Текст книги "Я никогда не была спокойна"

Автор книги: Амедео Маттина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Позднее я узнал от Муссолини, что в руководстве, куда была отправлена записка о солидарности, произошла любопытная сцена. Лаццари прочитал письмо и спросил:

– Вы довольны?

– Да, все отлично.

– Тогда, раз уж мы об этом заговорили, может быть, вы хотя бы нам расскажете, кто вы? Ведь, по правде говоря, мы не знаем…

Балабанова слегка опешила, но потом рассмеялась. Я не знаю, не напела ли она романс Лоэнгрина: «Никогда не спрашивай меня, не пытайся узнать, откуда я пришел и как меня зовут»^[361].

Де Амбри высказывает подозрение, что Балабанова – немецкий агент, внедренный под чужим именем в ИСП, и Центральное бюро расследований Министерства внутренних дел подтверждает эту гипотезу, ссылаясь в том числе на статью в Avanti! защищающую Анжелику^[362]. Социалистическая газета напоминает: «Сотни, тысячи русских беженцев меняли свои имена. И вот ирония судьбы! Тот самый обвинитель годами называл себя аристократическим именем “де Амбрис”, а он был всего лишь пошлым де Амбри, ворона в перьях павлина!»^[363]

Все в том же июле 1917 года на Анжелику обрушивается еще одна серьезная неприятность: Турати обвиняет ее в том, что она говорит и действует в России от имени руководства ИСП, не имея на то права. Бывший лидер социалистов считает, что Балабанова перестала быть членом руководства с начала войны «по понятным причинам, поскольку она иностранка».

«Конечно, Балабанова не гений, – заявляет Турати римскому корреспонденту Петроградского телеграфного агентства, – но я не могу поверить, что она сделала известные заявления; она прекрасно знала, что ее слова могут опровергнуть, если только она не стала полной идиоткой, которую впору отправить в психушку!»^[364] На следующий день в газете Avanti! Турати нападает на журналистов, которые якобы приписали ему «необоснованно грубые» высказывания в адрес соратницы, но по существу подтверждает свои тезисы, напоминая, что, когда началась война, «будучи иностранкой, она сама раньше других почувствовала деликатность своего положения в руководстве и поэтому оставалась там “неактивной”. Ее настолько мучили угрызения совести, что она сама уехала из Италии!»^[365]

27 июля Балабанова пишет Турати, что ей очень больно от его заявлений. Она поясняет, что никогда не разговаривала с Кронштадтским Советом от имени ИСП. Хотя признает, что яростно выступала против «четырех итальянских эмиссаров Каппа, Лерда, Лабриолы и Раймонди», которые приехали в Петроград просить о продолжении войны, выдавая себя за представителей ИСП^[366].

Руководители партии развеивают недоразумение, они подтверждают принадлежность Балабановой к руководству и ее право представлять ИСП по любому поводу и на любом собрании за границей. А также передают «доблестному товарищу свое одобрение и благодарность за жертвы, принесенные на благо угнетенных и интернационалистов». По правде говоря, Анжелика несколько раз подавала заявление об уходе из руководства именно для того, чтобы избежать спекуляций и полемики на свой счет, что в конечном итоге могло бы навредить партии. В увольнении ей всегда отказывали. Но в какой-то момент она почувствовала, что пришло время «отстраниться чисто внешне». Речь шла о формальном отстранении, «вызванном осознанием того, что, отделенная от вас физически непреодолимыми границами и барьерами, я не имею права присваивать себе честь, которой не заслуживаю»^[367].

Балабанова разочарована. Ей совсем не хочется ехать на работу в Стокгольм. Швеция – страна, языка которой она не знает, там у нее нет друзей. Она убеждена, что не найдет общего с людьми, которых считает слишком флегматичными и однообразными. Кроме того, скандинавские социалисты никогда не отличались активностью и не участвовали в международных съездах: короче говоря, у них особый социализм, руководствующийся первоочередными практическими интересами. Так, по крайней мере, считает Анжелика.

