Текст книги "Я никогда не была спокойна"

Автор книги: Амедео Маттина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Анжелика знакомится со Сталиным в марте 1919 года, в те самые дни, что последовали за созданием Интернационала. Балабановой хочется отвлечься, провести вечер во МХАТе. Там идет спектакль «Три сестры» – великая классика, такое нельзя пропустить. Русский театр – единственное связанное с ее страной, по чему она очень скучала. Кроме того, это постановка Станиславского, основателя Московского художественного театра. Единственная проблема: как достать билет. Когда она приходит к театру, надеясь, что у кого-то найдется лишний билетик, ее ждет сюрприз: перед входом она видит Ленина, он тоже пытается купить билет. Два таких серьезных революционера не злоупотребляют своим положением, не выпрашивают привилегий. В театре нет свободных мест. Разочарованные, Анжелика и Владимир Ильич собираются уходить, как вдруг слышат, что их окликает историк и писатель Рязанов. «Вы что, хотите отправить ни с чем товарищей Ленина и Балабанову? Вы разве не можете их где-нибудь посадить? Принесите стулья». Стулья тут же находятся – для Анжелики и вождя Советской Республики в сопровождении человека, которого она принимает за телохранителя или чекиста. Ленин представляет его. Это Сталин. Грузин пожимает ей руку, лукаво улыбается в усы и отходит в сторону. Анжелика не обращает на него никакого внимания, он не вызывает у нее интереса. А вот Ленин ее завораживает: она то и дело бросает взгляд на него, он с большим увлечением смотрит на сцену. Интересно, если бы актеры узнали, что в зале сидит вождь большевиков, это не смутило бы их? В антракте она спрашивает об этом самого Ульянова, но он не видит причин для смущения. Кстати, актеры знают, что он в зале: они даже приглашают его выйти на сцену, но он отказывается. Анжелика воспринимает это как доказательство того, сколько нравственной чистоты в этом застенчивом человеке, сколько достоинства – с тех пор как стал одним из самых влиятельных политиков в мире, он ничуть не изменился.

Чего не скажешь о многих других большевистских лидерах: тот же самый Троцкий, например, как только надевает военную форму, становится тщеславнее.

Казалось, он постоянно смотрит в зеркало истории, чтобы увидеть, какое место, какая слава, какое восхищение уготованы ему. При этом, в отличие от Ленина, он не довольствовался только статистикой или фактами, а говорил, украшал и интерпретировал факты в свойственной ему манере. Кажется, еще мальчишкой он любил выступать, восхищать и удивлять своих одноклассников и учителей тем, что он знал, тем, что отличало его от сверстников^[448].

При этом Троцкий – несомненно гений, он единственный, кто действительно достоин стать преемником Ленина. Анжелика считает, что невозможно сравнивать заслуги этих двух людей. Только благодаря их железной решимости удалось установить коммунистический режим, возникший в примитивной и отсталой стране. Однако ее еврейский соратник – надменный, буйный, эгоцентричный интеллектуал, обладающий исключительной харизмой в глазах российского народа. Она наблюдает странную метаморфозу: у Троцкого появилась привычка одеваться в форму, отдавать воинское приветствие, он серьезно относился к церемониям. Ее разбирает смех, когда она видит, как он вскакивает на коня и отдает приказы. И не только он: другие революционеры, которые еще несколько месяцев назад были антимилитаристами, тоже перешли на военное обмундирование.

А Ленин совсем не меняется. У него та же одежда, те же жесты. Он всегда торопливо подходит к трибуне, говорит красноречиво, но сухо, без предисловий, не обращая внимания ни на аплодисменты, ни на свист. Теперь-то ему только аплодируют, а раньше, когда он был малоизвестным лидером небольшой группы, его речи нередко сопровождались свистом. Троцкий, напротив, выходит на трибуну нарочито медленным, «почти торжественным» шагом, слова произносит «твердым и звучным голосом военачальника» – кажется, что слышишь «эхо воинского марша», его «мерный шаг»^[449].

