дом, его ответ подтвердил мое смутное впечатление. Этот дом принадлежал очень состоятельной семье, в которую, женившись, вошел один из моих братьев. Я решила немедленно уехать из этого дома. Несколько дней спустя я переехала в один из номеров в гостинице «Националь», которые в то время отводились для членов правительства и тех, кто все свое время отдавал работе в Советах^[429].

Холод и голод мучили Анжелику. Ей пришлось оставить в Цюрихе свое пальто и шерстяную одежду. Когда Ленин увидел ее почти оледеневшей, он приказал предоставить в ее распоряжение меховой склад. Она выбрала самую простую шубу, но кладовщик упросил ее взять мех потеплее. Голодная и слабая, она подолгу оставалась в постели. Если она находила в себе силы встать, она отправлялась на заводы, убеждать рабочих потерпеть, объясняя, что во всем виноваты капиталисты, которые морят голодом славный русский народ, но скоро рабочим на помощь придет мировая революция.

Однажды ее приглашают выступить перед офицерами Красной армии. В конце митинга она не может встать на ноги из-за спазмов в животе. Два молодых офицера берут ее под руки и несут в столовую. Наконец-то еда. И это, должно быть, очень хорошая еда, ведь солдаты, защищающие революцию, получают самую лучшую пищу. Но на тарелке с темной кашей, которую приносят именитой гостье, образовалась корочка льда.

– Товарищи, я чувствую себя слишком счастливой, слишком взволнованной этим собранием, чтобы есть сейчас, – сказала я.

Когда мы ехали назад в гостиницу, молодой офицер, сопровождавший меня, неожиданно повернулся ко мне и сказал:

– Вы так убедительно говорили о грядущей мировой революции. Мы верим, что она придет. Но будут ли наши руководители с нами, чтобы приветствовать ее, когда она свершится? Некоторые из них уже старые. Другие изнурены работой и голодом.

Я знала, что эта последняя фраза подразумевала меня.

– Почему вы такой пессимист? – спросила я его.

– Революция не заставит себя долго ждать, и появятся новые вожди.

– Вы так долго не сможете: вы слишком много работаете и ничего не едите. Товарищ Балабанова, следите за собой, ешьте. Вы нам нужны. Не оставляйте нас^[430].

И в самом деле, она уже не может выдерживать такой ритм. Ей нужна какая-то постоянная работа и возможность отдыхать. Она спрашивает комиссара юстиции, может ли сотрудничать с ним: ей поручают работать в Комиссариате религии. Но надолго она там не остается. Она не самый подходящий человек для решения вопроса о возвращении колоколов, увезенных в Москву во время войны (их забрали у немцев, которые собирались переплавить их в оружие). Но это был интересный опыт, позволивший ей узнать смекалку и глубокий здравый смысл российских крестьян – верные своим религиозным традициям, они приезжают в столицу, чтобы забрать обратно колокола своих церквей под самыми ничтожными предлогами: «У нас в деревне много старух, которые до сих пор занимаются такими вещами…» Или еще: «Мы, конечно, могли бы подождать, но как быть в случае пожара или какой другой нужды? Как поднять тревогу?^[431] Однако вскоре она получит в Москве работу более сложную и ответственную.

1919 год стал поворотным в ее личной жизни. С назначением ее секретарем Коммунистического Интернационала, Балабанова получает доступ в некоторые кабинеты Кремля. Именно в некоторые, а не во все, потому что еще есть кабинеты Ленина, Троцкого, Чичерина, Зиновьева и Радека, где разрабатываются международные стратегические планы, о которых Анжелике не сообщают.

В год «военного коммунизма» население доведено до отчаяния, Россия оказалась в полной изоляции, белые наступают со всех сторон. Адмирал Колчак движется из Сибири и доходит до Волги; генерал Деникин занял Орел и идет на Москву; генерал Юденич подходит к Петрограду – он уже в нескольких километрах. Кажется, для большевиков все потеряно. В этом же году в берлинском восстании убиты Люксембург и Либкнехт. Анжелика испытывает невыносимую боль из-за гибели близких друзей, вместе с которыми она пережила самые яркие годы учебы в университете и свой международный «дебют». Казнь спартаковских лидеров свидетельствует о провале революции в Германии, и становится ясно, что Россия осталась в одиночестве, отрезанная от мира «санитарным кордоном». Все границы закрыты. Зарубежные газеты поступают в Москву нерегулярно или не поступают вовсе. Работы Ленина полны жалоб на невозможность получать точную и свежую информацию о том, что происходит в мире^[432]. Не удерживает власть даже единственное успешное коммунистическое восстание – восстание Белы Куна, оно капитулирует через 133 дня. Однако большевики обладают сверхчеловеческой решимостью сопротивляться.