Но ее предубеждение вскоре исчезает. Она приятно удивлена теплотой, гостеприимством и революционными идеалами шведских радикалов. Она узнает, что и там, несмотря на то что правительство сохраняло нейтралитет, Первая мировая война привела к глубоким разногласиям: в 1914 году основная часть социалистической партии была на стороне Франции и Англии, а левое крыло вместе с молодежным социалистическим движением занимало революционную интернационалистическую позицию и теперь сочувствует большевикам. Ее друзьями становятся левые социалисты Ханс Хёглунд, которого незадолго до этого освободили из тюрьмы, куда он попал за подрывную деятельность, Фред Стром и Ката Дальстром. Они принимают у себя Анжелику как сестру. Их до конца жизни будут связывать очень теплые отношения. Когда в 1921 году она, разочарованная и на грани нервного срыва, навсегда покинет Россию, именно Фред и Ката будут утешать и лечить ее.

Первой задачей Анжелики в Стокгольме становится восстановление Циммервальдского исполнительного комитета, у которого теперь была новая цель: поддерживать самые экстремистские позиции русской революции. Первый же опубликованный манифест начинается со вполне однозначного вопроса: «Убьет ли революция войну, или война убьет революцию?» Движение должно решить, на чьей оно стороне. Циммервальдийцы, пишет Анжелика в своих «Мемуарах», знают, что «только революционный путь может положить конец войне и как следствие, этот путь может привести народы к гражданской войне»^[368]. Так можно «свести счеты с буржуазией не только за войну, но и за все зло, которое породила капиталистическая система». Балабанова думает об окончательном разрыве со Вторым интернационалом, который хочет «буржуазного мира» и сохранения «“священного” союза между капиталом и трудом», и с «фальшивыми социалистами – рабами буржуазных и воинственных правительств»^[369].

Чтобы начать этот новый этап, Балабанова организовывает Третий Циммервальдский съезд. Он открывается 5 сентября 1917 года в Стокгольме. Все приготовления проводились в обстановке строжайшей секретности. Балабанова сумела добиться того, чтобы ни единый намек на это собрание не просочился наружу. Шведские товарищи находили ее осторожность преувеличенной, но Анжелика считала, что это необходимо, чтобы сохранить жизнь участников конференции и избежать тюремного заключения по возвращении домой. Теперь Циммервальд – уже не просто движение за мир: это международный ориентир для всех, кто хочет перехода от войны к революции. Вполне естественно, что секретные службы европейских правительств обращают внимание на Анжелику.

Стокгольм кишит шпионами и тайными агентами. А еще есть армия жадных до новостей журналистов, прибывших в шведскую столицу с информацией, что здесь состоится съезд европейских социалистов. Но это вряд ли произойдет: правительства стран-союзниц не дают делегатам уехать. В Англии сами профсоюзы моряков запрещают своим членам работать на кораблях, которые могли бы везти делегатов в Стокгольм. Журналисты остаются ни с чем, они набрасываются на Балабанову, надеясь, что она организует конспиративную встречу. Репортеры буквально преследуют ее, пытаясь выведать неофициальную информацию. Но она отгоняет их и не дает им даже приблизиться к штаб-квартире Комитета. Нападения продолжаются, но безрезультатно.

Я давно уже приучила их [журналистов] к своему непреклонно враждебному отношению к различным интервью и публичности. На протяжении нескольких лет я выпускала бюллетень на разных языках, который распространялся по всему миру, и ни разу я не подписала статью, ни разу не упомянула себя. Моя осторожность была в основном вопросом самодисциплины, так как я по своей природе человек открытый и общительный, и она выросла из моей убежденности в том, что революционная воспитательная работа должна быть, насколько возможно, анонимной, чтобы предотвратить преклонение перед известными людьми и чрезмерное влияние отдельного человека на все движение^[370].

Среди разношерстной публики, хлынувшей в шведскую столицу, есть те, кого Анжелика презрительно называет «туристами-пацифистами». Некоторые из них присутствуют на встрече, которая, к счастью, проходит конспиративно. Самые удивительные из них – американцы: некий Азиз^[371], «латыш из Бостона», представлявший небольшую группу под названием «Лига социалистической пропаганды». А еще Дж. Эдс Хоу, утверждавший, что он является членом некой организации «Международное братство», о которой никто до этого не слышал, вспоминает Балабанова.