Балабанова задумывается о психологических особенностях обоих вождей и задается вопросом, почему Ленин выбрал именно Троцкого, столь не похожего на него, в качестве своего главного соратника. Ответ прост: харизма и политический интеллект Льва Давидовича – именно это нужно большевизму.

Глава девятнадцатая

Кровь Украины

Между Балабановой и Зиновьевым все чаще возникают конфликты, постепенно Анжелика понимает, что она – всего лишь вывеска, которую Кремль использует в своих целях. Анжелика пишет, что считает Зиновьева «самым презренным человеком, с которым она когда-либо встречалась»^[450]. После Муссолини, разумеется. В конце 1919 года именно Зиновьев сообщает ей, что она должна переехать на Украину, где находится отделение Международного Коммунистического интернационала. Чтобы подсластить пилюлю, Зиновьев добавляет, что во главе его надо поставить «товарища проверенного, пользующегося непререкаемым авторитетом в заграничном движении. Товарища, известного во всем мире»…

Балабанова. «Меня? А почему меня? Я только что приехала с Украины, и я умоляла оставить меня там. Я только начала работать, а вы меня оттуда вызвали. Почему сейчас вы хотите меня туда отправить?»

Зиновьев. «Вы единственный человек, который может занять такую ответственную должность!»^[451]

По замыслу Ленина, Коминтерн должен превратиться в своеобразное поле боя. В Берлине создается секретариат для Западной Европы. Еще два отделения открываются в Амстердаме и Киеве. В последний и направляют Балабанову, назначенную комиссаром по иностранным делам. Она не хочет туда ехать. Анжелика считает открытие этих новых заграничных отделений излишним и расточительным, по ее мнению, это ненужное бюрократическое раздувание Интернационала. Более того, у нее есть подозрение, что Зиновьев хочет от нее избавиться. Она понимает, как важен Ленину этот регион, только когда вождь большевиков разворачивает на столе карту и объясняет ей, какое стратегическое значение имеет Украина. И потом, у Анжелики там будут все полномочия, она сможет работать без бюрократических приказов из Москвы и будет располагать средствами, которые захочет. Анжелика уезжает. Ее утешает только одно: ей больше не придется иметь дело с Зиновьевым, и она сможет работать со своим другом Раковским.

Конец 1919 года. Киев – это огромный лагерь беженцев, людей разных национальностей, стремящихся уехать в свои страны. На Украине, где Анжелика не была с тех пор, как уехала в Брюссель, царит полный хаос: здесь все неспокойно, то и дело происходят набеги расформированных солдат, беглых бандитов. Это один из самых жестоких фронтов, залитый кровью вследствие столкновений революционных и контрреволюционных войск, которые подпитывают Франция и Англия. Генералу Деникину противостоит ослабленная Красная армия с примкнувшими партизанскими отрядами и своеобразной «интернациональной бригадой», состоящей из сторонников большевиков и иностранных авантюристов. Вырезаются целые села, вспыхивают эпидемии тифа, тысячи представителей интеллигенции, бежавших из России, попадают в еще более страшный ад. По ночам Анжелика слышит непрерывные выстрелы: это казни, но ей говорят, что это учения. Сотни семей обращаются за помощью и толпятся в офисе Балабановой – растерянные, голодные, больные люди. Воспоминания о страданиях и трагедиях тех дней останутся с ней до конца жизни.