Более того, у них есть гений Троцкого. К концу 1919 года Лев Давидович Бронштейн добился своих первых побед. В этот страшный год Ленину нужно было придумать какой-то политический ход, который позволил бы ему выйти из изоляции и показать, что у самого безумного эксперимента, поставленного социалистическим лагерем, все еще есть сторонники. Так родилась идея Коминтерна. В течение многих лет Ленин выступает за отмежевание от Социалистического интернационала и ратует за превращение Циммервальдского движения в коммунистическую политическую организацию. Новый Интернационал, по сути, должен «символизировать победу Октябрьской революции»: «Предложение никому не известной группы эмигрантов в Швейцарии стало к 1919 году настоятельной потребностью дня^[433].

Итак, момент настал. Операция проводится, но это блеф чистой воды. На созванной большевиками конференции тридцать делегатов из тридцати четырех не являются представителями своей нации. Это латыши и литовцы, уже состоящие в российской компартии, в основном бывшие военнопленные, живущие в России и не имеющие связи с родными партиями. Два делегата, прибывшие из Норвегии и Швеции, не представляют никаких коммунистических партий по той простой причине, что в этих странах такие партии никогда не создавались. Двое других – австрийский печатник Карл Штейнгардт и спартакист Гуго Эберлейн: первый выступает за немедленное создание Коминтерна, а второй против. По мнению немца, эти тридцать четыре человека, собравшиеся в Кремле, ничего и никого не представляют, у них нет полномочий от их предполагаемых партий. Когда в январе комиссар иностранных дел Чичерин выступал с призывом провести в Москве совещание левых интернационалистов, Люксембург дала Эберлейну точное указание: выступать против создания Коммунистического интернационала, т. к. это преждевременно. «Немецкие коммунисты, слабые и подвергающиеся преследованиям у себя на родине, – пишет английский историк Эдвард Карр, – ясно понимали, что Интернационал, основанный в Москве, при существующих обстоятельствах должен носить исключительно русский характер и иметь русских руководителей: а они хотели бы подождать, пока коммунизм не получит дальнейшего развития в Германии и Западной Европе»^[434]. И вот Эберлейн объясняет раздраженному большевистскому руководству, что он в принципе не против создания Коммунистического интернационала, но лучше отдать инициативу в руки съезда. Заседание, на котором в качестве секретаря Циммервальда присутствует Анжелика Балабанова, затягивается, предложение большевиков, кажется, «обречено на провал»^[435]. И вдруг дело принимает неожиданный оборот.

И хотя предложение о том, чтобы считать это собрание символом нового Интернационала, провалилось накануне, одно случайное обстоятельство изменило весь его тон и характер. В самый разгар одного из заседаний на сцене появился бывший австрийский печатник [это был Штейнхардт. – Прим. редактора], который перед возвращением на родину провел несколько месяцев в российской тюрьме. Запыхавшийся, возбужденный, демонстрируя все приметы проделанного опасного путешествия, он попросил дать ему слово и получил его. Он сообщил, что только что возвратился из Западной Европы, и во всех странах, в которых он побывал с тех пор, как покинул Россию, капитализм рушится, массы на грани восстания. В Австрии и Германии революция особенно близка. Везде народные массы восхищает и вдохновляет русская революция, и в приближающемся социальном перевороте они рассчитывают на то, что Москва укажет им путь^[436].

Это трюк, поставленный Радеком: он привел Штейнхардта, чтобы оживить аудиторию и устранить все сомнения относительно преждевременного и незаконного рождения Коммунистического интернационала. В Кремлевском зале раздаются аплодисменты: Зиновьев предлагает немедленно поставить на голосование устав Коминтерна. Эберляйн протестует и заявляет, что голосует против. Балабанова воздерживается.

Анжелика и Ленин обмениваются записками.

Ленин. «Почему вы не голосуете? У вас столько полномочий от ИСП, вы читаете “Avanti!” и знаете, что происходит в Италии».

Балабанова. «Нет! Моих полномочий недостаточно, чтобы обязывать Итальянскую партию к такому решительному действию».