Позже я узнала, что он пользовался определенной известностью в Соединенных Штатах как эксцентричный «странствующий миллионер». Я до сих пор не знаю, как ему удалось стать делегатом на этом съезде известных и серьезных революционеров. После съезда он остался на некоторое время в Стокгольме, где снял небольшой зал и читал воскресные лекции собравшимся пацифистам и английским и американским туристам. На этих лекциях он щедрым жестом раздавал слушателям черствые кексы и фрукты. В то время он часто намекал на большие денежные суммы, которыми он намеревался одарить наше движение за мир.

Этот факт заставил некоторых наших товарищей относиться к нему серьезнее, чем он заслуживал. Однажды он зашел в мой офис и с видом заговорщика-благодетеля, субсидирующего дело международного значения, сунул мне в руку пять шведских крон. Позднее мы обнаружили, что от своей семьи он получал небольшой доход, достаточный для того, чтобы путешествовать по миру^[372].

Анжелике удается организовать Третий Циммервальдский съезд так, что в газетах не появляется ни единой строчки. На этом съезде возникают две противоположные позиции: меньшевик Аксельрод противостоит большевику Радеку. Балабанова встает на сторону последнего. Радек – польский еврей, учился в Германии, человек большой культуры, он примкнул к Ленину и вскоре станет одним из самых доверенных его лиц. Ленин поручает ему очень деликатные и секретные задания, в том числе переговоры с немцами о возвращении большевиков в Россию. Луи Фишер вспоминает о нем как о «человеке сильном духом, несколько злобным и капризным»:

У него были лохматые вьющиеся волосы, которые выглядели так, будто их расчесывали не расческой, а полотенцем; близорукие, пронзительные глаза за толстыми стеклами очков; пухлые губы, длинные бакенбарды до подбородка и нездоровый желтоватый цвет лица. Но его пылкая речь, блестящее остроумие и культура заставляли забыть о его внешности^[373].

На Циммервальдском съезде побеждает радикальная линия Радека, то есть Ленина. Принятая резолюция призывает пролетариат ко всеобщей забастовке и объясняет, что борьба рабочих всех стран необходима еще и из-за ситуации, сложившейся в России. Падение царизма было первым и решительным шагом к миру между народами. Но в условиях империалистической войны один народ не может вырвать мир у правительств воюющих стран. Поэтому «наступило время всеобщей, одновременной борьбы за мир и за освобождение народов. Победить или умереть в борьбе»^[374]. Эту линию выбирает меньшинство левых социалистов, в основном русские, – в отсутствие итальянцев, французов и немцев, которые не смогли доехать до Швеции. Нужно, чтобы и они одобрили резолюцию, но невозможно провезти ее через границу. Для этого необходимо послать человека в воюющие страны, причем человек этот сильно рискует: его могут поймать с документом в кармане и расстрелять. Анжелика находит решение, достойное шпионского фильма. Она дает одному молодому и отважному датскому товарищу выучить наизусть Стокгольмский манифест на английском языке и отправляет его в Лондон. Здесь другой товарищ выучивает наизусть обращение на французском языке и, в свою очередь, отправляется в Париж. Конечный пункт назначения – руководство ИСП: из французской столицы в Милан отправляется последняя эстафета с выученным итальянским текстом.

На осуществление этого плана требуются месяцы, но Радек торопится, он хочет, чтобы все узнали немедленно, что в Стокгольме принято решение о начале всеобщей забастовки в воюющих странах. По мнению этого большевика, дело не может долго ждать: кризис в России быстро развивается. Балабанова не хочет, чтобы воззвание было опубликовано прежде, чем будет одобрено группами – участниками Циммервальда. Радек, не испытывающий подобных угрызений совести, публикует его в финской газете, которой руководят большевики. Анжелика приходит в ярость, она возмущена беспринципностью ленинского соратника. И все же именно в то лето 1917 года она делает свой выбор: как и многие другие революционеры, ослепленные большевиками, она решает вступить в большевистскую партию.

Какими бы ни были мои личные разногласия с большевиками и мое мнение о некоторых большевистских вождях, в то время мне казалось – как и другим марксистам, которые никогда не были большевиками, – что спасение русской революции – в том направлении, которое они представляют. Революция не может остановиться с установлением буржуазной республики, и ситуация в России в переходный момент укрепила это убеждение. Только программа социальной революции, логическое развитие сил, приведенных в движение во время Мартовской революции, могли спасти страну от полного краха, который похоронил бы под своими руинами все надежды и стремления рабочих и крестьян. Разработка такой программы требовала сосредоточения на внутренних проблемах России^[375].