Кто-то просит укрытия, где могут спать дети, кто-то ищет мужа, кто-то – родственника, кто-то – друга, попавшего в тюрьмы Чека, трудовые лагеря или просто пропавшего без вести. Анжелика в ужасе, она не знает, что делать. Она составляет длинные списки людей, которых надо найти в тюрьмах, использует имеющиеся в ее распоряжении средства, чтобы накормить как можно больше семей, но ее усилия – капля в океане горя. Каждый день она спрашивает себя: а действительно ли нужно было идти на такие меры? Но времени на размышления у нее почти нет. Слишком много дел, ей, например, приходится убеждать молодых людей вступить в ряды Красной армии. Многие из этих молодых людей живут в Одессе, со своими семьями, готовые бежать в Турцию, если большевики захватят всю Украину. Здесь же находятся ее родственники: ее сестра Анна и один из братьев. Она не получала известий о них с 1917 года. Она не хотела знать, что с ними стало после коммунистических экспроприаций. В Москве, после возвращения из Стокгольма в 1918 году, она узнала о судьбе брата, оставшегося в Чернигове: мародерствующие солдаты, дезертировавшие с фронта, расстреляли его, а тело разрубили на куски. Жена его была ранена. Несколько дней спустя она умерла^[452]. Об Анне, Сергее и племянниках она не узнавала сознательно, чтобы не доставлять себе мучительную боль, не видеть, как они голодают, и не желая получать обвинений в том, что она использует свое положение для помощи родным. Поэтому, когда Ленин звонит ей по телефону и просит поехать в Одессу, Анжелика содрогнулась.

Одесса казалась лишь призраком того прекрасного приморского города, который она помнила. В приемной Анжелики всегда много посетителей, желающих поговорить с ней. Однажды вечером на совещании один молодой коммунист говорит ей, что в коридоре ее ждет какая-то женщина.

Мое сердце почти перестало биться, когда я гадала, кто это. И все же, когда я вошла в небольшую комнатку за сценой, я не узнала свою сестру. Старая, дрожащая женщина, которая стояла там, была одета как нищенка, а ее голову покрывал большой платок. Пока она не заговорила, я едва могла поверить, что это Анна. Минуту мы молча смотрели друг на друга, и, после того как я сделала этому молодому коммунисту знак оставить нас одних, она начала быстро говорить тихим, прерывающимся голосом^[453].

Анна слышала, что Анжелика находится в городе, но она ни за что не пошла бы к ней, если бы не узнала, что одна из задач сестры-большевички – мобилизация молодых людей в Красную армию. Со слезами на глазах Анна говорит, что готова терпеть голод и всевозможные лишения, только бы ее сына не мобилизовали. Она просит Анжелику спасти племянника. Из зала раздаются нетерпеливые крики: товарища Балабанову зовут на сцену. Анжелика не знает, что делать. Она просит старшую сестру прийти к ней на следующий день, Анна появляется в шесть утра, дрожащая, вся в слезах. И так она ходит каждый день, рассказывая о жизни своей семьи, вынужденной ютиться в одной комнате, без света и отопления. Однажды Анжелика отправляется в гости к родственникам. Зять, он же двоюродный брат, который тоже носит фамилию Балабанов, – сломлен морально и физически. Племянница, выросшая в роскоши, люто ненавидит большевиков. Племянник, который младше Анжелики всего на пять лет, сделал неплохую карьеру, тетя-коммунистка с одобрением слушает его историю. Он вынужден был оставить научную работу и совсем не интересовался политикой. Однако во время войны он стал секретарем министра финансов. За эту должность после Октябрьской революции его арестовали и при очной ставке на вопрос, не состоит ли он в родстве с Анжеликой Балабановой, молодой ученый ответил отрицательно. Он не хотел никаких знаков уважения. В словах племянника нет и следа упрека, он не ждет сочувствия: он ведет себя с достоинством и не приемлет коммунизм, который, по его мнению, разрушил Россию. Он просит не о спасении, а о возможности продолжать работу за рубежом.

Анжелика качает головой, обводит всех взглядом и говорит: «Как я могу призывать крестьянских и рабочих матерей посылать своих сыновей на смерть ради спасения революции, а потом просить за своего племянника?» Год спустя она услышала, что ее родственникам удалось бежать в Турцию. Несколькими годами позже Балабанова встретится с племянником в Париже и узнает, что ее сестра и зять умерли от голода в Константинополе^[454].