Ленин. «Ошибаетесь; даже как секретарь Циммервальдского движения вы имеете право голосовать за ИСП, вы должны…»

Балабанова. «Я не могу этого сделать. У меня нет с ними связи… Мы здесь можем решать, здесь победила революция, мы под защитой Красной армии. Но там, в капиталистических странах, положение совсем другое… какое мы имеем право связывать наших товарищей резолюциями, не дав им возможности обсудить их?»^[437]

Ленин в который раз понимает, что Анжелика – не тот человек, которого можно переубедить. Она даже отказывается передать руководителю новообразованного Третьего интернационала документы Циммервальдской комиссии. Просьба изложена в письменном виде Лениным, Троцким, Зиновьевым, Раковским (председатель совнаркома Украины) и швейцарским социалистом Платтеном. Но Анжелика непреклонна. Она отвечает, что знает: движению, секретарем которого она является, больше нет смысла продолжать работу, ведь оно было создано, чтобы протестовать против войны. Но это не дает ей права принимать решения от лица тех циммервальдцев, которые не присутствуют на встрече в Москве, и тех, кто не разделяет ленинскую политику и методы. Большевики считают такую позицию абсурдной и надменной, Анжелика слишком формально подходит к делам и слишком привержена букве закона, к тому же руководствуется чувствами, им же нужны циничные, решительные солдаты, готовые на подкуп и убийство, если потребуется.

Как только заканчиваются праздники, посвященные фарсовому рождению Коминтерна, Анжелика решает немедленно вернуться на Украину, куда ее отправили двумя месяцами ранее на должность комиссара по иностранным делам вместе с болгарином Христианом Раковским. В коридоре Кремля она сталкивается с Троцким. Поздоровавшись, она сообщает, что намерена как можно скорее приступить к работе. Командующий Красной армии удивлен: «Вы что, опять хотите уехать? Разве вы не знаете, что вы будете секретарем Интернационала? Это уже обсудили. Пойдемте со мной к Владимиру Ильичу»^[438]. Они идут к Ленину, в один из кремлевских залов: он встречает Анжелику очень тепло. Странно, но о ее неповиновении, кажется, забыли. Балабанова и не догадывается, что здесь есть какой-то скрытый смысл. Анжелика – это возможность заполучить в свои руки все, что своей работой заслужил Циммервальд, его престиж, в том числе у некоммунистических партий и движений. Большевикам нужен презентабельный вид. Анжелика в тот момент этого не понимает. Наоборот, она просит не ограничивать ее одной этой ролью, она больше хочет работать на Украине или продолжать пропаганду в массах. Но Ленин не слышит ее доводов: «Партийная дисциплина, товарищ Балабанова, существует и для вас тоже»^[439]. Это решение Центрального комитета.

Анжелика подчиняется. Она и так слишком часто восставала против приказов вождя. Вечером 6 марта 1919 года в московском Большом театре празднуют основание Коминтерна. Собираются сотни радостных рабочих: они видят в этом новом Интернационале луч солнца, пробивающийся сквозь черные тучи гражданской войны и голода. Звучат революционные песни, воспоминания о товарищах, погибших за революцию, Балабанова переводит пафосные речи с эмоциональным подъемом. Ее тоже охватывает душевное волнение. Это один из тех моментов, когда она чувствует, что жила не напрасно. Здесь проявился результат стойкости Циммервальдского движения – узы международного братства были обновлены^[440].

На следующий день после этого незабываемого вечера вокруг Третьего интернационала начинаются организационные действия. Первые собрания проходят в гостинице «Националь» в комнатах, занимаемых Анжеликой. Затем офис Коминтерна переезжает в здание бывшего немецкого посольства. Появляются секретари, помощники, машинистки, техника, пишущие машинки, личные автомобили. Все это кажется Балабановой чрезмерным, не соответствующим экономическому положению, в котором находится Россия. Она говорит это Ленину, напоминает ему, что для работы ей достаточно иметь две гостиничные комнаты. Ульянов не слушает ее и, пользуясь случаем, сообщает, что у нее будет заместитель, Вацлав Воровский, посол в Швеции, с которым она уже работала в Стокгольме. Это хорошая новость, а плохая заключается в том, что председателем будет Зиновьев, идеальный исполнитель приказов. Как можно поставить во главе организации, целью которой является объединение революционных сил, мастера интриг и клеветы?