То же утверждал и Троцкий: «Большевизм, и только большевизм, имел смелость до самого конца проповедовать лозунги революционной демократии»^[376].

Анжелика поручила своей подруге Александре Коллонтай, проезжавшей через Стокгольм, записать ее в члены КПР, но по возвращении в Москву Коллонтай забыла это сделать. Похоже, вернувшись в Россию в конце 1918 года, Балабанова сама попросила официально принять ее в партию. Комиссия, рассматривавшая ее заявление, насчитала двадцать пять лет членства в партии (настоящий старый большевик): ей засчитывают все годы боевой деятельности в университете, Итальянской социалистической партии и Интернационале. На том же заседании Чичерину, комиссару иностранных дел, было засчитано только пять лет из-за того, что ранее он примыкал к меньшевистскому движению, а Надежде Крупской, жене Ленина, чуть было не объявили выговор за непосещение партийных собраний. Все это объясняет, с каким уважением относятся к Балабановой большевики.

Призыв ко всеобщей забастовке, выдвинутый Циммервальдским движением, остался без внимания; это указывает на то, что инициатива шла от лица меньшинства, не способного превратить европейские рабочие массы в революционную ударную силу. Однако в России левый фланг во главе с Лениным сумел укорениться среди городских рабочих и взять под контроль самый важный совет – петроградский. Балабановой приходилось издалека наблюдать за неистовыми неделями, предшествовавшими ленинскому перевороту 24 и 25 октября, и последующими драматическими месяцами. Анжелика осталась в Стокгольме до сентября 1918 года. Она во всех смыслах была связующим звеном между коммунистической революцией и остальным миром.

Глава четырнадцатая

Анжелика в вихре ленинского урагана

Вечером 25 октября 1917 года шведские радикалы собираются в кафе, среди них и Анжелика. Она в волнении ждет новостей о взятии Зимнего дворца. Каждые несколько минут Радек подскакивает к телефону, чтобы услышать последние новости из Петрограда. Все знают, что скоро это произойдет. Вопрос всего нескольких часов. Но сообщение не приходит. В два часа ночи у Анжелики слипаются глаза, и она решает пойти спать, попросив Радека разбудить ее, как только придет известие. В шесть часов утра Балабанову будит телефонный звонок: Радек сообщает, что Революционный комитет ворвался во дворец на берегу Невы, где расположена резиденция правительства Керенского, – первая пролетарская революция заявила о себе на мировой политической сцене.

В этот момент Анжелика хотела бы оказаться рядом со своими товарищами, увидеть собственными глазами, как сбывается мечта, к которой она стремилась много лет, которая теперь становится реальностью в ее стране. Но она должна оставаться в Стокгольме. Это просьба Ленина: он хочет, чтобы она объясняла всем, что же произошло в России, ему нужно решить, как противостоять клеветнической пропаганде и ложной информации, которые распространяются социалистической прессой, всегда ненавидевшей его. Балабанова становится лицом и рупором Октябрьской революции. Но как же трудно объяснять всё европейским социал-демократам, которые не забыли яростные речи большевиков на конференциях, и убеждать их. И в любом случае, никто не одобряет революцию, совершенную кучкой меньшевиков и экстремистов, захвативших власть в результате государственного переворота. Только две газеты открыто поддерживают Ленина: итальянская Avanti! и шведская «Politiken», орган шведских социалистических левых. Однако они не имеют никакого влияния на европейское политическое мнение, да к тому же выходят на малоизвестных языках. Итак, задача Балабановой состоит в том, чтобы донести до всех концов планеты весть об исключительном событии с точки зрения Владимира Ильича Ульянова, нового «красного царя».

Чтобы выполнить эту пропагандистскую работу и создать «противоядие» (по выражению Балабановой), ей приходится действовать в одиночку, заручившись помощью товарищей-шведов. Радек тем временем возвращается в Россию.