В украинскую «мясорубку» ЧК вербует одного лжебразильского посла, некоего графа Пирро, он как магнит притягивает всех желающих вырваться из этого ада. Получить выездную визу не так-то просто, нужно заплатить немалую сумму. Анжелика старается помочь уехать многим людям. Она протягивает руку помощи любому, но особое внимание уделяет итальянцам. Однако визы подписывает не она, а председатель Народных комиссаров, ее друг Раковский, с которым она общается на французском языке. Однажды она просит его подписать разрешение для группы «итальянских пролетариев». «Pour vous, – замечает Раковский, – tous les italiens sont proletaires»^[455]. В другой раз упрашивает его разрешить оказать материальную помощь другим итальянцам. «Mais, Angelica, vous ruinez la Russie avec vos secours aux Italiens»^[456].

Но чего Анжелика не знает, так это того, что ее друг прикрывает все грязные операции чекиста Лациса, и прежде всего дела Пирро. Этот лжепосол Бразилии на Украине, утверждая, что он ярый противник большевиков, выдает бразильские паспорта направо и налево. В его кабинеты стекаются тысячи людей, страстно желающих уехать. Но это ловушка: списки фамилий передаются в политическую полицию, которая начинает облавы. Многих отправляют в концлагеря, других расстреливают. Анжелика, ничего не понимая, просит у Лациса объяснений: почему Пирро не арестован? Она не получает убедительного ответа: «Мы о нем позаботимся…» Вернувшись в Москву, Балабанова напрямую обращается к Дзержинскому, и тот сообщает ей, что Пирро на самом деле – агент секретных служб: его используют, чтобы выяснить, кто хочет бежать или готов перейти на сторону врага. Сильно возмутившись такой жестокостью, испытывая отвращение к подобным методам, она вновь обращается к Ленину. Она старается сохранять спокойствие перед Владимиром Ильичом. Он смотрит на нее с состраданием.

– Товарищ Анжелика, – сказал он, – неужели вас жизнь ничему не научила?

В его тоне не было и намека на превосходство или упрек. Он говорил как отец с ребенком, у которого недостает некоторых качеств, чтобы добиться успеха, нет понимания того, что жизнь навязывает компромиссы и необходимость приспосабливаться – в данном случае это условия и методы, унаследованные от прежней власти. Он был осмотрительным и не пытался убедить меня, что я ошибаюсь, и после беседы с ним я ушла в состоянии глубокой подавленности. Для меня были неприемлемы эти методы не только потому, что я считала их недостойными социалистической власти, но и потому, что я знала: они со временем развратят тех, кто их использует^[457].

И еще:

Это было для меня откровением, я и по сей день причисляю его к самым страшным в моей жизни. Класс, призванный возвысить и преобразовать общество, прибегал к тем же отвратительным средствам, которые использовал режим, с которым он боролся. Казалось, какой-то заклятый враг ослепил Ленина именно в том, что требовало от него величайшей проницательности. В самом деле, он не видел или не хотел видеть, что, прибегая к незаконным средствам, он тем самым сокращает число творцов, способных принести человечеству обновление, которое требует прежде всего чистоты намерений и абсолютной честности^[458].

У Анжелики появляются первые сомнения, но она подавляет их: нужно сомкнуть ряды, чтобы противостоять нападкам внутренних и внешних врагов революции. Она никому не рассказывает о своих разногласиях с российским руководством, не говорит о дурноте, которую испытывает, наблюдая метаморфозу, происходящую с революционерами и новыми тюремщиками, худшими, чем царские. В статье, написанной для газеты Avanti! она сочиняет несколько лицемерных заявлений. По ее заметкам видно, что она не имеет представления о том, что происходит в России: «Чудо великой перестройки старой и дряхлой системы, которую могут возродить только новые свежие силы». Она напоминает о бойкоте России и «вере в человеческие силы и божественную силу Идеала». Последствия войны ощущаются в России меньше, чем в других странах: «При любом другом режиме эти последствия привели бы к уничтожению классов, менее способных к сопротивлению, здесь же они поддерживаются и разделяются справедливым образом». Своих итальянских товарищей она убеждает не верить лжи, которую рассказывают о преступлениях красного террора:

Когда вам говорят, что мы живем в ужасных условиях, имейте в виду, что никогда еще не было так мало убийств, а что касается террора, достаточно сравнить его с несколькими днями боев в Германии и в других местах, чтобы понять, что здесь это была менее жестокая битва. Вы знаете, насколько мое естество восстает против насилия: поверите ли вы мне, когда я скажу, что белый террор в тысячу раз более жесток и коварен и что все басни, которые вы слышите о красном терроре, – это выдумки. Какая наглость выдавать за терроризм то, что является законной самообороной^[459].

Она превозносит «дух радостного самопожертвования» рабочих, уходящих с заводов на фронт. Она объясняет различие между войной и гражданской войной («нашей войной»). Завершает статью интернационалистская риторика:

Народ и его вожди знают, что рабочие других стран не допустят, чтобы русская революция захлебнулась в крови, как и германская революция, которая, несмотря на неимоверные трудности, движется к победе^[460].

Уже в момент написания этих слов Анжелика понимает, что они не соответствуют действительности. Многие факты, с которыми она сталкивается на собственном опыте, не могут не открыть ей глаза. Она терпит, она оправдывается, она страдает. Она надеется, что после гражданской войны и Октябрьской революции установится режим на демократической основе и он устранит методы, недостойные социалистов. Но когда чрезвычайная ситуация заканчивается, ничего не меняется. В большевистскую мясорубку попадают ее любимые итальянские товарищи, которым она лицемерно пишет, что в России «каждое упоминание о них вызывает энтузиазм».

Хотя нам не хватает известий о вас, я не сомневаюсь не только в вашей преданности делу русской революции, но и в вашей политической проницательности. Вы поняли, что речь идет о выборе не между большевизмом и другой социалистической фракцией, а между отстаиванием пролетарского права и прямой защитой буржуазных привилегий. Выхода нет и быть не может. Тот, кто этого не видит, становится пособником реакции, предает, может быть невольно, пролетарское дело и спасает капиталистическую систему в самый решающий момент. <…> Коммунизм проистекает из той же империалистической вакханалии, и честного революционера, не понимающего этого, можно только пожалеть. Мы рассчитываем на итальянских социалистов как на самых решительных основателей Третьего интернационала^[461].

Глава двадцатая

Итальянцы в Москве

В начале 1920 года большевики теряют Украину. Красная армия разгромлена, большевики оставили Киев. Балабанова возвращается в Москву и обнаруживает, что ее кабинет занят бывшим послом в Швейцарии. Она знала, что Берзин займет ее место временно, для выполнения чисто технических, формальных задач. Так ей сказал сладким голосом Зиновьев, и Анжелика не стала возражать, хотя считала Берзина неприятным и тщеславным. И вот, вернувшись в Москву, она понимает, что ее заместитель и не думает покидать свой пост. Правда, Балабанова уже не слишком стремится заниматься своей работой. Тем более вместе с Зиновьевым.

Она очень ослабла, устала, недоедает. Партия предлагает ей отдохнуть в санатории. Она отказывается. Она считает это привилегией. Тогда секретарь партии Крестинский предлагает ей «особенную» поездку в Туркестан. Анжелика очень удивлена. Сначала ее хотят отправить в санаторий, а теперь ей предлагают изнурительную поездку: полгода ездить на поезде, в краю, где так много болезней и такое «примитивное» население. К тому же она не знает местный язык. Но именно там, на далеких окраинах империи, возникла острая необходимость заявить о приходе новой революционной власти.