Даже в этот момент Балабанова не понимает, каковы тайные цели Ленина. В ней живет настоятельная потребность верить в мудрость и добросовестность кремлевских вождей. Однако Анжелика ясно видит: тот Интернационал, который провозгласили с таким триумфом, ничем не занимается, вся его деятельность ограничивается простыми административными приемами. Это «бюрократическое учреждение». В 1919 году Коминтерн, по сути, не являлся той «мировой революционной партией, которой он стремился стать», а был скорее «малым ядром организации, которую еще предстоит создать»^[441]. Это по-прежнему некий тайный комитет, который собирается в одной комнате Кремля и начинает принимать решения и готовить заявления, причем от лица Балабановой. Без ее ведома. Анжелике сообщают об этом постфактум: она находит на своем столе документы, которых никогда не видела, однако подпись под ними ее. Сначала она обвиняет в нечестности одного лишь Зиновьева. Но указания были даны не кем иным, как Лениным: Анжелика ничего не должна знать, она лишь «фасад» для руководства Коминтерна^[442]. Она не должна знать, что Радеку в западных странах поручено вербовать для создания коммунистических ячеек всех, кто попадется под руку, даже «отбросы рода человеческого». Первый такой удивительный персонаж отправляется в Италию в 1919 году, зовут его Николай Маркович Любарский, это тридцатидвухлетний украинец, «высокий, худой, с красивой светлой бородкой и манерами молодого дворянина, культурный и элегантный»^[443].

Италия, как и Германия, казалось, находится на грани революции: захвачены фабрики и земля, установлен восьмичасовой рабочий день, рабочее движение в Турине сумело создать заводские советы. Классовая борьба обостряется, и максималистские левые ориентируются на русскую революцию как на маяк пролетарского освобождения. Итальянские социалисты созвали в Болонье конгресс, который должен одобрить предложение Серрати: содействовать и следовать «самому благотворному событию истории пролетариата», а именно русской революции. И действовать нужно тоже с «применением насилия для защиты от буржуазного насилия, для завоевания власти»^[444]. Именно этой ИСП Любарский должен был привезти деньги, но с условием: они не должны ограничиться формальным присоединением к Третьему Интернационалу. Ленин хочет полного подчинения, даже в названии: ИСП должна называться коммунистической партией и исключить «предателей-социалистов» Турати и его товарищей.

Николай Маркович путешествует под вымышленным именем Карлоса Ферраро и с фальшивым дипломатическим паспортом. Посланник революции, выехавший из Белоруссии, за два месяца добирается до австро-германской границы, а когда таможенники проверяют его чемоданы, они обнаруживают деньги, предназначенные для итальянцев. Надо сказать, молодой украинец уже потратил половину суммы на рестораны и женщин. Так что в Италию он прибывает без единого рубля. Серрати приходится принять его у себя и содержать за свой счет.

Радек и Зиновьев – беспринципные специалисты по использованию самых невероятных людей, и первые настоящие стычки между председателем и «марионеточным» секретарем Интернационала разгораются в тот момент, когда Анжелика понимает, что огромные средства выделяются бывшим военнопленным, которые никогда не были активными членами социалистических партий в своей стране. Двое из них прибыли из Триеста.

Мне достаточно было поговорить с ними несколько минут по-итальянски, чтобы понять, что они ничего не знают ни об итальянском движении, ни даже элементарной социалистической терминологии. Я решила заявить свой протест непосредственно Ленину. <…> Его ответ камнем упал ей на сердце:

«Для развала партии Турати они вполне годятся». <…> Через несколько недель после разговора с Лениным от наших итальянских товарищей стали поступать жалобы на то, что эти два посланца потратили доверенные им деньги в ресторанах и борделях Милана^[445].

Балабанова начинает понимать, какие цели преследует Владимир Ильич: разрушить и расколоть социалистические движения, изолировав не угодных ему революционеров. По правде говоря, понять это было нетрудно: она прекрасно видела, как работают ленинцы еще со времен Лондонского съезда 1907 года. Однако теперь Ленин вызывает у Анжелики невероятное восхищение. Он «настоящий лидер» огромной нравственной чистоты, он обладает колоссальной волей к борьбе с человеческим неравенством и непревзойденным политическим интеллектом. Лишь много лет спустя, встав на антикоммунистические позиции, она признает, что Сталин – не отклонение от ленинизма, а его законное продолжение, «чудовищная карикатура на основателя большевизма»^[446]. Именно система, созданная Лениным, позволила, чтобы «в таких личностях как Сталин, взросли все заложенные в них зародыши зла, садистские инстинкты и аморальные наклонности»^[447].