Она одна занимается всем: она директор, редактор и переводчик циммервальдского вестника, который издается на двенадцати языках. Эта роль ей в тягость, но она никогда не покинет пост без приказа Ленина. Анжелика работает, сжав зубы: она понимает, насколько полезна ее работа, но, когда она встречает своих русских товарищей, уезжающих в Петроград, ей хочется закрыть кабинет и уехать с ними. Все они обещают ей помочь, прислать кого-нибудь, кто сможет ее заменить, и освободить ее из этой ссылки.

Я знала, что это будет нелегко осуществить, но решение о моем отъезде в Россию зрело в моей душе. Это не было простым сентиментальным стремлением, это было желание вдохнуть воздух революции, почувствовать ее вибрации, ощутить реальность, которая виделась в мечтах, сопереживать вместе с нею. Это было нечто большее, нечто иное, нечто более реальное, то, что мне было нужно, чтобы эффективнее заниматься своей работой. Для меня это была попытка дать возможность пролетарским массам в других странах почувствовать и понять дух русской революции^[377].

У зарубежного «пресс-секретаря» большевизма есть одна серьезная проблема: она не всегда в курсе того, что происходит в России. Регулярной почтовой службы нет, корреспонденция прибывает очень поздно, курьеры из Петрограда привозят коробки с газетами, выпущенными несколько недель назад. Анжелика жалуется на это Ленину, тот приходит в ярость и просит сообщить ему имена этих запаздывающих курьеров: «Я прикажу расстрелять этих саботажников!»^[378] Большевистский вождь осознаёт ненадежность новой советской власти, ему хочется, чтобы повсюду началось международное рабочее движение. Он настаивает, что нужна мировая революция, ожидает взрыва немецкой пороховой бочки от русской искры. Но ничего не происходит: ни восстания в Берлине и других европейских столицах, ни даже всеобщей забастовки. Ленину придется ждать окончания войны и «красного» лихолетья 1919–20 годов, прежде чем у него появится надежда, что русский пример станет прологом к другим революциям. Если только он действительно думает, что мировая революция – необходимое условие для спасения октябрьской революции. В это верится с трудом^[379].

А вот что говорят факты: вслед за официальной пропагандой Балабановой потекли деньги из Москвы. Теперь европейские революционные движения могут распоряжаться государственными кассами, драгоценностями и сокровищами, захваченными у семьи Романовых и русской аристократии. «Не Сталин придумал «Золотого тельца», неисчерпаемый источник средств и денег для грандиозного проекта. Настоящим (и признанным) изобретателем золота Москвы является Ленин»^[380]. Кремлевский постоялец ставит Радека во главе этой огромной машины для расходования и выдачи денег и его же назначает главой отдела международной пропаганды, созданного в Наркоминделе (министерстве иностранных дел, возглавляемом Троцким)^[381]. Официально Ленину нужно, чтобы вокруг русской революции образовался санитарный кордон из социалистических республик. Но искра так и не разгорается, и вскоре он понимает, что поддержки мирового пролетариата у него нет. Так в 1919 году он подойдет к своей настоящей цели: расколоть международное социалистическое движение, извлечь из его состава коммунистические фракции, направляемые Москвой, и ожидать «экспорта» своей революции. В Кремле считается само собой разумеющимся, что Балабанова разделяет позиции за и против европейских социалистических партий. В Стокгольм начинают поступать огромные деньги, их слишком много, чтобы заниматься только пропагандой и международной дезинформацией в пользу российского правительства. Анжелика в автобиографиях пишет, что она поражена и даже обескуражена: учитывая финансовое положение России и голод народа такие растраты ресурсов недопустимы. А вот агенты итальянского МВД рассказывают совсем другое: Анжелика регулярно использует эти деньги, отправляя их из Стокгольма или лично отвозя в Швейцарию, снабжая ими максималистскую Итальянскую социалистическую партию, а также другие пробольшевистские европейские партии^[382]. И она делает это до 30 апреля 1919 года. «Кавалер Пиперно сообщает, что Брандербергер Альберто, агент компании «Феникс» и страховой компании Италии, распределяет субсидии среди большевиков с помощью своей жены. Его жена – полячка, близкая подруга Анжелики Балабановой, от которой она якобы получила 75 000 франков для распределения субсидии в целях революционной пропаганды»^[383].