Анжелика соглашается сесть в специальный революционный поезд, украшенный лозунгами и картинками, с библиотекой, радиотелеграфом и всевозможными агитационными материалами. Она должна будет произносить политические речи, а остальные участники – рассказывать о новых санитарных и гигиенических мерах, о сельском хозяйстве и налаживать работу местных отделений. Ясно, что к организации поездки приложил руку Зиновьев: он хочет удалить Балабанову из Москвы к приезду английской лейбористской делегации и, главное, итальянской делегации во главе с Серрати. Эти два представительства приедут, чтобы удостовериться в реальной экономической и политической ситуации в «новой России». Это расследование на месте, цель которого понять, правда ли все то, что пишут и говорят о преступлениях красного террора. Кроме того, делегаты хотят поближе познакомиться с «тайной, окутавшей политику последнего Коминтерна»^[462].

Когда Анжелика узнает дату приезда итальянской делегации, она понимает, что, предложив ей поездку в Туркестан, ее «выпроводили» из Москвы. Но как же она может отказаться от встречи с дорогими товарищами итальянцами? Кто, если не она, сможет все объяснить им на их языке? Она решает остаться, отказывается выполнять приказ Центрального комитета партии. В конце концов, ее работа зависит от исполнительного органа Коммунистического интернационала, и именно к нему она обращается, делая вид, что ей неизвестно, что всё управляется из потайных покоев Кремля. Она хочет бросить вызов Зиновьеву. На заседании Коминтерна она просит его объяснить, почему ее попросили покинуть Москву именно в то время, когда планируется приезд английских и итальянских товарищей. Пока что она является секретарем Коминтерна, не так ли? Берзин смотрит на нее с удивлением; сотрудники и соратники ошарашены; представители фальшивых иностранных партий недоумевают, как она смеет так говорить с высокопоставленным руководителем Советской Республики.

Мое заявление прозвучало так неожиданно и вызвало такой испуг, как будто на собрании престарелых высохших дипломатов, безропотно подчиняющихся власти, когда все решается верхушкой иерархии, вдруг прозвучал голос, неожиданно выразивший собственное мнение.

Зиновьев позеленел. Я еще не успела закончить свой вопрос, как он уже строчил записки своим сподвижникам, сидящим справа и слева, распределяя, как обычно, роли: один должен был взять слово и сказать, что вопрос не стоит на повестке дня, другой – попросить закрыть его и т. д.^[463]

Наконец берет слово Зиновьев. Голос у него высокий, губы тонкие. Он говорит, что это решение ЦК, для которого Восток имеет большое значение. Балабанова возражает, что иностранные социалисты не поймут ее отсутствия.

Зиновьев уже не был ни зеленым, ни желтым – его лицо стало трупного цвета. Губы его дрожали. Его сторонники смотрели на него растерянно.

– Мы поговорим об этом на другом заседании.

– Когда?

– Сегодня вечером… завтра…^[464]

В этот момент Анжелике звонят из Кронштадта: председатель местного совета приглашает ее на следующий день выступить на демонстрации. Она не хочет ехать, ей нужно прояснить ситуацию с коварным Зиновьевым. Но тот уверяет ее, что ее вопрос будет обсуждаться после обеда, не раньше пяти часов. У нее достаточно времени, чтобы вернуться в Петроград. В день ее выступления в Кронштадте идет снег и на море неспокойно. Анжелика собирается на пароход, но, прибыв в порт, понимает, что ей придется остаться в Кронштадте. Она звонит своим товарищам и говорит, что остается на ночь. В Петроград она возвращается во второй половине дня и, направляясь в кабинет Зиновьева, сталкивается с несколькими членами руководства, выходящими от него. Заседание только что закончилось: оказывается, товарищ председатель Коминтерна изменил свое расписание. Анжелика вне себя от ярости, превращается в разъяренную тигрицу. Она сталкивается с Зиновьевым лицом к лицу, но он на этот раз ангельски спокоен.

Зиновьев. «Исполком решил, что вы должны подчиниться требованию ЦК: вы должны ехать в Туркестан».

Балабанова. «Я не поеду».

Зиновьев. «Партийная дисциплина…»

Балабанова. «Что такое партийная дисциплина, я знаю, и я ее не нарушу, но вы, товарищ Зиновьев, пожалеете о том, что вы сегодня сделали».^[465]

Зиновьев не боится гнева Анжелики: он пользуется полным доверием Ленина, а ее судьба решена. Теперь все ясно: от нее хотят избавиться, потому что она слишком много знает и слишком часто выражает несогласие. Это говорил ей Джон Рид, а она никак не могла в это поверить.

Нервная система Балабановой уже на пределе. Она не выдерживает, когда ей сообщают, что она уволена, хотя и формально, из секретариата Коминтерна за нарушение субординации. Зиновьев даже не удосуживается сообщить ей об этом решении. «Я думал, Троцкий тебе сказал…», – отвечает он, когда Анжелика требует объяснений. Все революционеры, и прежде всего Ленин, глубоко разочаровывают ее. Она жертвовала своей жизнью, оправдывала разорение и смерть своих родных, а теперь, когда утопия становится реальностью, проклятие матери вновь является перед ней как шекспировский призрак.

Она впадает в депрессию, которая вскоре перерастает в тяжелый нервный срыв. В течение многих недель она не выходит из своего номера в гостинице «Националь», не принимая посланных от Зиновьева и Троцкого. В конце концов Ленин приходит ей на помощь: он поручает ей принимать и сопровождать иностранные делегации. Анжелика выходит из своего болезненного состояния, но начинает думать о том, что в этой России для нее больше нет места.

Пока Анжелика ждет итальянцев, она знакомится с девушкой, которая станет ее лучшей подругой. Когда Джон Рид сообщает ей, что с ней хотят встретиться два известных американских анархиста, Балабанова не проявляет особого энтузиазма: у нее нет желания заводить новые знакомства. Кроме того, она не выносит крайнего критицизма анархистов, которым никогда ничего не кажется правильным. Но Рид развеивает ее предубеждения, рассказывая историю Эммы и Александра, ярых антимилитаристов, попавших в тюрьму за протест против войны и высланных из США в декабре 1919 года. У Александра Беркмана солидная революционная биография. В конце XIX века он был приговорен к двадцати двум годам тюремного заключения за покушение на крупного питтсбургского предпринимателя, который создал отряды для расправы над рабочими и жестоко подавил забастовки в своей компании. Эмма Гольдман не настоящая американка. Она, как и Анжелика, происходит из еврейской семьи. Она родилась в Литве в 1879 году, в русско-немецкой провинции Курляндии, где ее отец работал на царское правительство. До тринадцати лет она училась в Пруссии, в Кенигсберге, городе Иммануила Канта; затем вместе с родителями переехала в Петербург. Здесь ее увлек вихрь нигилизма и анархизма, и в семнадцать лет она решила стать независимой от семьи: поступила работать на фабрику. Она активно участвовала в самых радикальных группах российской столицы, а до того, как попала в Сибирь, она поехала вслед за старшей сестрой Еленой в США. Балабанова соглашается встретиться с ними.

В начале февраля оба анархиста приезжают из Петербурга в Москву. Они приходят навестить больную и измученную Анжелику. Уже при первой встрече в гостинице «Националь» между женщинами возникает сильная симпатия. Балабановой нравится сила духа Эммы, природное, а не только интеллектуальное, стремление к свободе и справедливости. Именно этот инстинкт дал ей понять, что в России не все в порядке. Гольдман видит, в каких условиях находится осажденная и изолированная страна; она уверяет, что не будет протестовать или рассказывать миру о том, что видела и слышала: это было бы «недостойным поведением». Но разве можно терпеть, когда первая рабочая республика расправляется с честными революционерами и отправляет в тюрьмы анархистов? В ее словах столько отчаяния, что неожиданно она начинает рыдать. Анжелике тоже хочется плакать, но она старается взять себя в руки, объяснить «трагическую необходимость» революции, произошедшей в отсталой стране.