В марте 1919 года швейцарский центр итальянской разведывательной агентуры информирует, что Балабанова «появится в Роршахе, на швейцарско-германской границе и там с ней встретятся известные Доменико Агуцци и Роза Блок». Естественно, как всегда, она приедет с миллионами рублей в чемодане для раздачи в Италии, Франции и Англии. Информация кажется неправдоподобной: в это время Анжелика точно находится в Москве. Однако одно ясно: денежные потоки стекаются в Циммервальдское бюро Балабановой, в котором, как оказалось, открылась штаб-квартира российской торговой делегации.

Каждую субботу в Стокгольм прибывали пароходы. Мне привозили ящики с газетами и кучей денег, которые я клала в банк, так как мне для весьма скромного бюджета моей конторы они были не нужны, я также не понимала, для чего они предназначались. На тех же пароходах прибывали люди, чтобы приобрести оборудование или что-то другое, так как в России не хватало всего. Часто покупки не осуществлялись или не требовали всех денег, которые «эмиссары» привозили с собой, и эти деньги также передавались мне. Я чувствовала себя неловко и пользовалась каждой возможностью обратиться к Ленину за разъяснениями и указаниями. <…> Это мое желание стало еще более настойчивым, после того как я получила от Ленина письмо, в котором дословно говорилось следующее: «Дорогой товарищ Балабанова! Молодец, молодец, молодец [подчеркнуто трижды, как это было принято у Ленина, когда он хотел выделить свои слова], вы наш самый заслуженный сотрудник. Но, прошу вас, не экономьте. Тратьте миллионы и даже десятки миллионов»^[384].

Маловероятно, что Анжелика кладет эти деньги в банк и не использует их на цели, которые преследовал Ленин: не сохранилось никаких бухгалтерских отчетов.

Первые бухгалтерские отчеты, касающиеся московского золота, составляет некая товарищ Крунима^[385], которая записывает выплаты с конца 1920 года, когда Балабанова уже отстранена. Валерио Рива убежден, что несколько миллионов рублей, доверенных Балабановой, были распространены по всей Европе, начиная с Италии. Но как это было на самом деле, неизвестно. «Балабанова, хотя она всегда гордилась, что отчитывается перед Лениным до последней копейки, не оставила, насколько это известно на сегодняшний день, письменного отчета»^[386].

Анжелика отрицает, что играла роль кассира и курьера кремлевского «Золотого тельца». В книгах, написанных спустя много лет после произошедших событий, она рисует себя в ином свете. Она говорит, что была раздосадована, когда ее попросили открыть крупную коммунистическую газету в Копенгагене.

Меня поразил недостаток революционного здравого смысла. Это был период, когда большевиков изображали подстрекателями кровавой революции во всем мире, отчаянно пытающимися добиться или сохранить коммерческие отношения с Западной Европой и дружбу с рабочим классом Европы. Все знали, что во всем Копенгагене найдется всего лишь горстка коммунистов. Что подумают датские рабочие, не говоря уж о правительстве, если вдруг ниоткуда возникнет ежедневная коммунистическая газета, получившая огромные финансовые вложения?^[387]

Балабанова считает, что революция не может быть навязана сверху, но в конце концов она сдается. Ленинская логика осталась логикой подпольной борьбы с царизмом, только теперь представители Ленина, разосланные по всему миру чтобы сделать прививки большевистского вируса, обладают огромной силой: у них есть печать и деньги первой пролетарской революции. И Анжелика не понимает, что она свидетель «возникновения той коррупции международного движения, которая стала организованной системой при Коминтерне». Ее «наивный ответ» Ленину, что ей не нужно так много денег, привел к «более поздним разногласиям с вождями русской революции»^[388].

Глава пятнадцатая

У Анжелики плохие новости

В течение 1918 года в Стокгольм приходят плохие новости. Балабановой все сильнее хочется вернуться в Россию, но она вынуждена оставаться в Швеции, чтобы сохранить штаб-квартиру Циммервальда, которая по сути является первым и единственным советским посольством за рубежом. Это важное место для всех, кто хочет получать свежие новости о революции, как, например, журналист из чикагской газеты, который предлагает Анжелике гонорар в несколько тысяч долларов в обмен на закулисные сведения. Оттолкнув его к двери, Анжелика грозно кричит: «Убирайся отсюда, жалкий негодяй! Ты думаешь, что сможешь меня подкупить?»

Анжелику со всех сторон осаждают репортеры, и, хорошо зная этот народ, она не доверяет даже тем из них, кто, возможно, считается другом большевиков. Таков, например, американец Джон Рид, один из многих иностранцев, увлеченных «необыкновенным» событием – большевистской революцией. Он приезжает из Москвы с женой Луизой Брайант, ее тоже пригласили; и поскольку у него при себе письмо от комиссара иностранных дел Чичерина, он часто видится с Балабановой. Анжелика думает, что Джон и Луиза – друзья Советской России, от которых Чичерин хочет избавиться. Тот факт, что американский репортер за несколько недель написал книгу о событиях лета – осени 1917 года^[389] – не самая лучшая визитная карточка. С точки зрения Анжелики это признак поверхностности и высокомерия со стороны иностранца – претендовать на то, что за столь короткий срок он сумел разобраться в таких непростых событиях.

Но познакомившись с супругами Рид и прочитав книгу Джона, Анжелика меняет свое мнение. Со временем она узнает, что Радек поручил ему организовать в Соединенных Штатах, куда он скоро вернется, большевистское ядро в Социалистической партии (в следующем году раскол в рядах партии приведет к рождению Американской коммунистической партии). Но главное, у него в кармане, помимо крупной суммы денег, лежит открытое письмо Ленина к американским рабочим, которое Анжелика читает с большим интересом: в нем Ульянов защищает Брест-Литовский договор, положивший конец войне, критикует империалистов, не желающих мира, и призывает американских рабочих не верить слухам о преступлениях большевиков: «Английская буржуазия забывает свой 1649 год, французская – свой 1793 год. Террор был законным и легальным, когда он служил интересам буржуазии в их борьбе против феодалов. Но он стал чудовищным и преступным, когда рабочие и крестьянская беднота осмелились использовать его против буржуазии». Ленин признает, что революция имеет другие формы и произошла в другое время, но утверждает, что она неизбежна в Европе и США: «Мы живем, как в осажденной крепости, но помощь извне обязательно придет. Одним словом, мы непобедимы, потому что непобедима мировая пролетарская революция».^[390]

Итак, Риду можно доверять. Анжелике достаточно было прочитать первые главы книги «Десять дней, которые потрясли мир» с предисловием Ленина, чтобы понять, что американец постиг глубокий смысл большевистской революции и питает большую любовь к русскому народу. Они становятся близкими друзьями. Именно Риды впервые рассказывают Балабановой о жизни в Америке и вызывают у нее желание познакомиться поближе с этой страной по ту сторону океана, с этим Новым Светом, неизвестным большинству революционеров начала века. Балабанова рассказывает им о своей неспокойной жизни, в которой так много людей, творящих историю. На Джона это оказывает сильное впечатление: «Анжелика, – говорит он ей, – ты не должна уйти из этого мира, не пересказав, не изложив письменно свой опыт, с твоим знанием современной истории и людей, которые ее творят»^[391].

Балабанова встречается с Ридом в Кристиансанне, норвежском городке, где американец готовится к отъезду в США. Каждый вечер они проводят вместе. В один из таких вечеров Джон приглашает ее в кино. Это одна из редких минут отдыха для русской революционерки. Они идут смотреть фильм Чарли Чаплина, впервые Анжелика видит Бродягу: «Я получила огромное удовольствие»^[392].

Это самый тревожный и трудный период в ее жизни. Злость на Муссолини и поражение Интернационала из-за начала войны отошли на задний план. Ее волнует не прошлое, а то, что происходит в ее России. Но Ленин не дает ей разрешения на возвращение, и теперь, помимо большевистской пропаганды во всем мире, ей приходится заниматься и другим: закупкой сельскохозяйственных машин для советского правительства и поисками человека, который мог бы стать первым послом большевиков за рубежом. Послом становится Вацлав Воровский, очень интеллигентный человек, которого Анжелика хорошо знает. У них складываются очень хорошие отношения. Они могут говорить о литературе и истории больше, чем о политике. Он единственный большевик, с которым ее связывает личная дружба. Вацлав – очень чуткий человек, он может оценить духовное богатство Анжелики: он считает, что она единственная интересуется психологией вождей социализма и коммунизма, а не только политическими вопросами. Этим она вызывает еще больший интерес к себе.