Балабанова понимает, что ее слова звучат фальшиво, что она все еще возлагает большие надежды на будущее. В конце разговора Эмма спрашивает, можно ли ей встретиться с Лениным. Обычно Анжелика с неохотой отвечает на подобную просьбу, но для этих своих гостей она делает исключение. Она пишет письмо Ульянову, вложив туда антивоенные брошюры, которые написали Гольдман и Беркман. Владимир Ильич сразу соглашается на встречу, и на следующей неделе Анжелика, Эмма и Александр являются в Кремль, где их вводят в кабинет коммунистического вождя.

Он проницательно смотрел на нас своими слегка раскосыми глазами. Обстановка, казалось, вполне соответствовала человеку, известному своей строгостью и практичностью. Все вокруг отличалось простотой. <…> Не менее удивительной была его манера радоваться всему, что он считал любопытным в себе или в своих посетителях. Особенно если ему удавалось прижать человека к стенке: тогда великий Ленин так хохотал, что все невольно начинали смеяться вместе с ним…^[466]

Ленин забросал их вопросами об американском движении. Он не понимал, почему его гости не пытаются вернуться в США и не захотели остаться там, пусть даже сидя в тюрьме; они могли бы продолжать там свою «подстрекательскую работу». Гольдман объясняет, что их главное желание – внести вклад в построение социализма. Пользуясь случаем, она обращается к председателю Народных комиссаров с просьбой. Они с мужем хотят создать союз «Друзья американской свободы» и выпускать газету. Но по выражению лица Ленина Анжелика понимает, что эта идея ему не нравится.

Беседа длится более часа, и когда они уже собираются уходить, Беркман спрашивает об анархистах, сидящих в российских тюрьмах. Большевистский вождь яростно отрицает, что арестованные сидят в тюрьмах за свои взгляды. Они, мол, «вне закона», «террористы». «Анархисты? Что за чушь! Кто вам рассказал эти сказки? У нас в тюрьмах сидят только бандиты и махновцы, а не идеологические анархисты». Эмма отвечает, что даже в капиталистической Америке анархисты делятся на две категории: преступники и философы. Балабанова понимает, что дискуссия приобретает не лучший оборот, особенно когда Эмма спрашивает «красного царя», верит ли он в свободу слова. Его ответ ставит американцев в тупик:

Свобода слова – буржуазный предрассудок, удобный пластырь для лечения социальных проблем. <…> В современных условиях России спорить о свободе означает играть на руку реакции, стремящейся разгромить Россию. Тот, кто этого не понимает, – просто бандит, и его надо держать под замком^[467].

Встреча не складывается. Ленин предлагает Гольдман и Беркману работать за границей на Коминтерн. Те отказываются: они хотят остаться в России, но им приходится попрощаться с мыслью о союзе «Друзья американской свободы». Зато перед ними ставится «прозаическая» задача: курировать некоторые здания в Петрограде, которые должны быть переоборудованы под приюты для бедных. Гольдман же мечтает о Музее революции, который создается в Зимнем дворце. Эмма знакомится с директором музея и предлагает сотрудничество. Но ее внимание по-прежнему приковано к анархистам в коммунистических тюрьмах, которые объявляют голодовку и сотнями умирают. Единственный человек, который внял ее мольбам, – Анжелика, которая тяжело переживает некоторые эпизоды, случающиеся в «стране трудящихся». Она пытается обратиться в партию, стучится в двери Ленина и Троцкого, но все ее усилия напрасны. Все отчетливее перед ней является мысль о бесполезности всякой борьбы. Проклятие матери теперь неотступно преследует ее.